Текст книги "Суд и ошибка. Осторожно: яд! (сборник)"

«Что-то память все чаще меня подводит, – с досадой думал мистер Тодхантер. – Несомненно, я где-то видел эту парочку, но где?..»

– Послушайте! – раздался взволнованный женский голос у него за спиной. – Это же Джин Норвуд. Да-да, это она. Ну скажите, разве она не прелесть!

Мистер Тодхантер еле удержался, чтобы не обернуться и не заявить: «Нет, мадам. Никакая она не “прелесть”, ибо под этим эпитетом подразумевается существо милое и приятное, а перед нами, в сущности, хищная кошка. И это еще не все: я таки пойду в следующий вторник к ней на обед – и за тем пойду, чтобы понять, в чем смысл ее грязной игры и почему она так нагло флиртует с красавцем зятем своего глупого, потрепанного любовника».

Это произошло в среду. Приняв решение, мистер Тодхантер решил с толком использовать оставшиеся в его распоряжении дни.

Первым делом он позвонил Фарроуэю по номеру, который тот ему почти навязал, и пригласил в пятницу пообедать; приглашение было принято с ходу, чтобы не сказать – с поспешностью почти неприличной.

– Жаль, что Джин сейчас здесь нет, – рассыпавшись в благодарностях, заметил Фарроуэй под конец разговора. – Она была бы не прочь перемолвиться с вами словечком. Но увы, она в Ричмонде.

– В Ричмонде?

– Да, она там живет.

– Я не знал, – отозвался мистер Тодхантер.

За обедом Фарроуэй пытался навести разговор на антиквариат и отличные, редкие вещи, которые идут за бесценок и на которые он мог бы обратить внимание собеседника, но мистер Тодхантер не позволял разговору отклониться с заданного им курса, а именно с мисс Норвуд и семьи Фарроуэя. Обед длился долго, поскольку мистер Тодхантер нехотя, но выбрал чрезмерно дорогой ресторан, подобающий роли богатого дилетанта, которую, на его взгляд, ему следовало играть дальше, и был намерен окупить хоть малую долю потраченного, затягивая трапезу до предела, – к явной досаде метрдотеля, верховного жреца этого храма еды, и официантов, его служителей. Досаду эту нимало не смягчили скудные чаевые, которыми мистер Тодхантер, запуганный тем, что его запугают и он даст слишком много, в конце концов вознаградил их за в основном совершенно излишние услуги.

Зато за эти два с четвертью часа мистер Тодхантер весьма пополнил свои познания. К примеру, выяснилось, что мисс Норвуд большей частью живет в особнячке на берегу реки в Ричмонде, а роскошную квартиру держит на тот случай, если надо передохнуть днем или переночевать, когда нет сил после спектакля добираться до Ричмонда.

– Бедняжка, она столько работает! – заметил ее поклонник голосом, приторнее которого мистер Тодхантер в жизни не слышал. – Жизнь в театре чертовски тяжела, Тодхантер, – я знаю, о чем говорю. Да, и чем ближе к вершине, тем тяжелей. Я и представления не имел до встречи с Джин, как трудятся актрисы. Целыми днями то одно, то другое, с утра до вечера!

– И впрямь, – с сочувствием кивнул мистер Тодхантер. – Столько дел! То надо дать газетчикам интервью, пожаловаться, что пропали жемчуга, то поделиться с публикой, какую замечательную зубную пасту выпускает та или иная косметическая фирма… или крем для лица… Действительно, жизнь на износ… Кстати, – учтиво добавил он, – не находит ли мисс Норвуд утомительным то состязание, в которое превратили рекламное дело наши ведущие актрисы?

– Реклама – удел звезд музыкальных комедий, а не серьезных драматических актрис вроде Джин, – оскорбился Фарроуэй.

Мистер Тодхантер принес свои извинения и возобновил расспросы, на его собственный взгляд, весьма тонкие и искусные.

О мисс Норвуд он узнал еще много нового. Например, как зовут директора театра «Соверен», совладелицей которого она является. И что она могла бы с легкостью добыть денег на любую новую постановку, поскольку богатеи из Сити с радостью финансировали бы ее спектакли, но она предпочитает ставить их на свои средства. И что по редкостной доброте душевной мисс Норвуд давала младшей дочери Фарроуэя, Фелисити, роли в целых трех пьесах подряд, пока не стало ясно, что бедняжка удручающе бездарна – настолько, что даже Джин не решилась впредь ставить под удар репутацию своей труппы.

