Текст книги "Да, господин министр"

6
Право знать

9 февраля

Сегодня вплотную занимался вопросами охраны окружающей среды. Группа представителей общественности из нескольких человек вручила мне петицию – шесть толстых тетрадей с подписями. Тысячи, если не десятки тысяч, подписей!

Они протестуют против выдвинутого мной законопроекта, предусматривающего упорядочение нынешней системы охраны окружающей среды. Собственно, ее и системой-то назвать трудно – сплошная неразбериха, кавардак: местные власти, туристические общества, национальные парки, Комиссия по вопросам использования и охраны природы, Совет защиты деревенской Англии – все они бесконечно злословят, интригуют, валят с больной головы на здоровую. В результате никто ничего не знает и никто ничего не делает. Единственная цель нового законодательства – ликвидировать существующую путаницу и заставить эти жалкие подобия организаций работать сообща.

Именно это я и постарался довести до сведения депутации.

– Вы же знаете, чем занимаются подобные комитеты, – сказал я. – Разводят склоки, тянут кота за хвост и только отнимают у всех время…

– Мы тоже комитет, господин министр! – тоном оскорбленной добродетели заявила одна малосимпатичная особа неопределенного возраста, но с явными признаками принадлежности к высшим слоям хампстедских[44]44
  Хэмпстед – фешенебельный район на севере Лондона; частично сохраняет ландшафт живописной деревни.


[Закрыть] буржуа. И негодующе поправила очки.

Я объяснил, что имел в виду другие комитеты. Мой законопроект преследует единственную цель – создать единый орган и упростить существующие процедуры. А это значительно сэкономит общественные средства. По-моему, такой подход должен всячески приветствоваться.

Но этих хампстедских буржуа волновали не общественные средства, а судьба исключительно одного местечка – лесопарка Хейуард-Спинни, который собирались лишить статуса государственного заповедника, поскольку содержать его в должном порядке стало экономически бесперспективно.

Они же, эти чокнутые любители природы, считают Хейуард-Спинни «неотъемлемой частью британского наследия».

– Там веками обитали барсуки! – брызжа слюной, залопотал престарелый социалист из патрициев типа Майкла Фута.

– Откуда вам это известно? – полюбопытствовал я.

– Так утверждает «Гардиан», – влез в разговор нервный молодой человек в тяжелых, подбитых гвоздями ботинках и ткнул мне в грудь газетой.

Нашел кому верить! Нормальному человеку хватит и недели, чтобы усомниться, способны ли наши газеты сообщить даже точную дату своего выпуска.

Тем не менее я просмотрел статью, обведенную красным карандашом. Вот что там было написано:

«…Наш округ издавна славился «барсучьими норами»…»

А буквально несколькими строчками ниже обывателей призывали покончить с традиционной социальной апатией, активнее развивать чувство гражданственности жителей графства…

Я прочитал фразу вслух и громко рассмеялся, однако меня никто не поддержал. С юмором у них было туговато. Вместо этого пожилая дама в юбке из коричневого твида, плотно облегающей ее мощные бедра, угрожающе спросила:

– А как вам понравится, если десятки гигантских барсуков заблокируют все подходы к министерству?

«Десятки гигантских барсуков»? Я с трудом удержался от улыбки, представив себе картину в духе Монти Питонеска, но этих чудаков такая перспектива, казалось, вдохновляла.

– Человек ничего особенного из себя не представляет, господин Хэкер, – менторским тоном обратился ко мне один из них. – Мы не над природой, мы – ее составная часть. Люди – тоже животные, поймите.

Что-что, а уж это мне объяснять не надо: полчаса назад я вернулся из палаты общин.

Прошло еще минут десять, прежде чем Бернард помог мне от них избавиться. Конечно, я ничего им не обещал. Обычные банальности: дескать, все точки зрения будут рассмотрены в соответствующее время и должным образом. Однако вот что меня немного беспокоит: никто в министерстве даже не предупредил меня, что упорядочение администрации на местах повлечет за собой лишение этих треклятых барсуков их охранного статуса. Не то чтобы меня волновали сами барсуки, но ведь я уже заверил и парламент, и прессу, что предлагаемые нововведения не причинят никакого ущерба местной экологии и достопримечательностям!

