Текст книги "Политика Меттерниха. Германия в противоборстве с Наполеоном. 1799-1814"

Однако проблема состояла в том, что министерство Кобенцля – Колоредо делало различие между союзом ради войны и поисками мира. Более того, Кобенцля тревожили практические соображения, которыми его посол в Берлине был склонен, кажется, пренебречь. Речь идет о непосредственной военной угрозе, которая могла бы исходить от Баварии, если бы Макс Иосиф присоединился к Наполеону. Это было весьма вероятно. Расположенная по обоим берегам Дуная, баварская армия численностью в 650 тысяч солдат могла либо преградить путь Наполеону, либо нанести удар по Вене в передовых частях сил неприятеля. Командование австрийской армией не желало ждать, какая из двух возможностей превратится в реальность. Когда война наконец разразилась, Кобенцль прибег к неприкрытому запугиванию, направив Баварии ультиматум, который на деле лишь подтолкнул ее к союзу с Наполеоном. Другая проблема заключалась в непредсказуемости поведения русских армий, которые находились вдалеке и могли быть отведены в любое время в период кризиса, как это случилось в 1799 году. Очевидно, Кобенцль усматривал в русских армиях главным образом средство обуздания Пруссии. Пессимизм в оценках прусских намерений и русских возможностей был достаточным основанием для миролюбия, особенно в связи с тем, что военный совет двора в Вене во главе с эрцгерцогом Карлом сомневался в боеспособности самой Австрии. Тем не менее в перспективе решимость Наполеона господствовать в Германии не вызывала сомнений. Поэтому после заключения предварительного альянса с Россией в ноябре 1804 года Кобенцль дал указание своему послу в Берлине продолжать усилия по укреплению отношений с русскими.

Сложилась обстановка весьма благоприятная для интриг, и Меттерних быстро развил свой врожденный талант к ним. За спиной нейтрально настроенного первого министра, графа Христиана Августа Хаугвица, он сговаривался с оппонентом первого министра, бароном Карлом Августом фон Харденбергом, который, несмотря на свою роль в заключении Базельского соглашения, был человеком широких взглядов в отношении Европы. Вместе с Алопеусом он затеял интриги с целью смещения со своего поста профранцузского советника кабинета министров Йохана Вильгельма Ломбардского. Когда царь Александр безапелляционно потребовал согласия Пруссии на проход русских войск через ее территорию, Меттерних в числе первых поддержал это требование, ожидая от него подтверждения своего мнения о «влиянии страха» на берлинских политиков.

Однако в этом случае он ошибся в своих ожиданиях. Фридрих Вильгельм, более всего ценивший свободу действий своей страны, был настроен против уступок любой державе. Лишь позже, когда французская армия повторила ошибку царя вторжением в Пруссию в районе Асбаха, Берлин возобновил переговоры с русскими и австрийцами. Меттерних понимал, что ошибка такого рода легко могла стать непоправимой. Позднее он отрицал, что имел к ней какое-либо отношение. Из этого эпизода и из злосчастной бесцеремонности Кобенцля в отношении Баварии он уяснил, что слабое государство, не будучи на самом деле свободным в своих действиях, тем более склонно ценить видимость свободы и расположено к тем, кто уважает его достоинство, сколь бы оно от них ни зависело. Будучи позже министром иностранных дел, Меттерних не исключал шантажа, но он также учитывал важность выбора времени для этого и пришел к пониманию того, что угрозы и оскорбления, нанесенные вдобавок к прямому ущербу, оставляют более глубокие раны, чем постановка перед совершившимся фактом.

