Электронная библиотека » Энтони Бёрджес » » онлайн чтение - страница 4

Текст книги "Право на ответ"


  • Текст добавлен: 25 марта 2020, 18:40


Автор книги: Энтони Бёрджес


Жанр: Литература 20 века, Классика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Ясное дело, мой разум готовил меня к появлению Эверетта, как оркестр готовится к вступлению побочной темы. Эверетт чуть ли не галопом летел, чтобы нагнать меня, запыхавшись.

– Нет, – выдохнул он. – Все не так, ну что же вы. Мы же должны были встретиться в «Гиппогрифе». Это мне надо было на вокзал. Я подумал, что, может, я позвонил слишком рано…

– Ваша дочь, – сказал я.

Девочка, которой он посвящал стихи, мечтая о ее будущей красоте, воспевал ее надрывающую сердце невинность, шаловливые ноги под клетчатой юбкой, прямые льняные волосы. Женщина, снова ушедшая от мужа.

– Сколько вам лет? – спросил я.

– Пятьдесят семь.

– Ну да, – сказал я, – вы казались мне таким старым, когда я учился в школе. А Гарольду Монро?[29]29
    Гарольд Монро (1979–1932) – английский поэт и издатель, открывший книжный магазин «Лавка стихов» в Блумсбери.


[Закрыть]

– Гарольду? Гарольд умер. Он скончался в тысяча девятьсот тридцать втором году.

Мы входили на платформу, цыганская звезда кочевая сияла на огромном белом циферблате.

– Мы рано, – сказал Эверетт. – Она приедет не раньше пяти.

– А следующий поезд в Лондон?

– В восемь десять, кажется. Я надеюсь, вы не собираетесь покинуть нас так скоро?

– Как сказать.

Нас окружали праздничные плакаты с прошлого лета.

– У меня там дела. Завтра, наверное.

Эверетт купил перронный билет, я был без гроша, он купил и мне.

– Есть время выпить чаю, – предложил он, и мы с шумом зашагали по прогнувшимся доскам застекленного моста к лестнице, ведущей на четвертую платформу.

Мы вошли в грязную чайную, обставленную в готическом стиле, и Эверетт заказал чай. Официантка обслуживала нас с усталым пренебрежением: она относилась к посетителям словно к тупому бесконечному фильму, способному только с помощью заказов и денег установить редкий стереоскопический контакт с ее реальным, но еще более тупым мирком. Эверетт проводил меня к столику и заговорил печально, но настойчиво.

– Моя дочь Имогена, – сказал он, – боюсь, она и правда сделала не слишком удачный выбор, выйдя замуж. Но я искренне надеялся, что дела пошли на лад в последнее время, потому что она не приезжала домой уже более года.

– У вас еще дочери есть? – спросил я, поскольку был уверен, что Эверетт, выбирая имена, не опустился бы ниже Корделии, Пердиты, Миранды, Марины[30]30
  Имогена, Корделия, Миранда, Марина, Пердита – имена шекспировских героинь.


[Закрыть]
. Но он покачал головой и сказал: – Мое единственное дитя.

– А ваша жена еще жива?

Он снова покачал головой, но в этот раз это означало что-то другое. Он добавил:

– Я бы не удивился, если это так. Трудно вообразить, что эту женщину возможно убить.

– О! – Мне понравилась эта поэтическая откровенность.

– Ну что я могу сказать Имогене, ну правда? Она знает все о матери. Она знает, что всегда может пулей вылететь с чемоданом, и, как ни странно к отцу, чья жена делала абсолютно то же самое, унеся в итоге гораздо больше, чем просто чемодан.

– Что это значит?

– Все. Уйму всего. Даже абажуры.

– Понятно. Видно, это долгая история.

– Если задуматься, о браке написано совсем немного стихотворений, – сказал он. – Вроде эта тема не совсем естественна для поэзии, не то что любовь, измена и вино. Это может означать только, что брак – явление неестественное.

Он снова размешал чай, как будто отчаянно хотел выудить что-то сладкое хоть откуда-нибудь.

– Отцовство, однако, совсем другое дело.

– Могу только вообразить.

– Никогда не приходилось? – невинно спросил он. – Неужели вы не народили цветных ребятишек в ваших недолгих чужеземных путешествиях?

– Возможно. Я не знаю. Но это же ненастоящее отцовство, разве не так?

– О да.

Он опустошил чашку.

– Она захочет выпить по-настоящему, как только прибудет, – сказал он, – вся в свою мать. Но мы можем повести ее в клуб, конечно.

– Сколько ей лет?

