Текст книги "Как натаскать вашу собаку по философии и разложить по полочкам основные идеи и понятия этой науки"

Прогулка третья
«Мужество пользоваться собственным умом»: Кант и утилитаристы

Во время этой прогулки мы с Монти завершаем беседу об этике. Бо́льшая часть раздела посвящена моральной философии Канта, пытавшегося обнаружить универсальные правила поведения, которые должен соблюдать каждый разумный человек. Затем мы обсуждаем утилитаристов, считавших счастье единственным истинным мерилом добра. В заключение мы посмотрим, может ли какая-нибудь из обсуждавшихся нами систем морали разрешить моральные дилеммы, с которыми мы все сталкиваемся.

На следующий день я почувствовал, что для завершения нашего разговора об этике нам необходимо отправиться куда-нибудь в новое место, но мне нравилась идея о том, чтобы продолжить связанную с кладбищем тему: напоминания о смерти всегда помогают сосредоточить мысли на том, какой образ жизни ты ведешь. Поэтому мы отправились вверх по холму к Хэмпстед-Виллидж и восхитительной церкви Святого Иоанна. Кладбище при церкви – это крошечный участок дикой природы в центре города, изысканно заросший и усеянный старинными могилами, плиты на которых слишком истерты, чтобы на них можно было что-нибудь прочитать. Здесь покоится художник Джон Констебл и часовщик Джон Гаррисон, знаменитый изобретатель морского хронометра для определения долготы. Или эта известность уже постепенно исчезла? Гаррисон разработал часы, достаточно точные, чтобы моряки могли установить долготу, и достаточно прочные, чтобы пережить тяготы длинного путешествия. Ему приписывают спасение жизней тысяч моряков. Стала ли поэтому жизнь Гаррисона добродетельной? Возможно, без его изобретения Британская империя, которая, будучи владычицей морей, зависела от этого устройства, не была бы настолько успешна так долго. Бросим ли мы двести лет колониального гнета к ногам часовщика? Как далеко распространяется наша персональная ответственность? Что имеет значение: мои намерения или последствия моих действий?

– Я не знаю, ты скажи.

– О, прости, я и не заметил, что мы начали. Я говорил вслух?

– Не беспокойся, здесь только ты и я.

В церковном дворе была одна особенная скамейка, на которой я всегда сидел: она была пружинистой и гибкой, а сглаженные временем ветви ясеня образовывали удобную спинку. Скамейка находилась на насыпном валу, и с нее открывался вид поверх кладбищенской стены на сады и крыши Хэмпстеда. Я посадил Монти рядом с собой, позволив ему приютиться под моим плащом. Плащ был куплен на распродаже излишков болгарского военного имущества, и в нем я был похож на одного из бродяг более интересного вида: может быть, на человека, пережившего забытую войну на Балканах, или на нищего бывшего бас-гитариста рок-группы.

– Готов?

– Говори, не тяни. Может, сначала немного повторим?

– Конечно. Как мы видели, за исключением Платона, большинство древних стремились обосновать мораль с помощью некой концепции «хорошей жизни», которая в целом означала способ жить счастливо или благополучно в этом мире. Киники предписывали нам жить просто, избавиться от пустой роскоши современной жизни; эпикурейцы побуждали к жизни, полной удовольствий, но советовали нам увеличивать удовольствие не за счет их избытка, а за счет умеренности, спокойствия, дружбы и размышлений. По мнению Аристотеля, благополучная жизнь – это такая, когда мы, если можем, посвящаем себя философским размышлениям, а в ином случае живем, руководствуясь рациональностью, воплощенной в поступках в соответствии с добродетелями. Платонова этика имела более объективную основу: быть хорошим – значит действовать в соответствии с идеей блага. Что это означало на практике, демонстрируется в «Государстве»: справедливость – это выполнение каждым человеком своей соответствующей роли в государстве, которым управляют философы и в котором личные права подчинены тому, что хорошо для государства в целом. Но здесь прослеживается также указание на то, что такая жизнь хороша в том же смысле, который вкладывали в это понятие другие философы: она предоставляет наибольшие шансы жить счастливо и благополучно.

