Текст книги "Колокол смерти"

Крук, не задумываясь, зашел в ближайший к собору бар, заказал себе «как обычно», критически попробовал на вкус, сказал: «Неплохо, неплохо, всю эту чрезмерную набожность, если она пробуждает совесть у пивоваров, можно только приветствовать», – и принялся расспрашивать про каноника Ферриса.

Бармен никогда не слышал о таком.

– Наверное, это еще до меня было, – сказал он.

– А давно вы здесь? – поинтересовался Крук.

– Шесть лет. Да и вообще священников мы здесь не часто видим.

– Большая потеря для обеих сторон, – вежливо заметил Крук. – А с кем-нибудь, кто может его помнить, не знакомы?

– Каноник Эстелл живет здесь уже сорок лет или даже больше. Чудной такой старикан, носит шляпу горшком и белый галстук, а время в основном проводит, отыскивая старые захоронения в крипте церкви Святого Остелла. Считается, что она была построена его предками, во всяком случае, сам он утверждает именно это. Немного того, – бармен со значением постучал пальцем по лбу, – но это тот, кто вам нужен. Ведь для него свет клином на Маунтфорде сошелся.

Каноник Эстелл выглядел так, будто лицо у него было сделано из листа грубой оберточной бумаги – смятой, а затем вновь частично разглаженной. «В его морщинах можно цветник разбить», – в свойственной для себя манере подумал Крук. Он был чисто выбрит, и единственный волосяной покров на его лице представляли собой угольно-черные брови, о которых насмешники говорили, будто он их красит. Каноник посмотрел на Крука, как черепаха, осторожно высовывающая головку из панциря.

– Мне говорили, вы можете поведать кое-что о покойном канонике Феррисе, – сразу перешел к делу Крук. – Насколько я понимаю, он служил здесь пастором…

– Да, служил пастором в церкви Святого Остелла с тысяча девятьсот одиннадцатого года по тысяча девятьсот двадцать первый. Очень способный человек, очень способный. Вы дружили с ним? – Манера, в какой он говорил, не предполагала и тени сомнения. К тому же Крук не поручился бы, что Эстелл достаточно хорошо его видит, для этого он был слишком погружен в прошлое.

– Мне его очень не хватает, – продолжал каноник. – Новый пастор – человек способный, да, вне всяких сомнений, способный, но он дышит воздухом времени. Прошлое осталось в прошлом – вот его девиз. Однако же, если это так, если прошлое умерло, то что мы все делаем на этой земле? Глядите в будущее, говорит он, но что такое будущее без традиции? Разве не к прошлому обращаемся мы в поисках примера поведения и истолкования символов веры? Мы не можем отречься от наших предков. Мы дети славы и огня, говорит поэт. Но не будь былых славы и огня, что бы мы собой представляли? Золу. А кто видел, чтобы из золы возгоралось пламя?

– Истинно так, – уважительно согласился Крук. – Каноник Феррис, насколько я понимаю, умер скоропостижно? – Ничего такого он не понимал и понимать не мог, но – возразил бы вам Крук – для получения информации нет пути более верного, нежели высказать тезис, дающий возможность собеседнику отреагировать на него в нескольких хорошо подобранных словах.

– Он умер во время проповеди, прямо на кафедре, – задумчиво проговорил каноник Эстелл.

– Для паствы это был, конечно, большой удар, – подхватил, чтобы хоть что-нибудь сказать, Крук.

– Это случилось в присутствии его жены. Она ненамного пережила его. Да, и в любом случае, уехала из Маунтфорда сразу после смерти мужа. – По тону каноника можно было понять, что, с его точки зрения, в чужом воздухе все равно долго не протянешь.

– А кто-нибудь, кроме вас, может его помнить? – спросил Крук.

– У него была дочь. Она вышла замуж незадолго до конца войны. Но живет она не здесь, в другом месте.

– Был еще и сын, верно?

– Да, был. Но о нем я ничего не знаю. – Лицо у старика отвердело.

– Он ушел на фронт.