– Имогене? О, двадцать восемь, тридцать, около того.

Казалось, он потерял интерес к разговору о своей дочери, угрюмо глядя на стену с желтой инструкцией железнодорожных правил. Но когда стали слышны предвестники приближающегося поезда – оживившиеся носильщики, неразборчивая речь объявлений, неистовое кипение горячего чая, – он снова пришел в нетерпение и выбежал стремглав на платформу.

Я последовал за ним. Поезд надвигался. Я увидел, как машинист надменно выглянул из уютного пекла, обменявшись – как солдат и тыловой служащий – секретными взглядами с официанткой из чайной. Пассажиры, лишенные иллюзий прибытия, выходили безрадостно в серый пар; пассажиры, жадные до иллюзии, локтями расталкивали друг друга, прокладывая себе дорогу. Девушка подбежала к Эверетту с криком «Папочка!».

Поэт и дочь поэта обнялись. Значит, это и есть Имогена. Думаю, в самый раз процитировать стихи Эверетта, написанные ей – семилетней, хотя сам я впервые прочел их только после этой первой встречи с нею:

 
Ты сердце мне разбиваешь, моя малышка,
Невинное чудо – на рвущей душу земле,
Как все ее чада – теленок, утенок, мышка
И олененок, еще не чующий ног.
Шелков серебристых касаясь твоих, я смог
Коснуться ужасной тайны рожденья во мгле.
 
 
Боюсь, ты уходишь, неся свой девственный дар,
Свою красоту в этот мир, мир взрослых зверей.
Мне страшно представить очей прожорливый жар,
Боюсь услышать пальцев скребущихся звук
Двери. Две горсточки лет – и что, кроме мук,
Останется мне от изменчивой детки моей?
 

Я был представлен, полюбовался властным лицом в свете фонаря, растрепанными рыжеватыми волосами, ладным податливым телом. Она мне улыбнулась и сказала, обращаясь к отцу:

– Господи, все что угодно за стаканчик, и все они, разумеется, вечно закрыты?

– Ох, я думаю, мы что-нибудь придумаем ради тебя, – отозвался ее папа, ухмыляясь. – Так ведь, Денхэм?

– Вы придумаете, конечно, – ответил я.

Она взяла Эверетта за руку, и они быстро пошли к ступенькам, Эверетт – с одним из ее чемоданов. Я подхватил другой, хотя меня не попросили и не поблагодарили. Видимо, она считала мужчин бесплатным к себе приложением. Ну и черт с ней. Потом я вспомнил, что я собирался впредь по-рыцарски великодушно относиться к дамам, как бы порочны они ни были. Когда мы поднялись по ступенькам и проходили через турникет, я смог рассмотреть ее красоту более внимательно. Она не подвела Эверетта – дочери поэтов не имеют права на уродство, и даже в большей степени, нежели поэтессы, обладают правом на красоту. Мы сели в такси, и, пока мы двигались к Бутл-стрит, Имогена энергично рассказывала отцу о жизни в Беркенхеде, с которой она теперь распрощалась, со злостью – о муже, который вроде бы служил в бюро перевозок, и – без удержу – о природе их сексуальной жизни. Водитель, не отделенный стеклом, с большим интересом навострил левое ухо.

– Но что же не так? – спросил Эверетт.

– Просто терпеть его не могу, вот и все, – ответила Имогена.

Она говорила на литературном английском, как репертуарная актриса.

– Да и никогда не могла, полагаю, нет, честное слово.

– Что ж, – вздохнул Эверетт, – тогда надо развестись. Но вроде бы у тебя нет никаких реальных оснований, не так ли? Кроме того, мы не в Америке живем, если не забыла.

– Я давала ему основания, – заявила Имогена пронзительным леденящим голосом, – множество. Но он и слышать не желает. Говорит, что любит меня.

Последний выкрик вылетел из открытого окна такси, когда мы остановились на светофоре.

Мужчина пересекавший улицу, заслышав это, прищелкнул языком, одновременно дернув склоненной головой.

– Ты, – крикнула Имогена, – не суй нос не в свои дела. Наглый пидор!

В такси возникла атмосфера торопливо-смущенного покашливания, и мы рванули на зеленый. Мы свернули в боковую улицу, в одну из тех, где стеклянные витрины сплошь заполонили рояли, омытые холодным белым светом, потом в другую, и остановились у кофейни.

– Ну господи, нет, – простонала Имогена, – только не опять эти помои.

– Вы удивитесь, – сказал я, – что это пойло делает с недорослями, оно гораздо мощнее пива.

