Текст книги "Политика Меттерниха. Германия в противоборстве с Наполеоном. 1799-1814"

В то время как германская проблема складывалась для Наполеона из массы мелких затруднений, польский вопрос сводился к одному решающему обстоятельству – судьбе Галиции. Ничто не удовлетворило бы Наполеона больше, чем согласованная политика с царем Александром, которая вновь продемонстрировала бы жизнеспособность союза, образовавшегося в Тильзите. Поэтому его первым шагом после заключения перемирия с Австрией было приглашение России на мирную конференцию, в которой она имела право участвовать как союзник Франции. Через своего посла в Санкт-Петербурге Коленкура Наполеон также предложил русским выступить со своей собственной инициативой по послевоенному урегулированию. Но Александр был уклончив. Поскольку любое его предложение встретило бы негативную реакцию либо Франции, либо Австрии, царь предпочел отдать инициативу Наполеону. Он хотел вынудить императора открыться, что для него важнее – Россия или Польша. Сообщение тогда занимало много времени, и даже через месяц после перемирия Наполеон все еще не знал не только о мнении русских относительно Галиции, но даже о том, согласятся ли они участвовать в конференции. Именно в этом заключались причины промедления Наполеона, на которое жаловался Меттерних.

Пока в Вене ожидали начала конференции, Наполеон придумал компромиссное решение. Он решил разделить Галицию, передав четыре пятых ее герцогству Варшавскому, а одну пятую – России. Если бы Россия воспротивилась этому, он оставил бы часть Галиции Австрии, отняв у нее взамен какую-нибудь другую из ее земель. Германский и польский вопросы снова перемешались. Наполеону не хотелось брать на себя инициативу, но он решил, что ждать больше нельзя, и 12 августа поручил Коленкуру огласить русским его план. Поскольку ответ от них нельзя было получить раньше чем через 20 дней, а конференция в Альтенбурге должна была начаться через три дня, перспективы плодотворного диалога между Шампаньи и Меттернихом представлялись весьма туманными.

Между тем французский император обдумал два радикально отличных выхода из этой дилеммы. Первый состоял в действительном расчленении Габсбургской монархии, которое он давно угрожал осуществить. С приобретением благодаря этому большой территории для распределения он не испытывал бы затруднений в отношении своих союзников и даже своих маршалов. Но здесь существовало серьезное препятствие: расчленение предполагало необходимость завершить войну, которая не пользовалась популярностью во Франции и успешный исход которой не был гарантирован. Ведь Ваграм сильно отличался от Йены, и Наполеон, в отличие от Штадиона, оценил умение Карла беречь армию. Австрию следовало прежде разгромить, чтобы Франция могла навязать ей безусловную капитуляцию. Более того, трудно было предвидеть, какой хаос мог бы возникнуть вслед за внезапным образованием в Восточной Европе вакуума власти и как бы повели себя в этом случае Россия, или Турция, или сами австрийцы. По этим соображениям Наполеону следовало держать этот план в резерве на случай, если бы Австрия отвергла его условия.

В долговременной перспективе более предпочтительной была, следовательно, альтернатива этому плану, состоявшая в превращении самой Австрии в юго-восточный оплот задуманного Наполеоном политического устройства Европы. Вместо обескровливания австрийцев Наполеон решил завоевать их расположение отказом от выдвижения каких-либо требований, с единственным, возможно, исключением. Они уступят Галицию в обмен на территориальную компенсацию. В обмен на это Австрия вступит в союз с Францией и присоединится к новой континентальной системе. Таким образом Бонапарт избежал бы многих неприятных коллизий в Германии, не связывался бы с ненадежной Баварией и либо сохранил бы в Польше статус-кво, либо изменил бы там обстановку к своей выгоде, а не к выгоде Александра. Такой, по сути, была цепь рассуждений, которая позволила сформулировать его предложение, сначала высказанное Лихтенштейну, а затем неоднократно повторявшееся. Речь идет о восстановлении положения статус-кво при условии отречения от престола Франца.

Но почему Бонапарт выдвигал это требование отречения? Потому что он мог позволить себе риск сохранения сильной Австрии только в том случае, если бы полностью доверял ее правителям и если бы великодушный мир предстал перед Европой в обличье силы, а не слабости. Он должен был продемонстрировать всем, что не взял у Австрии провинции только потому, что предпочел сместить кайзера. Австрия должна была признать свое поражение и продемонстрировать свою лояльность смещением человека, ополчившегося на Францию. И кто подходил больше на роль преемника Франца, чем Фердинанд фон Вюрцбург, подружившийся с молодым французским офицером в Тоскании, проявивший себя как надежный суверен Рейнского союза, который всегда выполнял указы о мобилизации и не имел ничего общего с заговорами?