Завтра надо обязательно переговорить с Хамфри!

Необходимо также выяснить, почему я должен тратить свое драгоценное время на подобные вопросы, когда оно мне так нужно для деловых встреч с младшим персоналом МАДа, чтобы лучше понять специфику его работы и вместе искать пути повышения эффективности вверенного мне министерства.

(Мы обнаружили в архиве несколько интересных записок, которыми в течение недели обменялись между собой сэр Хамфри Эплби и Бернард Вули. – Ред.)

Б.В.!

Мне стало известно, что министр намерен провести ряд несогласованных встреч с младшим административным персоналом МАДа – помощниками личных секретарей, заведующими отделами и даже помощниками постоянных заместителей.

Прошу разъяснений.

Сэр Хамфри!

Господин министр намерен поближе познакомиться с работниками министерства на всех уровнях.

Он хочет понять, что они делают и для чего.

Б.В.!

Таких встреч допускать нельзя. Министр может узнать такое, чего не знаем даже мы с вами. А это сильно подорвет наши позиции.

Сэр Хамфри!

Господин министр уверен, что подобные беседы повысят уровень наших знаний.

Он также выразил пожелание взяться за повышение эффективности управления министерством, тем более что сейчас, по его мнению, дела идут достаточно хорошо.

Б.В.!

По-моему, Вам следует быть более осторожным и проницательным. Ваши последние записки меня, честно говоря, весьма озадачивают. К тому же у меня появились некоторые сомнения: а не ведет ли наш министр двойную игру?

Считаю обязанным посоветовать вам обратить на это самое серьезное внимание, а также задуматься над всеми возможными последствиями, ибо дело может иметь самый неприятный, даже плачевный исход.

(«Задуматься над всеми возможными последствиями» означает: «Вы неверно понимаете свои служебные обязанности». «Дело может иметь самый неприятный, даже плачевный исход» означает: «Вам вполне реально грозит перевод в Комиссию по армейским захоронениям». – Ред.)

Сэр Хамфри!

Я был бы вам крайне признателен за дальнейшую помощь в этом сложном деле.

Б.В.!

Советую вам принять во внимание следующее:

1. Относительно повышения уровня наших знаний: каким бы достойным и похвальным ни было это честолюбивое стремление, пожалуйста, не забывайте, что оно оборачивается глупостью, если рост знаний достигается ценой нашей власти.

2. Когда министр на деле берет бразды правления в собственные руки, дела не могут идти «достаточно хорошо», ибо они могут идти только из рук вон плохо. Управлять министерством надлежит не министру, а мне, человеку, за спиной которого 25 лет специальной подготовки и практического опыта работы.

3. Если бы нашему министру было позволено самому управлять министерством, мы бы сейчас имели:

а) хаос;

б) нововведения;

в) публичные обсуждения;

г) внешний контроль.

4. Министр должен выполнять три основные функции:

а) нашего адвоката: он отстаивает интересы министерства в парламенте и доводит их до сознания общественности;

б) нашего человека в Вестминстере: он проталкивает наши решения в парламенте (NB. Наши, а не свои);

в) нашего кормильца: он добивается в кабинете выделения денег, необходимых нам для выполнения нашей работы.

Особо отметьте: в его функции не входит ознакомление с министерскими процедурами или с работой заведующих отделами, не говоря уж о старших клерках.

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Я был в то время довольно молод и совсем неопытен и не понимал, как претворить совет сэра Хамфри в жизнь: ведь министр лично назначил эти встречи и вообще взял все в свои руки.

Я встретился с сэром Хамфри и стал убеждать его: заставить министра не делать того, что он считает нужным, если у него есть на это время, практически невозможно!