– Боже мой, как это должно быть ужасно для бедной девочки! – Мистера Тодхантера искренне тронула неудача Фелисити.

– Да, она была просто раздавлена. И даже высказалась весьма резко и необдуманно, забыв, сколько шансов ей предоставили себя проявить. Художественный темперамент, я полагаю! И хуже всего, знаете ли, когда нет таланта, чтобы его, темперамент этот, оправдать. Ну, если вообще есть на свете такая штука, как темперамент. Я-то, благодарение Господу, ничем подобным похвастаться не могу, – не без самодовольства прибавил Фарроуэй, – и, по правде сказать, считаю, что это попросту высокопарное словцо, за которым кроется глубочайший эгоизм… не более.

Но мистер Тодхантер не имел намерения отвлекаться на обсуждение такого явления, как художественный темперамент. Он хотел знать, в чем именно выразилась резкость и необдуманность Фелисити Фарроуэй, и спросил об этом ее отца.

– Ну, не знаю… – С рассеянным видом Фарроуэй подергал свою аккуратную бородку. Мистер Тодхантер обратил внимание на его руки, белые, маленькие и изящные, как у женщины, с длинными трепетными пальцами. Руки истинного художника, подумал мистер Тодхантер, а он только и сочиняет что расхожую беллетристику.

– Как это не знаете?

– Ну, вы же понимаете, как это обычно бывает. Оскорбила свою благодетельницу, укусила руку, кормящую ее, обвинила в случившемся всех, кроме самой себя, и, конечно, твердила, что она – великая актриса, которой завистники не дают занять подобающее ей место. Словом, все эти банальные жалобы на жестокую судьбу… Бедняжка! Боюсь, мы довольно сильно поссорились из-за этого. Пожалуй, по моей вине. Не следовало принимать ее всерьез.

– И после этого она со сцены ушла?

– О да. После того как за бесталанность Джин уволила ее из труппы, другой работы она найти не смогла. Знаете, такие слухи расползаются быстро.

– Полагаю, она вернулась домой?

– Ммм… нет. – Фарроуэй замялся. – Кажется, занялась чем-то еще… нашла работу. Хотя должен признаться, после той стычки мы с ней больше не виделись.

– Любопытно, что за работу может найти подобная девушка? – бесхитростно полюбопытствовал мистер Тодхантер, ковыряясь ложкой в заварном креме, который он заказал, к нескрываемому ужасу жреца, принимавшего заказ. И между прочим, мистер Тодхантер нашел, что крем, который миссис Гринхилл готовит у него дома, не в пример вкуснее.

Фарроуэй, однако же, сначала выпил слишком много коктейлей, которыми энергично угощал его лукавый мистер Тодхантер, а потом столько же шампанского, чтобы обидеться на бесцеремонное вторжение в его личную жизнь. Напротив, оставив в покое антиквариат, принялся с охотой распространяться о своем семействе:

– Виола, моя старшая дочь, говорила, что глупая девчонка работает в каком-то магазине. Это уж совсем ни к чему! Мать была бы рада, если бы она вернулась домой. И от меня она брать денег не хочет. Наотрез отказалась. Фелисити всегда была независима. – Фарроуэй говорил ровным, незаинтересованным тоном, словно ему было все равно, что и почему стряслось с его дочкой. – Ей-богу, превосходное шампанское, Тодхантер.

– Рад, что вам нравится. Позвольте мне заказать еще бутылочку? – Сам-то мистер Тодхантер пил ячменный отвар, полезный для почек.

– Нет-нет, вторую я один не одолею.

Мистер Тодхантер с расчетливой беззаботностью подозвал жреца и заказал вторую бутылку.

– Только на этот раз безо льда, – добавил он, осмелев, надо думать, от ячменного отвара. – Этот джентльмен предпочитает пить шампанское, как полагается, – охлажденным, но безо льда.

Верховный жрец, который, подобно большинству метрдотелей, в винах, конечно, разбирался, но посредственно, удалился, кипя от гнева. Мистеру Тодхантеру стало полегче.