Помимо этой ошибки, во всем остальном Меттерних показал себя в Берлине приверженцем гибкой дипломатии, и его деятельность почти везде встретила одобрение. Его наградили орденом Святого Стефана, а Генц, несомненно предпринявший много усилий для того, чтобы внушить своему другу веру в альянс с Пруссией – не из соображений конъюнктуры, а в качестве краеугольного камня будущей австрийской политики, – считал Меттерниха единственным дипломатом, достойным занять пост министра иностранных дел. Это дорогого стоило, особенно в связи с тем, что посол в Берлине не достиг своей цели. Самое большее, чего он и царь Александр смогли добиться от Пруссии, было обещание военной поддержки, прописанное в ноябре 1805 года в Потсдамском соглашении. Оно предусматривало присоединение Пруссии со 180-тысячной армией к коалиции, если до 15 декабря Наполеон не примет мирные условия союзников. Взамен царь Александр обещал добыть, если сможет, для Пруссии Ганновер – совершенно нереальное обещание ввиду позиции Англии. Британский посол в Берлине воспринял весть об этом обещании из уст Меттерниха весьма эмоционально: он упал в обморок. (Этим послом был лорд Хэрроуби.) К условиям союзников Меттерних, очевидно по собственной инициативе, пытался прибавить статью, обязывающую Пруссию вмешаться, если австрийская армия потерпит поражение. Хотя предложение было отвергнуто, оно, по крайней мере, продемонстрировало пророческий дар Меттерниха, поскольку то, что он предполагал, свершилось на самом деле. 2 декабря при Аустерлице объединенная австро-русская армия была разгромлена в одном из самых блестящих сражений, которые дал Наполеон.

За поражением последовал ряд трагических ошибок, сводимых в конечном счете к нерешительности царя Александра, который колебался между защитой центральных государств и торгом с Францией за их счет. Когда кайзер Франц вызвался продолжать войну, если его поддержит Россия, Александр занял выжидательную позицию, отказываясь от мира с Наполеоном, но настаивая в то же время на отводе своих армий из Австрии. Фридрих Вильгельм, чьи бесхитростные решения редко увязывались с правовыми соображениями, взглянул на проблему шире. Он пришел к выводу, что проигрыш союзниками сражения не имеет ничего общего с обязательствами Пруссии по Потсдамскому соглашению. Он послал к союзникам полковника Пхула, чтобы объявить, что Пруссия будет действовать по собственному усмотрению. Между тем австрийцы, обескураженные уходом русских, потихоньку начали мирные переговоры. Граф Хаугвиц, теперь прусский посол в Париже, решив, что его правительство собирается покинуть коалицию, выступил с инициативой заключения сепаратного мира с Наполеоном. По его условиям, Пруссия должна была получить Ганновер, уступив Ансбах, Нешатель и остаток Клевса. Это происходило во дворце Шенбрунн в Вене. Со своей стороны Меттерних в Берлине предпринимал лихорадочные усилия, чтобы вовлечь в войну Пруссию. 15 декабря для его поддержки прибыл генерал Карл фон Штутерхайм, направленный Францем с единственной целью – рассеять опасения Пруссии относительно франко-австрийских переговоров.

Но именно 15 декабря Хаугвиц подписал соглашение с французами в Шенбрунне. Теперь почувствовали себя в изоляции австрийцы, и через две недели они подписали мирный договор в Прессбурге, выведший Австрию из войны. Между тем Фридрих Вильгельм в обстановке беспрецедентного замешательства делал все возможное для сотрудничества с Меттернихом и Штутерхаймом, а также с Алопеусом, несмотря на очевидные признаки того, что Россия окажет лишь символическую военную поддержку. В отсутствие вестей из Прессбурга он, возможно, и осудил бы договор, заключенный Хаугвицем. Но, оставшись с Наполеоном один на один, он ратифицировал в феврале 1806 года еще худший вариант договора, в котором к прежним условиям было добавлено требование франко-прусского союза.

Стало модным винить за австрийские неудачи робкого прусского монарха. Однако сам Меттерних никогда не опускался до этого. Беспощадный в оценках Хаугвица как деятеля и, естественно, негодующий по поводу подписания договора в Шенбрунне, Меттерних проявил достаточно «хладнокровия лекаря», чтобы осознать роль, которую сыграло в этих неудачах несовершенство средств сообщения. Более того, он имел дерзость довести до сведения своего правительства предположение, что вести о ведущихся Австрией переговорах о мире «положили конец всем действиям короля, направленным на оказание непосредственной помощи…». Если Меттерних и критиковал прусского короля, то не за то, что произошло, а как политик политика. Он считал, что в интересах самой Пруссии король должен был навязать свою помощь Австрии, а не дожидаться, когда оттуда поступит призыв о помощи, который так и не поступил из-за того, что австрийские руководители тоже не отличались решительностью. Такая зрелость мысли уже не могла быть свойственна дилетанту, и Клеменс Меттерних уже действительно им не был. Пребывание в Берлине, ставшем в те дни центром европейской дипломатии, сделало его профессионалом. «Я повзрослел на 30 лет», – писал он Генцу о своем пребывании в Берлине. Он пришел здесь к основному выводу, что реальное значение событий 14 июля 1789 года во Франции состояло в том, что они привели к Аустерлицу. Не революция, а мощь Франции имела реальное значение.

