Текст книги "Птичий город за облаками"

«Арго»
61-й год миссии

Констанция

Утро ее десятого дня рождения. В каюте № 17 затемнение сменяется светоднем. Констанция идет в туалет, причесывается, чистит зубы, а когда отдергивает занавеску, мама с папой уже ее ждут.

– Закрой глаза и протяни руки, – говорит мама.

Констанция послушно зажмуривается и еще до того, как открыть глаза, понимает, что́ мама кладет ей в руки: новый комбинезон. Ткань канареечно-желтая, манжеты отделаны аккуратными крестиками, а на воротнике мама вышила маленькую боснийскую сосну – такую же, как двухсполовинойлетний саженец на ферме № 4.

Констанция зарывается носом в ткань. Это редчайший аромат – запах новизны.

– Ты до него дорастешь, – говорит мама и застегивает ей молнию под самый подбородок.

В столовой сегодня собрались все – Джесси Ко, и Рамон, и миссис Чэнь, и Тайвон Ли, и девяностодевятилетний учитель математики доктор Пори, и все поют песню библиотечного дня, и Сара-Джейн ставит перед Констанцией тарелку с двумя большими панкейками из настоящей муки. Они лежат один на другом и политы сверху сиропом.

Все смотрят на нее, особенно мальчики-подростки. Первый и последний раз они ели панкейки из настоящей муки в свой десятый день рождения. Констанция сворачивает первый панкейк и съедает его за четыре укуса, второй растягивает надолго. Закончив, она подносит тарелку к лицу, вылизывает, и все хлопают.

Потом мама с папой ведут ее обратно в каюту № 17 – ждать. Капелька сиропа попала на рукав, и Констанция боится, что мама расстроится, но мама от волнения ничего не замечает, а папа только подмигивает, облизывает палец и убирает пятнышко.

– Поначалу ко многому надо привыкнуть, – говорит мама, – но потом тебе понравится. Понимаешь, тебе пора уже немного повзрослеть, и это поможет справиться с некоторыми твоими…

Закончить она не успевает, потому что входит миссис Флауэрс.

У миссис Флауэрс глаза мутные от катаракты, изо рта пахнет морковным концентратом, и с каждым днем она кажется меньше ростом, чем была вчера. Она принесла «шагомер», и папа помогает ей установить его рядом с маминым швейным столом.

Из кармана комбинезона миссис Флауэрс достает визер, мигающий золотистыми огоньками.

– Он, конечно, старый. Раньше им владела миссис Алегава, мир ее праху. С виду, может, и не идеален, но всю диагностику прошел.

Констанция встает на «шагомер», и он тихонько пикает у нее под ногами. Папа стискивает ей руку, лицо у него разом гордое и печальное. Миссис Флауэрс говорит: «Увидимся там» – и ковыляет к выходу, направляясь в собственную каюту через шесть дверей по коридору. Мама надевает на Констанцию визер. Он прижимается к затылку, охватывает уши и смыкается на глазах. Констанция боялась, что будет больно, однако ощущение такое, будто кто-то подкрался сзади и приложил холодные ладони к ее лицу.

– Мы будем здесь, – говорит мама, а папа добавляет: «Прямо рядом с тобой все время», и стены каюты № 17 исчезают.

Констанция стоит в огромном атриуме. На километры в обе стороны тянутся три яруса книжных шкафов, каждый пять метров высотой. Их соединяют сотни лесенок. Над третьим ярусом два ряда мраморных колонн поддерживают сводчатый потолок, похожий на внутренность бочонка. В потолке – прямоугольное отверстие, над ним в лазурном небе плывут белые пушистые облачка.

Там и сям люди стоят перед столами или сидят в креслах. Ярусами выше кто-то роется на полках, кто-то перегнулся через перила, кто-то лезет вверх или вниз по лестнице. И повсюду, сколько видит глаз, книги – одни маленькие, с ее ладошку, другие огромные, как матрас, на котором она спит, – перелетают с полки на полку, одни порхают, как пташки, другие тяжело переваливаются, словно неуклюжие аисты.