Тем не менее, с точки зрения одного из великих философов – возможно, величайшего, – ни один из этих способов мышления об этике не был пригодным. Иммануил Кант (1724–1804) принадлежит к совершенно иному направлению философской этики, отличающемуся от сторонников теории eydaimonia. Для Канта действовать правильно с точки зрения морали, исходя из правильных причин, всегда означает действовать в соответствии с некоторым правилом. Этика, которая основывается на следовании правилам, обычно называется деонтологической. Слово происходит от греческого δέον – «долг, обязанность» и не связано напрямую с терминами «онтологический» или «онтология», которые означают философское исследование бытия или существования. На самом деле, нет необходимости запоминать слово «деонтологическая», если только вы просто не хотите показаться умным.

У Канта репутация философа, чьи сочинения отличаются сухим и сложным языком. И он это заслужил: его величайшие работы невероятно трудны, поскольку самые сложные идеи излагаются самым запутанным языком, полным терминов. Легко заметить, что и будни Канта были такими же неинтересными и если не сложными, то унылыми. Всю свою жизнь Кант прожил в городе Кёнигсберге, в Восточной Пруссии. Не совсем болото, каким иногда эту страну представляют, но и не центр интеллектуальной вселенной. Прусское общество было тщательно контролируемым и регламентируемым: фундаменталистская церковь и высоко милитаризованное государство посягали почти на все сферы жизни.

Со стороны кажется, что Кант хорошо подходил для такого государства. Он был крайне сдержан и корректен в своих поступках (по крайней мере, в зрелые годы; существуют рассказы об умеренно бурном веселье и одном-двух случаях легкого флирта в молодом возрасте). Он никогда не был женат, носил штатское, цвет которого за всю его длинную жизнь изменил лишь оттенок: светло-коричневый времен ветреной молодости в зрелые годы сменил темно-коричневый. Кант был знаменит постоянством своих привычек. Есть одна известная история о том, что философ совершал послеобеденную прогулку всегда в одно и то же время, настолько предсказуемое, что местные жители устанавливали по нему часы. Хотя этот факт заставлял меня всегда задаваться вопросом: откуда Кант знал, что его собственные часы показывают верное время? Я представлял себе, как Кант отправлял своего слугу в город, чтобы узнать время, – возможно, у тех же самых бюргеров, которые выставляли свои часы по времени появления Канта на прогулке…

– Не отвлекайся! Я все еще надеюсь выяснить, как нам спасти милосцев…

– Извини! И все же, несмотря на весь внешний конформизм, Кант был также революционным и вдохновенным мыслителем, гениальным радикалом во всех смыслах этого слова. На протяжении XVIII века писатели и философы эпохи, которая станет известна как эпоха Просвещения, начали бросать вызов сложившемуся порядку вещей в интеллектуальной, социальной и политической сфере. Трактовка понятия «эпоха Просвещения» во многих аспектах уклончива и непостоянна: к этому периоду относят и проторомантиков, таких как Руссо, и холодных рационалистов, таких как Ламетри, который считал человека машиной. Но везде эти мыслители бросали вызов существующему порядку, высмеивали его и вызывали раздражение. Их лозунгом был «écrasez l’infâme» – «раздавите гадину!», при этом «гадиной» считались разные субъекты: упрочившаяся религия, аристократия, монархи. Философия Канта представляет собой кульминацию философской мысли эпохи Просвещения о природе человека и мира. Кант считал, что люди должны сбросить все то, что ограничивает их свободу и разум: политические оковы репрессивного общества и интеллектуальные кандалы традиционного мышления, как религиозного, так и светского. Собственный девиз Канта (а он не относился к обворожительным людям) был «имей мужество пользоваться собственным умом!»[15]15
  Цит. по: Кант И. Ответ на вопрос: что такое Просвещение? / Пер. с нем. Ц. Г. Арзаканьяна // Сочинения: В 8 т. М.: Чоро, 1994. Т. 8. С. 29.