– Да, да, слышал. Помнится, отец был очень расстроен, что сын не доучился в Уиттингэме. Мой старый друг очень рассчитывал, что сын пойдет по его стопам, но война все поломала. Вернулся он совсем другим человеком, не расположенным к прежней жизни. Вообще, послушать, как люди рассуждали в то время, – он устремил на собеседника умный, пронизывающий насквозь взгляд, – так можно подумать, что эти четыре года стали для человечества первым военным опытом. Послушайте, войны велись всегда. Война была на небесах, когда Святой Михаил и его ангелы боролись с дьяволом и его ангелами и те проиграли. Но ведь продолжатся не войны…

– Вы о чем, об их последствиях? – почтительно осведомился Крук.

– Я о чувстве меры, вернее, о его отсутствии. Люди не могут оценить этот опыт на фоне всей человеческой жизни. – Он сидел, сложив руки на груди, – сосредоточенный, непоколебимый человечек, погруженный в свои мысли, мудрый, отрешенный, не от мира сего.

Настоящее для него не существует, подумал Крук. У него была одна странная особенность – в присутствии таких людей, как этот каноник, он на мгновенье обретал способность отрешиться от самого себя. Личный характер – вот тайна жизни и секрет его собственного успеха. Когда он был совсем маленьким, любящая мать повесила над его кроватью открытку, на которой красными и голубыми буквами было начертано следующее:

 
Неважно кем, но будь
Собою навсегда.
Прямым пусть будет путь,
Будь честен – в этом суть,
Самим собою будь.
 

Он подумал о людях, входивших и выходивших из его кабинета, – о Билле Парсонсе, Мэй, Феррисе, – и внутренне подобрался.

– Я представляю интересы сына каноника Ферриса, – сказал Крук. – Он попал в неприятное положение.

Старик вернулся к нему с каких-то дальних берегов.

– Не вижу, чем я мог бы быть вам полезен, – сказал он, и голос его прозвучал холодно и равнодушно. – Повторяю, я даже не был знаком с ним.

– А как сложилась его жизнь после войны? Сюда он не вернулся?

– Ненадолго возвращался, но не сразу после заключения мира. Какое-то время он служил в оккупационных войсках. Отец хотел отправить его в Оксфорд, но он отказался. Слишком отстал, говорил, даже школу не закончил. Подумывал о занятиях журналистикой.

– В наши дни по этой стезе далеко можно пойти, – поддакнул Крук. – В палату лордов, например, если есть желание.

– Демократия, – вымолвил старик и снова погрузился в молчание.

В свободное время Крук любил порыбачить; он мог подолгу стоять, застыв, как камень, на берегу в ожидании поклевки. Сейчас ему вспомнились эти часы и минуты. Рабочий кабинет ученого клирика был залит солнечным светом; золотистые лучи ложились на пыльные обложки книг, которые не открывали уже с четверть столетия.

– Ну, он-то далеко не ушел, – нарушил каноник затянувшееся молчание. – Он вернулся сюда. Его сестра вышла замуж за некоего Маргетсона, адвоката, если не ошибаюсь (Крук подавил улыбку), и тот предложил ему свои услуги, но молодой Феррис… словом, все было без толку. Он воевал во Франции, и война для него не закончилась. Он уехал в Лондон и даже на похороны матери не вернулся. Это все, что я могу вам сказать. – Старик погрузился в себя.

Крук встал и вышел из кабинета. На шаг вперед он все же продвинулся. Адвокат Маргетсон. Надо попробовать потянуть за эту ниточку.

Глава 7

I

Адвокатская контора «Спенсер, Маргетсон и Маргетсон» находилась в городке, расположенном примерно в сорока милях от Маунтфорда, занимая довольно невзрачное, но, вероятно, весьма дорогое помещение – ибо, как повелось в мире законников, чем более похоронный у тебя вид, тем дороже можешь запрашивать за услуги. Неприветливый клерк проводил пришедшего без предварительного уведомления Крука в приемную, выглядевшую, как ему показалось, так, словно ее переместили сюда прямо из «Мадрас-Хауса»[6]6
  Популярная сеть кафетериев.


[Закрыть]: обитые бархатом диваны, большой буфет, на стенах – строго напротив друг друга – вставленные в рамки кадры из фильмов «Между чувством и долгом» и «День расплаты»[7]7
  Короткометражные американские фильмы начала XX века.