Она окатила меня взглядом, скроила недовольную мину и сказала:

– Я вам не недоросль.

Потом, пока водитель вытаскивал ее чемоданы из багажника, она заметила то, что уже увидел я, рядом с кофейней что-то, напоминающее вход в преисподнюю. Красная стрела указывала на погреб с надписью: КЛУБ ГИППОГРИФ. ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ЧЛЕНОВ.

Эверетт заплатил за такси и сказал чуть горделиво:

– Это я предложил название. Я, видите ли, один из отцов-основателей. Идемте вниз.

Чемоданы Имогены остались на моем попечении. Неуклюже спускаясь за отцом и дочерью по узким подвальным ступенькам, я чувствовал, что мы отправляемся на краткий отдых в ад, а Эверетт, подобно Вергилию, служит нам проводником. Он постучал в дверь, в стеклянном окошке появилось лицо, кивнуло, и нас впустили. Мэннинг оказался лысым, учтивым человеком в хорошем костюме. Слишком гладко выбрит, сигарета прилипла к губе. Клуб был что надо – скрытое дневное освещение, обои с рисунками кофейных столиков на бульваре и французскими булками, кресла с подушками в полумраке, молчащий сейчас музыкальный автомат. У стойки два маленьких местных бизнесмена накачивали мартини огромного американского коллегу, за стойкой стояла миссис Уинтерботтом, очень хорошо одетая, веселая и кокетливая. Она улыбнулась Эверетту и мне (стало очевидно, что меня она вообще не помнит), а Имогену одарила взглядом неописуемым – взглядом, которым привлекательная женщина оценивает красивую незнакомку. В полумраке я заметил вест-индийского гитариста. Когда Эверетт отправился заказывать выпивку, гитарист ударил по струнам медиатором и затянул какую-то наивную карибскую песню.

– Спой нам «Дом на просторах»[31]31
  «Дом на просторах» – гимн штата Канзас (стал официальным в 1947 г.); был написан как ковбойская песня в 1874 г… Официально авторы не установлены, но авторство слов приписывается Брюстеру Хигли, а музыки – Дэниэлю Келли.


[Закрыть]
, – потребовал американский бизнесмен, но заунывная песенка не прервалась.

Теперь я мог видеть в сумерках моложавую пару, евшую друг друга глазами между задумчивыми глотками джина с тоником, и тощего человека в очках на лице труженика, напряженно читавшего какую-то газету, хотя оставалось загадкой, как он видит мелкие буквы в этой амурной дымке. Мы с Имогеной сели на диванчик у стены поближе к бару, и Эверетт принес выпивку. Он и я в вечерней жажде пили темный эль, она, расслабившись, потягивала двойной розовый джин.

– Ах, – сказала она, – так-то немного лучше.

Я угостил их сигаретами.

– Мистер Денхэм, – объяснил Эверетт, – живет далеко на Востоке. Я пригласил его сюда поболтать и чтобы он поделился со мной чувствами человека, вернувшегося из ссылки. Все знают, как все изменилось в Англии с момента его последнего приезда. Для «Гермеса», – добавил он.

– О! – воскликнула Имогена. – Мне вас оставить наедине?

– Нет, нет, – испугался я. – Никакой особой спешки. В любом случае, – добавил я, – есть ли смысл сейчас скрывать то, что вскоре станет общеизвестно?

– Нет, – туманно ответила она, – наверное, нет.

Потом радостно улыбнулась и сообщила:

– Но вы не знаете папочку, как я. Он не для интервью пригласил вас. Он пригласил вас, чтобы поговорить о стихах, разве не так, папочка?

– Я думаю, Имогена, – сказал Эверетт, – тебе следует сесть подальше. Я представлю тебя Элис, и ты можешь поговорить с ней.

– Не поймите меня превратно, – Имогена повернулась ко мне, – он и пенни не выручит за свою книгу стихов, не так ли, папочка? Это его долг, – сказала она, – перед литературой.

Каждый слог она произносила отдельно, четко, словно пародируя декламаторов прошлых времен – «ли-те-ра-ту-рой». Так произносил бы это слово бармен Седрик, если бы стал тамадой.

– И, – добавила Имогена, – чем-то и вы можете помочь. Вы выглядите весьма состоятельным. Вы швыряете деньги только на выпивку и на женщин.

Видимо, она презирала все: литературу, любовь, даже деньги.

– Что вы имеете в виду? – спросил я. – Как я могу «выглядеть состоятельным»?