[Закрыть], то есть прими вызов – стой на собственных ногах и думай сам, пользуясь двумя отличительными особенностями человечества: свободой и разумностью.

Я заметил, что Монти смотрит на меня как-то странно. Он выглядел почти растерянным.

– Ммм… О да, я слишком увлекся Кантом. Немного незрело и глупо иметь любимчиков среди философов, но если бы такие у меня были, то им бы стал Кант. Потом мы еще поговорим о его революционном вкладе в эпистемологию и метафизику, но сегодня речь о его этике.

Однако система этики Канта – не единственная, которая основывается на представлении о следовании правилу. Так что я сначала сделаю пару общих замечаний об этой концепции. Одна из главных идей заключается в том, что вы следуете правилам не потому, что они вас устраивают, или потому, что таким образом вы чувствуете себя комфортно. Вы следуете правилам, потому что это правила. В действительности, чем меньше вы хотите следовать правилам и чем больше усилий приходится для этого прилагать, тем более нравственным становится следование правилам.

– А?

– Просто подумай: если бы ты хотел в любом случае это делать, тебе бы не были нужны правила. А если бы ты следовал правилу потому, что тебе нравятся последствия, тогда бы ты поступал так не ради правил, а ради последствий.

Монти посмотрел на меня слегка озадаченно:

– Может, несколько примеров помогут. О какого рода правилах мы говорим? И откуда они берутся?

– Это два хороших вопроса. Первый ответ (на первый вопрос): эти правила исходят от Бога. Они есть почти в каждой религии. На самом деле, можно сказать, что в каком-то смысле религия и есть ряд правил, которым вы следуете.

– Ты говоришь об этих десяти штуковинах, да?

– Неплохой выбор для начала. Возьмем, наверное, самую известную…

– Не желай осла ближнего твоего?[16]16
  Исх. 20: 17: «Не желай до́ма ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, [ни поля его, ] ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, [ни всякого скота его, ] ничего, что у ближнего твоего».


[Закрыть]

– Смешно. Нет. Не убивай[17]17
  Исх. 20: 13.


[Закрыть]. Вот оно, правило, во всем его величии и простоте. Здесь не говорится «не убивай, если только это не принесет тебе какой-то выгоды». Или «не убивай, если только ты не можешь с помощью убийства предотвратить какой-то еще больший вред». Убийство – это неправильно. Конец истории. Почему неправильно? Потому что так говорит правило.

– Отлично. Я никого не убил. Значит, я – хорошая собака.

– Ты забываешь еще о девяти. Могу я просто упомянуть «не кради»?

В этот момент Монти выглядел довольно смущенным.

– Ей не следовало оставлять этот чизкейк на кофейном столике, когда она вышла из комнаты.

– Помнишь, как работают правила? Нехорошо красть просто потому, что кто-то оставил чизкейк без присмотра.

– Хмм… Ладно, насчет этих правил… предполагается, что ты должен им следовать, а почему?

– Можно попытаться аргументировать тем, что следование этим правилам – десяти заповедям, например, – ведет к лучшему обществу для всех. Общество, в котором люди (или собаки) разгуливают, убивая друг друга, не будет счастливым, ведь верно? Но, как я уже говорил, это аргумент другого рода в пользу следования правилам. К таким аргументам, основанным на последствиях, мы вернемся позже (это вариант того, что называют утилитаризмом правила). В споре о следовании правилам такой вид защиты не нужен. Речь идет не о последствиях – речь о правиле.

Еще одно правило: «не солги». Ты, возможно, вспомнишь о всяких ситуациях, когда кажется, что солгать правильно: например когда маленькая ложь предотвращает больший вред. Но правило гласит: «не солги», поэтому ложь всегда неприемлема с точки зрения морали.