[Закрыть], две плюшевые канарейки, крохотный топорик в стеклянном ящичке, резная скамейка для ног под массивным столом из красного дерева, неизбежные напольные часы из черного мрамора, а также придающий убранству хоть какую-то индивидуальность серебряный крокодил, подаренный одним благодарным клиентом мистеру Уолтеру Спенсеру еще в 1899 году.

Хотелось бы знать, подумал мистер Крук, с любопытством оглядывая эти реликвии, похож ли наш друг Маргетсон на Абу бен Адема[8]8
  Персонаж стихотворения английского поэта Ли Ханта (1784–1859), в котором содержится аллюзия на Первое послание апостола Павла коринфянам.


[Закрыть] и любит ли он подобных ему сынов человеческих.

Под последними Крук, естественно, имел в виду собратьев-адвокатов. Ему не понадобилось, однако, и тридцати секунд общения с мистером Маргетсоном, чтобы понять, что в данном случае ни о какой любви не может быть и речи. Маргетсон выглядел так, будто полагал оскорблением одно то, что человек, претендующий на принадлежность к братству законников, может выглядеть так, как его посетитель. Справедливости ради следует добавить, что вид у Крука и в самом деле был такой, что его куда легче было представить себе в таверне, нежели в гостиничном баре.

Ну а у мистера Маргенсона вид был соответствующий. Он повертел в руках визитку, которую с нарочитой торжественностью передал ему Крук, и осведомился:

– Итак, имею честь с э-э… мистером Круком?

– По крайней мере, сам я всегда считал именно так. Я представляю интересы миссис Феррис.

– Миссис Феррис?

– Это золовка вашей жены.

– Да? А я и понятия не имел, что у нее есть золовка. – Маргетсон округлил брови.

– Нет, нет, это вовсе не шутка, – заверил его Крук. – Собственными глазами видел метрику.

Маргетсон напрягся. Он и сразу-то показался Круку кочергой в человеческом обличье, а теперь тот с изумлением обнаружил, что можно, оказывается, окаменеть еще больше.

– Боюсь, вряд ли смогу быть вам чем-то полезен, – сказал Маргетсон.

– Позвольте судить об этом мне, – мягко возразил Крук. – Теперь вы понимаете, о ком я говорю?

Маргетсон незаметно потянулся к звонку, вделанному в крышку стола.

– На вашем месте я бы не торопился, – предостерег его Крук. – Завтра на моем месте окажется полиция. Или уже оказалась?

– Я не имею к этому делу никакого отношения, – холодно отчеканил Маргетсон.

– Есть Книга, которую все мы открываем реже, чем надо бы, и в которой говорится, что под дождем одинаково мокнут как правые, так и неправые; точно так же, когда вы женитесь, то женитесь не только на невесте, но и на всей ее семье, хотя в этот момент, может, сами о том не подозреваете. Ладно, что вы можете сказать о Феррисе?

– Я не видел его уже много лет.

– А я об этих годах, естественно, и не говорю. Это моя половина поля. Но до того? Например, как вы познакомились?

– Во Франции, меня туда откомандировали в свое время. Выяснилось, что мы… э-э… живем неподалеку друг от друга, и, оказавшись в отпуске, я зашел проведать его семью и… ну, в общем… в конце концов…

– Вы стали ее членом. Ясно.

– Надеюсь, сэр, вы не хотите сказать, что я его покрываю? – воскликнул Маргетсон, возмущенный такого рода поведением своего товарища по профессии.

– Никоим образом, – успокоил его Крук. – Разумеется, нет. Я адвокат, и много во что могу поверить, но, конечно, не в это. Мне хочется одного – понять возможную причину его исчезновения.

– Полиция уже ответила на этот вопрос.

– Я не всегда склонен соглашаться с полицией. Какой-нибудь другой версии у вас нет?

– Говорю же вам, мне ничего не известно.

– Что ж, пойдем шаг за шагом. На чем вы разошлись с Феррисом? Это как-нибудь связано с вашей женитьбой?