Мгновение Констанция просто стоит и смотрит, утратив дар речи. Никогда она еще не бывала в таком огромном пространстве. Доктор Пори, учитель математики, – только здесь у него волосы не седые, а густые и черные – спускается по лестнице справа от нее, быстро, как спортивный молодой человек, и ловко приземляется на обе ноги. Он подмигивает Констанции; зубы у него белые, как молоко.

Канареечно-желтый цвет ее комбинезона здесь еще ярче, чем в каюте № 17. Пятнышко от сиропа исчезло.

Миссис Флауэрс спешит издалека, за ней семенит белая собачка. Это другая миссис Флауэрс – моложе, опрятнее, веселее, у нее ясные карие глаза, а темно-каштановые волосы пострижены и уложены в профессиональный боб-каре. На ней юбка и кофта цвета свежего шпината, слева на груди вышито золотом: «Старший библиотекарь».

Констанция наклоняется к собачке. Та дергает усами, черные глазки сверкают, а шерсть на ощупь совсем как шерсть. Констанция чуть не смеется от радости.

– Добро пожаловать в библиотеку, – говорит миссис Флауэрс.

Они с Констанцией идут по атриуму. Члены экипажа поднимают глаза от книг и улыбаются. Некоторые создают из ничего воздушные шары с надписью: «СЕГОДНЯ ТВОЙ БИБЛИОТЕЧНЫЙ ДЕНЬ!», и Констанция следит взглядом, как шары уплывают через отверстие в небо.

Переплеты ближайших книг бирюзовые, бордовые, пурпурные. Среди них есть тоненькие, а есть похожие на огромные столы без ножек, сложенные штабелями на полках.

– Бери, ты их не повредишь, – говорит миссис Флауэрс.

Констанция трогает корешок маленькой книги, та спрыгивает с полки и раскрывается перед девочкой. Из тончайших страниц вырастают три ромашки, в серединке каждой светятся одни и те же буквы: M C V.

– Некоторые просто поразительны. – Миссис Флауэрс трогает книгу пальцем, та закрывается и улетает на место.

Констанция смотрит вдоль книжных шкафов туда, где атриум тает вдали.

– А на сколько тянется библиотека?

Миссис Флауэрс улыбается:

– Только Сивилла может сказать наверняка.

Трое подростков – братья Ли и Рамон (только он подтянутей, аккуратней) – вбегают и запрыгивают на лестницу. Миссис Флауэрс кричит: «Помедленнее, пожалуйста!», и Констанция пытается напомнить себе, что она по-прежнему в каюте № 17, в желтом комбинезоне и подержанном визере, переступает ногами по «шагомеру», втиснутому между папиной койкой и маминым швейным столом, а миссис Флауэрс, и братья Ли, и Рамон у себя в каютах, ходят в своих «шагомерах», на глазах у них собственные визеры, и все вместе они заключены в диске, несущемся через космическое пространство, а библиотека – не более чем роение данных в мерцающих ниточках Сивиллы.

– История справа, – говорит миссис Флауэрс. – Слева современное искусство, затем языки, мальчики сейчас поднимаются в игровой отдел, разумеется очень популярный.

Она останавливается перед свободным столом. По обе его стороны стоят стулья, и миссис Флауэрс приглашает Констанцию сесть. На столе две коробочки – одна с карандашами, другая с бумажными прямоугольниками. Между ними узкая медная щель, а по краю ее выгравированы слова: «Здесь отвечают на вопросы».

– В библиотечный день ребенка, – говорит миссис Флауэрс, – когда столько всего надо осмыслить, я пытаюсь ограничиться самым простым. Четыре вопроса, маленькая охота за спрятанными предметами. Вопрос первый. Как далеко от Земли находится наша цель?