Мои доводы вызвали у сэра Хамфри яростную вспышку гнева. Он отчитал меня, как мальчишку: «А почему у министра оказалось свободное время? Ваша прямая обязанность заботиться о том, чтобы у него никогда не было свободного времени… Если оно появляется, это только ваша вина…» То есть ему надо создавать работу. Министр должен произносить речи, выступать в провинциальных городках и на приемах иностранных гостей, принимать делегации, прорабатывать горы документов из красных кейсов; он должен постоянно улаживать конфликты, оказываться в кризисных ситуациях и искать из них выход.

Если в рабочем календаре министра появляются пропуски, мне, по словам сэра Хамфри, надлежит тут же заполнять их, а также заботиться, чтобы он поменьше путался у нас под ногами и, следовательно, основное свое время проводил, например, в палате общин, где он не может причинить большого вреда.

Впрочем, мне все-таки удалось несколько смягчить его гнев – это я хорошо помню, – когда я сообщил сэру Хамфри, что в момент нашей беседы министр как раз занят обсуждением проблемы выживания барсуков в Уорвикшире.

Мое известие его настолько воодушевило, что я даже решился предложить поискать еще каких-нибудь особей, которым грозит уничтожение. На что сэр Хамфри ответил, что далеко ходить не надо – такими особями бесспорно являются личные секретари, которые не в состоянии занять своих министров».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

10 февраля

Сегодня утром вызвал Хамфри и поднял вопрос об охранном статусе пушных зверьков, а также о том, почему меня не удержали от опрометчивого заявления в парламенте, будто местной экологии и достопримечательностям не будет нанесен ущерб.

Сэр Хамфри возразил, что ничего подобного я в парламенте не заявлял: в моем выступлении были слова «…не будет нанесен значительный ущерб». По-моему, это одно и то же, хотя Хамфри придерживается иного мнения.

– Наоборот, господин министр, разница колоссальная, как между небом и землей. Практически все что угодно можно квалифицировать, как нанесение ущерба, и в то же время практически все оправдать, как не наносящее значительного ущерба. Не следует недооценивать значения слова «значительный».

Я заметил, что шесть толстых тетрадей с подписями вряд ли можно считать незначительными. Сэр Хамфри предложил мне заглянуть в них. Я последовал его совету и, к своему глубочайшему изумлению, увидел, что в каждой из них не более пятнадцати подписей – всего около сотни. Ловко задумано, ничего не скажешь: петиция в шести толстых тетрадях впечатляет куда больше нескольких листков с кучкой имен.

Шумиха вокруг этих барсуков принесет нам немало хлопот.

Мой постоянный заместитель, оказывается, уже распорядился подготовить специальный пресс-выпуск, в котором говорится, что упомянутой рощице практически ничего не угрожает – просто проводится обычная перерегистрация, что барсуки в изобилии распространены по всему Уорвикширу, что между барсуками и бруцеллезом обнаружена определенная взаимосвязь и что, как уже было официально заявлено общественности, местной экологии и достопримечательностям не будет нанесен «значительный ущерб».

Мы вызвали нашего пресс-секретаря, и он согласился с сэром Хамфри, что этот вопрос вряд ли вызовет интерес «большой прессы», за исключением разве только «Гардиан». Да и та, скорее всего, даст буквально несколько строк. Мы все пришли к единодушному выводу: за сохранность сельского пейзажа ратуют в основном городские интеллектуалы из среднего класса. Еще бы, им ведь там не жить. О деревенском пейзаже они предпочитают читать. По мнению Бернарда, их протест исходит не столько от Тора[45]45
  Тор – в древнескандинавской мифологии бог грома и молнии, покровитель земледельцев.


[Закрыть], сколько от приверженности к Торо[46]46
  Торо Генри Дэйвид (1817-1862) – известный американский писатель, мыслитель. Философская проза «Уолден, или Жизнь в лесу» – романтическая робинзонада о жизни человека в мире природы как возможности спасения личности от современного «общества потребления».


[Закрыть]. Честно говоря, его каламбуры начинают меня утомлять.

Итак, мы, к взаимному удовлетворению, решили проблему животного мира. И я собрался поднять действительно принципиальный вопрос: почему мне не сообщили всех имеющих отношение к делу фактов до того, как я выступил в парламенте?

Объяснение сэра Хамфри меня, попросту говоря, ошеломило.

– Господин министр, – вкрадчиво начал он, – есть мнение, причем, на мой взгляд, весьма логичное, что иногда министру лучше не знать некоторых вещей…

Я не поверил своим ушам. Но, оказывается, это было еще не все.

– Господин министр, – елейным голосом продолжил он, – ваши ответы в парламенте и на пресс-конференции превзошли все ожидания. Вы были сами убеждены в своей правоте, и потому слова ваши звучали на редкость убедительно. А теперь скажите откровенно: могли бы вы говорить с той же страстностью и убежденностью, если бы эти чокнутые экологисты травили вас, как барсука?

Столь беспардонное выражение своего права держать меня, народного избранника, в неведении (не говоря уж об этом ужасном каламбуре с барсучьей травлей, который – допускаю – мог быть и непреднамеренным, хотя Хамфри никогда не упустит случая показать свое остроумие) глубоко меня потрясло.

– Это чудовищно! – заявил я ему.

Но он настаивал на том, что делается это исключительно в моих интересах (лицемернее довода я в жизни своей не слышал!). Я категорически указал ему на абсолютную недопустимость подобных действий и потребовал, чтобы они больше никогда не повторялись.

Причем я твердо намерен проследить за этим.

16 февраля

Всю минувшую неделю мы с Фрэнком Визелом работали над планом реорганизации министерства. Одним из ключевых элементов реорганизации должна быть регулярная отчетность служащих всех рангов непосредственно министру, то есть мне.

Сегодня я попытался объяснить суть новой системы сэру Хамфри, но тот и слушать не пожелал.

Перебив меня, он заявил, что хочет высказать кое-какие соображения «по существу», но, возможно, они не совсем придутся мне по вкусу. Нашел чем удивить!

По чистой случайности я забыл выключить диктофон, так что «выступление» сэра Хамфри оказалось записанным на пленку – для потомков. Вот что он сказал, слово в слово:

«Господин министр, распределение служебных обязанностей в нашем ведомстве традиционно сложилось таким образом, чтобы освободить нашего повелителя от мелочных забот, поручив их тем, кто специально подготовлен для исполнения этих второстепенных обязанностей, давая возможность ему, политическому владыке, заниматься вопросами глобальной теории и погружаться в глубины истинного созидания, неотъемлемого от его возвышенного положения».

Ну и почему это должно быть мне не по вкусу? Если Хамфри ожидал, что его выспренная тирада меня расстроит, то он ошибся. Как можно расстроиться, не поняв из сказанного ни слова?

Я снова, вот уже в который раз, попросил его повторить то же самое на нормальном английском. Он снова, вот уже в который раз, искренне удивился моей просьбе, будучи вполне убежден, что излагает свои мысли предельно ясно.

Тем не менее, он призадумался, а затем, очевидно, решил высказать свою мысль одной фразой:

– Вы здесь не для того, чтобы управлять министерством.

Вначале я опешил. Затем, собравшись с мыслями, ответил, что и я, и проголосовавшая за меня общественность думаем иначе.

– При всем уважении к вам, господин министр, – начал он, и я с трудом удержался, чтобы не съездить ему по зубам, – и вы, и общественность заблуждаетесь.

Из его дальнейших объяснений следовало, что управять министерством должен он, а мое дело – заниматься политическими вопросами, проводить законопроекты через парламент и – что самое главное – добиваться в кабинете неуклонного увеличения бюджета министерства.

– Хамфри, иногда у меня складывается впечатление, что, кроме бюджета, вас ничего не интересует, – сказал я ему.

– Бюджет, господин министр, – вещь достаточно важная, – не без язвительности ответил он. – Если о нем не заботиться, то, в конце концов, можно остаться с таким маленьким министерством, которым смог бы управлять и министр.

Наглец! Да как он смеет!

Впрочем, честно говоря, меня его слова не очень-то задели. На этот раз я убежден в своей правоте.

– Хамфри, – сурово произнес я, – следует ли мне понимать ваши слова, как свидетельство принципиальных расхождений между нами в вопросе об основах демократии?

Он тут же пошел на попятную, как, впрочем, бывает всегда, когда по нему бьют из главного калибра.

– Ну что вы, господин министр, – елейным голоском (ни дать ни взять диккенсовский Урия Гип) возразил он, – мы всего лишь определяем позиции. Я только хотел сказать, что серая рутина управления министерством вас недостойна. Вы созданы для более великих свершений.

Его лесть, само собой разумеется, не произвела на меня никакого впечатления. Я потребовал не слов, а дел, энергичных и немедленных действий. В конце концов Хамфри согласился просмотреть мой проект реорганизации министерства. Обещал даже сделать все возможное для его скорейшего претворения в жизнь. Намерен был создать авторитетную комиссию для тщательного изучения вопроса, чтобы в дальнейшем мы могли принимать правильные решения, основанные на долгосрочных программах. Сэр Хамфри считал, что такой подход и солидней, и перспективней, чем скоропалительные действия, которые к тому же могуть иметь непредсказуемые последствия. Ну что ж, меня это вполне устраивает: он согласился с необходимостью широкомасштабных перемен. Теперь проблема только в том, как разумнее их осуществить.

На прощание я еще раз четко и недвусмысленно дал ему понять, что больше никогда не желаю слышать фразу: «Есть вещи, которые министру лучше не знать».

20 февраля

Сегодня суббота, и я провел ее дома, в своем избирательном округе.

Меня очень беспокоит Люси (восемнадцатилетняя дочь Хэкера. – Ред.). Ее выходки временами переходят все допустимые границы. Очевидно, здесь есть доля и моей вины. Из-за страшной занятости я последние несколько лет не имел возможности уделять ей достаточно внимания. Наверное, совсем не случайно у моих преуспевающих коллег по парламенту крайне редко все благополучно в семьях, не говоря уж об отношениях со взрослыми детьми, от которых только и жди очередного фортеля…

Но не могу же я быть виноватым во всем один! Какая-то доля вины лежит и на ней самой! Несомненно!

Домой Люси вернулась только под утро, поэтому к завтраку спустилась, когда мы с Энни уже садились обедать. Увидев на столе развернутую «Мейл», она скорчила гримасу отвращения – уверен, только потому, что это не «Социалистический рабочий» или «Правда».

Я еще утром просмотрел все газеты. К немалому своему огорчению, на второй странице «Гардиан» наткнулся на отвратительный заголовок:

«ХЭКЕР – БАРСУЧИЙ ПАЛАЧ!»

«…Хэкер признал, что лишение Хейуард-Спинни охранного статуса может означать конец местной колонии барсуков.

По словам представителя Общества охраны британской фауны, ”Хэкер подписал барсукам смертный приговор”».

Тенденциозная, злонамеренная статейка в духе слезливых либералов. Впрочем, ничего удивительного: каждая газета потакает вкусам своих подписчиков.

Я тактично удержался от слов «добрый день», когда Люси подошла к столу, равно как от шутки о лежачей забастовке, услышав от нее, что она «немножко проспала».

Однако все-таки поинтересовался, почему она заявилась домой только под утро. И знаете, какой последовал ответ?

– Есть вещи, которые отцу лучше не знать!

– Замолчи сейчас же! – стукнул я кулаком по столу, чем, кажется, очень ее озадачил.