Нет нужды сомневаться в серьезности намерений Наполеона. Его план был не только реалистичен, он давал единственный выход в том случае, если бы Александр проявил неуступчивость в польском вопросе. Короче говоря, когда Наполеон требовал отречения Франца, когда он настаивал на высылке французских эмигрантов (в число которых он включил беженцев из Рейнского союза), то это не было капризом. Он всерьез стремился заинтересовать Австрию в таком решении. На самом деле это был вариант формулы создания Рейнского союза: вознаграждение землями в обмен на непоколебимую политическую лояльность. В 1806 году Бонапарт предусматривал проведение такой политики в отношении Пруссии. Возможно, он сожалел, что переключился вместо этого на Саксонию.

Пока Наполеон проигрывал свои многочисленные политические комбинации, Меттерних использовал время для анализа сложной ситуации, в которой оказался. Предстоящие переговоры, сами по себе трудные, еще более осложнялись для него, поскольку он продолжительное время был оторван от отслеживания основного потока событий. «Трехмесячная изоляция от мировых дел сделала меня чужаком в этой сфере, – писал Меттерних 25 июля матери. – Я мечусь между старыми и новыми проблемами». Его первым шагом была исчерпывающая инвентаризация активов и пассивов Австрии. Он был потрясен тем, что обнаружилось в политическом балансе. Наполеон требовал, чтобы условия мира были, как минимум, столь же суровы, как в Прессбурге. Однако в 1805 году, когда в Прессбурге был подписан мир, фланг и тыл Австрии защищали Россия и Пруссия, а статус Франции в Германии считался статусом страны-узурпатора и «мог быть доказан, как таковой, единственным успешным сражением» ее противников. Тогда Австрия располагала еще обширной территорией, и уступка некоторых земель могла ослабить, но не уничтожить ее. Теперь все обстояло по-другому. Пруссия была нейтрализована, Россия состояла в союзе с Францией, Франция хозяйничала в Германии, а Рейнский союз в форме приложения к ней и герцогство Варшавское «недавно появились в австрийском тылу, оснащенные революционными потенциями». Уже ослабленная Прессбургом монархия попала в положение, когда «любая территориальная уступка угрожала политическому существованию государства».

Внутреннее положение Австрии было столь же обескураживающим. В финансовом отношении она была истощена до предела необходимостью военной подготовки и вооружения армии. В оккупированных провинциях Наполеон взимал поборы на содержание своих армий. Он проводил политику, означавшую, что перемирие поддерживалось за счет Австрии по обе стороны от линии разъединения войск. Чтобы добавить к ущербу унижение, Бонапарт дал гарантии голландским банкирам, что их кредиты Австрии будут оплачены последней. Более серьезной проблемой был, однако, развал системы государственного управления, по крайней мере в высших эшелонах. По сравнению с отлаженной работой эффективной бюрократической машины, подчинявшейся руководству гения, которую Меттерних наблюдал три года в Париже, в Коморне господствовал хаос. Члены правительства жили на чемоданах и тюках, между главнокомандующим вооруженными силами и министром иностранных дел происходило яростное противоборство. На деятельность правительства пагубно влияли разные дилетанты, чье право быть рядом с кайзером определялось скорее родственными феодальными связями, чем способностью решать насущные проблемы. Трудно сказать, что было хуже – малодушные призывы эрцгерцога Райнера к капитуляции или визгливые требования Балдаччи сражаться до победного конца? Как и эрцгерцог Карл, Меттерних понимал, что Австрии недоставало твердого централизованного руководства. Он забрасывал кайзера меморандумами, в которых содержалась тщательно завуалированная мольба крепче держать власть. «Одному лишь монарху дано право выбирать путь между несчастиями и опасностями, – говорил он Францу. – Никто, кроме вашего величества, не может сделать выбор между миром и войной».