Договор в Прессбурге нанес Австрии тяжелейший удар. Она уступила Итальянскому королевству Венецию, Далмацию и Истрию. Виттельсбаху были переданы Бриксен, Третин, Форарлберг, Тироль, включая Бреннерский перевал, что сделало Баварию крупнейшим альпийским государством. Разбросанные в Швабии австрийские владения, бывшие основной связующей нитью Австрии с рейхом, поделили между собой Вюртемберг и Бавария. Правда, в качестве компенсации Австрия получила наконец Зальцбург и Берхтесгаден, а великий герцог Фердинанд приобрел Вюрцбург. Но герцог Модены, которому по Имперскому эдикту отошли Ортенау и Брейсгау, теперь утратил эти два оплота на Верхнем Рейне и не получил никакой компенсации, хотя его право на нее было подтверждено. Определенное значение имела передача Австрии собственности тевтонских рыцарей вместе с учреждением великого магистра ордена, которое переходило к Габсбургам. С другой стороны, Бавария и Вюртемберг признавались суверенными государствами. В договоре они упоминались под претенциозными названиями членов Германского союза, хотя рейх еще не был официально распущен.

Никогда раньше, ни во время нападения толпы на здание городской ратуши в Страсбурге, ни во время бесплодных переговоров в Раштатте, Меттерних не был настолько удрученным. «Мир рушится, – жаловался он. – Европа погибает в огне, только из ее пепла возникнет новый порядок». Его отчаяние вполне понятно. Его первая важная дипломатическая миссия завершилась не просто провалом, но полным крахом. Хотя Меттерниха трудно было винить в этом, но в его адрес уже раздавалось достаточно критики со стороны русофобов и нейтралистов в Вене, а также со стороны вечных недоброжелателей семьи Меттерних. Более того, к неудачам на службе прибавились личные неурядицы. С потерей Швабии курфюршество Охсенхаузен подлежало неминуемой аннексии Вюртембергом. В то же время в Аустерлице Наполеон выбрал себе в качестве штаб-квартиры не что иное, как новый дом Меттернихов, дворец Кауницев – его мебель, библиотеку, белье и все остальное. Кажется, нигде нельзя было избавиться от алчных французов.

Проигрыш в войне произвел ошеломляющее воздействие на Австрию. Как ожидалось, Кобенцль и Колоредо ушли в отставку. Пост министра иностранных дел был передан графу Филиппу Штадиону, послу в Санкт-Петербурге. В отличие от австрийцев Тугута и Кобенцля, Штадион был рейхсграфом, впервые занявшим пост руководителя австрийской дипломатии как внутри Германии, так и за ее пределами. Выходец из Швабии, он не принадлежал, как Меттернихи, к обездоленным эмигрантам. С рейхом его связывали прочные материальные и эмоциональные узы. Его назначение свидетельствовало о решимости императора Франциска держаться в рейхе возможно дольше. Штадион сохранял надежду, что даже сейчас возможно создание новой коалиции, способной спасти для Франциска корону Священной Римской империи, а для Австрии право набора рекрутов в рейхе. В противном случае, полагал он, Бонапарт сам воспользуется этой короной и создаст «наполеоновскую империю в Германии» – к чему его призывал главный канцлер Дальберг.

Меттерних разделял некоторые из надежд Штадиона. Он поверил Генцу свое убеждение, что политическая система, созданная Наполеоном, должна быть свергнута. «Именно свергнута, – пояснял он, – ибо в нынешних условиях одного сопротивления ей мало». Он тоже надеялся на воссоздание коалиции с присоединением к ней на этот раз Саксонии и с уведомлением заранее Пруссии о передаче ей Ганновера и формировании не обычного союза государств, а постоянной системы коллективной безопасности с координирующим учреждением для самообороны – Конфедерацией Востока, как он предлагал его назвать. Но на этом сходство взглядов Меттерниха и Штадиона заканчивалось. В короткой перспективе Меттерниха занимали чисто оборонительные задачи: создать противовес западному блоку государств, сколоченному Наполеоном, посредством объединения восточных стран за линией, проходившей по Висле через леса Тюрингии и Богемии, рекам Инн и Таглиаменто к побережью Адриатического моря. Меттерних понимал, что Франция победила в борьбе за «третью Германию» и что Австрия, выдворенная оттуда, а также из Италии, должна признать этот факт. «Не следует противиться федеральной системе на западе Европы во главе с Францией», – говорил он. На языке Прессбургского договора федеральная система означала исчезновение рейха. Вот почему вместо поисков лазеек в договоре, которые позволили бы спасти остатки старого порядка, к чему стремился Штадион, Меттерних добивался территориальных изменений, необходимых для формирования его линии демаркации. В качестве компенсации он предлагал отречение от короны Священной Римской империи на условиях ее окончательного упразднения.