Вторая бутылка шампанского привела его к новым открытиям. Он узнал фамилию и адрес замужней дочери Фарроуэя, проживающей в Бромли, выяснил, что миссис Фарроуэй никогда не понимала своего супруга, что Фарроуэй не виделся с женой уже семь месяцев, за прошедший год не написал ни одного романа и в ближайшем будущем тоже не собирается.

– Никак не могу взяться, – пожаловался он на судьбу. – Терпеть не могу это дело – кропать сентиментальный вздор для подписчиц провинциальных библиотек. Всегда это занятие ненавидел. Но раньше хоть получалось, хватало запалу. А теперь совершенно утратил веру в себя – с тех пор как столкнулся с настоящим талантом.

– С талантом? – не понял мистер Тодхантер.

– Джин, – торжественно провозгласил Фарроуэй, – открыла мне мир дотоле неведомых чувств. До встречи с ней я как бы и не жил вовсе. Был глух, слеп и нем – называйте как хотите, годится любая метафора. Но теперь, когда я познал, что такое настоящая любовь, я не могу и дальше писать о подделке.

Мистер Тодхантер, которого разрывало между отвращением и любопытством к откровениям почти до слез расчувствовавшегося Фарроуэя, поощрил его, заметив:

– А вот я, знаете ли, никогда не был влюблен.

– Вы счастливчик, Тодхантер. Да, определенно счастливчик. Любовь… ах, любовь – это сущий ад. Ей-богу, лучше бы мне в жизни не знать Джин. Но как это могло быть, что вы никогда не встречали женщину, в которую могли бы влюбиться, старина, а? Да, любовь – ад. Интереснейший опыт, бесспорно. Но страшный.

Покончив с признаниями, Фарроуэй нетвердо поднялся на ноги, смахнул пот с белой как мел физиономии и во всеуслышание осведомился:

– А где здесь клозет?

Трое официантов и метрдотель собственной персоной поспешно вывели его из почти уже опустевшего зала. Пока он отсутствовал, мистер Тодхантер деловито записал все, что сумел запомнить: имена, адреса и прочие важные факты. Вернувшийся ровно через двенадцать минут Фарроуэй выглядел совершенно трезвым, но выразил желание немедля уйти.

– Кстати, насчет тех тарелок, о которых мы говорили… – молвил он, когда гардеробщик подавал ему щегольскую серую шляпу и замшевые перчатки, а мистеру Тодхантеру – то ужасное, бесформенное, засаленное нечто, которое тот употреблял вместо головного убора и к чему надменный молодой гардеробщик прикоснулся так, словно жалел, что руководство не снабдило его пинцетом как раз на такой случай. – Да, насчет майолик… вам надо повидать Хердера с Виго-стрит. В Лондоне по майолике лучше его никого нет. Он вам все объяснит, и при том, что в вопросах экспертизы слово его – закон, берет он совсем недорого. Вот я ему тут написал вашу фамилию на визитке, вместо рекомендации. Как только он узнает, что вы мой друг, он поможет всемерно.

– Благодарю вас. – Мистер Тодхантер машинально перевел взгляд на визитную карточку, на которой было написано:

Рекомендую мистера Лоуренса Тодхантера с просьбой оказывать ему всяческое содействие. Н.Ф.

Мистер Тодхантер сунул визитку в карман.

Все эти дни мистер Тодхантер прекрасно отдавал себе отчет в том, что занимается ерундой. Он нимало не собирался вторгаться в личную жизнь Фарроуэя, он знал это точно. Фарроуэй был ему более чем безразличен, а семья Фарроуэя интересовала его и того меньше. Однако забавно было притворяться перед собой, что можешь вмешаться и оказать влияние. Забавно воображать себя «богом из машины», обладающим властью разрешить мелочные проблемы смертных, метнув молнию куда надо; молнией, разумеется, выступала пуля из револьвера, все еще мирно лежавшего в ящике туалетного стола. А потом эта забава отвлекала его от мыслей об аневризме.

Поэтому, твердо убежденный, что ни к чему это не приведет, мистер Тодхантер все-таки продолжил свое расследование, так тщательно анализируя ситуацию, в которой оказался Фарроуэй, словно после фиаско, постигшего его в истории с Фишманом, и не отказывался наотрез от идеи альтруистического убийства.