Констанция моргает – она не уверена, что помнит ответ. Миссис Флауэрс улыбается:

– Это не нужно заучивать наизусть, милая. Для того и библиотека.

Она указывает на коробки.

Констанция берет карандаш. Он кажется таким настоящим, что ей хочется зажать зубами его кончик. И бумага! Такая чистая, такая плотная! На всем «Арго» за пределами библиотеки нет и листка такой чистой бумаги. Констанция пишет: «Каково расстояние от Земли до беты Oph-2?» – и смотрит на миссис Флауэрс. Миссис Флауэрс кивает. Констанция бросает листок в щель.

Бумажка исчезает. Миссис Флауэрс негромко покашливает и указывает рукой за спину Констанции, где с третьего яруса шкафов снялся толстый том в коричневом переплете. Он парит, уворачиваясь от других летящих книг, зависает, затем снижается к столу и открывается.

На развороте возникает таблица с заголовком: «Подтвержденный список экзопланет в потенциально обитаемой зоне, Б-В». В первой колонке вращаются разноцветные планетки: одни каменистые, другие – в клубящейся атмосфере, третьи с кольцами, за четвертыми тащится ледяной хвост. Констанция ведет пальцем, пока не находит строчку с надписью «бета Oph-2».

– Четыре целых две тысячи триста девяносто девять десятитысячных светового года.

– Отлично. Вопрос номер два. С какой скоростью мы летим?

Констанция пишет вопрос, опускает в щель. Коричневый том улетает, вместо него на стол опускается скрученный в трубку лист. Он разворачивается, и над его серединой поднимается в воздух ярко-голубое число.

– Семь миллионов семьсот тридцать четыре тысячи девятьсот пятьдесят восемь километров в час.

– Верно. – Миссис Флауэрс поднимает три пальца. – Какова продолжительность жизни генетически оптимального человеческого существа в условиях миссии?

Вопрос отправляется в щель. Полдюжины документов разного размера слетают с полок и зависают над столом.

«114 лет», – гласит один.

«116 лет», – утверждает второй.

«119 лет», – написано в третьем.

Миссис Флауэрс наклоняется и чешет собачку за ухом, не сводя с Констанции глаз.

– Теперь ты знаешь скорость «Арго», расстояние, которое нам нужно преодолеть, и ожидаемую продолжительность жизни в этих условиях. Последний вопрос. Сколько продлится наше путешествие?

Констанция смотрит в стол.

– Воспользуйся библиотекой, милая.

И вновь миссис Флауэрс стучит ногтем по щели. Констанция пишет вопрос на бумажке, бросает ее в щель, и тут же с потолка срывается листок бумаги, плывет вниз, покачиваясь, будто перышко, и опускается перед ней.

– Двести шестнадцать тысяч семьдесят восемь земных дней, – читает Констанция.

Миссис Флауэрс смотрит на нее, а Констанция глядит вдоль длинного атриума, туда, где шкафы и лестницы сходятся вдали. На миг перед ней брезжит понимание, но тут же гаснет.

– Сколько это лет, Констанция?

Она поднимает взгляд. Над сводом пролетает стайка цифровых книг, внизу сотни книг, свитков и документов шныряют в воздухе на разной высоте, и Констанция чувствует на себе внимание других людей в библиотеке. Она пишет: «216 078 земных дней это сколько лет?» – и опускает бумажку в щель. Сверху опускается новый листок.

592.

Рисунок древесины на поверхности стола как будто плывет, плиты пола идут кругом. В животе что-то неприятно ворочается.

 
Но только все вместе,
Все вместе дружно…
 

Пятьсот девяносто два года.

– Мы никогда…

– Именно так, деточка. Мы знаем, что бета Oph-два имеет атмосферу как у Земли, что на ней есть вода, как на Земле, и, вероятно, леса. Однако мы их не увидим. Никто из нас не увидит. Мы – переходные поколения, посредники. Нам надо трудиться, чтобы наши потомки были готовы к высадке.