Люси объяснила, что задержалась из-за троцов. Я забеспокоился и даже хотел порекомендовать ей обратиться к врачу, как вдруг понял: она имела в виду троцкистов. До меня не сразу дошло, так как я не знал, что она теперь троцкистка. В последний раз, когда мы беседовали, она была маоисткой.

– Питер тоже троц, – заявила она.

– Питер? – Это имя ничего мне не говорило.

– Естественно, ты и видел-то его всего раз пятнадцать, – произнесла она ядовито. Такой тон восемнадцатилетние девушки специально приберегают для своих отцов.

После обеда Энни, хотя и видела, что я собираюсь заняться красными кейсами, попросила меня сходить с ней в универсам, а затем прочистить засорившуюся кухонную раковину и подстричь газон. Не без некоторого раздражения попытался объяснить ей про кейсы, но она безапелляционно заявила, что они могут и подождать.

– Энни, – с упреком сказал я, – надеюсь, ты еще не забыла, что твой муж – министр Ее Величества… член кабинета Ее Величества… и что он занимается довольно важными делами…

Как ни странно, мои доводы не оказали на Энни никакого воздействия. По ее словам, в моем распоряжении двадцать три тысячи подчиненных, в то время как у нее ни одного.

– Ты можешь поиграть со своими бумажками попозже, – заявила она, – а раковину надо прочистить сейчас.

Я не успел ничего ответить, так как в этот момент Люси, потянувшись через стол за мармеладом, уронила его с ножа… прямо на мои бумаги. Я попытался соскрести его, но в результате размазал по всем листам.

Попросил Люси побыстрей сходить за тряпкой – достаточно необременительная просьба – и… был просто шокирован последовавшим за этим взрывом.

– Сходи сам! – прорычала она, сжав кулачки. – Не забывай, ты не в Уайтхолле… «Да, господин министр… Слушаюсь, господин министр… Позвольте мне вылизать вам башмаки, господин министр…»

Я лишился дара речи. Энни встала на мою защиту, хотя и не так решительно, как я был вправе от нее ожидать.

– Люси, дорогая, – произнесла она с легким упреком, – ты несправедлива. Эти государственные служащие только делают вид, будто готовы ходить перед нашим папочкой на задних лапках, а вообще-то они не обращают на него никакого внимания.

Ну, это уж слишком! Я объяснил Энни, что не далее как два дня назад я одержал значительную победу над своими подчиненными, и в доказательство многозначительно кивнул на пять набитых доверху кейсов.

Странно, ее это почему-то не убедило.

– Какое-то время ты действительно был хозяином положения, но сейчас сэр Хамфри и компания снова задавили тебя, – отрезала она.

– Ты не понимаешь самого главного, – возразил я. – Хамфри изо всех сил старается убедить меня, что «есть вещи, которые министру лучше не знать». Это означает, что он, скорее всего, скрывает или хочет скрыть от меня информацию. Возможно, очень важную. Теперь же, по моему настоянию, я буду получать детальную информацию обо всем, что происходит в моем министерстве.

Однако ее ответ заставил меня взглянуть на ситуацию другими глазами. Улыбнувшись своей доброй, полной сочувствия и желания помочь улыбкой, она сказала:

– И как только тебя сделали министром? Не понимаю. Ты ведь такой дурашка.

Я снова раскрыл рот от изумления. А она продолжала:

– Неужели ты не видишь, что играешь им на руку? Он должен плясать от радости. Ты позволил ему затопить себя потоком бесполезной, второстепенной ерунды!

Неужели она права? «Энни зря говорить не будет», – молнией мелькнула в голове мысль. Я бросился к красным кейсам. Точно! Прогнозы, техническая документация, стенограммы различных заседаний, заявки на канцелярские товары… Бумажный хлам!

Все, как в «Уловке-22». Мерзавцы! Они либо дают мало информации и из нее не выудишь никаких фактов, либо заваливают ею настолько, что их там просто невозможно найти.

Бороться с ними бесполезно. Мы приходим и уходим, а они остаются.

21 февраля

Существует точка зрения, что резкие перепады в каждодневной жизни министра Ее Величества помогают ему тверже стоять на грешной земле и постоянно ощущать свою связь с народом. Лично меня эти перепады делают психом.

В течение рабочей недели меня оберегают, холят и лелеют. Любое мое пожелание сопровождается соответствующим распоряжением (конечно, не в отношении действительно важных, серьезных вопросов, а в смысле множества рутинных, будничных мелочей). За меня отвечают на деловые письма и телефонные звонки, мое мнение спрашивают по любому поводу, меня везде возят на служебном лимузине, обслуживают и прислуживают и вообще носятся со мной, как дурень с писаной торбой.

Увы, все это происходит только в служебное время и касается только моих министерских обязанностей. Для партийных или, скажем, общественных дел в министерстве палец о палец не ударят. Если мне надо побывать на партийном митинге, добираюсь я туда своим ходом, на рейсовом автобусе. Если еду в свой округ на встречу с избирателями, меня не сопровождает ни один из моих многочисленных помощников. Написав выступление для партийного центра, я никогда не могу найти машинистку. Иными словами, пять дней в неделю меня оберегают, как бесценную антикварную вазу, а в субботу и воскресенье я вынужден перестраиваться: стирать белье, прочищать засорившуюся раковину, подстригать газоны и т.д., и т.п.

Вот и в эту пятницу я, как всегда, добрался до дома вечерним поездом, а пять красных кейсов в субботу утром доставили на служебной машине!

Ночью практически не сомкнул глаз. Из головы не выходили слова Энни. Утром, совершенно разбитый, спустился к завтраку и, к удивлению, увидел за столом свою дочь (это в такую-то рань!), с воинственным видом читавшую статью о барсуках во вчерашней «Гардиан».

Оказывается, Люси поджидала именно меня.

– Тут о тебе написано, папочка, – язвительно заметила она. Я ответил, что знаю, но она все равно с выражением прочитала: «Хэкер – барсучий палач!»

– Папа ее уже видел, дорогая, – поддержала меня Энни. Но Люси, пропустив замечание матери мимо ушей, громко зачитала мне всю статью, от первого до последнего слова. Я сказал, что все это чепуха. Выеденного яйца не стоит. Она не поверила. Тогда я решил все ей растолковать.

– Во-первых, я не барсучий палач. Во-вторых, барсукам абсолютно не грозит вымирание. В-третьих, отсутствие охранного статуса отнюдь не означает, что барсуков будут истреблять. В-четвертых, если ради тотального плана спасения экологического наследия Англии требуется пожертвовать несколькими барсуками – какой может быть разговор!

Увы, я не учел того обстоятельства, что словосочетание «тотальный план» почти всегда плохо воспринимается, особенно поколением, выросшим на послевоенных фильмах.

– Тоталь план, майн фюрер! – Моя дорогая дочка вскинула руку в нацистском приветствии. – Конешный цел оправдывайт средства!

Люси, по-моему, делает из мухи слона, не говоря уже о том, что в устах ярой поклонницы «чокнутых леваков» откровенно абсурдно звучат обвинения в чьем-либо еще пристрастии к тезису «цель оправдывает средства» (в который я лично не верю, во всяком случае, не на сто процентов).

– Еще бы, у барсуков ведь нет права голоса!

Что это за многозначительные высказывания? Я не совсем понял, куда она клонит.

– Очень просто. Если бы барсуки пользовались избирательным правом, ты бы и не подумал их истреблять. Упаси боже! Ты бы месяцами не вылезал из Хейуард-Спинни, пожимал бы им лапы и облизывал их барсучат. Ха! Уж ты-то умеешь втереться в доверие.

Втереться в доверие к собственной дочери мне, надо полагать, не удалось.

– Люси, – снова вмешалась Энни, но, на мой взгляд, без должной строгости, – так с отцом не говорят!

– Но это же правда! – не уступала Люси.

– Да-а, правда, но… видишь ли, наш папочка занимается политикой. Ему по статусу положено втираться в доверие.