Следственно, он старательно проработал список имен и адресов, составленный по результатам обеда с Фарроуэем, под предлогом аневризмы разъезжая повсюду на такси и транжиря деньги с беспечностью, которая год назад повергла бы его в шок, взорвав все артерии разом. Один только пресловутый обед с Фарроуэем обошелся мистеру Тодхантеру в целых шесть фунтов, и ни единой минуты он об этом не пожалел.

Особо хотелось потолковать мистеру Тодхантеру с тремя людьми: двумя дочерьми Фарроуэя и директором театра «Соверен». Еще в ресторане он сообразил, что с той дочкой, которая была замужем и жила в Бромли, разумнее всего встретиться не откладывая, сразу после обеда с Фарроуэем, поскольку в пятницу после полудня супруг ее наверняка будет в отсутствии, тогда как в последующие два дня – скорее всего дома. Именно потому, расставшись с Фарроуэем, он направился на вокзал Виктория и купил там билет до Бромли.

В адресе значился дом в окрестностях Гроув-парка, и на вокзале в Бромли таксист указал мистеру Тодхантеру с той смесью жалости и презрения, которую особи, владеющие информацией, испытывают к тем, кто информацией не владеет, что лучше бы ему поездом добраться с вокзала Чаринг-Кросс до Северного вокзала в Бромли, откуда на такси вышло бы дешевле; вслед за чем, впрочем, шофер выразил сомнение в том, что у Северного вокзала в Бромли отыщешь в такой час свободное такси.

– Хорошо-хорошо, – оборвал мистер Тодхантер эти интереснейшие рассуждения и сложился втрое, чтобы усесться на пассажирское место. – Газаните-ка лучше.

– Что? – удивился таксист.

Мистер Тодхантер высунул в окно лысую голову – вылитый печальный гриф, выглядывающий из гнезда где-нибудь в скалистых горах.

– Газаните, говорю.

– Идет, – покладисто отозвался водитель и в самом деле газанул.

Семейство Палмеров обитало на одной из тех новых улиц, что, обстраиваясь на глазах, соединили Бромли с расположенными севернее поселениями. Такси остановилось у небольшого особняка на две семьи, судя по виду, построенного лет пять назад, не больше. Расплачиваясь с водителем, мистер Тодхантер приметил, как аккуратно подстрижена живая изгородь из бирючины вдоль фасада и как стихийно оплетают крыльцо плети клематиса. Поскольку одна улика вступала в противоречие с другой, мистер Тодхантер от выводов воздержался.

Удача, однако, ему сопутствовала. Горничная, одетая, как положено, в черное с белым, открыв дверь, сообщила, что миссис Палмер дома, и прямиком провела его в гостиную, где на просторном мягком диване дремала хозяйка дома. Та вскочила в смущении и досаде, невысокая, миловидная молодая брюнетка лет двадцати четырех – двадцати пяти, очаровательно растрепанная. Конфуз мистера Тодхантера, впрочем, оказался настолько очевиднее, чем ее собственный, что хозяйка тут же перестала и смущаться, и досадовать.

– Ох мне эта Элси! – рассмеялась она. – Два года назад, когда мы сюда переехали, она поступила ко мне совершеннейшей неумехой, и бесполезно притворяться, что я чему-нибудь ее научила. Однако она все-таки назвала вашу фамилию… мистер Тодхантер, если не ошибаюсь?

– Да, Тодхантер, – пробормотал гость, заливаясь краской так, что даже уши, похожие на общипанные крылья, побагровели, и горько сожалея о своем импульсивном визите. – Прошу прощения… вторгся незваным… друг вашего отца… проходил мимо… зашел…

– О, так вы друг отца? Как интересно! Садитесь же, мистер Тодхантер.

Покопавшись неторопливо, чтобы справиться с неловкостью, мистер Тодхантер извлек из записной книжки визитную карточку Фарроуэя и протянул ее Виоле Палмер, которая приняла ее, прервав для этого свои попытки привести в порядок прическу.

– А, хорошо. Чем я могу вам помочь, мистер Тодхантер?