Эти соображения, подытоженные в меморандуме от января 1806 года, знаменуют новые этапы в его осмыслении германского вопроса. Хотя Меттерних, видимо, никогда не разделял сентиментальный имперский патриотизм отца, он не сомневался в ценности рейха и для Австрии, и для соседних курфюршеств. Теперь в свете жестких фактов и по трезвом размышлении он был готов оставить княжество Охсенхаузен на произвол властей наполеоновской «федеральной системы». В то время, несомненно, это представлялось Меттерниху вопросом тактики, временным решением на основе трезвого анализа обстановки при одновременных усилиях по созданию противовеса, который при благоприятных условиях помог бы восстановить рейх. Но даже в тактическом плане его анализ представляет собой образец ясного мышления, демонстрацию объективности, до уровня которой поднялись лишь немногие представители аристократии его поколения. У многих из них эта объективность вызывала язвительные насмешки. Обнаружилось также, что Меттерних превосходил в интуиции Штадиона, который придавал мистическое значение выражению «Германский союз» в Прессбургском договоре.

Здесь уже упоминалось о попытках Дальберга сохранить прекрасные поместья (включая его собственное поместье главного канцлера) посредством предложения короны рейха императору Франции. Однако, вопреки всем ожиданиям, Наполеон, пожертвовавший своей популярностью в Европе ради титула императора, не пожелал принять еще один такой титул. Коронация во Франции обеспечила ему друзей среди герцогов и выборщиков в Германии. Титул императора рейха мог повлечь за собой их утрату. В отличие от Габсбургов, история не принуждала Наполеона раздражать сильных ради защиты слабых. Тем более, что он воображал, будто в каждом замке на германской территории по другую сторону Рейна сидит австрийский секретный агент. В Германии он больше всего нуждался в союзниках, связанных с ним личной корыстью и способных поставлять рекрутов для формирования целых дивизий или даже корпусов. Для этих целей аристократы рейха, в прошлом герои многих кавалерийских атак, уже давно не представляли интереса. Бонапарту были необходимы 30 тысяч солдат или около этого из Баварии, 12 тысяч – из Вюртемберга, 8 тысяч – из Бадена и т. д. Ради этого он был готов пожертвовать двумя главными атрибутами рейха: короной и сотнями феодальных владений в придачу.

Наполеоновский вариант решения проблемы воплотился в учреждении, известном как Рейнский союз, и, поскольку постепенно оно стало отправным пунктом и моделью трактовки Меттернихом германского вопроса, на нем следует коротко остановиться. Рейнский союз был, по существу, лигой суверенных государств, представленных своими дипломатическими представителями в центральном органе, именуемом Федеральным парламентом. Парламент был поделен на две курии. Одна – для королевств, другая – для государств рангом пониже. В рамках своеобразного компромисса, призванного уважать чувства новых королей Баварии и Вюртемберга, других королевств не создавалось. Но представители Бадена, Гессен-Дармштадта и созданного Наполеоном в последний момент Берга заседали в королевской курии в ранге представителей великих герцогств. Председателем курии «монархов» становился бывший главный канцлер рейхстага, которого теперь называли князем-примасом. Он назначался императором Франции. В соответствии с этой процедурой Дальбергу удалось сохранить свой пост, хотя и в чисто светском виде. Основные функции парламента состояли в регулировании отношений между государствами союза и поддержании контактов с Наполеоном, который принял титул протектора.

Новые титулы приобретались преднамеренно. Все заинтересованные в них, за исключением Дальберга, стремились демонстративно порвать с прошлым. Если бы новый союз создавался как юридический преемник рейха, то приоритет государственного законодательства над законодательством рейха мог быть еще оспорен. Теперь же государства – члены Рейнского союза порознь и вместе были накрепко связаны с Францией соглашениями о наступательном и оборонительном союзе. Соглашения делали правительства этих государств подотчетными Парижу в вопросах комплектования вооруженных сил необходимой численности. Таким образом Наполеон мог быть уверен в своей способности контролировать внешнюю политику и военный потенциал германских государств даже в том случае, если бы позже союз был реорганизован или вовсе распущен.