– Разумеется, нет. В то время он служил в оккупационных войсках. Ну а когда вернулся в Англию… что сказать, он всегда был чудаковатым малым и вряд ли – так, во всяком случае, казалось со стороны – мог осесть на каком-то одном месте. К церкви он относился не так, как хотелось бы его отцу, профессии у него не было, как, разумеется, и денег, за вычетом армейского пособия, а у старика, между нами, дела находились в довольно расстроенном состоянии. Дома Феррис усидеть не мог, да, по правде говоря, молодому человеку в Маунтфорде и впрямь делать нечего. Он получил остатки пособия и решил заняться писательством. Чудно, но после войны немало молодежи решило почему-то, что могут стать писателями. В общем, какое-то время он еще побыл у себя в городке, постепенно растрачивая пособие на то, на се. Кое-что вложил в одну необычную издательскую фирму, из тех, которые только что не из чистого золота готовы были книги выпускать. Разумеется, он быстро прогорел и во время первого же послевоенного кризиса остался без гроша. Потом умер его отец. После того, как он отказался от церковной карьеры, между ними наступило охлаждение, но на похороны Уильям приехал. Нашел мать совершенно подавленной, потом разгорелась какая-то семейная ссора, и Уильям ушел из дома, заявив, что отныне не хочет иметь дела ни с одним из нас. Я часто задумывался: уж не за тем ли он вообще приезжал, чтобы выяснить, не достанется ли ему что-нибудь по отцовскому завещанию?

– Ну и как, досталось?

– Не думаю. К тому времени он уже совершенно отошел от семьи. Но что-то вроде сцены закатил…

– Ну да, обычные фокусы, – весело кивнул Крук. – На вас не наезжал?

– Всюду совал свой нос, – со злостью ответил Маргетсон. – Понятно, все дела тестя вел я, и, повторяю, они оставляли желать много лучшего. Кое-какие вложения вот-вот готовы были пойти прахом, от самых, на мой взгляд, рискованных активов я избавился – хотелось обеспечить вдове безбедную жизнь до конца ее дней, ну и, в общем, хватило на виллу со служанкой.

– А наш друг заявил, что если бы до участия в делах допустили его, то он управился бы лучше? – вызывающее осведомился Крук.

– Послушайте, сэр… – Маргетсон посмотрел на него с явной неприязнью.

– Что, неужели разочарованный родственничек ничего подобного вам не говорил? – Крук поцокал языком. – Дружище, вы даже не приблизились пока к пониманию тех возможностей, которые открывает наша профессия. Меня как-то попросили составить подробный список всех расходов, включая почтовые, и ничего, справился. Ладно, что было с нашим другом дальше?

– Довольно долгое время мы ничего о нем не слышали. Вроде осел где-то.

– И когда это примерно могло быть? – перебил его Крук.

– Году в двадцать втором или двадцать третьем.

– И все это время он не пытался с вами связаться?

– Говорю же, мы ничего о нем не слышали. Осенью двадцать третьего умерла его мать, и на похороны он не приехал. Мне это показалось несколько странным.

– Вы ведь семейные дела не часто ведете? – вежливо осведомился Крук.

– Прощу прощения, сэр?.. – вскинулся Маргетсон.

– Вы никогда не задавались вопросом, сколько родичей приходит на похороны только для того, чтобы удостовериться, что другие не обвели их вокруг пальца?

– По правде говоря, я получил от него короткую записку примерно на эту тему, – признал Маргетсон голосом жестким, как сильно накрахмаленный воротничок сорочки. – Но миссис Феррис предпочла оставить небольшое наследство внуку. И я ее вполне понимаю. Женщина, привыкшая бережно относиться к деньгам, она не могла не видеть, как ее сын транжирит свое армейское пособие на один безумный проект за другим. Мне кажется, муж не давал ей особо разгуляться, возможно, без задней мысли, но… – Последовало традиционное адвокатское пожатие плечами, долженствующее намекнуть на бездны потаенного смысла, но на самом деле скрывающее лишь неумение закончить предложение.

– И дальше?

– Через месяц-другой он появился у меня собственной персоной. Выглядел, должен признать, ужасно. Спрашивал, не могу ли я помочь ему найти работу где-нибудь за границей – немедленно.

– Деньги у него были?

