Текст книги "Мечта о Просвещении"

Глава 2
Малмсберийское чудовище
_Гоббс

В 1646 г. Томас Гоббс преподавал математику будущему английскому королю Карлу II в Париже, где они оба скрывались от гражданской войны в Англии. Молодой принц, как говорят, считал своего учителя «одним из самых чудаковатых людей, которых он когда-либо встречал»[97]97
  “Illustrations of the State of the Church During the Great Rebellion,” Theologian and Ecclesiastic, XII (1851), cited by Richard Tuck, Philosophy and Government, 1572–1651, Cambridge University Press, 1993, p. 322.


[Закрыть]. И это далеко не худшее, что говорили о Гоббсе. «Малмсберийское чудовище», как назвал его автор одного из памфлетов[98]98
  . True Effigies of the Monster of Malmesbury; or, Thomas Hobbes in His Proper Colours, London, 1680.


[Закрыть], стал самым оклеветанным мыслителем в Британии и на протяжении почти столетия, после смерти в 1679 г. в возрасте 91 года, не имел защитников у себя на родине. Он родился на восемь лет раньше Декарта, но пережил его почти на 30 лет.

Его репутация была чуть лучше в континентальной Европе, но и там оценки Гоббса были противоречивы. Для Вольтера Гоббс был глубоким, но все равно странным[99]99
  Вольтер. Несведущий философ // Вольтер. Философские сочинения. – М.: Наука, 1988. С. 362.


[Закрыть] ю В Англии некоторые люди говорили, что Великий лондонский пожар в 1666 г. и вспышка эпидемии бубонной чумы годом ранее (описанная Даниэлем Дефо в «Дневнике чумного года») – это божья кара стране за то, что она терпит такое нечестивое чудовище. Через несколько недель после пожара парламентская комиссия приступила к «проверке таких книг, поскольку они способствуют атеизму, богохульству или нечестивости»[100]100
  Journal of the House of Commons, vol. 8, 1660–67, p. 636.


[Закрыть]. В их число попал и самый известный трактат Гоббса «Левиафан», опубликованный в 1651 г. Гоббсу сообщали, что некоторые епископы желали его смерти.

Как Гоббс нажил себе столько врагов? Помимо его политических воззрений, о которых будет сказано ниже, его произведения содержат много провокационного. В них встречаются выпады в сторону Аристотеля и схоластики, нацеленные на университеты, что настроило многих ученых против Гоббса. Он критиковал богословов, которые, как утверждал Гоббс, заявляли, что знают о Боге больше, чем это дано простым смертным. Исследуя психологию, Гоббс показывал, что в глубине души человек эгоист, что воспринималось как пагубная доктрина, поскольку она оскорбительна для создателя и будто бы предписывает безнравственное поведение. Декарт писал, что моральные принципы Гоббса «очень плохи и весьма опасны, поскольку он полагает всех людей испорченными или же дает им повод быть такими»[101]101
  Descartes to Father, 1643, in PWD vol. 3, pp. 230–31.


[Закрыть].

Гоббс также злил церковников тем, что выступал против автономии церквей, усматривая в их притязаниях на власть опасность. Гоббс настаивал, что религиозные споры должны регулироваться правителем каждой страны. Вот почему он так яростно критиковал католицизм – транснациональную религию, с папой, обладавшим властью превыше любого короля. Согласно Гоббсу, и некоторые протестантские течения также угрожали стабильности в государстве. Во-первых, они предоставляли слишком большую свободу простым верующим, подверженным опасным воззрениям и нелояльным. Во-вторых, создание церковной структуры по модели шотландских пресвитериан, соперничавшей с обычной иерархией назначаемых епископов, подрывало власть государства. Кстати, отец самого Гоббса был церковником, вспыльчивым, полуграмотным человеком, пьяницей и картежником. Его отлучили от Церкви, когда сын был еще юным, а позже он сбежал из своего прихода в северном Уилтшире после того, как избил другого церковного служителя на церковном дворе.

Но больше всего, вероятно, именно материализм Гоббса со всеми вытекающими последствиями навлек на него анафему. Как и Декарт, и другие последователи «новой философии», открытой Галилеем, Гоббс рассматривал природу как машину. Но он развивал эту идею дальше, чем другие философы, и утверждал, что абсолютно все явления имеют физическую природу: «…универсум… телесен, иначе говоря, является телом и имеет измерения величины, называемые длиной, шириной и глубиной… Универсум есть все, поэтому то, что не является его частью, есть ничто и, следовательно, нигде не существует»[102]102
  Гоббс Т. Левиафан // Гоббс Т. Сочинения в 2-х томах. Т. 2. – М.: Мысль, 1989−1991. С. 513.