Далее, Бонапарт был достаточно проницательным, чтобы понять, что, оказывая покровительство малым феодальным владениям, он держит на привязи суверенов крупных государств гораздо надежнее, чем в том случае, когда позволил бы последним поглотить малые владения. Это давало Наполеону возможность назначать цену за право аннексии малых владений. Она заключалась в признании норм федерализма в качестве принципа взаимоотношений с жертвами аннексии. В отличие от церковных владений, которые в 1803 году были попросту ликвидированы и присоединены к территориям светских владений, аннексированные малые владения были поставлены под суверенитет княжеских династий. Суверенитет определялся как «право на законотворчество, высшую юридическую власть, а также на военный призыв, набор рекрутов и взимание налогов». В понятие суверенитета не входило право на доходы от частных владений или преимущественное право на приобретение сеньоральных феодальных привилегий, таких, как право на местную юрисдикцию или предоставление поместьям льгот в пользовании пастбищами, лесами, рудниками, мельницами и т. п. В части налогообложения аннексированные феодалы несли те же издержки, что и князья. В части уголовного преследования их могли судить лишь равные по статусу лица. Аннексированные феодалы имели право свободного выбора проживания в любом месте союза или на дружественной территории. Последнее положение было ударом по таким деятелям, как Штадион и Меттерних, хотя последнего оно мало затрагивало, пока здравствовал Франц Георг. По крайней мере, договор давал некоторые гарантии того, что доходы от имения в Охсен-хаузене не будут конфискованы.

В этих преобразованиях имелось некоторое противоречие. С одной стороны, они выглядели как перераспределение власти. Права кайзера и ассамблей старых избирательных округов передавались новым суверенам, но с ограниченными прерогативами. С другой стороны, право суверена на законотворчество могло означать что угодно, особенно потому, что оно не предусматривало наличие земств или парламентов, ограничивающих верховную власть. Как обстояло дело, например, с крепостным правом, жгучей проблемой того времени? Подпадало оно под юрисдикцию суверена или считалось нерушимым правом владельцев имений? Последующие события показали, что Наполеон рассматривал наделение аннексированных владений привилегированным статусом как промежуточную меру в развитии централизованных, эгалитарных учреждений по французскому образцу. Его клиенты, однако, возражали против внешнего диктата и упорно сопротивлялись ему.

В самом деле, когда 12 июля неожиданно, как ультиматум, был объявлен Акт о создании Рейнского союза, это вызвало оцепенение. Фердинанд, брат императора Франциска и новый герцог Вюрцбурга, был в принципе против присоединения к союзу, что от него и не требовалось по Прессбургскому договору. Фридрих Вюртембергский и Макс Иосиф Баварский, прежде давшие указания своим представителям подписать акт, призадумались. В совете монархов они рассчитывали стать лидерами союза. Теперь же они должны были разделить свои прерогативы с так называемыми великими герцогами. Без абсолютного контроля над аннексированными территориями перестройка теряла для них привлекательность. Внезапно Макса Иосифа осенило, что его главное оружие – возможность использовать Францию против Австрии, обмененную по новому договору на некоторые привилегии, – выбивается из его рук. Он спешно направил в Париж нового посла, барона Карла фон Гравенреса, с поручением отвергнуть союз, который, по его словам, «сделал менее знатных князей судьями королей» и наделил протектора властью «более обширной, чем власть любого германского кайзера».

Редкая дипломатическая акция была менее бесплодной. В Раштатте Гравенрес повстречался с курьером, везшим текст Акта о создании Рейнского союза в Мюнхен с первой подписью баварского представителя. В Страсбурге его так долго задерживала французская пограничная стража, что когда он наконец прибыл в Париж, то счел нецелесообразным знакомить французов с новыми взглядами баварского короля на Рейнский союз. Затем документ подписали все другие суверены – король Вюртемберга, их светлости великие герцоги Гессен-Дармштадта, Бадена, Берга, главный канцлер и девять менее знатных князей. Даже Фердинанд Вюрцбургский через несколько месяцев присоединился к союзу, когда стало ясно, что он будет обойден в ходе приобретения аннексированных территорий. 25 сентября его приняли в союз в ранге великого герцога и предоставили ему место в коллегии монархов. Только такими грубыми методами Наполеону удалось наконец сколотить Рейнский союз.