– Просил одолжить. Такой возможности у меня, естественно, не было. Не в том я был положении, чтобы сколько-нибудь существенно ему помочь. Помнится, предложил фунт.

– Ну и как он, взял?

– Не то слово – набросился.

– Видно, совсем до края дошел. Ну, и дальше…

– С тех пор я ничего о нем не слышал.

– То есть пока не натолкнулись на всю эту вонючую историю в газетах.

– Сначала я даже не было уверен, что речь идет о моем шурине.

– Неужели вас и фотография ни в чем не убедила?

– За четырнадцать лет человек может сильно измениться. К тому же… никак не думал, что он может стать церковным служкой.

– Один малый сказал как-то, что самое интересное в жизни – неожиданность, – угрюмо заметил Крук.

Маргетсон нахмурился.

– На самом деле, – продолжал Крук, – в двадцать пятом году он женился – на приличной девушке, дочери фермера, которая, похоже, и помогала ему все это время держаться на плаву. Тогда он работал носильщиком в одной захудалой лондонской гостинице. В церковь пришел позже.

Маргетсон демонстративно передернулся.

– Боюсь, он не из тех, кто подолгу задерживается на одном месте. Ему никогда не хватало терпения освоить какую-нибудь профессию…

– И денег, – подхватил Крук. – Никогда не приходилось слышать о некоем Фентоне?

Маргетсон задумался.

– Не припоминаю такого имени.

– Осмелюсь предположить, вы никогда его и не слышали, – утешил его Крук.

Зону неведения он значительно сузил, теперь темным пятном оставался лишь промежуток между 1921-м и концом 1923 года. На протяжении этих трех лет о Феррисе никто ничего не слышал. Маргетсон назвал аристократическое издательство, с которым молодой человек вел дела после перемирия, и Круку не составило труда узнать, какая именно фирма впоследствии поглотила его, как змея заглатывает лягушку. Он доехал поездом до Лондона, там пересел на метро. Издательский дом Ричардсона занимал целый квартал унылых зданий, по которым сновала бесчисленная, казалось, толпа машинисток, посыльных, клерков, девиц с загнанным видом, носильщиков. После некоторого ожидания Крука провели к младшему партнеру – судя по возрасту, действительно младшему, юнцу с едва пробивающимися над верхней губой усиками и огромным кадыком, без устали ходившим над бледно-голубым воротником.

– Где ваш отец?

– Я… боюсь, я вас не понимаю.

– Мне надо видеть кого-нибудь, кто работал здесь, когда ваша фирма купила издательство «Силвер фиш пресс». Вы тогда, должно быть, еще в подгузниках ходили.

Мололой человек прижал ладонь к кадыку и потрогал ниточку усов; со стороны могло показаться, что они приклеены к коже жевательной резинкой, во всяком случае, Крук мог бы поклясться, что, когда молодой человек убрал пальцы, они несколько сдвинулись набок.

– Э-э… мой отец принимает посетителей только по предварительной записи, – выдавил он наконец.

– Даже если речь идет об убийстве?

Кадык едва не выскочил изо рта.

– Уб-б-бийстве?

– Вы что, плохо слышите?

– Но кого убили?

– Послушайте, я пришел сюда не для того, чтобы объяснять, как у людей отнимают жизнь. Мне нужно видеть вашего отца либо кого-то еще из ответственных сотрудников.

Говорил Крук столь угрожающе, что уже через пять минут сидел напротив мужчины, который выглядел так, словно был изготовлен из первоклассного пергамента. В отличие от молодого человека, этот господин не выказывал ни малейшего беспокойства.

– Да, слушаю вас, мистер… э-э… Крук?

– Я представляю интересы Уильяма Ферриса, – начал адвокат. – Возможно, вам известно, о чем идет речь.

– Вы уверены, что обратились по адресу? – осведомился его собеседник. – Что-то я не припоминаю автора с таким именем.

– Это не автор, это церковнослужитель, и суд выдал ордер на его арест по обвинению в убийстве.

– Ах, вот как? А ко мне это какое имеет отношение?

– Он был совладельцем издательства «Силвер фиш пресс», которое вы купили в тысяча девятьсот двадцать первом году.