– Вы холостяк, – ответила она. – Ни одна жена не позволила бы мужу выйти из дому с таким узлом на галстуке. Но на вас отличный костюм, и маникюр у вас профессиональный. И вам до смерти скучно. У вас дорогой портсигар и дорогущая зажигалка. У вас целая пачка «Летящих облаков». Вы вернулись с Востока.

Казалось, что она вдруг обозлилась.

– Да какого черта! Самое меньшее, что вы можете сделать, – это потратить пару сотен фунтов на моего отца. Разве это не святая обязанность богачей помогать бедным гениям, а?

Американский бизнесмен развалился на стуле, ухмыляясь.

– Вот-вот, – сказал он, – выдай им.

Другой из их компании заржал. Имогена запальчиво огрызнулась:

– Держи свой грязный нос подальше. Никто не спрашивал твоего мнения.

– Я думаю, – вмешался Эверетт, – этого хватит. Я думаю, ты сказала достаточно, Имогена. Мистер Денхэм – мой гость. Ты смутила и его, и меня.

– Я не дитя, – заупрямилась Имогена, – что хочу, то и говорю.

Потом она надулась.

– Ну ладно, извините.

Она взглянула на американца, засмеялась с неземной кротостью и сказала:

– Извини, Техас. – И потом обратилась не то ко мне, не то к отцу: – Выпьем еще.

– Могу ли я вставить слово? – спросил я. – Как насчет временного членства?

– Он же может, правда, Фрэд? – спросил Эверетт Мэннинга, который тревожно реял над нами.

Мэннинг кивнул и пообещал:

– Я принесу анкету.

Я отправился к бару и обратился к аппетитной пышке нордической красоты, которую я был уже удостоен называть по-простому – Элис.

– И один себе, – сказал я, созерцая ее в мирке из сверкающего стекла и гортанных мужских шуток и помня, что она дочь трактирщика.

Я вообразил ее прошлое: хорошенькая девчушка расцветает в кругу пьяниц, ее приводят в бар, чтобы все восхищались ее новым платьицем, доброкачественная еда из хозяйской кухни в малой гостиной, крепкая молодая женщина, дышащая крепчайшим виски, потом всегда окруженная восхищенными мужчинами, которые после двух пинт быстро теряют застенчивость, всегда блюдущая себя, всегда напоказ, всегда сама по себе. Она взяла себе скотч, улыбнулась мне и сказала:

– Будем здоровы!

Я отнес выпивку к столу и услышал, как американец сказал:

– Я не занимаюсь нефтью, эпоксидная смола – это другой продукт.

– Что крадут? – спросила Имогена.

– Да не крадут. А продукт. Эпоксидные смолы могут склеивать. Например, возьмем ветровое стекло самолета. Вы же не станете там использовать заклепки?

– Почему бы и нет? – ответила Имогена.

– Нет, нельзя из-за турбулентности вокруг заклепок, неужели не понятно?

– Нет, – сказала Имогена. – Но, – обернулась она к отцу, – я вас, мальчики, оставлю вдвоем. Пересяду к Техасу – пусть он расскажет мне все про трубулентность или как ее там.

Она подхватила выпивку и направилась к барной стойке.

Деляга, стоявший рядом с американцем, склонился в глубоком пьяном поклоне, словно парикмахер, предлагающий сесть в кресло. Вест-индийский гитарист прикончил бокал портера и затянул унылое калипсо о карибской политике. Не переношу народное искусство в больших количествах. Я упомянул об этом Эверетту, и он сказал:

– Мне в самом деле ужасно неудобно за все это, да и вам, наверное, тоже.

– Не обращайте внимания, – успокоил его я. – Мне приятнее говорить об этом, чем о моих чувствах вернувшегося скитальца. Кроме того, я отсутствовал-то всего два года.

– Да, – согласился Эверетт, расслабляясь, но все еще сидя на стуле, будто кол проглотив, – я не думаю, что все так быстро меняется, не так ли?

– Да уж, – ответил я. – Грешные продолжают зарабатывать деньги, а праведные продолжают в них нуждаться. Только число грешников умножилось. Как бы то ни было, сколько вам нужно?

– Не могу сказать, что это выгодное вложение, – ответил он. – Вы ничего не получите от этого, если не считать, скажем, духовной удовлетворенности. Три сотни фунтов вполне достаточно.

– Вы хотите сказать, что я выброшу три сотни фунтов на ветер?

– О, – сказал Эверетт, – мы ведь должны заботиться о ценностях, разве не так? И, независимо от того, дурна моя поэзия или хороша, остается проблема принципов, правда же? В наши дни, когда даже сын мусорщика учится в университете, наверняка греховно и неправильно замалчивать безвестного Мильтона. О нет, – добавил он, ухмыльнувшись и хохотнув, – я не утверждаю, что я Мильтон или даже близко.