Мистер Тодхантер, протянув сухонькую руку за визитной карточкой, снова сунул ее в записную книжку. Он понял, что она ему еще пригодится, эта визитка. Затем он кашлянул, прочищая горло, поправил очки, положил по ладони на каждое из своих костлявых колен и подался к собеседнице, надеясь, что выглядит внушительно.

– Миссис Палмер, я весьма обеспокоен положением вашего отца.

– Отец? – Виола Палмер насторожилась.

– Да, – кивнул мистер Тодхантер. – Из-за Джин Норвуд!

Миссис Палмер уставилась на него с возгласом изумления.

Мистер Тодхантер с тревогой следил за ней. Это был аккорд наугад, вот так безо всякого вступления начать с главной темы, но если, подумал мистер Тодхантер, это позволял себе Иоганн Себастьян Бах, то, может, и ему с рук сойдет?

– Господи, да мы все им обеспокоены! – воскликнула хозяйка дома. – Это… это что-то ужасное. Эта женщина – сущий дьявол!

Мистер Тодхантер с облегчением хлопнул себя по тощим ляжкам. Аккорд прозвучал в лад. Миссис Палмер без тени сомнения приняла его за давнего друга отца, не собиралась приставать с неудобными вопросами и скрытничать. Поскольку мистер Тодхантер горел желанием выяснить, известно ли ей что-нибудь о похождениях ее собственного супруга, такая ее доверчивость его порадовала.

– Дьявол, – повторил он. – Вот именно. Лучше не скажешь. Самое точное для нее слово.

– Но все только и говорят, что она прелесть!

– Плохо они ее знают!

– Это верно.

– Что ж тут предпринять? – выдвинул вопрос мистер Тодхантер.

Его собеседница пожала плечами:

– Один Бог знает!.. Разумеется, разговаривать с ним бесполезно. Или у него ответ наготове, или он сразу становится таким жалким и беспомощным… И я уже пыталась, и мама, но похоже, мы все только испортили. Бедная мама! Ей так тяжело!

– Еще бы! – Мистер Тодхантер энергично закивал было, но, опомнившись, сбавил пыл. – Вполне понятно. Она по-прежнему на севере?

– Да. Приезжать сюда ей бесполезно. Она сама это понимает. И потом вряд ли у нее сейчас есть на что…

– Что вы имеете в виду?

– Видите ли, с тех пор как отец перестал выдавать ей содержание, у нее нет ни пенни. Я ей кое-что посылаю, но…

– Боже милостивый, я и не подозревал, что дела так плачевны! – воскликнул мистер Тодхантер. – Конечно, я слышал, что они расстались, – добавил он, почти не солгав, – но понятия не имел, что она осталась без средств.

– Формально они не расстались, нет. Он просто не посылает ей ничего, ни фартинга, с тех пор как уехал. А когда мама обращается к нему с просьбами, сразу изображает из себя несчастного и твердит, что у него у самого нет денег. И все это время содержит эту женщину, снимает эту квартиру, буквально швыряется фунтами! По-моему, – подвела итог дочь Фарроуэя, – он спятил.

– В известном смысле – да, – согласился мистер Тодхантер. – С великим моим сожалением вынужден признать, что отец ваш не вполне вменяем. Такое не редкость, – присовокупил он, – когда речь о страстной любви.

– Да уж, спорить с ними с обоими бесполезно, – отозвалась миссис Палмер.

Сказано это было с такой горечью, что мистер Тодхантер присмотрелся к ней повнимательнее.

– А! – многозначительно выдохнул он. – То есть… Значит, вы знаете… Да, я как раз гадал, известно ли вам…

– Конечно, известно, – на грани слез усмехнулась она.

– Как же вы намерены поступить?

– С Винсентом? Я еще не решила.

– Ничего пока не предпринимайте, – со значением посоветовал мистер Тодхантер.

– Ничего? – переспросила она.

– Именно. Я… не стану скрывать, я мало что понимаю в таких делах и все-таки думаю, что на этой стадии, вмешавшись или впрямую противодействуя мужу, можно навредить делу, и непоправимо… Не исключено, все еще устроится как-нибудь, миссис Палмер… а может, и нет. Однако ж прошу вас, потерпите еще хотя бы неделю. Кстати, он знает, что вы знаете?..

– Нет, не думаю.

– Превосходно. Значит, договорились: повремените пока что-либо предпринимать?