Констанция упирается ладонями в стол. Она боится потерять сознание.

– Знаю, это не так-то легко принять. Оттого-то мы не приводим детей в библиотеку, пока они не подрастут.

Миссис Флауэрс берет из коробки листок и что-то пишет.

– Я хочу еще кое-что тебе показать.

Она опускает листок в щель, и потрепанная книга шириной и высотой как дверь каюты № 17 спрыгивает с полки второго яруса, несколько раз неизящно хлопает в воздухе переплетом и опускается перед ними. Страницы совершенно черные – как будто открылся люк в бездонную яму.

– Атлас, боюсь, немного устарел, – говорит миссис Флауэрс. – Я показываю его всем детям в их библиотечный день, но потом они предпочитают более глянцевые, более иммерсивные вещи. Давай.

Констанция трогает книгу пальцем, отдергивает его. Трогает ногой. Миссис Флауэрс берет ее за руку, Констанция закрывает глаза и собирается с духом. Они вместе шагают в книгу.

Они не падают, а повисают в черноте, со всех сторон утыканной светлыми точками. Над плечом Констанции плывет рама Атласа, светлый прямоугольник, сквозь который по-прежнему видно книжные шкафы в библиотеке.

– Сивилла, – говорит миссис Флауэр, – перенеси нас в Стамбул.

В черноте далеко внизу точка превращается в пятнышко, потом – в сине-зеленый быстро растущий шар. Шар вращается. Одно голубое полушарие в завихрениях газа ярко освещено, другое погружено в ультрамариновую тьму, расчерченную электрическими огнями. «Это…» – начинает Констанция, но теперь они ногами вперед летят к шару или, может быть, он к ним; он поворачивается, растет, занимает все поле зрения. Констанция задерживает дыхание. Под ними разворачивается полуостров – нефритовая зелень с красными и бежевыми крапинками, изобилие цвета, переполняющее глаза. То, что несется к ней, богаче и сложнее всего, что она воображала или хотела бы вообразить, миллиард ферм № 4, собранных в одном месте, и теперь они с миссис Флауэрс падают сквозь воздух, разом прозрачный и светящийся, спускаются к плотной сетке дорог и крыш. И вот наконец Констанция касается ногами Земли.

Они на пустой автомобильной стоянке. Небо безоблачное, сапфировое. Огромные белые камни лежат среди зелени, словно выпавшие коренные зубы великана. Слева от них вдоль запруженной машинами дороги уходит в обе стороны массивная, очень старая каменная стена, поросшая кустиками травы. Через каждые метров пятьдесят стена разделена круглыми, обветшавшими от времени башнями.

У Констанции такое чувство, будто каждый нейрон у нее в голове вспыхнул огнем. Ей говорили, что Земля – сплошная мусорная свалка.

– Как ты знаешь, – говорит миссис Флауэрс, – наша скорость не позволяет нам получать новые данные. В зависимости от того, когда были сделаны снимки, это Стамбул, каким он выглядел пятьдесят или шестьдесят лет назад, до того как «Арго» покинул низкую земную орбиту.

Растения! Растения с листьями как лезвия маминых швейных ножниц, растения с листьями формой как глаза Джесси Ко, растения с крохотными лиловыми цветочками на тонких зеленых стебельках. Сколько раз папа вспоминал вслух, как прекрасны дикие растения! Камень у нее под ногами весь в черных пятнах – это что, лишайник? Папа вечно рассказывал про лишайники! Она тянется потрогать его, но рука проходит сквозь камень.

– Здесь можно только смотреть, – объясняет миссис Флауэрс. – В Атласе твердая лишь земля. Как я уже говорила, попробовав более новое, дети редко сюда возвращаются.

Она ведет Констанцию к основанию стены. Все вокруг неподвижно.

– Рано или поздно, – говорит миссис Флауэрс, – все живое умирает. Ты, я, твоя мама, твой папа, все и вся. Даже известняковые блоки, из которых сложили эти стены, состоят по большей части из скелетов давно умерших животных, ракушек и кораллов. Идем.

В тени под ближайшей башней видны изображения нескольких людей. Один смотрит вверх, другого камера застигла на лестнице. Констанция видит рубашку с пуговицами, синие брюки, мужские сандалии, женский жакет, однако программа размыла лица.

– Из соображений приватности, – объясняет миссис Флауэрс. Она указывает на лестницу, обвивающую башню. – Мы поднимемся туда.

– Вы вроде сказали, что здесь твердая только земля.

Миссис Флауэрс улыбается:

– Поброди здесь подольше, деточка, и узнаешь секрет-другой.

С каждой ступенькой Констанция видит все больше современного города, раскинувшегося по обе стороны стены: антенны, автомобили, здание с тысячей окон – все застыло во времени. Констанция еле дышит, пытаясь вобрать это все.

– Сколько существует человечество, мы, люди, пытались одолеть смерть. С помощью медицины, технологии, борьбы за власть или путешествий. Никому это не удалось.

Они выходят на вершину башни. Констанция смотрит, и у нее кружится голова. Красный кирпич и белый камень, состоящий из тел умерших животных, зеленый плющ, волнами наплывающий на стену, – всего этого чересчур много.

– Однако часть построенного нами живет, – продолжает миссис Флауэрс. – Примерно в четыреста десятом году нашей эры император этого города, Феодосий Второй, возвел пять километров стен, чтобы соединить те десять километров стен со стороны моря, которые у города уже имелись. Феодосиевы стены были двойные: внешняя два метра толщиной и девять высотой, внутренняя пять метров толщиной и двенадцать высотой, – и кто знает, сколько людей отдали жизнь на их строительстве?

Крохотное насекомое запечатлелось, когда ползло через перила точно перед Констанцией. Панцирь у него иссиня-черный, блестящий, ноги невероятные, членистые. Жук.

– Больше тысячи лет эти стены отражали все нападения, – рассказывает миссис Флауэрс. – Книги конфисковывали в портах и не возвращали, пока не скопируют – от руки, разумеется. Некоторые считают, что в определенные периоды времени библиотека внутри города содержала больше книг, чем все другие библиотеки мира, вместе взятые. И все это время случались землетрясения, и наводнения, и войны и горожане сообща укрепляли стены, зараставшие сорняками и размываемые дождем. И уже никто не помнил поры, когда этих стен не было.

Констанция тянется потрогать жука, но перила распадаются на пиксели, и вновь ее пальцы проходят насквозь.

– Ни ты, ни я не доберемся до беты Oph-два. Это горькая правда. Но со временем ты поймешь: можно гордиться участием в деле, которое тебя переживет.

Стены не движутся, люди внизу не дышат, деревья не качаются, автомобили стоят на месте, жук застыл во времени. Констанция внезапно понимает то, о чем не задумывалась раньше: десятилетки, родившиеся на борту, такие, как ее мама, просыпались в свой библиотечный день, мечтая о том, как ступят на бету Oph-2, вдохнут воздух за пределами «Арго». Они воображали убежища, которые будут строить, горы, на которые поднимутся, формы жизни, которые, возможно, обнаружат, – вторую Землю! После библиотечного дня они выходили из своих кают изменившиеся, со складками на лбу, с опущенными плечами и потухшими глазами. Они больше не бегали по коридорам, а с концом светодня принимали сонные таблетки. Иногда Констанция видела, как дети постарше уставляются на свои руки или в стену или проходят мимо столовой ссутулившись, будто на спине у них невидимые рюкзаки с камнями.

Ты, я, твоя мама, твой папа, все и вся.

Констанция говорит:

– Но я не хочу умирать.

Миссис Флауэрс улыбается:

– Знаю, деточка. Ты еще долго-долго не умрешь. Тебе предстоит помогать удивительному путешествию. Идем, нам пора, здесь время течет странно, и уже начинается третья еда.

Она берет Констанцию за руку, и они вместе взлетают над башней, город под ногами уменьшается, становится виден пролив, затем моря и континенты. Земля постепенно сжимается в точку, и они выходят из Атласа в библиотеку.

В атриуме собачка виляет хвостом и прыгает на Констанцию лапами. Миссис Флауэрс смотрит на нее с нежностью, а огромный потрепанный Атлас закрывается, взлетает и плывет к полке. Почти все члены команды уже ушли.

Ладони у Констанции мокрые, ноги болят. Она думает о младших детях, бегущих сейчас по коридору к третьей еде, и долгая боль пронзает ее как нож. Миссис Флауэрс указывает на бескрайние полки:

– Деточка, каждая из этих книг – дверь, ворота в другое время и место. У тебя впереди целая жизнь, и у тебя все время будут книги. Этого вполне довольно, не правда ли?

Глава восьмая
По кругу, по кругу

Антоний Диоген, «Заоблачный Кукушгород», лист Θ

…на север, на север, много недель мельник и его сын ехали на север, сидя у меня на спине. Мышцы мои от усталости сводила судорога, копыта растрескались, я мечтал отдохнуть, съесть хлеба и, возможно, кусочек-другой баранины, мечтал о рыбном супе и чаше вина, но как только мы добрались до их каменистой промерзлой земли, мельник запряг меня в колесо.

Я ходил бесконечными кругами, вращая жернов, перемалывая пшеницу и ячмень для каждого крестьянина этого бесприютного, неплодородного края, а если я замедлялся хоть на миг, мельников сын хватал палку и бил меня по задним ногам. Когда меня наконец выпустили на пастбище, с неба пошел ледяной дождь, задул яростный морозный ветер, а лошади не желали делиться со мной своими жалкими пучками травы. Хуже того, они ревновали ко мне своих жен, к которым я не чувствовал ни малейшего влечения! О розах в ближайшие месяцы нечего было и думать.

Я смотрел на птиц, летящих в более зеленые края, и грудь мою сжимала тоска. Отчего боги так жестоки? Разве я мало наказан за мое любопытство? В той ужасной долине я только и делал, что вращал жернов, по кругу, по кругу и снова по кругу, по кругу, едва не падая от головокружения, и мне казалось уже, что я сверлю дырку в земле и вскоре окажусь по брюхо в бурлящих водах Ахерона, реки мучений, и взгляну в лицо Аиду…

Дорога в Константинополь
Январь – апрель 1453 г.

Омир

От поля под Эдирне, где испытывали пушку, до Царицы городов сто лиг, и воловья упряжка тащит махину медленнее, чем человек бы полз. Упряжка составлена из тридцати пар, пристегнутых к общему дышлу посередине. Она такая длинная, столько всего в ней может сломаться, что за день приходится останавливаться раз шесть. Впереди и позади них другие волы везут кулеврины, катапульты и бомбарды, всего тридцать орудий, а также повозки с порохом и каменными ядрами. Некоторые ядра такие большие, что Омир не мог бы обхватить их руками.

Поток людей и животных течет мимо, словно река, огибающая валун: мулы с седельными сумами, верблюды, обвешанные глиняными сосудами, телеги с провиантом, досками, веревками и холстиной. Как разнообразен мир! Омир видит предсказателей, астрологов, ученых, пекарей, оружейников, кузнецов, дервишей в рваных одеяниях, хронистов, целителей и знаменосцев с флагами всевозможных цветов. Кто-то в кожаных доспехах, кто-то с перьями на шапке, кто-то босой, кто-то в сапогах дамасской кожи. Он видит невольников с тремя горизонтальными шрамами на лбу (по одному, объясняет Махер, на каждого умершего хозяина) и человека, который молитвенными поклонами набил себе такую мозоль, что кажется, будто над бровями у него огромный корявый ноготь.