[Закрыть]. Получалось, что не существует такой вещи, как ум, отличный от материи, или такой разновидности духа, в которую верили картезианцы. Согласно Гоббсу, человек умирает, по крайней мере временно, когда умирает его тело, и его загробная жизнь начнется только тогда, когда его тело воскреснет в день суда. Идея, иногда называемая мортализмом, имеет долгую историю в иудаизме и меньшее распространение в христианстве. Эту идею разделял даже один римский папа в XIV в., Иоанн XXII, пока коллегия кардиналов не заставила его отречься от нее. Мортализм Гоббса, вероятно, стал источником живучего слуха о том, что он в действительности не верил в загробную жизнь. Грэм Грин, писатель-католик, предположительно под влиянием католической пропаганды, писал в 1974 г., что Гоббс «отрицал возможность какого-либо сверхъестественного наказания за порок или вознаграждения за доблесть»[103]103
  Graham Greene, Lord Rochester’s Monkey, Viking Press, 1974, p. 205.


[Закрыть]. Это не так. Во время воскрешения гоббсовский Бог получил бы достаточно возможностей для распределения посмертных наград и наказаний, хотя и с опозданием.

Гоббс был скептичен в отношении рассказов о призраках и ведьмах, и подобный скептицизм сам по себе в некоторых кругах рассматривался как доказательство неверия или по крайней мере недостаточного уважения к духовным вопросам. Отрицать нечистую силу было так же плохо, как принадлежать ей. Были и другие просвещенные мыслители, разделявшие с Гоббсом пренебрежение к историям о сверхъестественных существах, терзающих английские деревни. Однако вера в ведьм была могучей силой в те дни, возможно потому, что это были смутные времена. Около трети или более всех людей, казненных за колдовство в Англии между XV и XVIII вв., были истреблены в середине 1640-х гг. «генералом охоты на ведьм», как называл себя Мэтью Хопкинс, а также его сторонниками. Как раз тогда Гоббс работал над выводами из своей материалистической философии.

Гоббс вывел неизбежное теологическое умозаключение из своего материализма. Существует только материя, так что даже сам Бог должен быть физическим существом. Это делало Гоббса «атеистом» практически для всех, кроме него самого; для большинства людей физически существующий Бог не был Богом вообще. Вера в материального Бога – одна из редчайших ересей в христианстве. В это верил Тертуллиан (160−220), один из латинских «отцов церкви», да и ничто в Библии не противоречит такому взгляду, как указывал Гоббс в безуспешной попытке представить эту идею как приемлемую. Ранние церковные соборы никогда не выносили решения по этому вопросу, но эта идея выглядела одиозной для всех правоверных христиан как минимум с XIII в., если не раньше, и вплоть до XIX в., когда идею подхватила новая американская религия – мормонизм. Слова Библии, что человек создан по образу Божию, мормоны трактуют буквально. Их собственные священные книги утверждают, что Бог-Отец (но не Дух Святой) «имеет тело из плоти и костей, столь же осязаемое, как тело человека»[104]104
  Doctrine & Covenants (1835), 130.22.


[Закрыть]. Гоббс в действительности не заходил так далеко: его Бог был сотворен из слишком деликатной материи, чтобы она воспринималась человеческими органами чувств. Так считал и Лукреций, римский поэт-эпикуреец.

Возрожденный материализм, призванный усовершенствовать древнегреческую версию Демокрита и Эпикура, был одной из двух главных новаций Гоббса в философии. Другим новшеством был новый взгляд на государство. Метод Гоббса в политической философии был противоположен утопизму. Вместо того чтобы описывать идеальное общество, как это делал Платон в «Государстве», Гоббс начал с изображения ужасов беззаконного мира, в котором люди вынуждены сами защищать себя и нет «власти, способной держать всех в подчинении»[105]105
  Гоббс Т. Указ. соч. С. 95.


[Закрыть]. В итоге, по меткому выражению Гоббса, неизбежны «вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна»[106]106
  Там же. С. 96.