– Да неужели? Но у нас никогда не было такого работника. Мы вообще взяли за правило не нанимать после сделки людей, служивших ранее в приобретаемых нами издательствах. Однажды мы провели опыт такого рода и нашли его результаты… э-э… неудовлетворительными.

– Стало быть, вам нечего сказать мне о Феррисе?

– Боюсь, что нет.

– Может быть, кто-нибудь из ваших сотрудников вспомнит его?

– А что именно вам хотелось бы узнать?

– Как сложилась его судьба после того, как вы купили «Силвер фиш пресс»?

– В таком случае, боюсь, никто вам здесь не поможет.

«Нокдаун, – подумал Крук, надевая шляпу с твердыми полями. – Так, что дальше?»

II

Сохранилась еще среди людей, чье классическое образование осталось втуне, иными словами, тех, кто уходит из школы в четырнадцать лет и сразу забывает все, что почерпнуто из книг, трогательная вера в существование некоего плана, скрывающегося за хаосом нынешней жизни. На войне они говорят: «Если отлита пуля с номером твоего солдатского жетона, она предназначена тебе». В мирной жизни они верят в то, что рожденный быть повешенным может быть кроток, как ребенок Самуил кисти сэра Джошуа Рейнолдса, но все равно ему суждено кончить жизнь на виселице. Такие люди воспринимают любое совпадение как знак таинственного промысла, который управляет нашей жизнью. Поэтому мистер Артур Брэди, безработный, ничуть не смутился, когда мистер Крук положил руку ему на плечо точно в тот момент, когда он разглядывал на запачканной странице газеты помещенную на ней фотографию. Использовалась эта газета как обертка для твердого, словно камень, куска горбуши за два пенса и пакета жареной картошки за пенс. Подобно большинству своих друзей, Брэди черпал сведения либо с чьих-то слов, либо из таких печатных изданий, как это. При этом нельзя сказать, что он был таким уж прилежным читателем, в чем он сам охотно признался бы любому. Тем не менее, увидев фотографию с сопровождающим ее текстом, из которого следовало, что полиция всячески пытается установить личность покойника, он так и застыл на месте.

– Вот те на, – проговорил Брэди, – так это же он. – И торжественным тоном, наверное, заинтриговавшим бы случайного прохожего, добавил: – Выходит, те башмаки не так уж ему помогли.

Вот тут-то ему на плечо и опустилась чья-то рука, чья-то сильная рука, и стиснула его так сильно, что не вырваться.

– Так-так-так, – сказал мистер Крук. – Да это же Брэди. Или я обознался?

Тот недовольно повернулся, и Крук сразу понял, что память его не подвела. Несколько лет назад он спас этого типа от вполне заслуженного наказания за незаконное проникновение в чужой дом, и воришка в знак благодарности прислал ему часы – часть своей добычи. Они до сих пор хранятся у Крука, и он с удовольствием рассказывает эту историю.

– Ну что, Брэди, – заговорил Крук, довольный, как мальчишка, которому удалась веселая шутка, – как делишки? Между прочим, те твои часы все еще тикают. Поживее тебя, если хочешь знать мое мнение. – Он с откровенным интересом оглядел нездоровое лицо Брэди. – Ладно, оставим это. Что, приятеля встретил?

– Я смотрел на фотографию на этом клочке газеты, – зачем-то стал оправдываться Брэди.

– Ну, а я о чем? Что, знаком с этим парнем?

– Этот тот, чье тело нашли в церкви.

– По словам полиции, так. Необычное место, тебе не кажется?

Брэди тут же замкнулся, как устрица в раковине.

– Ничего про него не знаю.

– Да брось ты, – отмахнулся Крук. – Ты ведь меня не боишься, верно? Я в полиции не служу. Выкладывай, приходилось встречаться с этим малым?

Такой профессионал был Брэди не по зубам. Он уворачивался, врал, призывал в свидетели небо, но Крук, который наряду с другими талантами обладал способностью в самую жару выманить гиппопотама из пруда, вскоре заставил Брэди признаться, что тот таки видел убитого накануне его гибели.

– И где это было?