Поскольку Наполеон вел переговоры в обстановке повышенной секретности, неудивительно, что Штадион отчаянно стремился выяснить его намерения. В первую очередь он нуждался в кандидатуре опытного посла в Париже. Этот пост оставался вакантным. Даже поверенный в делах барон Карл Винсент был генералом, посланным во французскую столицу с незначительным поручением по военной линии. Первый выбор Штадиона, опытный Филипп Кобенцль, оказался персоной нон грата из-за его роли в вымогательстве признания Австрийской империи. Наполеон, не устававший ссылаться на прежнюю франкофильскую политику Австрии, требовал вместо Кобенцля кого-нибудь из «подлинно австрийской семьи Кауницей».

Оставалось тайной, почему Наполеон счел бывшего рейнца, чье владение в Охсенхаузене подлежало аннексии, королем Вюртемберга, способным смотреть на вещи как «истинный австриец». В то время Меттерних относил приглашение на пост посла в Париже на счет стараний своего друга, графа Александера де Ларошфуко, временного поверенного Франции в Вене. Донесения ла Форе подтверждают это по крайней мере в том смысле, что они изображали Меттерниха личностью, допускавшей экстравагантные жесты доброй воли в отношении Франции, как только новости о заключении Прессбургского договора достигли Берлина. Это его поведение отвечало настроению, с которым был написан в то же время упомянутый выше меморандум о расколе Европы. Как бы то ни было, откликаясь на требование Парижа, Штадион вызвал Меттерниха в Вену. Он поставил берлинского посла перед выбором – либо ехать послом в Санкт-Петербург, куда его приглашал царь Александр, сотрудничавший ранее с Меттернихом в Берлине, либо отправиться в Париж умиротворять завоевателя. Но ведь Париж оставался Парижем!

Выбор Меттернихом Парижа определяли два обстоятельства: гордость, как он хвастал, оттого, что «превзошел в карьере всех коллег своего возраста», и прекрасное ежегодное жалованье в размере 90 тысяч гульденов. Эта сумма превышала в два раза доходы от имения Виннебург. В других отношениях он испытывал некоторую дрожь. В Санкт-Петербурге он мог бы трудиться над созданием Восточной конфедерации, в Париже он мог быть только просителем.

Генц сочувствовал Меттерниху, хотя последнего больше забавлял, чем радовал обычный выспренний стиль письма друга. «Столь чистой и возвышенной душе, как у тебя, – писал Генц, – не следовало бы соприкасаться с обителью, где много преступлений и ужаса». У нового посла было мало оснований восхищаться разработанными для него инструкциями. Предлагая дружбу Австрии, он должен был пояснять, что любое сближение зависело от проявления Наполеоном доброй воли. Доказательством этого было бы буквальное соблюдение им Прессбургского договора, косвенно признающего рейх и право Австрии производить в нем набор рекрутов. Но если суждено было случиться худшему, то Меттерниха предупредили, что на кон ставилась корона, хотя ему самому не позволялось вести торг по этому вопросу.