В перечислении всех изъянов Меттерних не назвал ничего, чего бы раньше не упоминал Карл. Точно так же его перечень активов включал большую часть того, что Штадион уже упоминал в своих докладах кайзеру. Внутри империи настроения людей никогда не были столь благоприятными для власти. То же можно сказать о других народах Европы. Испанцы продолжали сопротивление, вдохновленные победой англичан над маршалом Сультом. В Германии и Италии население было готово к восстанию. Возможно, 20–30 тысяч англичан уже готовы высадиться на берегах Вислы. Турция, хотя еще и сохраняет нейтралитет в австро-французской войне, создала серьезные трудности для русских в Молдавии и Валахии. Что касается русских войск в Галиции, то они продвинулись там, кажется, настолько, насколько могли. По крайней мере, Россия «теперь служит нашему делу больше, чем Франция». В изложении всего этого Меттерних выглядел более оптимистичным, чем Штадион, насколько это было возможно, конечно. Но между ними была существенная разница: там, где Штадион выдвигал аргументы в пользу продолжения войны, Меттерних давал разъяснения, почему сохранялась надежда на терпимый мир для Австрии, если она правильно поведет переговоры. Его замечания относились больше к определению уязвимых мест у Франции, чем к нахождению сильных сторон у Австрии.

То же направление прослеживается в его оценке основного актива монархии – армии. «Самая великолепная армия в мире», – называл ее Меттерних. Он определял ее численность в 250 тысяч человек. Эта оценка выглядела на удивление завышенной по сравнению с оценкой Карла. Она казалась проявлением казенного оптимизма, что вынуждало эрцгерцога включить Меттерниха в число дилетантов при дворе, отличавшегося от других, по словам Карла, «только большей хитростью и гибкостью». Однако гибкость – неплохое свойство, и Меттерних, чей излишний энтузиазм, возможно, способствовал развязыванию войны, теперь был убежденным и энергичным защитником собственной политики Карла, состоявшей в использовании армейского фактора в переговорах о мире. В этих целях было вполне допустимо включать в оценки потенциальную силу, чтобы произвести впечатление на противника. Во всяком случае, Меттерних, как и любой другой государственный деятель, понимал, что чем боеспособнее армия, тем больше пользы выйдет от переговоров. Поэтому он постоянно предупреждал кайзера о необходимости готовиться к возобновлению войны. В итоге он часто выглядел более воинственным, чем Штадион, и по-прежнему причислялся к партии войны. Тем не менее переговоры оставались первоочередной задачей. «Чем более критическим становится положение наших дел и чем более мы нуждаемся пока в заключении мира, который даст нам передышку, – доверительно делился Меттерних своим мнением со Штадионом, – тем более мы вынуждены опираться ради своего спасения на собственные материальные ресурсы». Если его что-либо и огорчало в Карле, то только неумелое проведение переговоров о перемирии. Австрия лишилась также возможности установить контроль над стратегически важным Тиролем. Как раз его утрата и обеспечила соглашение о перемирии. Оно лишало Австрию возможности использовать ключевую провинцию в качестве предмета «политического торга» еще до начала переговоров о мире. Это была «преступная близорукость».

В изобретательной политике Меттерниха, направленной на обеспечение, как он выражался, «потенциала торга» для переговоров, определить место Пруссии не просто. После сбивающей с толка миссии Гольца в феврале и отрезвляющих переговоров Штайгентеша с Фридрихом Вильгельмом в июне имелись все основания для настороженности в отношении Пруссии. Меттерних нигде не упоминал ее в качестве полезного фактора. Тем не менее прибытие в Коморн 8 августа другого эмиссара из Берлина, полковника Карла Фридриха фон дем Кнезебека, произвело на Меттерниха впечатление. В избытке рвения, заносившего Кнезебека дальше, чем было положено по предписанию, он объявил, что Австрия может рассчитывать на поддержку Пруссии даже в том случае, если Россия останется с Францией. В ответ, чтобы дать Пруссии возможность развернуть войска, не вызывая подозрений Наполеона, Меттерних одобрил поручение Вессенбергу в Берлине выразить протест против военных приготовлений Пруссии, якобы направленных против Австрии. Кроме того, он доложил кайзеру свое мнение о визите Кнезебека. По словам Меттерниха, прусский эмиссар был столь «искренним и прямодушным», что «у меня нет оснований сомневаться в его заявлениях».