В пользу деонтологической этики говорит множество ее полезных качеств. На самом деле, одно основное. Простота. Имея правило, ты знаешь, как поступать. Во всех остальных системах этики, которые мы рассмотрели, субъект должен выполнять настоящую работу. На протяжении всей жизни. Для того чтобы начать понимать идеи-формы Платона, требуются годы обучения и исследований. Для того чтобы Аристотелевы добродетели превратились в хорошие привычки, тоже нужны годы. Полное понимание природы, к которому стремились мудрецы-стоики, почти невозможно. Даже жизнь, полная удовольствий, которую представляли эпикурейцы, требует тщательного рассмотрения вопроса о том, какие действия приведут к состоянию наибольшего покоя и наименьшему замешательству. Но следование правилу? Это может делать каждый. И миллиарды людей так и поступают – если допустить, что бо́льшая часть населения мира заимствует свои этические установки из религии.

– Хорошо, это точно и просто. Я понял. Мы закончили?

– Ты отлично знаешь, что есть «но».

– Конечно, знаю.

– Возникает вполне очевидный вопрос о происхождении этих правил. Откуда они берутся?

– От Бога, ты сказал…

– И что может быть с этим не так?

Монти фыркнул:

– Вообще-то в том, что касается Бога, я не силен.

– Хорошо. Во-первых, некоторые люди верят в Бога, а некоторые – нет, и если ваша мораль зависит от того, к какой категории вы относитесь, тогда огромное количество людей освобождаются от необходимости быть хорошими.

– Я понял. Если ты говоришь «не кради чизкейк» и я спрашиваю «почему?», а ты отвечаешь «потому что так говорит Бог», а я не верю в Бога, тогда я могу стащить чизкейк.

– В самую точку. И есть еще другого рода проблема: та, которую обозначил наш знакомый – Платон. Возьмем правило «не убивай». Убивать плохо, потому что Бог дал нам такую заповедь, или Бог дал нам эту заповедь, потому что плохо убивать?

– Чего?

– Не уверен, что могу выразить это проще. Поэтому просто повторю. Правило, запрещающее убийство, является правилом просто потому, что Бог сказал, что таково правило? Все ли, что повелевает делать Бог, будет правильным, что бы это ни было? Если бы заповедь была «убивай», было бы это тогда правильным?

– Что за чушь! Зачем Богу так говорить?

– Бог может сказать все что угодно.

– Ну, мне это не нравится. Бог – если он есть – не говорил бы нам делать плохие вещи… правда?

– Некоторые боги могли. Многим богам, по-видимому, нравились странные человеческие жертвоприношения… Бог Ветхого Завета и сам был не намного выше этого. Однако ты неожиданно определил суть вопроса. Мы испытываем ужас при мысли о том, что эти правила произвольны: что они просто отражают прихоти Бога. Нам хочется верить, что они каким-то образом олицетворяют более великий принцип…

– Ты имеешь в виду, что Бог выбрал их, поскольку они правильные, а не что они правильные, потому что Он их выбрал?

– Именно. А ты видишь, каким будет следующий аргумент?

– О, если Бог выбрал правила, потому что они правильные, это означает, что правильность – правила, – должно быть, существуют отдельно от Бога. Он просто облек в слова нечто уже существовавшее. Нечто более великое, чем Он?

– Не уверен, что можно говорить о более великом, но, определенно, о чем-то независимом. Итак, как видишь, нам удалось исключить Бога из уравнения. Пока. Этот аргумент можно рассмотреть с еще одной стороны: исходя из того, как по-разному, например, христианство использовалось и интерпретировалось на протяжении многих лет. В Ветхом и Новом Завете достаточно материала, чтобы обосновать любое количество моральных установок. Если кто-то тебя обижает, ты вырвешь им глаза или подставишь другую щеку?