Не ведая совершенно о намерениях Наполеона, Штадион и император едва ли могли действовать решительно. Но официальная позиция – бессмысленная демонстрация уязвленной гордости, апелляция к справедливости в сопровождении завуалированного предложения уступок – противоречила взглядам Меттерниха, который считал, что необходим решительный разрыв с прошлым, что не следует ханжески умиляться текстом договора, а необходимо настойчиво искать разумную и взаимовыгодную корректировку условий договора. Хуже того, хотя инструкции для Меттерниха были готовы 8 июля, он медлил и не выезжал из Вены до 12 июля, до того самого дня, когда вступил в силу пакт о Рейнском союзе. Когда же Меттерних добрался до Страсбурга, его задержали так же, как и Гравенреса. Для задержки были определенные причины: Наполеон не желал, чтобы какие-нибудь внешние помехи затормозили «энергичную работу политического механизма в последние две недели июля». Как утверждал Меттерних много лет спустя, Наполеон строил козни из опасений, что новый австрийский посол станет свидетелем осложнения франко-русских отношений и окажет неблагоприятное влияние на неопытного русского посланника графа Убриля. В действительности Париж был озабочен больше всего укреплением Рейнского союза и роспуском рейха. Очевидно, Наполеон не знал в подробностях содержания инструкций, данных Меттерниху или Гравенресу, однако он догадывался, что ни тот ни другой не были уполномочены признавать Рейнский союз, какими бы мотивами это ни обосновывалось. Да, пакт о союзе был подписан, но на предварительных условиях и по принуждению. Процесс окончательной ратификации договора был отнесен на 25 июля в Мюнхене. Курфюршества имели в запасе время для дезавуирования подписей своих представителей. Вот почему Наполеон закрыл 14 июля границу для всех иностранцев, собиравшихся перебраться через Рейн. 22 июля он заявил Винсенту, что если Франц не отречется от трона к 10 августа, то французские войска форсируют реку Инн. Достойный ответ на такое заявление мог бы дать только человек, сам возглавляющий армию. Винсент дал такой ответ. Это был дерзкий отпор, хотя и от своего только имени. В Мюнхене 25 июля имел место обмен ратификационными грамотами участников Рейнского союза. 29 июля Меттерних освободился из заточения в Страсбурге и 2 августа прибыл наконец в Париж, встретив весьма холодный прием. Наполеон соглашался принять Меттерниха в качестве посла Австрии, но не как дипломатического представителя Священной Римской империи в соответствии с верительными грамотами.

Это было тяжелое испытание. Да, кое-чего подобного он ожидал, но отнюдь не перспективу сойти со сцены во время кульминации германской драмы и после того, как наконец получил в ней главную роль. Это было равносильно провалу дипломатической карьеры и остро переживалось Меттернихом. Работа в австрийском посольстве в Париже всегда была кошмаром «для любого дипломата, преданного интересам службы, – сообщал он в депеше по ознакомлении с обстановкой при помощи Винсента и сотрудников посольства. – Но никогда прежде она не осуществлялась в условиях, менее благоприятных для представителей нашего государя, чем во время моего пребывания».

Австрия теперь попала в то же незавидное состояние, в котором находились малые государства. В Вене не ощущалось того боевого задора, который продемонстрировал Винсент. Часть политиков стремилась продолжить торг, чтобы добиться гарантий прав брата императора, Фердинанда, на присоединение ряда аннексированных земель к Вюрцбургу. В тех условиях это был бы уже не торг, а попрошайничество, и, к чести Штадиона, он не стал заниматься ни тем ни другим. Он настаивал лишь на том, чтобы император, объявив о своем отречении, декретировал роспуск рейха. Иначе Наполеон мог бы присвоить корону или, того хуже, передать ее королю Пруссии. В любом случае Габсбурги были бы низведены до уровня вассалов, чего опасался некогда Кобенцль. Другим основанием этого курса была незаконность одностороннего провозглашения того, что империя остается в силе, что обусловило бы ее легкую ликвидацию в будущем. 6 августа Франц II, 54-й император, считая от Карла Великого, и 20-й из династии Габсбургов, сложил с себя корону и положил конец политической бигамии династии.

Та самая судьба, что забросила Меттерниха в Дрезден, когда был принят Имперский эдикт, в Страсбург, когда был создан Рейнский союз, и в Париж, когда был распущен рейх, хранила его во французской столице, когда на далеких полях сражений при Йене и Фридланде решалась участь Германии. Он провел в Париже чуть больше месяца, когда Бонапарт отбыл на фронт. Тогда Меттерних запросил разрешения Штадиона сопровождать французских руководителей до Майнца. В этом ему было отказано, и он был вынужден приспосабливаться к повседневной жизни в Париже, следя в течение оставшейся части года за развитием событий в Германии издали.

Поражение Пруссии в сражении при Йене завершило завоевание Францией «третьей Германии», и Наполеон, все еще продолжавший войну, принял меры по реорганизации этой территории. Чтобы не оставалось сомнений в его стремлении к абсолютной власти, он бесцеремонно сместил выборщика Гессен-Касселя и герцога Брунсвика, правителя, который в 1792 году возглавил поход на территорию революционной Франции. Территории этих государств оставались оккупированными французами, пока через год не были присоединены к королевству Вестфалия. Владения ряда князей были аннексированы, другим же было позволено вступить в Рейнский союз в качестве суверенов, часто на том основании, что они поддерживали с Парижем дружественные отношения или способствовали кредитованию французов.