Обманывался ли Меттерних? Можно ответить на этот вопрос лишь исходя из сопоставлений подготовки к мирным переговорам и военных приготовлений. Для первого была полезна даже демонстрация прусской поддержки. И Меттерниха обвинили бы в преступной небрежности, если бы он не воспользовался этим. Вряд ли, однако, он сделал бы ставку на возобновление войны с участием Пруссии, особенно с учетом того, что, чем дальше Кнезебек оставался в Австрии, тем становилось яснее, что Пруссия больше заинтересована в уравнивании влияния в Германии, чем в военной конвенции с Австрией. «Кайзер Австрии и король Пруссии, – гласила статья проекта конвенции, который предложил полковник, – объявляют себя… главами ведущих держав и управляющими германскими делами таким образам, что Австрия станет ведущей и управляющей державой Южной Германии, а Пруссия – Северной Германии». Когда Кнезебек отбыл 25 сентября на родину, Фридрих Вильгельм все еще оставался нейтральным.

К России Меттерних относился тоже неоднозначно. Поскольку в отношениях между участниками соглашения в Тильзите сохранялась напряженность, он не считал армию Голицына в Галиции непременно враждебной для Австрии силой. По его расчетам, эта армия не станет продвигаться дальше. Тем не менее прежний печальный опыт, воспоминания о котором теперь причиняли столько горечи, убеждал его, что нейтралитет России был «математически выверенным». Армия Голицына вообще не должна была оставаться в Галиции. Она уже способствовала заключению катастрофического перемирия, и ее присутствие сыграло бы на переговорах роль в пользу Наполеона. Никто, кроме самого Александра, не мог положить конец неопределенности. Поэтому Меттерних решил еще раз связаться с Санкт-Петербургом. 30 июля он направил личное письмо Александру за подписью кайзера, выразив надежду, «что интересы Австрии никогда не придут в столкновение с российскими интересами». В отличие от военных, таких, как эрцгерцог Фердинанд, предпочитавших сдать русским всю Галицию, Меттерних не желал отдавать им ничего. «У меня нет иллюзий, – писал он Штадиону, направив последнему копию письма. – Мой доклад от 20 июля раскрывает позицию, на которой я стою». Вот почему, в отличие от своего противника в Альтенбурге, который был вынужден назначить время конференции, ожидая вестей из Санкт-Петербурга, Меттерних имел основания (в других отношениях они были в равном положении) начать серьезные переговоры немедленно. Пока имелись сомнения в намерениях России, Наполеон должен был обращаться с Австрией осторожно. Следует повторить, что русский фактор действовал больше в направлении ослабления позиции Франции на переговорах, чем усиления позиции Австрии.

Взвесив ситуацию, Меттерних пришел к выводу, что у Австрии слишком мало «плюсов», чтобы добиться признания статус-кво, но слишком много, чтобы оправдать капитуляцию. Конечно же будут уступки, но, чтобы их определить, переговоры должны начинаться с учета всей довоенной территории Австрии, а не положения «как ты владеешь», как того требовал Наполеон. В этом случае Австрия могла бы пойти на тактические жертвы ради укрепления своих позиций в долговременной перспективе. Если дело дойдет до уступок, то Меттерних пожертвовал бы в первую очередь Западной Галицией, так как она имела наименьшую экономическую и военную ценность и, возможно, усилила бы трения между Францией и Россией. Зальцбург или район реки Инн, занимавшие выгодное стратегическое положение, но дававшие незначительные налоговые сборы, он уступил бы прежде, чем отказаться от побережья Адриатики, которое считал важным для торговых отношений Австрии. Ни при каких обстоятельствах он не уступил бы все четыре провинции. В ответ на требования Наполеона о разоружении он сократил бы регулярную армию, которую и так было трудно содержать, но сохранил бы ландвер – резерв будущей военной мощи. И самое последнее, в чем он пошел бы на уступки, были компенсации. Он был намерен настаивать, чтобы задолженность аннексированных провинций перешла на их новых хозяев. В окончательных инструкциях, которые кайзер дал Меттерниху 14 августа, уступки были видоизменены. Западная Галиция уступалась только в обмен на Тироль, Истрию и Далмацию. Была подчеркнута также важность выяснения намерений России. Невозможно установить, кем были инициированы эти изменения – Меттернихом, другими советниками или самим Францем. Во всяком случае, хотя они и отличались от известных рекомендаций Меттерниха, они отнюдь не противоречили им. Возможно, их добавили потому, что Меттерних желал показать Шампаньи более жесткий документ, чтобы продемонстрировать твердость австрийской стороны.