Благодарю покорно.

– Этому надо положить конец! – заявила Люси.

Новое дело: сперва обвинила, а теперь еще будет меня учить!

– Опоздала, дорогая, – не без злорадства ухмыльнулся я. – Решение принято.

– Я его отменю, – отрезала она. Вот глупышка!

– Отлично, – сказал я. – Это совсем нетрудно: добейся своего выдвижения в кандидаты, победи на всеобщих выборах, завоюй авторитет как заднескамеечник, пусть тебя назначат министром и… отменишь закон. Только и всего. Никаких проблем. Правда, барсукам придется немного подождать…

Она пулей вылетела из дома и вернулась, слава богу, только вечером.

(Тем временем Бернарда Вули все больше мучили угрызения совести: ему было неловко скрывать факты от своего министра. Он никак не мог приучить себя к мысли, что фраза «есть вещи, которых министру лучше не знать» является основной гарантией для безопасности государственной службы. Кончилось тем, что он направил сэру Хамфри записку с просьбой объяснить, почему господину министру не следует знать то, что он хочет знать. Ниже приводится ответ сэра Хамфри. – Ред.)

«Б.В.!

Этой страной управляют министры, принимающие решения на основе альтернативных предложений, подготовленных для них нами. Располагая полной информацией, они могли бы придумывать новые варианты, причем далеко не все из них соответствовали бы интересам общества. Более того, им, чего доброго, взбредет в голову выдвигать собственные планы, а не выбирать из двух-трех, предлагаемых нами. До тех пор, пока этим занимается государственная служба, мы имеем возможность подводить министров к правильным решениям. Мы не настолько глупы или наивны, чтобы поверить в существование одного-единственного правильного решения какой-либо проблемы. Поэтому подводить министра к тому, что у нас принято считать «здравым смыслом», – наш гражданский долг. Эффективность нашей работы зависит от умелого использования ряда ключевых слов, благодаря которым предлагаемая альтернатива выглядит намного привлекательней.

Министры, как правило, принимают предложения, в которых употребляются слова «простой», «быстрый», «популярный» и «не требующий затрат».

Министры, как правило, отвергают предложения, содержащие слова «сложный», «длительный», «дорогостоящий» и «противоречивый».

Кроме того, если вы хотите, чтобы министр наверняка отверг ваше предложение, употребите слово «дерзновенный».

Запомните: только благодаря такому подходу к взаимоотношениям государственной службы с министрами Британия и стала тем, что она есть.

Х.Э.»

(По нашему мнению, особое внимание в приведенной инструкции сэра Хамфри следует обратить на лексический отбор. Например, словосочетание «здравый смысл», по-видимому, означает линию поведения, которой государственная служба могла придерживаться, не вызывая чрезмерного недовольства политической партии, находящейся у власти в данный момент. Слово «дерзновенный» употреблено в более неприемлемом смысле, чем «противоречивый»: последнее надо понимать только как «вы потеряете часть голосов», в то время как первое – «вы проиграете на выборах». – Ред.)

22 февраля

«Дорогой папочка!

Завтра мы с Питером, моим соучеником и любовником, проведем 24-часовую демонстрацию протеста в Хейуард-Спинни под девизом «Спасите барсуков!»

Демонстрация будет проводиться в голом виде.

Если до пяти часов завтрашнего дня мы не получим достаточно надежного заверения в том, что барсукам будет возвращен охранный статус, мы проинформируем о нашей акции представителей прессы.

Намеченная на 18.00 пресс-конференция будет также проводиться в голом виде.

Люси Хэкер».

(Это письмо Бернард Вули обнаружил утром 22 февраля, когда разбирал почту Хэкера. На конверте было написано «Папочке». Однако в соответствии с действующими правилами личные секретари вскрывают любые письма, вплоть до совершенно секретных, кроме тех, на которых имеется надпись «Лично». Такой надписи на письме не было. – Ред.)