Такой диапазон интерпретаций характерен не только для прошлого, но и для современности. И американские евангелисты, которые желают отправить в ад гомосексуалистов, чтобы те испытывали адские муки, и милые либеральные представители англиканской церкви проводят воскресные утренние службы. И те и другие скажут, что они следуют слову Божьему, но каждая сторона выбирает из Библии то, что хочет. Я сам это сделал. Меня всегда увлекала история о женщине, «взятой в прелюбодеянии»[18]18
  Ин. 8: 3.


[Закрыть]. Книжники и фарисеи пришли к Иисусу. Они захватили женщину, совершившую прелюбодеяние. В соответствии с законом приговор был очевиден: ее должны были побить камнями. Иисус известен своим почитанием закона, но также и своим милосердием. Это была ловушка: либо он отстаивает закон, доказывая, что он добродетельный иудей, и отказывается от своих принципов, либо придерживается своих принципов и демонстрирует, что он плохой иудей. Решение, которое Иисус принял перед собравшейся толпой, великолепно. Сначала он что-то пишет на земле. Нам не говорят, что именно. Полагаю, он размышляет, стараясь прийти к верному ответу. Наконец он его нашел: «кто из вас без греха, первый брось на нее камень». Толпа, повергнутая в молчание, разошлась. А Иисус сказал женщине: «Иди и впредь не греши»[19]19
  Ин. 8: 8 – Ин. 11.


[Закрыть].

– Хорошая история. И к чему ты клонишь?

– О, да, извини. Я имел в виду, что выбрал эту историю из множества всевозможных рассказов Библии, потому что она апеллирует к моей уже существующей системе взглядов на мораль. Но, по существу, я просто поддерживаю Платона, который критиковал точку зрения, будто нечто является правильным, потому что так говорит Бог или Библия.

– Уфф. Так это конец представлению о том, что мораль сводится к следованию правилам?

– Нет. Как я уже говорил, философия – это очень длинная беседа… Теперь возникает вопрос: можно ли сохранить подход к этике, основанный на правилах, без привлечения представлений о Боге в качестве поддержки? И этот вопрос аккуратно возвращает нас к Канту.

– Та-да!

– Кант пытался найти некие правила, которые будут применимы к любому человеку, в любое время, в любом месте и которые не требуют присутствия Бога. Не потому, что Кант не был религиозен или выступал против Бога. Его воспитывали как истинного лютеранина, и, хотя ведутся большие споры о том, какую роль играет Бог в философии Канта, нельзя сказать, что написанное им несовместимо с религиозными взглядами на мир. Но главенствующим принципом Канта был разум. По мнению Канта, моральность обречена, если ее основой не является универсальная причина – рациональные принципы, которые можно постичь разумом.

Кант начинает реализацию своего великого замысла с обобщения и опровержения всех прежних систем этики, будь то основанные на следовании некоему внутреннему чувству, или просто привычке, или на предполагаемых практических выгодах от правильного поведения. Во всех этих случаях моральное поведение зависит от условий: это способ добиться чего-то еще или почти случайный побочный результат какого-то другого процесса. Но для Канта этого недостаточно. Он хотел найти способ установить, что, например, лгать – всегда плохо, независимо от обстоятельств.

Кант утверждает, что разум требует, чтобы закон, помимо универсальности, был прост. Реальная жизнь сложна, а бесконечные желания и потребности людей могут стать помехой и усложняют наше понимание того, как правильно себя вести. Но если моральность действительно может опираться на разум так же, как математика, тогда мы можем не обращать внимания на эти сложности или отбросить их и увидеть истину такой, какая она есть. (Здесь интересный контраст с Аристотелем, который, как я говорил, считал этику и политику несовершенными науками, в отличие от метафизики и математики. Он полагал, что лучшее, что мы можем сделать с этическими принципами, – это понять их почти правильно, прокладывая дорогу к истине в вечерней темноте, а не увидев ее кристально ясно при свете дня.) Именно это мы ищем: единственный универсальный принцип, который говорит нам, что делать. Или чего не делать.

– Трудная задача.