Среди докладов Меттерниха кайзеру, сделанных незадолго до начала мирной конференции, был один от 10 августа, в котором рассматривалось послевоенное положение монархии. Австрия, доказывал он, больше не в состоянии брать на себя ответственность за европейские дела, как это было, когда она считалась великой державой. Страна больше не может обеспечивать свою свободу и безопасность посредством усилий, направленных на благосостояние всего континента. «Каковы бы ни были условия мира, – заключал он, – результат останется тем же – мы сможем обеспечивать свою безопасность, приспосабливаясь к господствующей французской системе». Австрия должна войти в новое континентальное устройство и признать законным захват Испании. Как бы это ни было неприятно, Вена должна научиться искусству «смены политического курса, лавирования и лести». С неизбежным невозможно спорить. «Без помощи России нельзя и помышлять о сопротивлении всеобщему угнетению, – добавлял он, – и можно только надеяться, что, увидев нас в качестве равных конкурентов в борьбе за благосклонность Франции, великая восточная держава, возможно, откажется от своего непостоянства».

Меморандум, долгое время представленный в сборнике опубликованных документов Меттерниха, замечателен искренней, можно даже сказать, классической декларацией его политического курса в период с 1809 года до нашествия Наполеона на Россию в 1812 году. Кроме исчерпывающей оценки династического брака представителей Габсбургов и Бонапартов, в нем все изложено эскизно: союз с Францией, участие в континентальной системе, замена России в качестве основного союзника Наполеона и даже прогноз перемен, которые произойдут наконец в политике России. И все же главное в документе – его дата. Прежде всего, документ свидетельствует, что даже тогда Меттерних разделял антирусскую ориентацию эрцгерцога Карла, хотя это, возможно, не относится к озабоченности Карла армией Голицына. К тому же чувство пессимизма документа и униженности капитуляцией, которые он демонстрирует, совершенно расходится с известными взглядами Меттерниха того времени. Ведь это был совершенно неподходящий момент для фатальных мыслей о послевоенных перспективах.

Ответ опять же заключается в стремлении Меттерниха продать то, что другие отбросили бы за ненадобностью. В данном случае речь идет о закладной на будущее Австрии. Если союз с Францией необходим в любом случае, почему бы не сделать его предметом торга на переговорах, пока имелась возможность извлечь из этого выгоду? Сильная Австрия была бы более желательным союзником, чем слабая. Идея была ничуть не фантастична. Из-за возможности этого Александр хранил молчание относительно Галиции, из-за возможности этого Фридрих Вильгельм послал Кнезебека в Коморн. Возможность этого, вероятно, упоминалась даже Шампаньи или Савари, когда Меттерних был пленником в Вене, хотя это не зафиксировано в стенограммах тех переговоров. Во всяком случае, Наполеон сам предлагал пощадить монархию, если бы отрекся Франц, и Меттерних понимал, что это предложение было продиктовано важными, хорошо продуманными интересами Франции. Так драматически обстояли дела, и предложение Австрии о союзе в обмен на сохранение ее территориальной целостности имело неплохие шансы на успех. Разрешения сделать такое предложение он как раз и добивался своим докладом от 10 августа. Внешне этот документ несколько пессимистичен, но по сути он дерзал быть оптимистичным. Например, в нем говорилось о закрытии Австрией всех портов для захода британских судов, но в мирном соглашении, подписанном Австрией, этого положения уже не было вовсе.

Серьезным препятствием было французское требование об отречении кайзера. В этом отношении требовалась чрезвычайная деликатность. С одной стороны, необходимо было тщательно продумать, как преподнести этот вопрос Францу, с другой – необходимо было иметь дело с предубеждениями Наполеона, а обсуждать предубеждения всегда гораздо труднее, чем обсуждать интересы. Должно быть, Меттерниху приходило в голову, что отречение было бы на самом деле самым легким выходом из положения. Однако, по крайней мере на начальной стадии переговоров, он решительно возражал против этого, частью из-за того, что рассчитывал завершить переговоры, не жертвуя своим государем, частью из-за того, что считал отречение актом, унижающим монархию в глазах Наполеона и ставящим ее на один уровень с низкопоклонствующими государствами Рейнского союза. Его линией в Альтенбурге станет обеспечение взаимной безопасности через франко-австрийский союз и разоружение, но не позорные односторонние уступки Австрии.