– Не замолчанный и не безвестный, – сказал я. – Ваше имя на слуху. Думаю, какие-то ваши стихи даже войдут в антологии. Кое-что выживает, потому что в том есть необходимость.

Я отпил немного темного эля.

– Кому-нибудь ваше «Избранное» нужно?

– Да, – ответил Эверетт, каким-то образом одновременно затаив дыхание, – отдельное стихотворение или даже вошедшее в антологию значат очень мало. Важен весь корпус, картина всей личности поэта. И она должна быть предъявлена миру, моя поэтическая персона, я имею в виду. Я ждал слишком долго. Может и времени у меня осталось не так уж много.

Было слышно, как Имогена сказала одному из дельцов:

– Ладно, не нравится – вали отсюда.

– Я должен подумать, – сказал я. – Да я и не так уж богат. Я не могу просто так выбросить три сотни фунтов.

– Вы не выбросите их.

– Не выброшу?

Я вдруг разозлился, темперамент Имогены оказался заразен. Я подумал: все, что я нажил, я нажил среди москитов и мошкары, змей в спальне, в долгой изнурительной жаре, скуке, раздражении от работы с местными чиновниками. Кто такие эти милые домоседы, милые доброхоты, чтобы пытаться выдурить мои деньги и раздражаться, если это у них не получается?

– Они будут потрачены в честь и во славу Эверетта, на толстенную книгу Эверетта, на неподдельный поэтический талант, – импровизировал я, – в лучших традициях. Недостаток оригинальности компенсируется добросовестным мастерством, хотя темы зачастую шаблонны.

– Так, – сказал он, – не хотите, как хотите.

– Я этого не сказал, я сказал, что должен подумать.

Было слышно, как Имогена говорит американцу:

– Ну ведь никто вас сюда не звал, разве не так? Если вам не нравится эта гребаная еда, то почему бы вам не…

Мэннинг уже засунул трехпенсовик в музыкальный автомат, тот играл очень громко, обилие басов сотрясало стекла. Я говорил отчетливо, Имогена тоже, Эверетт сидел в раздраженном молчании.

– Да скажи ты ей, – обратился американский бизнесмен к Эверетту, заглушая автомат, – что все путем, просто скажи ей.

Казалось, Эверетт не слышит. Три бизнесмена взяли свои пальто из маленького алькова, где еще поместился и телефон. Они и Мэннинг исполнили сожалеющую пантомиму, рты открывались и закрывались с бесшумной энергией. Имогена и Элис были поглощены беседой, головы сдвинуты, губы время от времени прижаты к уху собеседницы – кивок, кивок, улыбнулись, нахмурились, глаза в глаза, музыкальный автомат для них не существовал. Дельцы ушли – без обид, все равно пора было уходить. Я посмотрел на часы – уже был седьмой час, и пабы открылись. Вечер? Выпивка, выпивка, выпивка, телевизор, кино. О боже, какая скука. Дай мне изменить место действия, дай мне добраться до Лондона. А что в Лондоне? Выпивка, ланч, выпивка, обед …

Песня закончилась, застигнув Имогену и Элис за оживленной трепотней.

– Нет, моя дорогая, это он так думал о себе, но на самом деле ни бельмеса не соображая.

– Да, да, я знаю.

– Я хотела просто показать на примере…

Они почувствовали необычную тишину и захихикали. Обе были очень красивы – светлая и темная головки, склоненные друг к дружке, взгляды обращены к нам, отличные зубы сверкают.

– Слава богу, вы выключили этот чертов грохот, – сказала Имогена.

Мэннинг ухмыльнулся, его трудно было оскорбить. Эверетт сидел мрачный, не прикасаясь к темному элю.

– Мы еще встретимся, – сказал я, – когда вернусь из Лондона. Я дам вам знать.

Он угрюмо кивнул. Мэннинг открыл дверь на тройной стук. Вошла девушка, улыбаясь через всю комнату Элис, ее свободе. Я подумал, что вошедшая не слишком привлекательна. Надо ли мне пригласить их пообедать, думал я – Элис, Имогену, Эверетта? Потом я решил не приглашать, черт с ними со всеми. Когда я брал пальто из алькова, то заметил, что молодящаяся пара все еще поедала друг друга глазами – темная, безмолвная трапеза, пролетарий в очках читал (один бог знает как) газету, вест-индийский гитарист улыбнулся мне и протянул матерчатую кепку:

– Укажите чушь оважения к музыке, са. Большое спащибо, са.