– Он начал, как я уже говорил, с того, что предположил: люди – на самом деле существа разумные и способны путем ясных размышлений и тщательного обдумывания выработать всеобщие законы морали. Он думал, что мы действительно можем найти категорический императив…

– А это еще что?

– Не паникуй! Категорический императив всего лишь означает правило, которому ты должен следовать не в какой-то конкретной ситуации, а в любом случае. Оно отличается от гипотетического императива (таких императивов не сосчитать), который представляет собой правило, которому ты следуешь, чтобы достичь чего-то еще.

– О, немного похоже на меньшие блага, о которых говорил Аристотель? Те, которые помогают тебе достичь высшего блага.

– Отлично, да! Если мы ставим перед собой цель (конечную) – скажем, достать коробку с угощениями из шкафа, – это принуждает нас на практике выполнить определенные действия или воспользоваться такими средствами, которые помогут достичь нам этой конечной цели. Эти поступки представляют собой гипотетические императивы – императивы потому, что если мы хотим достичь цели, то должны их совершить; гипотетические потому, что эти средства относятся только к достижению этой конкретной цели. Иногда совершение таких поступков будет правильным, а иногда – нет. Но Кант хочет найти императив, который не будет средством для достижения конкретной конечной цели, а правилен всегда. Категорический императив выполняется как обязанность, а не просто для достижения какого-то преимущества или другой цели.

– Я все еще не совсем понимаю.

– Какого рода правилу нужно следовать в любой нравственной ситуации? Выражение «поступай правильно» просто напрашивается на вопросы. «Делай то, что говорит Бог», как уже было продемонстрировано, не выходит за пределы логического круга или бессмысленно. «Поступай в соответствии с добродетелями» просто соответствует существующим нормам общества. «Стремись к eydaimonia» больше касается личного счастья и удовлетворения, чем помогает тебе принимать сложные моральные решения.

И вот – барабанная дробь – категорический императив гласит: «Поступай всегда таким образом, чтобы твой поступок мог стать всеобщим правилом»[20]20
  Формула 1 категорического императива Канта: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом»; формула 1а категорического императива: «Поступай так, как если бы максима твоего поступка посредством твоей воли должна была стать всеобщим законом природы» // Кант И. Основание метафизики нравственности // Собр. соч.: В 6 т. М.: Мысль, 1965. Т. 4. Ч. 1. С. 260, 261.


[Закрыть].

– Хорошо… и это значит…

– Так, например, ты думаешь: «Должно быть, приемлемо стащить чизкейк, потому что, откровенно говоря, это уже ее третий кусок, и никому больше чизкейк не нужен, и, возможно, она не так уж и хочет съесть его, а они сегодня забыли меня покормить, поэтому я просто мог бы умереть от голода».

– Да-а?

– Тогда Кант сказал бы: «Прежде чем стащить чизкейк, задай вопрос: было бы правильно, если бы это действие стало всеобщим?» То есть, по сути, что красть чизкейк всегда хорошо? Если нет, тогда не делай этого.

– На самом деле, звучит вполне разумно. Но кое-что не совсем… Не знаю, я всего лишь собака, но разве не требуется что-то большее? Например, задать вопрос «почему»?

– Хорошее замечание. Почему мы должны создать этот единственный моральный принцип? Почему это лучше, чем любой другой способ мышления о моральности? Давай вернемся к вере Канта в разум. Если мы допускаем, что люди стремятся действовать разумно, тогда ты можешь исправить чье-то поведение, указав, что они ведут себя неразумно. Один из способов убедить человека, что он ведет себя неразумно, – продемонстрировать, что его действия или высказывания противоречат сами себе, иными словами, что совершение какого-то действия противоречит самим основаниям для такого поступка. Если кто-то говорит, что хочет сбросить вес, и при этом каждый вечер ест чизкейк, сидя перед телевизором, ты, вероятно, мог бы попытаться убедить его, что его действия противоречат сами себе.

– Ну, удачи!