Как же тогда гарантировать достойное поведение Австрии на переговорах? Отчасти предложением о союзе, но, кроме того, Меттерних надеялся, что Наполеона удовлетворит роспуск партии войны. В этом свете его реакция на попытки Штадиона уйти в отставку приобретает дополнительное значение: министр иностранных дел будет принесен в жертву вместо кайзера. Когда Штадион подал в отставку 22 июля во второй раз, Меттерних энергично возражал против нее и снова убедил кайзера воздержаться от ее принятия. «Если мне удастся оставить Штадиона на своем посту, – писал он вскоре после этого матери, – я буду счастливейшим человеком на свете». Вместе с тем он предостерегал ее от того, чтобы она «вымолвила хотя бы слово об этом кому бы то ни было: родственникам Штадиона или любому другому человеку. От этого могли бы пострадать переговоры». Внешне отставка министра и отречение кайзера не выглядели сопоставимыми. Но Меттерних, постигший проблемы Наполеона так же глубоко, как и сам император, считал, очевидно, что Бонапарту достаточно будет показать негативное отношение Франца к французским и немецким эмигрантам, а также то, что отныне австрийская политика будет вершиться деятелем, принявшим новый порядок. Следовательно, одна из его задач в Альтенбурге – убедить Наполеона в том, что Меттерних сам принадлежит к числу таких деятелей, несмотря на свою бытность в прошлом рейхсграфом, несмотря на свою роль в подготовке войны. Ведь он мог обратить свое прошлое в преимущество. Кто способен был лучше символизировать новые настроения в Австрии, чем человек, оставивший в руках французов свои родовые поместья и вместе с тем согласившийся простить их и заново строить с ними отношения?

Никого из членов австрийской делегации особенно не удивило, что Шампаньи прибыл в Альтенбург на два дня позже или что первым его шагом после открытия конференции 18 августа было требование принятия австрийской стороной принципа «как ты владеешь» в качестве основы переговоров. По расчетам Наполеона, Меттерних в ответ на это сделал бы контрвыпад. Он затеял бы дебаты, которые завершились бы приблизительной оценкой численности населения австрийской территории, подлежавшей аннексии. Это маневр дал бы австрийской стороне выигрыш времени. Он создал бы иллюзию продвижения переговоров при одновременном ожидании вестей от Александра, которые бы помогли определить, какие именно земли можно уступить. Вместо этого Меттерних перехватил инициативу. Включает ли принцип «как ты владеешь», спросил он, территорию, удерживавшуюся союзниками Наполеона? Шампаньи ответил на этот вопрос утвердительно. Он сказал, что этот принцип подразумевает и оккупацию Россией Галиции. «Нам неизвестно, находимся ли мы в состоянии войны с ними», – последовал ответ австрийской стороны. К этому было прибавлено, что если французская сторона уполномочена говорить от имени русских, то почему Шампаньи не представил подтверждающих документов на этот счет? Молчание Шампаньи было более красноречиво, чем любой ответ: как и предполагал Меттерних, франко-русские отношения находились в состоянии неопределенности. Таким образом был расчищен путь для борьбы за основную цель Австрии вместо мелочных споров об отдельных провинциях.

Почему Меттерних продолжал переговоры, сулившие такой суровый исход, меж тем как Россия, потерпевшая поражение, приобрела в Тильзите и территорию, и союз с Францией? Австрия устала быть третьим лишним в помещении, где двое других флиртовали. Это, по словам Меттерниха, было «истинной причиной нынешней войны». Австрия могла бы стать более надежным союзником, чем Россия: «Когда мы войдем в вашу систему, вы будете полностью уверены в нас».

Теперь уже нельзя установить, кто первый произнес слово «альянс». Шампаньи высказывался по этому поводу следующим образом: «Вы говорите о союзе, месье Меттерних, но, перед тем как обдумать это предложение, мы должны сначала заключить мирный договор».

Согласно же Меттерниху, Шампаньи спросил его, хочет ли Австрия союза с Францией, на что он ответил: «Слово «союз» преждевременно… даже когда будет заключен мир. Но союз должен стать продолжением мира». На первый взгляд, эти свидетельства выглядят не чем иным, как стремлением заработать похвалу за находчивый ответ. По сути же, эти противоречивые версии ответов обнажили важную проблему: будет ли предложение о союзе использовано, как надеялся Меттерних, в качестве средства достижения мира, или, как подразумевал Шампаньи, Австрия будет вовлечена в союз с Францией независимо от этих условий. Какое из двух применений предложения о союзе будет реализовано, зависело в значительной степени от России и разрешения проблемы Галиции.

Чтобы произвести впечатление на Санкт-Петербург, Наполеон теперь требовал ведения подробнейших протоколов заседаний конференции. Он рассчитывал посредством соответствующей редактуры протоколов выставить французскую сторону великодушным партнером по переговорам. Меттерниха бесили протоколы о начальных заседаниях конференции, которые представлял Шампаньи. Однако он в конце концов соглашался их признать при условии, что ему будет позволено поправлять текст заявлений оппонентов, не соответствующих истине. «Респектабельные министры собираются не для того, чтобы сочинять романы», – жаловался Меттерних. Он предупреждал Франца, что к протоколам следует относиться как к документам, «содержание которых совершенно не отвечает действительности». В остальном же Шампаньи продолжал, опираясь на принцип «как владеешь», интересоваться, какие провинции готова уступить австрийская сторона в обмен на Вену. Меттерних же неизменно отвечал, что кайзер не может вести торг вокруг провинций, которые и так ему принадлежат. Бонапарта на самом деле интересовало в этом вопросе то, на какое место в перечне своих приоритетов Австрия ставит Галицию. Чтобы выяснить это, он наконец поручил Шампаньи 25 августа неофициально предложить Баварии Энс за Зальцбург и Верхнюю Австрию, ожидая от австрийской стороны ответного хода. Меттерних, однако, снова промолчал. Хотя австрийский министр не без оснований считал, что Западная Галиция, которая, по его мнению, была самой затратной провинцией Австрии, обречена на передачу герцогству Варшавскому, он не соглашался на ее уступку до тех пор, пока не станет ясной судьба территории Галиции, занятой войсками Голицына, – отойдет ли она к России или будет использована таким образом, чтобы предоставить России, как выразился Меттерних, «честь посодействовать увеличению территории Польши». Отсюда его приверженность к первоначальной позиции: Франция должна сначала предъявить все свои требования, тогда Австрия выдвинет контрпредложения.

Вместе с тем внимание Меттерниха привлекало возрастание в Галиции третьей силы – «фанатичной» армии Понятовского. Когда сотрудники разведслужбы Австрии оценили в середине августа численность этой армии в 60 тысяч солдат, при том что войска Голицына насчитывали 55 тысяч, Меттерних пришел к выводу, что вся энергия Александра будет направлена на сдерживание поляков, даже если русский царь и ответит положительно на французское послание. «Какая-либо помощь нам находится за пределами их возможностей», – отзывался Меттерних о русских войсках в Галиции. Обстановка складывалась как нельзя лучше. Поворот к худшему случился бы только в том случае, если бы Россия решила, что у нее нет выбора, кроме умиротворения Наполеона и сотрудничества с поляками. И в самом деле, согласно донесениям генерала Мохра, получившего 19 августа от Франца поручение снестись с командованием русских войск в Галиции, эта перспектива выглядела наиболее реальной. Большинство русских офицеров продолжали выражать симпатии к австрийцам, но признавались, что имеют приказ следовать в Венгрию, в то время как поляки проникали в Моравию и Богемию. В любом случае обозначился режим благоприятствования для поляков.

На этом фоне появился еще один примечательный меморандум, который Меттерних направил кайзеру приблизительно 23 августа. В меморандуме Меттерних поднял вопрос о возможности привлечения поляков к реализации «общего австро-прусского дела» как с целью «лишения Наполеона больших преимуществ», так и с целью развязывания им рук в борьбе против русских в Галиции. Это означало бы уступку всей Галиции, за исключением небольшой территории, необходимой для пограничных укреплений Австрии. Но Меттерних указывал, что Австрия уже обходилась без ресурсов этой провинции, а «ее завоевание немыслимо без нанесения ряда поражений мощной французской армии». Он предлагал заинтересовать поляков программой из шести пунктов, в которых предусматривались бы отказ Пруссии от своих претензий к Варшаве, а Австрии – к Галиции, восстановление Польши под властью короля, заключение союза между Австрией, Пруссией, Англией, Турцией, Испанией, Португалией и Сицилией, компенсация Австрии за потерю Галиции территориями Германии или Италии, немедленный переход польской армии под австрийское командование.