– Рядом с Драммонд-отелем, – угрюмо хмыкнул Брэди, обнажая пеньки зубов, почерневших от многолетнего курения дешевого табака.

Крук кивнул. Он немало знал о Драммонд-отеле, представлявшем собой на самом деле обыкновенный третьеразрядный пансион, да и не желавший казаться ничем другим. Его почтовый адрес был: Драммонд-Хаус, Литтл-Эрлс-Мьюз, Юго-запад.

– А раньше приходилось с ним сталкиваться?

– Мне – нет.

– Странно, что ты запомнил его с одного раза, не находишь?

– Да нет, если подумать, ничего такого особенного.

Крук задумчиво огляделся. Ну углу виднелось благословенное заведение – пивной бар под названием «Живи и давай жить другим». Крук прикоснулся к плечу Брэди. В такой ситуации эта парочка в словах не нуждалась. Они напоминали две ножки циркуля, образующие полный круг. Шагая в ногу, они пересекли дорогу и вошли в бар, где Брэди и поведал свою историю.

Подобно немалому количеству мужчин, либо не связанных никакими семейными узами, либо умеющих каким-то образом уйти от домашней опеки, Брэди ночевал главным образом в таких вот пансионах, то в одном, то в другом. Он уже давно перестал обращаться за пособием по безработице и жил на подачки, которые обеспечивает Закон о бедных. Драммонд-отель принадлежал к беднейшей категории пансионов. Он находился в темном переулке – обшарпанное здание с плоской крышей и грубо намалеванной вывеской – СПАЛЬНЫЕ МЕСТА, 4 пенса – над неосвещенным входом. Даже не «удобные спальные места». А впрочем, даже погрязшие в самой глубокой нищете граждане знают, что удобных спальных мест за четыре пенса не бывает. Восемь – низшая цена за минимально комфортабельную кровать. Но Драммонд-отель нимало не заботился о комфорте своих постояльцев. Каждый вечер узкие непроветренные комнатки до предела забивались такими отбросами общества, что при виде их побледнел бы любой социальный реформатор.

– Ну, вы сами знаете, какие там кровати, – говорил Брэди. – Вроде гробов, на несколько футов приподнятых над полом, и в каждой комнате народа, что покойников в морге. Любой, кто хоть сколько-нибудь знает такие места, сняв ботинки, сразу засовывает в них ножки кровати, чтобы не стащили, пока спит, ясно? Любой, как только войдет, высматривает ботинки соседа, чтобы не споткнуться, ясно? Ну вот, в тот вечер, я имею в виду, накануне того дня, когда этому малому всадили нож в спину, появился один тип в классных башмаках. Невысокий такой и вроде бы новичок, потому что, сняв башмаки, поставил их рядом с кроватью. Я-то знал, как оно обернется, стоит только выключить свет. Все накинутся, как крысы на добычу, если вам когда-нибудь приходилось слышать, как крысы шныряют в темноте. Любой попытается опередить соседа и захватить эти башмаки. Но беда в том, что стоит протянуть руку, как можно запросто уткнуться в чье-то лицо, ну а дальше – чистый бедлам. На окнах там ставни, внутри тьма кромешная. Тот парень лежал на кровати, как труп. Либо спал, либо застыл от страха. Так или иначе какие-то двое столкнулись, третий чиркнул спичкой, и я увидел лицо того малого совсем близко от себя, ботинки были у него в руках. Спичка догорела, кто-то сказал: «Какого дьявола?» – И все разошлись по кроватям.

– Ты уверен, что это был именно он?

– Его ни с кем не спутаешь. Лицо, как у «Гувера»[9]9
  Марка пылесосов.


[Закрыть].

– Неплохое сравнение. – Круг еще раз вгляделся в фотографию: низкий лоб, большие глаза, полные, вывернутые наружу губы. Невысокий интеллект, возможно, криминальная наследственность, решил он.

– Имени его, естественно, не знаешь?

– У таких, как он, строго говоря, нет имени.

Крук знал, что Брэди имеет в виду. В социальном отношении этот человек – аноним. Он попросил Брэди поподробнее описать обладателя башмаков.

– Коротышка с большой головой. Не знает, чего хочет, – добавил он.