Миссис Палмер задумалась.

– Ну что ж, – с некоторым сомнением согласилась она.

Вскоре после того мистер Тодхантер ушел, унеся с собой впечатление от личности определенно более значительной, нежели мистер Фарроуэй. Когда его дочь призналась, что не решила – пока еще не решила! – как ей следует поступить, мистер Тодхантер понял: приняв решение, она не остановится ни перед чем. Миссис Палмер хоть и была молода, но наверняка не принадлежала к тем людям, кто будет сидеть сложа руки и ждать, когда все исправится само собой.

Перед уходом мистер Тодхантер попросил у нее адрес второй дочери Фарроуэя и получил его.

По пути в Лондон размышляя над тем, как протекала беседа, он решил, что получилась она интересной, но мало что прибавила к тому, что он и так уже знал.

Однако с двумя последующими его собеседниками все вышло иначе.

В тот же вечер мистер Тодхантер разыскал директора театра «Соверен». Звали его Бадд, и был он унылого вида человек лет примерно пятидесяти, черноволосый, с физиономией из тех, которые всегда кажутся небриты. Потребовалось некоторое время и бездна такта, чтобы завоевать его доверие, но когда это произошло, мистеру Тодхантеру за его труды перепали откровения, которые поклонников мисс Норвуд неприятно бы поразили.

– Да стерва она, мистер Тодхантер, – провозгласил мистер Бадд с мрачным негодованием. – Среди актрис стервы не редкость, но хуже ее мне еще ни одна не попадалась. И как только меня угораздило с ней связаться! Но работа в наши дни – всего лишь работа, и пусть она себе думает, что я всеми потрохами принадлежу ей и ее театру, уж дома-то я себе хозяин! – Он с маху допил остатки двойного виски и пристукнул стаканом по столу, требуя повторения. Молоденький официант бегом кинулся на зов.

– Неужели стерва? – удивился мистер Тодхантер. – Бывает же! А что такое?

Мистер Бадд охотно пустился в подробности.

Они сидели в клубе «Фойе», куда мистер Бадд зазвал мистера Тодхантера «пропустить стаканчик-другой» после спектакля в «Соверене». Мистер Тодхантер, явившись к нему, предъявил визитку Фарроуэя, пояснил, что собирает материал для статьи о театре для «Лондонского обозрения», и сказал, что рассчитывает на помощь мистера Бадда. Тот выразил всяческую готовность, пусть только мистер Тодхантер соблаговолит дождаться, когда опустится занавес и театр закроют на ночь. Мистер Тодхантер дождаться соблаговолил и теперь вопреки всем наставлениям врача сидел в этом в тесном и грязноватом «Фойе», хотя было уже далеко за полночь, попивал ячменный отвар и слушал мистера Бадда, который расходился все больше.

– Дело обстоит так. Она действительно видит в себе великую актрису – самую великую со времен Сары Бернар. Больше того, подозреваю, в глубине души она считает, что и Бернар нашла бы чему у нее поучиться. Само собой, она заблуждается. Никакая она не великая актриса. Она просто умеет удерживать внимание зрителей. Но и не скажу, что она актриса плохая. Напротив, – великодушно признал мистер Бадд, – неплохая, и очень. Но великая? Нет! Официант, мне еще стаканчик того же. Мистер Тодхантер, и ваш стакан пуст. Ради Бога, да выпейте вы чего-то покрепче!

Мистер Тодхантер не без труда отбился от этого предложения, что мистер Бадд чуть было не принял как личное оскорбление, но сумел вернуть разговор к волнующей его теме.

– Да, но что она за человек? Судя по всему, ей дано недюжинное актерское обаяние. Распространяется ли оно на ее отношения с другими людьми?

– Нет, – твердо ответил мистер Бадд. – Джин – это разрушительная стихия. Могу поклясться, что все до единого режиссеры Лондона напьются на радостях, узнав, что она ушла со сцены и больше никому не устроит головомойки.

– Да что вы?

– Ну да. Говорят, с тех пор как она выбилась в примы, ни один спектакль, в котором она участвует, не вышел без скандала на репетициях. Повод всегда найдется: она вздорит с режиссером, требует, чтобы автор переписал ее реплики, обижается на то, на это и на кого угодно из труппы – словом, абсолютно всем устраивает сущий ад.