Я покинул клуб и медленно поднялся на сверкающую улицу. Снова шел дождь.

Глава 5

– Простите, у нас не было возможности сказать вам об этом, когда вы вернулись, – сказал Райс. – Как долго вы уже здесь, месяц?

– Около того, – ответил я.

Райс кивнул, руки в боки, ноги расставлены, сам на фоне стенной карты, испещренной флажками, каждый дюймом своим – глава экспортного отдела. Он сказал:

– Я понимаю, что у вас могут быть планы, скажем, махнуть в Биарриц или затеряться на Сицилии или еще где. Но я не должен вам напоминать, что ваш отпуск – привилегия, а не право.

– Точно, как в армии, – согласился я.

– О нет, – возразил Райс, начиная расхаживать взад-вперед, подобно лектору. – Вы хорошо знаете, Дж. У.

Четыре шага от Камчатки до Ванкувера. Поворот и еще полтора шага – и вот он уже у Канарских островов.

– Мы семья. И наша организация вполне демократична.

Он руководил отделом экспорта около восемнадцати месяцев.

– В любом случае, – сказал он, – Чалмерс сильно нас подвел. Мы не смогли уговорить его не уходить на пенсию, но он хоть пообещал пооколачиваться с нами еще год. А у Холлоуэя, похоже, дела очень плохи.

– Что с ним такое?

– Сердце. Мы всегда говорили, что он не может нести такую нагрузку в Занзибаре. Не бесконечно.

Сам Райс тоже не был двужильным: седина и боевитость могли и его доконать. Впрочем, коллекция современной китайской керамики у него была замечательная.

– И что же вы предлагаете?

– Мы не предлагаем вам поменять место. – Он погладил Японию, как ручную мышку. – Мы все вами довольны, вы же знаете, Дж. У.

Я поклонился, не вставая.

– Мы переводим Тейлора из Коломбо в Занзибар. Бейрут – еще одна головная боль, но, думаю, мы найдем решение. Коломбо – вот куда вы поедете. Вы там бывали раньше, Дж. У. Мы посылаем туда новобранца, но хотим, чтобы вы поехали с ним. Парень по имени Уикер. Он понятия не имеет, как управляться с тамилами или сингальцами, но человек он хороший, и мы думаем, что если его натаскать за месяц-другой, то дальше он справится. Так или иначе, мы хотели бы, чтобы вы присмотрели за ним.

– Когда вы хотите послать меня?

– На следующей неделе. И вы избежите ужасов зимы. – Он театрально передернул плечами, стоя спиной к Африке. – Вы же знаете, что мы готовы все сделать, чтобы снова дозоры обходили владенья. Скучно здесь сидеть. Необходимо, но скучно.

– О да. Где мне остановиться в Коломбо? Я так понимаю, что этот парнишка, Уикер, снимает квартиру?

– Вы можете взять повыше. «Маунт лавина». Вам понравится. А Уикер должен оставаться при лавке, там, где кипит жизнь.

– Значит, я проведу Рождество в Коломбо. Отлично.

Я встал, и Скандинавия вместе с боевитым орлиным лицом Райса взглянули на меня свысока. Райс предложил:

– Почему бы нам не пообедать вместе в ресторанчике, хотя мои отбивные закончились, как и алкоголь. Если вы сможете смотреть, как я ем вегетарианский ланч…

– Так вы сделались индуистом наконец? Но я не удивлен. Вам всегда нравились индийцы, если я верно помню.

Райс знал, на что я намекаю – на интрижку в Куала-Лумпуре, много лет назад. Так что он ответил сдержанно:

– Я остепенился. Но вот желудок догнал меня. Доктора уверены, что могут помочь. Правильная диета, и так далее.

Он немедленно забыл о своем приглашении, и мы пожали друг другу руки.

– Мы пришлем вам билеты на самолет. С открытой датой возвращения. – Он мрачно улыбнулся, готовый сразиться со всем миром, возглавляя свой батальон. – Спасибо, Дж. У.

Он позволил мне самому открыть дверь. Я прошел мимо длинного рабочего стола, слабо улыбаясь многочисленным клеркам, как человек, который гораздо выше их всех, и вышел на Лиденхолл-стрит.

Эта история – по большей части описание того, что случилось, когда я вернулся – вернулся в Англию, в Лондон, в провинцию к отцу, так что вам вряд ли интересно, как я провел эти несколько дней в Лондоне.