Как-то мимо упряжки проходит погонщик мулов в меховой шапке. Верхняя губа у него такая же, как у Омира. Они встречаются глазами, погонщик отводит взгляд, и больше Омир его не видит.

Он постоянно то в изумлении, то в ужасе. Укладываться у костра и просыпаться рядом с тлеющими углями в заиндевелой одежде, сидеть рядом с другими погонщиками, покуда огонь снова раздувают, есть ячмень с зеленью и кусочками конины из одного медного котла – все это дает неведомое прежде ощущение товарищества, участия в общем правом деле, таком важном, что место нашлось даже для мальчишки с лицом как у него. Они движутся на восток к великому городу, словно по зову волшебного дудочника из дедовых рассказов. Каждое утро светает раньше, день становится длиннее, над головой пролетают журавли, потом утки, потом певчие птицы, как будто тьма отступает и победа предрешена.

Но иногда на него накатывает тоска. Копыта Древа и Луносвета облеплены грязью, цепи лязгают, веревки стонут, спереди и сзади раздается свист, и воздух полнится жалобным мычанием измученных животных. У многих волов ярмо жесткое, а не подвижное, как дедово, и почти все они не привыкли возить такие тяжелые грузы по неровной местности. Животные калечатся ежедневно.

Каждый день Омир получает новый урок, насколько же небрежны бывают люди. Кто-то не потрудился подковать своих волов, кто-то не осматривает я́рма, и те натирают животным холку, кто-то не распрягает скотину сразу же, как караван остановился, кто-то не подпиливает волам рога, и те увечат друг друга. Все время кровь, все время жалобный рев, все время мучения.

Впереди работники строят дорогу: насыпают броды, прокладывают гати на болотистых участках. Однако через восемь дней после выхода из Эдирне караван доходит до реки, через которую нет моста. Вода высокая и бурная, на глубоких местах закручивается мутными водоворотами. Погонщики, которые подошли раньше других, предупреждают, что на дне склизкие камни, однако главный погонщик требует идти вперед.

Караван уже на середине реки, когда вол прямо перед Древом оступается. Ярмо какое-то время его удерживает, затем нога вола ломается с таким треском, что Омир ощущает этот звук грудной клеткой. Раненый вол падает, увлекая за собой напарника, всю упряжку тянет влево, и Омир чувствует, как напрягаются Древ и Луносвет. Волы впереди барахтаются в воде. Подбегает погонщик с длинным копьем, протыкает им сперва одного, затем другого, вода окрашивается кровью, кузнецы сбивают с убитых животных цепи, погонщики бегают вдоль упряжки, успокаивая волов. Обе туши цепляют веревками к лошадям и вытаскивают на берег, чтобы разделать на мясо. Кузнецы ставят на глинистом берегу горн и мехи – чинить цепи, а Омир ведет Луносвета и Древа пастись, гадая, поняли ли они увиденное.

В сумерках он чистит сперва Древа, потом Луносвета, пока те щиплют траву, обрабатывает копыта и говорит обоим волам, что не будет есть убитых животных из уважения, однако с наступлением темноты, когда запах наполняет холодный воздух и по кругу пускают миски с мясом, у него не хватает сил удержаться. Он жует, чувствуя давящую тяжесть небосвода и беспросветную растерянность.

На каждом закате волы все более понуры. Изредка Древ глядит на Омира и моргает большими влажными глазами, словно прощая его, а Луносвет по утрам с любопытством следит за бабочками или кроликом, поводит ноздрями, ловя разнообразные запахи. Однако по большей части, после того как Омир их распрягает, они щиплют траву, не поднимая головы, как будто ни на что другое у них нет сил.

Мальчик стоит рядом, по щиколотку в грязи, прячет лицо под капюшоном и смотрит, как терпеливо и кротко Луносвет поднимает и опускает ресницы. Его шкура, которая прежде была серебристой и на солнце вспыхивала маленькими радугами, теперь стала серой. Над гноящейся раной на холке вьется облако мух, и Омир понимает, что это первые весенние мухи.