– Тогда почему же, – изумился мистер Тодхантер, – с ней продолжают иметь дело?

Этот вопрос раз за разом задают непосвященные, когда речь идет об актрисах типа Джин Норвуд, но исчерпывающего ответа на него не существует. Вот и мистер Бадд туманно сказал:

– Видите ли, она что-то вроде приманки… На нее идет публика. Без нее никак.

– Да стоит ли оно того? Такой траты времени и такой нервотрепки?

– Помню, однажды, в двадцать пятом году, мы ставили «Серебряную монету». Джин тогда как раз только сделала себе имя, и публика ее обожала. Она чертовски хорошо знала, что нам без нее не обойтись. И вот одну девчушку назначили на роль горничной… Кстати, вы помните эту пьесу? Нет? А ведь она шла почти целый год… Так вот, для той девочки это была первая роль в Вест-Энде, и на репетициях она, понятное дело, немного нервничала. А Джин вечно к ней придиралась. И вот однажды эта девочка подала Джин не ту реплику – кажется, из второго акта, а мы репетировали первый. Джин подлетела к рампе и заявила старине Джорджу Фернесу, он пьесу и ставил: «Мистер Фернес, увольте ее и найдите настоящую актрису, иначе я играть не буду». Ну что тут было делать? Джин уговаривали, девочка плакала, но все зря. Так и пришлось уволить.

– Но это же возмутительно! – не выдержал мистер Тодхантер.

– И в этом вся Джин, – с безрадостным смирением молвил мистер Бадд. – А взять бедолагу Альфреда Гордона, который был у нее директором до меня… – И мистер Бадд поведал, как мисс Норвуд не давала этому Гордону житья, и тогда старик, который, если б его уволили, ни за что не нашел бы другой работы, отравился газом в своей квартирке у Ноттинг-Хилл-гейт. – Мне потом рассказали, что он оставил записку, где высказал все, что о ней думает, но это дело замяли. И вскоре она снова распоясалась и стала давать нам жару как ни в чем не бывало.

– Но зачем же тогда с ней работать?

Мистер Бадд одарил собеседника легкой улыбкой.

– Сразу видно, как мало вы причастны к театральному миру, мистер Тодхантер. Знаете, найти работу не так-то просто. А потом, – цинично добавил он, – каждый, кто может сказать о себе, что хоть пару лет продержался в труппе Джин Норвуд, прибавляет себе весу. Любой режиссер знает, что после дрессировки у Джин все становятся шелковыми. К тому же она отбирает только таких, кто действительно умеет играть, этого у нее не отнимешь. Проницательна и удовлетворяется только лучшим. Хотя, конечно, тому, кто стоит на одной доске с самой Джин, долго в труппе не жить. А с другой стороны, – рассудил мистер Бадд, – нельзя же надеяться, что она позволит другой актрисе переиграть себя на своей же сцене, верно? Вот, к примеру, дочери вашего приятеля Фарроуэя…

Мистер Тодхантер выпрямился.

– Фелисити Фарроуэй? Значит, она умеет играть?

– Еще как! Я мало встречал актрис, более талантливых от природы! Конечно, лоска и техники ей недостает, но способности у нее есть. А Джин растоптала ее так же, как многих других молодых актрис. Теперь никто не осмелится дать ей еще один шанс.

– Не осмелится?! – вознегодовал мистер Тодхантер. – Неужели директора всех театров трепещут перед мисс Норвуд?

Мистер Бадд поскреб свою синеватую от щетины скулу.

– Ну, если угодно, можно и так сказать. Мы, знаете ли, все в этой профессии – стадо овец. Стоит пронестись слуху, что мисс Такая-то никуда не годится и что ее как бездарность выгнали из последней постановки Джин Норвуд, мисс Такая-то может до конца жизни обивать пороги, но предложить ей роль никто не рискнет. Джин этот слух и пустит, будьте уверены. И так получится, что мисс Такой-то ходу на зрителя больше нет.

– Да зачем же мисс Норвуд губить девушке жизнь? – спросил мистер Тодхантер.

– А затем, что стерва, – коротко объяснил мистер Бадд. – Стерва, и все тут. Эй, официант!