Я остановился в отельчике рядом с Рассел-сквер, заправляла там вдова-итальянка, которая обычно ждала меня в столовой с двумя бокалами коньяка, когда я возвращался вечером, чтобы поболтать за обеденным столом, заваленным номерами «Иль Джорно». Она, пожалуй, была чуть ли не единственной женщиной, с которой я поговорил за эти несколько дней в Лондоне. Я упомяну о другой женщине чуть позже, но только из-за трюка, который она проделала со мной, трюка, который мне еще не встречался. Большую часть времени я если и разговаривал, то с мужчинами. Завтракать я предпочитал в каком-нибудь пабе, сидя на высоком стуле у стойки, на которой передо мной расставлялись ломти говядины, ветчина, салаты и блюда с пикулями, умело нарезанными официантом в высоком белом колпаке. Другие едоки мужеского пола теснились рядом, чавкая над газетами. Есть что-то устрашающе-животное в пребывании среди разгоряченных безмолвных мужиков, поднимающих стаканы, причмокивающих в безгласных тостах самим себе, выдыхающих всенепременное «ух» после глотка и закусывающих наколотой на вилку красной говядиной и маринованным огурчиком. Сидя там с виски или джином, рано или поздно я ухитрялся вступить в разговор с каким-нибудь одиночкой или с таким же изгнанником, как я сам, и беседа шла о мире, воздушных путях, способах доставки грузов, питейных заведениях за тысячи миль от этого бара. Тогда я чувствовал себя счастливым, что я уже дома, потому что дом для людей, подобных мне, – это не одно место, но все места, где нас нет.

После полудня я выпивал в одном из двух клубов, членом которых я состоял (первый преимущественно для шахматистов, второй – для прогнивших и чрезвычайно велеречивых театралов), или шел в кино. Вечером я обедал – медленно и пышно – в «Рулс» на Мейден-Лейн. Накануне вечером я съездил в отцовский дом, чтобы собраться в Коломбо. Я шел по Стрэнду в согласии с самим собой, согласии чуть ли не спиритуалистическом (я съел голубую форель, свиную котлету с цветной капустой в белом соусе, камамбер, выпил коктейль – джин с итальянским «Шато дю Папе» и бренди, выкурил редкую сигару).

Погода стояла мягкая для зимы, и, когда я медленно шел по улице, ко мне пристали, и я охотно поддался. Все этим вечером казалось священным – вульгарные гостиницы, коммерческие рекламы, редкая безликая отрыжка после выкуренной сигары. Пристававшая оказалась прекрасной, как ангел, и вроде не старше двадцати пяти. Она назвала гостиницу, и мы туда пошли, держась за руки. Я снял комнату на ночь – с отдельной ванной, как она настояла, – и мы поднялись в лифте на третий этаж. Когда мы оказались в спальне, она не озаботилась снять мутоновую шубку (шуба, соответственно, походила на аналогичную миссис Уинтерботтом). Вид у нее теперь был застенчивый и вороватый одновременно.

– Выпьешь? – спросил я.

– Нет, благодарю, – отвечала она. Ее произношение было поставлено долгими трудами.

– Мне надо, – сказала она, – глянуть, в порядке ли ванная.

Не снимая шубки, она ушла в ванную. Я предположил, что она хочет проверить, есть ли там биде или что-то вроде. Она вернулась почти сразу, улыбаясь, без шубы.

– Это стоит пять фунтов, – сказала она.

– А теперь платят вперед? – спросил я. – Спрашиваю просто из любопытства. Я долго отсутствовал и потерял связь с действительностью.

– Нам надо себя защищать, – ответила она. – Бывают всякие неприятные ситуации, мужчины просто уходят, просто так. И что мы, бедняжки, должны делать?

– Не связываться с мужчинами, которым нельзя доверять?

– Не знаю. Но я бы предпочла, чтобы вы заплатили сейчас, если не возражаете.

Я отдал ей одну из моих пятифунтовых банкнот. Она аккуратно положила ее в сумку, потом села ко мне на колени и поцеловала меня в левую щеку. Сытый и налитой вином, я ответил ей пылко. Она увильнула и сказала:

– Раздевайтесь, ложитесь в постель. Я в ванную.

– Но ты же только что оттуда.

– Я знаю. Но я должна… ну вы понимаете, – сказала она.

Она снова скрылась в ванной, взяв сумку, и заперла за собой дверь. Разоблачившись, я лег в постель и стал ждать. Ждал я долго. Потом встал и голый подошел к двери ванной:

– Ты там? – позвал я.