– Кант утверждает, что нравственная максима (это просто его название правила морали; то, что ты делаешь, потому что считаешь это правильным) не должна вызывать противоречий. Если противоречие возникает, то она, очевидно, не убедит разумного субъекта. Мы видим, как это применимо к чизкейку, но как это применить к этике?

Кант приводит пример с нарушением договора. Если вы согласились с договором и потом нарушили его, категорический императив требует от вас представить мир, в котором согласно закону природы нарушаются все договоры. В таком мире никто никогда не будет заключать договоры, и весь институт договоров будет разрушен. Поэтому ваша цель – получить выгоду, нарушив договор, – приведет к неудаче. Или, например, ложь. Ложь – единственная полезная стратегия в мире, где большинство людей говорит правду. Если бы все всегда лгали, то вам не имело бы смысла лгать, потому что вам бы не поверили.

Итак, категорический императив гласит, что, когда ты действуешь в нарушение этого принципа, необходимо проверять, что случилось бы, если бы все так поступали.

Мы интуитивно чувствуем, что такой принцип возможности обобщения правилен. Все мы слышали восклицание (возможно, будучи детьми): «Что было бы, если бы мы все так поступали?» И вероятно, мы чувствуем его значимость.

– Что ж, я впечатлен. Но ты, наверное, собираешься выискивать недостатки?

– Начнем с того, что, должен сказать, этическая система Канта по-прежнему имеет много сторонников. Но его точка зрения определенно не является неуязвимой к критике. Критики говорят, что кантианская формула пуста – по той причине, что в ней нет никакого этического содержимого. Все, что у нас имеется, – правило, которое говорит, что бы произошло, если бы я сделал универсальным это (чем бы это ни было). Почему я не могу иметь в качестве максимы «всегда говори правду, если только ты не Энтони Макгоуэн»? Я был бы счастлив, если бы такой закон стал всеобщим.

– А Кант сказал бы?..

– Один ответ связан с определением максимы. Кант говорит, что максима должна быть общим правилом, широко применимым, а выражение «поступай так-то, за исключением Энтони Макгоуэна» этому не соответствует. Кант также ответил бы, что, по его предположению, мы говорим о сообществе людей, обладающих тем, что он называет доброй волей, желанием совершать правильные поступки. В действительности, Кант предполагал: наша разумность означает, что мы должны хотеть найти лучшие максимы, в соответствии с которыми мы будем жить. Ни одного человека, желающего поступать правильно, нельзя «встроить» в такого рода исключение. Если ты на самом деле психопат, получающий удовольствие от пыток и убийства щенков, трудно найти какой-то набор нравственных правил, в отличие от туго затянутой смирительной рубашки, который мог бы удержать тебя под контролем. Тем не менее множество философов наслаждались, выискивая примеры, которые бы подрывали систему Канта.

Я всегда подозревал, что есть и другое направление критики – так называемая йоссарианская защита, из романа «Уловка-22» Джозефа Хеллера. Герой романа, летчик американской бомбардировочной авиации, во время Второй мировой войны вполне понятно боится смерти. Он придумывает фальшивое психическое заболевание, чтобы избежать вылета на опасное задание. «Но что было бы, если бы так поступали все?» – спрашивает старший по званию. «Ну, если бы так поступали все, то я был бы безумцем, если бы не делал этого», – отвечает Йоссариан, или что-то в этом духе.

– Ха!

– Тем не менее идея о том, что мы – сообщество людей с доброй волей, может исключить такую возможность. Более важно, что у Канта есть другая формулировка категорического императива, которая работает наряду с первой.

– Подожди-ка, есть два категорических императива? Я думал, что должен быть только один.

– Кант говорит, что это два аспекта одного и того же. Вторая формула довольно красива. Всегда относись к другим людям не как к средству для достижения цели, а как к цели самой по себе[21]21
  Формула 2 категорического императива Канта: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого также как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству» // Кант И. Основание метафизики нравственности // Собр. соч.: В 6 т. М.: Мысль, 1965. Т. 4. Ч. 1. С. 270.


[Закрыть]. Нормально относиться к топору как к средству достижения цели. Или к лошади. Или к чизкейку. Но люди уникальны, они другие. Наше обладание рассудком означает, что к нам никогда не должны относиться как к инструменту, средству для чего-то еще. Даже без остальных постулатов кантианской структуры морали это, черт возьми, прекрасный принцип, чтобы постараться жить в соответствии с ним. Не используй других людей как способ для достижения собственного удовольствия или выгоды; не рассматривай других как ступеньки лестницы, по которой ты карабкаешься. Если мы пользуемся этим правилом вместе с первым вариантом категорического императива и предполагаем, что находимся в сообществе людей, которые по-настоящему хотят жить в соответствии с этикой, то получаем очень могущественную систему.

– Итак, у нас есть победитель?

– У нас есть претендент… Но давай сначала сделаем небольшой акцент на том, как эта система становится прочной. Помнишь, согласно Канту, его система становится этической за счет того, что, когда мы находим максиму, которая может стать всеобщей, мы следуем ей, независимо от наших склонностей или возможных последствий. Поэтому, допустим, мы решили, что наша максима – «помогать старушкам переходить через дорогу». Я провожу проверку на соответствие категорическому императиву, и да, я рад утверждать, что мы все должны всегда помогать старушкам переходить через дорогу. А теперь представим двух людей. Один, назовем его Тони, любит помогать старушкам. Он получает удовольствие, сопровождая Дорис, которой девяносто два (и она иногда путает, где находится, но по-прежнему может разгадывать судоку в газете), через дорогу.

А теперь представим его заклятого врага, Тоби. Тоби терпеть не может старушек. Он считает, что они странно пахнут. Возможно, одна из них плохо к нему относилась, когда он был ребенком: давала ему леденец, а потом рассказывала, что она уже пять минут его облизывала, и таким образом навсегда разрушила радость от леденцов…

– Подожди, это был ты?..

– Дело не в этом… Но даже несмотря на то что Тоби ненавидит старушек, он решил, что «помогай старушкам переходить через дорогу» – это правило, которое полностью соответствует категорическому императиву, и поэтому нехотя, когда его душа кричит от боли и мучений, помогает Мэвис (ей восемьдесят семь, но она по-прежнему в полном рассудке) перейти дорогу к аптеке, чтобы забрать ее лекарство от ангины. Итак, у нас есть два человека: Добрый Тони и Противный Тоби. Теперь, согласно этике Канта, только один из двоих совершает нравственный поступок: Тоби.

– Да?

– Ты можешь в этом разобраться. По мнению Канта, быть хорошим означает следовать правилу по обязанности. То, что тебе нравится делать, не может быть нравственным, – точнее говоря, оно не может служить в качестве проверки того, что́ является нравственным. Что, если тебе нравится делать что-то плохое? Тоби лучше бы бросал камни в уток, чем помогал старушкам. Кант не начисляет вам очков за удовольствие быть хорошим.

Для некоторых этого достаточно, чтобы дискредитировать систему Канта. Кажется, что она выступает против наших основополагающих представлений о том, что значит быть хорошим или плохим человеком. Если ты не можешь провести различие между Добрым Тони и Противным Тоби, то в чем смысл? И есть еще даже более неловкий момент. Помня о второй формулировке, можем ли мы рассматривать тот факт, что Тони упорно переводит старушек через дорогу, как вступающий в противоречие с предписанием не использовать других людей в качестве средства для достижения цели? Разве он не пользуется ими для собственного удовольствия, подобно тому, как садист отрывает мухам крылья ради своего развлечения?

О первом пункте я думаю, что на самом деле это одна из сильных сторон категорического императива. Это добродетель особого рода: ради идеала, под которым ты подписался, ты сопротивляешься своим порывам поступить плохо. А кому больше всего требуется нравственное руководство? Именно тем, кто находит зло весьма привлекательным.