[Закрыть]. Чтобы избежать этого, как говорил Гоббс, люди должны согласиться подчиниться суверенной власти, предпочтительно единоличному монарху, а не какой-либо ассамблее, и наделить ее широкими полномочиями. Что угодно другое приведет к ужасным последствиям. Власть должна быть абсолютной, то есть обладать монополией. Если же суверенитет, скажем, разделен между законодательной, исполнительной и судебной властями – что впоследствии стало считаться само собой разумеющимся в Европе и Америке, – власть ослабевает и монарх не способен остановить хаос. Гоббс так тщательно разработал теорию государства, подчеркивая принципы согласия подданных и господства права, что в нем со временем стали видеть пионера современной политической философии.

В «Левиафане» Гоббс описывает Якова VI Шотландского, взошедшего на трон Англии и Ирландии в 1603 г., когда Гоббс был студентом в Оксфорде, как «нашего наиболее мудрого короля»[107]107
  Там же. С. 154.


[Закрыть]. Яков написал несколько книг о государственном устройстве, одна из которых составлена в форме советов старшему сыну, принцу Генри, который должен был стать его преемником. Господь, как писал Яков, «сделал тебя маленьким Богом, дабы ты восседал на его троне и царствовал над другими людьми»[108]108
  James I, Basilikon Doron (1598), in King James VI and I, Political Writings, ed. J. Somerville, Cambridge University Press, 1994, p. 12.


[Закрыть]. Как утверждал Яков в другом произведении, когда короля коронуют, он становится отцом для подданных и должен отечески заботиться о них. В сущности, король дает обещание своим людям «отправлять достойно и честно власть, данную ему Богом над ними»[109]109
  James I, The Trew Law of Free Monarchies (1598), in ibid., p. 81.


[Закрыть]. Но только Бог может судить, выполняется обещание или нет. Нечестивый монарх бывает послан как божественное наказание нечестивым людям, и у них нет права сопротивляться ему или свергать его, каким бы плохим он ни был.

Гоббс одобрял некоторые аспекты этого взгляда на правление. Он был согласен с тем, что у короля есть возложенные на него Богом обязательства защищать свой народ и содействовать его благосостоянию и что ни при каких обстоятельствах люди не могут не повиноваться ему. Тем не менее он также пытался оправдать подобную абсолютную монархию в практическом плане, то есть показать, почему она соответствует и интересам самих людей, и Божьей воле. Как он пишет в заключительном абзаце «Левиафана», цель его политической философии – «показать людям воочию взаимоотношения между защитой и повиновением, ненарушимого соблюдения которого требуют человеческая природа и божественные законы, как естественные, так и положительные»[110]110
  Гоббс Т. Левиафан. С. 544.


[Закрыть]. Чтобы божественными законами обосновать необходимость безусловного повиновения суверену, Гоббсу приходилось опираться на авторитет Писания, как он это делал в общем-то во множестве случаев. Но, доказывая, что того же требует человеческая природа, он использовал философские аргументы, не зависящие от какой-либо богословской позиции. Вот почему говорили, что ему удалось развести вопросы политики и религии, или, по крайней мере, он попытался сделать это. В начале XX в. американский философ Джон Дьюи писал, что во времена Гоббса политика была, по общему убеждению, «ветвью богословия»[111]111
  John Dewey, “The Motivation of Hobbes’s Political Philosophy,” in Studies in the History of Ideas, vol. 1, Columbia University Press, 1918, p. 89.


[Закрыть] и что «великая заслуга Гоббса заключается в совершенном раз и навсегда освобождении морали и политики от подчинения божественному»[112]112
  Ibid., p. 103.


[Закрыть].

К панегирику Дьюи мы должны добавить два уточнения. Во-первых, Гоббс вовсе не ставил целью дать чисто светское толкование политики. Хотя он считал, что богословы и священнослужители часто плохо влияют на искусство государственного управления, все же нет оснований полагать, будто он хотел полностью вытеснить Бога из картины мира. Рассуждения Гоббса о правительстве не отрицают божественного права королей на царство, просто не это главное. Для него политическая власть легитимна, когда между гражданами существует молчаливый или явный договор, заключать который их заставляет божественный дар рациональности. Во-вторых, представление о политической теории, построенное на размышлениях о человеческом существовании, отнюдь не было новым для западного мышления. Классическая греческая и римская политическая мысль была также светской. Таким образом, «великая заслуга» Гоббса заключалась на самом деле в продвижении до некоторой степени нетеологической политики в христианской Европе, а не в том, что он первым придумал ее. Есть сходство между его политической теорией и очень старой идеей, что институты власти возникают или могут быть оправданы своего рода общественным договором. Однако стоит отметить, что в версии Гоббса подданные короля не должны вести себя так, будто между ними и сувереном заключен некий контракт, который они призваны выполнять. Договор связывает граждан, которые согласны вместе подчиняться правителю. Самого суверена этот договор не связывает. (Теории общественного договора будут рассматриваться в главе 4, когда мы дойдем до Локка.)

Гоббс жил во времена гражданских войн в Англии и религиозных войн на континенте. Неужели эти страшные времена побудили его предложить лечение, которое хуже самой болезни? Многие так и думали. Дени Дидро (1713–1784), главный редактор французской «Энциклопедии» эпохи Просвещения, писал в 1760-х гг., что Гоббс ошибочно принял некоторые особенно опасные обстоятельства своего времени за всеобщее явление[113]113
  Diderot: Entry “Hobbisme” in the Encyclopédie, vol. 8 (1765). See John Hope Mason, The Irresistible Diderot, Quartet Books, 1982, p. 111.


[Закрыть]. Поэтому Гоббс придерживался слишком мрачного взгляда на природу человека и предлагал слишком крутые меры. Такова и суть одной виртуозной инвективы, написанной скончавшимся в 2003 г. британским историком Хью Тревором-Ропером. Он описал «Левиафана» предельно кратко: «Аксиома – страх; метод – логика; вывод – деспотизм»[114]114
  Hugh Trevor-Roper, Men and Events: Historical Essays, Harper, 1957, p. 234.


[Закрыть].

Возможно, Гоббс почти мог бы согласиться с первой частью этой триады. Как он писал в автобиографических стихах, его мать во время родов была так напугана слухами о приближении Испанской армады, что «родила близнецов: меня и страх»[115]115
  Hobbes, Verse Life (1672), in Human Nature and De Corpore Politico, ed. J. C. A. Gaskin, Oxford University Press, 1994. p. 254.


[Закрыть]. Впрочем, несмотря на такое родство, надо заметить: Гоббс обладал интеллектуальной отвагой и острым пером. Он был не единственным мыслителем, столь потрясенным религиозным конфликтом, что мир стал казаться первостепенной целью правительства, требующей сохранения любой ценой. Когда Гоббс был еще младенцем, нидерландский специалист по античной филологии и политической теории Юст Липсий пришел к аналогичному выводу, поскольку во время религиозных войн «многие миллионы людей… обречены на разорение и погибель»[116]116
  Lipsius, Politica (1589), IV.3, trans. William Jones, Six Bookes of Politicks, London, 1594, p. 63 (spelling modernised).


[Закрыть].

Гоббс, несомненно, признал бы, что его методом является именно логика, поскольку каждому философу приятно думать, будто он достиг своих выводов посредством строгих рассуждений. И хотя ни один обоснованный довод не может быть слишком строгим, чтобы быть правильным, слабый аргумент может не убедить именно из-за того, что его автор слишком усердствует. Однако речь идет не столько о любви к логике как таковой, которая иногда приводила Гоббса к заблуждениям, а, скорее, о любви к одной конкретной форме аккуратности, а именно к геометрии Евклида. У Гоббса захватывало дух от того, чего Евклид достиг в математике, используя лишь простые аксиомы и строгие дефиниции. Гоббс желал совершить нечто подобное в политике, что и стало одной из главных причин, по которой его так часто неправильно понимали. Как только Гоббс убеждался, что некое определение имеет смысл и дает ему возможность обосновать желаемые выводы, он начинал использовать его независимо от того, что могли извлечь другие из его употребления терминов.

К примеру, в своем первом опубликованном политическом трактате, De cive («О гражданине»), Гоббс рассуждал таким образом, что его мысли можно принять за возмутительное утверждение абсолютной правоты правителя:

Поскольку, как было сказано выше (в параграфах 7, 9, 12-м), обладающие в государстве верховной властью не связаны в силу каких-либо соглашений никакими обязательствами по отношению к кому-либо, они тем самым не могут совершить никакой несправедливости по отношению к гражданам. Ибо несправедливость (нарушение права), согласно вышеприведенному определению (в третьем параграфе третьей главы), есть не что иное, как нарушение соглашений. Поэтому там, где не существует предварительно заключенного соглашения, там не может иметь место и никакая несправедливость[117]117
  Гоббс Т. Основы философии. Часть третья. О гражданине // Гоббс Т. Сочинения в двух томах. Т. 1. – М.: Мысль, 1989. С. 355.


[Закрыть].

Неудивительно, что 150 лет спустя Иммануил Кант, как и многие современники Гоббса, находил последствия таких слов «ужасными»[118]118
  Кант И. О поговорке «Может быть, это и верно в теории…» // Кант И. Сочинения в шести томах. Т. 4, Ч. 2. – М.: Мысль, 1965. С 95.


[Закрыть]. Этот отрывок, по-видимому, предполагает, что суверен может как угодно «распоряжаться ими [гражданами]», по выражению Канта. Максим, тиран из пьесы Джона Драйдена, впервые поставленной в конце 1660-х гг., в зените дурной славы Гоббса, хвастается, что подобные ему правители выше порицания, поскольку «грешит лишь мир, но не его правитель»[119]119
  Dryden, Tyrannic Love, or, the Royal Martyr (1668/9), V. I.


[Закрыть].

Если кто-то стремится к истине, писал Гоббс, то жизненно важно определиться с понятиями, в противном случае человек «попадет в ловушку слов, как птица в силок, и, чем больше усилий употребит, чтобы вырваться, тем больше запутается»[120]120
  Гоббс Т. Левиафан. С. 26.


[Закрыть]. К сожалению, сам Гоббс, похоже, слишком мало внимания уделял риску запутать своих читателей, как заметил один из его заклятых врагов:

Господин Гоббс очень ловок в запутывании других посредством вкладывания нового смысла в слова, уже употребленные им ранее; слова, отличающиеся по смыслу от значения, кое вкладывают в них другие люди. И потому, ежели вам доведется говорить об извести, он вам скажет, что под известью он имеет в виду сыр, а затем, если он сможет доказать, что сказанное вами об извести не относится к сыру, он посчитает себя одержавшим великую победу[121]121
  John Wallis, Hobbius Heauton-timorumenos, Oxford, 1662, p. 154.


[Закрыть].

А как быть с предположением Тревора-Ропера, что Гоббс фактически поощрял деспотизм? Деспотизм – это, конечно, не то, что имело в виду чудовище из Малмсбери. Гоббсу выказывали недовольство тем, что облеченный абсолютной властью суверен будет ею злоупотреблять. В ответ Гоббс не говорил, что подобное злоупотребление оправданно или не имеет большого значения, он полагал, что такового просто не произойдет. Государь с неограниченной властью теоретически может грабить, сажать в тюрьму и убивать своих подданных по своему желанию, но Гоббс невпопад спрашивал: «Зачем бы он стал это делать?»[122]122
  Гоббс Т. Основы философии. Часть третья. О гражданине. С. 340.


[Закрыть] Он не мог бы так поступить, «не нарушив естественные законы и не поправ Бога», тем самым обрекая свою душу на «вечную смерть»[123]123
  Hobbes, Elements of Law, II.XXVIII.1, in HN p. 172.


[Закрыть]. Кроме того, «нельзя найти никакого основания, почему бы он захотел разорять своих граждан, если от этого ему нет никакой пользы»[124]124
  Гоббс Т. Основы философии. Часть третья. О гражданине. С. 340.


[Закрыть]. Не слишком убедительно. Почти очаровательная наивность, и забавно слышать это от человека, столь сведущего в древней и современной истории. В ней было достаточно тиранов, чтобы доказать неправоту Гоббса.

Гоббс давал и более удачный ответ. Даже если государю предоставлена власть не абсолютная, а лишь достаточная для выполнения его работы, все равно сохраняется опасность злоупотребления ею, ведь «у кого достаточно сил для защиты каждого, достаточно сил и для угнетения его же»[125]125
  Там же.


[Закрыть]. Иными словами, любое эффективное правительство имеет возможность действовать деспотично, даже если оно не возглавляется единым тираном. Ни одна политическая система не идеальна, как замечал Гоббс, «дела человеческие не могут существовать, не принося с собой некоторых неприятностей»[126]126
  Там же.


[Закрыть]. Это справедливо; однако угнетение тираном, наделенным неограниченной властью и неограниченным периодом правления, при котором она может быть использована, – изрядная неприятность. Мудрый архитектор политических систем наверняка предпримет попытки уменьшить подобные риски. Один из эффективных способов сделать это – разделение власти между несколькими институтами, которые могут смягчать неумеренность друг друга. Позднее Монтескье (1689–1755) выразил эту мысль в своем влиятельном труде «О духе законов»: «Известно уже по опыту веков, что всякий человек, обладающий властью, склонен злоупотреблять ею… Чтобы не было возможности злоупотреблять властью, необходим такой порядок вещей, при котором различные власти могли бы взаимно сдерживать друг друга»[127]127
  Монтескье Ш. О духе законов // Монтескье Ш. Избранные произведения. – М.: Политиздат, 1955. С. 289.


[Закрыть]. Тут Гоббс возразил бы, что подобное разделение властей является рецептом гражданских войн. Но, похоже, это не относится к его собственной стране, которая пребывает в мире с собой с тех самых пор, как в 1689 г. взяла в узду власть своего монарха.

Некоторые писатели XX в. обвиняли Гоббса в том, что он отстаивал тоталитаризм задолго до его официального изобретения в 1930-х. «Тоталитарное» государство характеризовалось лидером итальянских фашистов Муссолини как государство, которое «невозможно ограничить задачами порядка и охраны, как этого хотел либерализм», государство, которое всеобъемлюще и «синтезирует все формы моральной и интеллектуальной жизни человека»[128]128
  Муссолини Б. Доктрина фашизма / Пер. Вяч. Новикова.


[Закрыть]. С 1940-х гг. такой тип неограниченной государственной власти рассматривался как форма тирании, свойственная фашизму и коммунизму. И все же Гоббс, видимо, симпатизировал духу «либеральной доктрины», как называл ее Муссолини, поскольку был склонен оправдывать большинство посягательств на личную свободу ради сохранения мира. Хороший суверен, по мнению Гоббса, защищает свободы, необходимые для благосостояния граждан, и должен быть осмотрителен, дабы не обременять граждан лишними законами. Гоббс никогда не предлагал контроль над искусством или развлечениями со стороны государства, к чему обычно стремились по-настоящему тоталитарные режимы. И хотя он желал, чтобы суверен возглавлял церкви, эта мера была направлена на ограничение влияния слишком рьяных религиозных фракций и священнослужителей, а не на навязывание какой-то конкретной идеологии.

Поскольку Гоббс полагал обязанностью суверена проводить в жизнь законы Божьи и поощрять «улучшение человечества»[129]129
  Hobbes, Elements of Law, II.XXVIII.3, in HN p. 173.


[Закрыть], то сферу ответственности государства он распространял за пределы национальной безопасности. Например, должны быть запрещены пьянство, двоеженство, кровосмешение, гомосексуальные связи и «неразборчивость в отношениях с женщинами»[130]130
  Ibid.


[Закрыть], а также «чрезмерное потребление пищи и одежды»[131]131
  Ibid., II.XXVIII.4, in HN p. 174.


[Закрыть], которые, как полагал Гоббс, могут как-то повредить богатству страны. Однако, если регулирование сексуального поведения и опьяняющих веществ или принятие сомнительных экономических идей считать признаком тоталитарного режима, тогда всякий режим тоталитарен. Хотя Гоббсова политика предоставления суверенам полной свободы действий, несомненно, усложнила бы противодействие восхождению Гитлера или Сталина, но тоталитарная установка на всеобъемлющее государство не сыграла никакой роли в собственном образе мышления Гоббса. На его политику легко навесить современные ярлыки, но труднее добиться, чтобы они приклеились.

Исключение из этого правила касается равенства граждан. Гоббс был своего рода эгалитаристом. Он критиковал грубое представление о том, что «кровь одного человека лучше, чем кровь другого»[132]132
  Ibid., I. XVII.1, in HN p. 93.


[Закрыть], и идею Аристотеля, подразумевающую в изложении Гоббса, что «одни люди рождены, чтобы править, а другим природой предназначено служить». Он доказывал: даже если бы и существовали подобные естественные различия, то люди не соглашались бы с тем, как они на деле распределяются, поэтому идея естественного неравенства неизбежно приводила бы к вражде:

Покуда люди претендуют на бóльшие почести для себя, нежели для других, невозможно представить, как они могут жить в мире. Значит, мы должны предполагать, что именно ради мира природа установила этот закон, по которому каждый человек признает другого равным[133]133
  Ibid.


[Закрыть].

Подобное мнение далеко от многих других представлений о том, что предопределено природой. Сравните слова Гоббса с тем, например, что столетие спустя, накануне Французской революции, провозгласил Парижский парламент в защиту привилегий дворян: «Бесконечная и неизменная мудрость в обустройстве Вселенной установила неравномерное распределение сил и качеств, непременно приводящее к неравному положению людей в рамках гражданского порядка»[134]134
  . Remontrances du Parlement de Paris, ed. Jules Flammermont, vol. 3, 1898, p. 279, trans. in William Doyle, The French Revolution: A Very Short Introduction, Oxford University Press, 2001, p. 24.


[Закрыть].

Поскольку почти всю жизнь Гоббс провел, работая учителем, секретарем или помощником у аристократов, по большей части из числа членов хорошо обеспеченной семьи Кавендишей, некоторые считали его эгалитаризм неблагодарной наглостью. Первый граф Кларендон, государственный деятель, две внучки которого стали королевами, жаловался на гоббсовскую «крайнюю недоброжелательность к аристократии, чьим хлебом он всегда кормился»[135]135
  Edward, Earl of Clarendon, A Brief View and Survey of the Dangerous and Pernicious Errors to Church and State in Mr Hobbes’s Book Entitled Leviathan, Oxford, 1676, p. 181.


[Закрыть]. Кларендон причислял Гоббса к радикальным «уравнителям», потому что тот не допускал никаких привилегий в правительстве на основе происхождения, «тогда как во всех хороших правительствах… наследники и отпрыски достойных и выдающихся родителей, если только они не отступали от добродетели, всегда получали предпочтение и звание при занятии государственных должностей»[136]136
  Ibid., pp. 182–83.


[Закрыть].

Гоббс, однако, не стремился нивелировать все различия в богатстве и статусе. Он возражал против привилегий по праву рождения. Похоже, позиция Гоббса заключалась в том, что их нужно заслужить и они должны распределяться честно. Что касается экономического неравенства, стоит заметить, что Гоббс не видел ничего плохого в богатстве, коль скоро неприкосновенность собственности и право граждан «иметь собственное предприятие и получать от него доход»[137]137
  Hobbes, Elements of Law, II.XXVIII.5, in HN p. 174.


[Закрыть] защищается сувереном. В то же время Гоббс сочувствовал положению нищих. Он настаивал, чтобы тех, кто не может работать, государство поддерживало, а не оставляло на милость частной благотворительности.

Хотя Гоббс осуждал безнравственное поведение, его репутация может заставить кого-то подумать, что он, наоборот, его приветствовал. Есть несколько историй раскаявшихся грешников, обвинявших Гоббса в своем падении. Дэниел Скаргилл, молодой кембриджский преподаватель, уволенный со своей должности в 1669 г., приниженно произнес слова отречения в университетской церкви:

Я упивался тем, что был гоббсианцем и атеистом… Согласно таковым принципам я жил в непомерном распутстве, богохульствуя и сквернословя, безудержно пьянствуя, нагло хвастаясь, развращая других… О, каких вершин греховности я достиг![138]138
  . The Recantation of Daniel Scargill, Publickly Made Before the University of Cambridge, in Great St Maries, London, 1669, pp. 3–4.


[Закрыть]

Неизвестно, был ли Скаргилл виновен в чем-то худшем, чем фальшивое признание с целью вернуть должность, однако были другие настоящие грешники, которые пели на тот же лад. Джон Уилмотт, второй граф Рочестер, вел исключительно развратную жизнь. В дополнение к многочисленным дракам и сексуальным похождениям, воспетым в его необычайно откровенных стихотворениях, он однажды заявил, что в течение пяти лет был беспробудно пьян. Уилмотт был ненадолго заточен в Тауэр за похищение богатой девушки, на которой он затем женился, а в какой-то период жизни притворялся гинекологом, чтобы совратить больше женщин, чем ему удалось бы обычными способами. Когда к 33 годам вследствие венерических болезней и алкоголизма Рочестер оказался на последнем издыхании, он отрекся от прошлой жизни и перед смертью покаянно вернулся в лоно религии. По словам священника, служившего на его похоронах, Рочестер говорил капеллану своей матери, что «это все абсурдная и глупая философия… проповедуемая покойным мистером Гоббсом и другими, доконала его»[139]139
  Samuel Mintz, The Hunting of Leviathan: Seventeenth-Century Reactions to the Materialism and Moral Philosophy of Thomas Hobbes, Cambridge University Press, 1962, p. 141.


[Закрыть].

Разумеется, это были те слова, которые капелланы хотели слышать. Гоббс воспринимался в свою эпоху не просто как атеист, а как архиатеист. Атеистов же считали морально неустойчивыми рассадниками порока. Когда спустя несколько лет после смерти Гоббса Пьер Бейль предположил, что неверующие могут быть порядочными и добродетельными людьми, то разразился интеллектуальный скандал[140]140
  См. главу 5.


[Закрыть][141]141
  Bayle: Pensées diverses sur la comète (1682), sections 176–78, in Various Thoughts on the Occasion of a Comet, trans. Robert Bartlett, State University of New York Press, 2000, pp. 219–22.


[Закрыть]. В действительности Гоббс не выступал за безбожное общество, и, вполне вероятно, он разделял общее мнение, что это путь к катастрофе. Большинство людей, однако, считали его сочинения угрожающе нерелигиозными и, стало быть, аморальными, так что было отрадно услышать подтверждение этому из уст умирающего распутника. Даже Казанова (1725–1798), считавший себя человеком твердых принципов и религиозности, однажды предостерегал молодую даму от чтения вредных работ Гоббса[142]142
  . History of My Life (1790s), trans. W. Trask, Johns Hopkins University Press, 1997, vol. 8, p. 107.


[Закрыть].

«Наслаждайтесь дорогими винами и притираниями… притесняйте бедных праведников, не щадите вдов»[143]143
  Robert Sharrock. See Mintz, Hunting of Leviathan, pp. 135–36.


[Закрыть] – таковы были максимы, созвучные гоббсовскому атеизму, согласно одному церковнику и ботанику, разбиравшемуся, вероятно, в растениях, но вряд ли штудировавшему Гоббса. Точно так же нет причин думать, что Рочестер уделял особое внимание сочинениям Гоббса. В противовес попытке поэта возложить вину за напрасно прожитую жизнь на престарелого философа, мы можем найти более простую историю, изложенную Сэмюэлем Джонсоном (1709–1784) в его «Жизнеописаниях поэтов». Доктор Джонсон отмечал, что Рочестер «с ранних лет имел склонность к невоздержанности» и что когда он стал часто бывать при дворе Карла II, то «на свою беду связался с беспутной и порочной компанией, подорвавшей его принципы и испортившей манеры»[144]144
  Samuel Johnson, “Rochester,” The Lives of the Most Eminent English Poets, vol. 1 (1779).


[Закрыть].

В общем, даже худшие враги Гоббса не делали вид, будто он замешан в пороках, которым предположительно способствовало его учение, хотя один епископ безосновательно утверждал, что философ, подобно Декарту, удочерил незаконнорожденную дочь. Под конец жизни Гоббс сделал несколько поразительно нескромных заявлений о важности своего вклада в науки и математику, но и другие элементы его биографии, способные вызвать недоумение, говорят о его чрезвычайной эксцентричности. Так, например, он имел обычай напевать, лежа в кровати, поскольку верил, что это продлевает жизнь. Пение было не единственным необычным занятием Гоббса в постели. Потворствуя своей страсти к геометрии, он рисовал треугольники на простынях и на собственных ногах. Эти забавные факты, как и большинство анекдотов о нем, мы знаем от близкого друга и почитателя Гоббса, Джона Обри, историка и антиквара. Из 426 биографических очерков, написанных Обри и известных как «Краткие биографии», словесный портрет Гоббса наименее краткий.

Состоятельный дядя Гоббса заплатил за его обучение в Оксфорде, начавшееся, когда Гоббсу было около 14 лет. К тому моменту благодаря школьному учителю он уже преуспел в латыни и греческом. В университете он интересовался картами, но «не проявлял рвения в логике»[145]145
  . Aubrey’s Brief Lives, “Thomas Hobbes,” ed. Andrew Clark, Clarendon Press, 1898, vol. 1, p. 329.


[Закрыть], поскольку считал, что так или иначе все равно преуспеет в этом предмете. Гоббс стал считать Аристотеля, чьи сочинения преобладали в программе занятий, «худшим из учителей»[146]146
  Ibid., p. 357.


[Закрыть]. Гоббс, несомненно, произвел впечатление на некоторых своих учителей, ведь после того, как он покинул Оксфорд в 1608 г., ему предложили должность, на которую его рекомендовал директор колледжа, где он учился. Гоббс стал наставником и компаньоном Уильяма Кавендиша, будущего второго графа Девоншира. Так началась его карьера помощника в знатных семьях, дававшая ему досуг и доступ в библиотеки, образованное общество и британскую политическую жизнь и позволявшая путешествовать в континентальную Европу.

Кроме того, в 1620-е гг. связи с Кавендишем привели Гоббса к участию в делах колониальных компаний, которые имели интересы в Вирджинии и на Бермудских островах, а также к некоторой секретарской и переводческой работе для Фрэнсиса Бэкона, разносторонне образованного лорда-канцлера и поборника научных исследований. Однако к моменту начала своих взаимоотношений с Бэконом Гоббс еще не проявил заметного интереса к научным проблемам и, похоже, не излагал свои философские идеи. В 1620-е гг. и ранее его больше занимали литература и история, чем политика.