А вот в этом Крук не был столь уверен.

– Ну, и что с ним было дальше?

– Понятия не имею. Я туда не возвращался. Но знаете, вот что чудно́. Он не поднял никакого шума из-за этих башмаков. Обычно бывает наоборот. Народ скандал затевает.

– Ну, и дает это что-нибудь? Я имею в виду, скандалы.

– Обычно обиженных спрашивают, кто, как им кажется, мог стащить башмаки, и если угадают, пусть попробуют вернуть.

– То есть просто стащить с ног?

– Ну да, – ухмыльнулся Брэди, вновь демонстрируя свои жуткие зубы.

– Но этот малый все воспринял спокойно?

– Ну да. Внимания, можно сказать, не обратил.

– А может, у него вовсе башмаков не было?

– Не знаю. Но вообще-то я видел Гуверолицего в башмаках. Такие, знаете, с острыми мысами, скорее даже не башмаки, а туфли, – добавил он на тот случай, если Крук не понимает, что среди братства, к которому принадлежит он, Брэди, все, что прикрывает ноги и сделано из материала, хоть отдаленно напоминающего кожу, именуется башмаками. – А вот если у того, другого малого башмаки и имелись, то он взял их с собой в кровать. Во всяком случае, вокруг и следов их не было.

– А когда ты утром проснулся, он был на месте?

– Это вы про кого, про его милость любителя башмаков? Да нет, наверное. А чего ему там делать, как, впрочем, и любому из нас? К тому же к девяти оттуда надо выметаться – у Генри такое правило, – а если вздумаешь качать права, места в следующий раз не получишь.

– У Генри, должно быть, хорошая память на лица.

– Тех, кто хоть раз бучу затеял, точно не забывает. Большинство парней, что там ночует, скорее с полицией готовы дело иметь, чем с Генри.

– Он ушел раньше тебя?

– Нет, точно нет.

– А когда наш приятель смылся? – Крук мотнул головой в сторону газетной фотографии.

– Этот? Еще до того, как я проснулся. Уходить можно начиная с шести утра, но большинство старается задержаться подольше. Незачем вставать, понимаете? А тут еще холодрыга страшная по утрам.

– Но нашего друга это не смутило?

– Думаю, он просто не хотел поднимать шум из-за башмаков.

– А того, другого, ну, любителя чужих башмаков? Ты ничего не путаешь?

– Когда я проснулся, он мирно похрапывал.

– И когда это примерно было?

– Ближе к восьми. Я ушел около половины девятого, и он еще оставался на месте.

– Точно? – довольно равнодушно спросил Крук, но Билл Парсонс уловил бы в его голосе знакомые ноты.

– Жизнью готов поклясться, – жарко заверил его Брэди.

Крук поднялся с места, к явному неудовольствию своего собеседника. Не много есть на свете мест, где безработный чувствовал бы себя так же уютно, как в пивном баре.

– Ну что ж, отлично, – любезно откликнулся Крук – Надежда Преступников, – потому что, возможно, такая необходимость возникнет.

– В печенке у меня все это сидит, – в классической для себя манере обратился Крук к Биллу Парсонсу, оказавшись под вечер у себя в кабинете. – Нормальные люди делают за полицию ее работу – это же настоящий скандал. Мое дело – защищать Ферриса, а чем приходится заниматься? Расследованием убийства в Кэмден-тауне.

– Ну, и что мы имеем? – усмехнулся Билл.

– Тебе приходилось бывать в районе Хэмптон-корт? Это настоящий лабиринт. Выходишь в хорошо известный тебе переулок, который, по твоим расчетам, должен вывести тебя в центр города, а через две минуты снова оказываешься в самом начале. Этот малый, Фентон, – если он, конечно, Фентон, – знал эти места не хуже самого Брэди. Ему надо было избавиться от башмаков, и он выбрал самый удобный способ. Кому придет в голову разыскивать парня, заглянувшего в четырехпенсовую ночлежку?

– То есть, вы хотите сказать, он опасался этих башмаков? Но почему?

– Именно это нам и предстоит выяснить. И не говори мне, будто он просто проспал ночную стычку. В газетах ничего про эти башмаки не было?