Имени ее я не знал. Ответа не было. Я покрутил дверную ручку. Она не отозвалась. Я надел брюки и пиджак и вышел в коридор. Там никого не было. Но я уже понял, что случилось. Ванная вела в другую спальню. Она вошла и вышла спокойно, и теперь, наверное, в такси далеко-далеко. Мне следовало чувствовать себя дураком, но я не мог сдержать ухмылки, в конце концов, я узнал что-то новое на будущее. Но будущего не было – такого будущего не было, во всяком случае – для меня. Я оделся, спустился на лифте и отдал ключ клерку со словами:

– Я просил комнату с ванной. А там ее не оказалось. Разве так делают дела?

Клерк взглянул на ключ и сказал:

– Номер триста шесть с ванной. Вы, должно быть, ошибаетесь.

– Не говорите мне, что я ошибаюсь. Поднимитесь и сами посмотрите. Моя жена ушла в отвращении, отказавшись ночевать в комнате без ванной, да еще меня обвинила в этом. Видите, сколько вы доставили мне неприятностей? Никогда больше здесь не остановлюсь.

И, повеселев, я удалился поискать выпивку, пока все не закрылось. Я нашел бар, где почтенного вида человек с литургической тяжестью играл на хаммондовском органе Ричарда Роджерса[32]32
  Ричард Чарльз Роджерс (1902–1979) – американский композитор, написавший музыку более чем к 900 песням и 40 бродвейским мюзиклам.


[Закрыть]
, и выпил там стаканчик или два с моряком торгового флота из Ливерпуля. Он поведал мне о своем кореше – парне, который в драке пользовался головой, но другой шельмец спрятал рыболовные крючки под курткой. «Видели бы вы бедолагу после драки, крючки в глазах, ужас, ужас». Потом я вернулся в гостиницу, где меня уже ждали итальянская вдова и два бокала с коньяком. Она положила очки для чтения на мятую «Иль Джорно», и мы обсудили мировые проблемы и бесстыдство современных девушек. Во время дискуссии я решил, что включу те пять фунтов в цейлонские командировочные. Я пожелал вдовице buona notte[33]33
  Спокойной ночи (ит.).


[Закрыть]
, лег в кровать и проспал всю ночь как младенец.

Следующий день был субботний, и поезд на Мидлендс, к которому я едва успел, был переполнен. Силы иссякли. Воздух был чист и на вкус отдавал жареными грибами. Я купил грибов в киоске зеленщика у привокзальной автобусной остановки по пути к отцовскому дому и заодно – фунт мясного филе. Все это я и приготовил с картофельным пюре для запоздалого ланча. Отец укашлял гулять, так что мне пришлось сидеть одному в гостиной, отравляясь телевизором и почти доведя себя до слез. Отец докашлялся до заката, и к чаю у нас были сыр и сельдерей. Во время ужина принесли «Вечерний Гермес», и, пока я мыл посуду, отец читал его у камина. До кухни донесся его голос:

– Тут кое-что про тебя, приятель.

– Где? И что пишут? – Я вернулся в столовую, вытирая руки.

Он протянул мне газету. На «Субботней страничке» я прочел следующее:

«ПУТЕШЕСТВЕННИК ИЗ ДРЕВНЕГО МИРА

Мистер Дж. У. Денхэм, один из самых доступных из перезревших холостяков и сейчас проживающий на окраине города, прибыл на время из Японии. “У инициативного человека все еще есть возможности делать деньги на Востоке, – твердо убежден лысеющий и полноватый мистер Денхэм, впрочем, он тут же добавляет: – Если только вы не привезете туда жену”. У мистера Денхэма в запасе достаточно унизительных слов об англичанках и отсутствии у них семейных ценностей. Особенно он критикует их кулинарные способности, но также упирает на то, что им далеко до раскосых красоток Востока в рассуждении главного качества – верности своим мужчинам. Мистер Денхэм рассуждает о положении женщин в Японии, описывая их как прелестных, застенчивых и покорных.

Мистер Денхэм полагает, что деньги надо хранить в банке. Когда его спросили, каково его мнение о возрождении традиции меценатства, он сообщил, что считает его выбрасыванием денег на ветер и что в своем кратком посещении отечества он располагает временем только для развлечений и “поглощения напитков разного сорта”».

«Я – хохотирен, ты – улыбато, он – смейон». Заметочку сию тиснула моя дорогая сестрица Берил в разделе местных новостей. Мне понравилось «перезревших» и банальные гомерические эпитеты, слизанные из «Таймс». Явное дело, коварный Эверетт подсобил с «дополнительным материалом», как говорят на радио. Писулька была грязная, но вряд ли давала основания для судебного иска. Вечером я никуда не пойду. Похандрю у камина с книгой.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации