Текст книги "Энеида. Эпическая поэма Вергилия в пересказе Вадима Левенталя"

Но возможно ли обмануть любящее сердце? Полна предчувствий, царица раскрыла хитрость Энея, угадав, что он хочет покинуть её. Нечестивая Молва донесла до неё, что троянцы собирают корабли к отплытию. Обезумев, она не находила себе места и металась, будто вакханка, что не помнит себя в буйстве ночного праздника, когда из храма выносят святыни и вкруг Киферонской горы раздаётся призыв лесного бога. Она стала упрекать Энея:

– И ты, нечестивец, надеялся утаить своё вероломство, скрыться незамеченным? Не удержат тебя здесь ни любовь, ни наш союз, ни жестокая смерть, что ждёт Дидону? Не страшась ни бурь, ни холодных ветров, ты наспех снаряжаешь флот, чтобы отплыть под зимней звездой. Неведомые края и новые земли ждут тебя, но если бы и поныне стоял древний Пергам, то, верно, ты стремился бы в Трою? Не всё ли равно куда бежать, лишь бы от меня! Ничего не осталось у меня, кроме моих слёз, ими заклинаю тебя, ими и ложем нашей любви, нашей недопетой брачной песней заклинаю: если хоть чем-то заслужила я твою благодарность и если я была тебе хоть немного мила, не покидай меня! Сжалься, умоляю, надо мной и над моим гибнущим домом. Ты виною тому, что я стала ненавистна царям номадов и народам Ливии, и даже собственным моим тирийцам. Ты сгубил мою добрую славу, что возносилась до небес! На кого меня, обречённую на гибель, ты оставишь, залётный гость? Ведь так теперь называть мне нужно того, кого я звала супругом? Что остаётся мне? Ждать, когда эти стены сокрушит мой брат Пигмалион или когда сама я стану пленницей Ярбы? О если я хотя бы успела зачать от тебя ребёнка, прежде чем ты скроешься! Если бы рядом со мною в высоких чертогах бегал малютка Эней, напоминая мне о тебе, – не было бы мне так горько чувствовать себя соблазнённой и покинутой!

Но, покорный воле Юпитера, опустив взор, тая лежащую на душе тяжкую заботу, так отвечал ей Эней:

– Не стану я отрицать твоих заслуг и перечить всему тому, что сказала ты, Элисса. Покуда душа моя не покинула тела и рассудок не покинул меня, я буду помнить тебя и твою доброту. Что касается дела, скажу тебе кратко. Не думай, будто тайно хотел я бежать от тебя. Никогда не притязал я на священный брачный факел и не вступал в союз с тобой. Если бы сам я был повелителем своей судьбы, если бы мог я по собственной воле избирать себе труды и заботы – никогда не покидал бы я родной Трои, её пенатов и дорогих сердцу могил. Там я снова поднял бы дворец Приама и отстроил бы для своего народа высокий Пергам. Но Гринийский Аполлон и Ликийский оракул не дали мне другого пути, кроме пути в Италию. Там ждёт меня любезное отечество. Тебе мил твой Карфаген, и край Ливийский радует твой взор – разве можешь ты осудить нас, жаждущих поселиться в Авзонийской земле? Финикиянка, ты нашла своё царство за морем, есть такое же право и у тевкров. Каждую ночь, лишь влажный сумрак окутает землю и засверкают на небе звёзды, является мне тень Анхиза, отца, и в тревоге укоряет меня. Мысль о сыновьях гнетёт меня – промедлением я лишаю их надежд на Гесперийское царство и судьбой обещанные им пашни Тибра. Сегодня же, клянусь в том нашей любовью, сам вестник богов, посланец Юпитера, слетел ко мне на лёгких крыльях ветра и принёс мне повеление Громовержца. Не во сне, а среди бела дня узрел я бога и сам слышал его слова. Не мучь же себя и меня причитаниями, знай, что не по своей воле плыву я в Италию.

Так говорил Эней, и Дидона молча смотрела на него пылающим взором. Не сдержав гнева, царица вскричала:

– Неправда, что ты сын богини! И род твой не от благородного Дардана! Тебя, вероломного, породили кручи Кавказа, в Гирканских чащах ты был вскормлен свирепой тигрицей! Теперь я должна смолчать, ожидая другой, ещё большей обиды! Разве мои слёзы вырвали из него стон жалости? Разве, тронутый моей любовью, он дал волю слезам? Или хотя бы потупил взор? Есть ли на свете жестокость страшнее? Ужели царица Юнона и сын Сатурна станут с небес равнодушно взирать на такое коварство? Нет веры никому в целом свете! И я, безумная, сама подобрала его, занесённого бурей к моим берегам, вернула ему флот, спасла друзей его от неминуемой смерти, да к тому же разделила с ним моё царство! Разве могу я совладать с гневом? Так, значит, не сам ты бежишь, а Ликийский оракул гонит тебя, а ещё сам Феб и к тому же посланный самим Юпитером вестник богов! Видно, в заботах о нас не ведают покоя всевышние!

Что ж, – продолжала царица, – я не держу тебя и согласна со всем, что ты сказал! Беги, поскорее уплывай, ищи своё царство в Италии. Пусть средь диких скал, повторяя имя Дидоны, ты найдёшь свой конец, если только живы ещё в небесах благочестивые боги! Месть моя будет преследовать тебя повсюду, а если душа моя расстанется с телом, пусть моя тень будет молить манов загробного царства покарать вероломство Энея!

И, обессилев, царица бросилась прочь от Энея, хотя он хотел ещё о многом сказать ей. Поникшее тело её подхватили служанки и уложили на мягкое ложе.

Эней хотел идти за ней, чтобы успокоить её боль и утешить тревогу, он сам стонал от любви, и душа его колебалась, но, благочестивый и покорный воле богов, царь остался, чтобы готовить отплытие. Тевкры уже сдвинули в воду высокие корабли, и просмолённые кили закачались на волнах. Другие несли из леса дубовые брёвна, не успев очистить их от коры, и свежие вёсла с неоструганными ветвями. Всем не терпелось поскорее отплыть. Со всех сторон, со всех улиц стекались к морю тевкры. Они были подобны муравьям, когда те, готовясь к суровой зиме, усердно собирают в свои жилища припасы. По узкой тропинке среди высоких трав несут они свою добычу. Одни катят крупные зёрна, другие подгоняют отстающих, третьи собирают отряды, и кипит вокруг муравейника работа.

Дидона смотрела на тевкров с высоты своей твердыни и слышала, как гудит на берегу их весёлый гомон. Что пришлось ей вынести, как она стонала! И к чему только не принуждает людей жестокая любовь! Смирив в душе гордость, она вновь решилась в слезах подступиться к Энею с мольбами – в предчувствии гибели она была готова пойти на всё, лишь бы упросить его остаться.

– Анна, – сказала она сестре, – видишь, отовсюду стекаются на берег тевкры, призывают себе в паруса лёгкие ветры и каждую корму украшают венками. О, если б заранее я знала о таком горе, я бы легче снесла его! Одна у несчастной к тебе просьба, Анна. Вероломный гость всегда почитал тебя и тебе поверял свои тайные мысли, ты знаешь, как подступиться к нему и как лучше заговорить с ним. Иди же и проси надменного врага склонить слух к моим мольбам. Ведь я не давала вместе с данайцами в Авлиде клятвы истребить весь троянский народ, я не слала к Пергаму корабли и не тревожила прах его отца Анхиза – отчего же он так жесток ко мне? Зачем так спешит он? Пусть даст своей возлюбленной последний подарок, пусть повременит, дождётся попутных ветров. Я не прошу, чтобы он остался верен нашему союзу, чтобы навсегда остался в Ливийском царстве, я прошу только жалкой отсрочки. Малый срок, за который утихнет безумие страсти, и я притерплюсь к страданию, которое уготовила судьба мне, побеждённой. Сжалься, сестра, окажи мне последнюю милость, и до смертного часа я буду благодарна тебе.

Так она молила Анну, и та вновь и вновь несла к Энею её слёзные моления, но просьбы не поколебали скорбящего сердца, ибо боги и судьба велели ему быть твёрдым. Так на столетний узловатый дуб порой налетают альпийские ветры, мча с разных сторон. Они хотят повалить его, и скрипит его ствол, и, хотя нет-нет да сорвётся с колеблемых ветвей случайный лист, дуб стоит нерушимо: корни его уходят глубоко в недра горы, настолько же, насколько высоко к небесам возносится его крона. Так и к Энею со всех сторон подступали с речами то одни, то другие, и слёзы катились по его щекам, но дух его оставался непреклонен.

Тогда в неизбывном горе и в страхе перед неминуемым роком царица стала призывать смерть. Все знамения звали её исполнить страшный замысел и скорее покинуть белый свет. Возлагая в храме дары на алтарь богов, увидела она, как священная влага потемнела и вино обратилось в кровь. Даже сестре не рассказала Дидона об этом зловещем видении. В её дворце был храм из мрамора, посвящённый покойному супругу Сихею, она всегда чтила его с особенным усердием, украшала его праздничной зелёной листвой и белоснежными шерстяными тканями. Один раз ночью, когда вся земля была окутана тьмой, из этого храма услышала она голос мужа, зовущий её к себе. Часто по ночам на крышу дворца садился филин и оттуда заводил похоронную песню, протяжно плача во мраке. Дидона вспомнила и о пророчествах, суливших ей беду, а в сновидениях ей часто являлся Эней – свирепый тевкр гнался за обезумевшей тирской царицей, а она, брошенная всеми, в отчаянии брела по дороге среди бескрайнего пустынного поля. Так у Еврипида Пенфей видит ряды исступлённых эвменид, видит в небесах два солнца и два семивратных города. Так в театре бежит по сцене обречённый Орест, когда за ним гонится дух матери с клубком змей в руке – он мчит со всех ног, но на пороге дома его уже ждут готовые мстить эринии.

Душа, сломленная болью, не в силах бороться с подступающим безумием. Царица твёрдо решилась расстаться с жизнью, выбрала способ и назначила час своей смерти, но прятала свой замысел от сестры за мнимым спокойствием. С притворной надеждой она сказала ей:

– Анна, порадуйся же вместе со мной, ибо я нашла средство либо вернуть Энея, либо избавиться от пагубной страсти. Там, где солнце погружается в Океан, на краю Эфиопской земли есть место, где на своих могучих плечах держит многозвёздный небосвод неутомимый Атлант. Сказали мне, что там живёт жрица из племени массилийцев. Она охраняла храм Гесперид, она со своих рук кормила дракона, она стережёт плоды на ветвях священных деревьев, текучий мёд она мешает с соком снотворного мака. Своим колдовством она умеет вселять в сердца тяжкие заботы и избавлять от них души. Могущество её таково, что она останавливает течение рек, поворачивает вспять обращение звёзд и по ночам вызывает тени из мрачного Орка. Она заставляет содрогаться землю, и, покорные её воле, сами собой сходят со склонов гор древние ясени.

О сестра, – продолжала царица, – боги свидетели мне, твоей головою клянусь, что не по своей воле прибегаю к чарам и колдовству! Вот о чём я прошу тебя: собери по чертогам дворца оружие Энея, его одежды, его погубившее меня ложе, всё, что он оставил под нашей крышей, и сложи в костёр под открытым небом – так велела сделать массилиянка-жрица, да и мне отрадно будет уничтожить всё, что напоминает о нём.

Анна не могла знать, что странный этот обряд задуман, чтобы скрыть приготовления царицы к своему погребению, не ждала она, что муки её обезумевшей сестры будут сильнее, чем после смерти Сихея. И она исполнила все приказания Дидоны.

Скоро посреди дворца, во дворе, был сложен высокий костёр из дубовых поленьев и смолистой сосны. Погребальная листва и траурные венки украшали его. Сверху на него царица сложила одежду Энея, его меч и его отлитый из воска образ. Вкруг костра стояли алтари, и жрица, распустив волосы, призывала богов. Трижды по сто раз она звала Эреба, Хаос и трехликую Гекату. Она окропила чертоги посвящённой подземным богам водой и воскурила ядовитые травы, что были срезаны медным серпом при полной луне. Она бросила в огонь нарост, прежде матери взятый со лба новорождённого жеребёнка.

Царица стояла рядом, держа в ладонях горстку священной муки. Одна нога её была разута, и завязки на платье распущены. Готовясь к смерти, она призывала в свидетели всевидящие звёзды и молилась справедливым богам – богам, что мстят неверным любовникам и утешают обманутых.

Ночь опустилась на землю, даруя смертным отдых от дневных трудов. Уснули рощи и моря, поля, стада и птицы, прячущиеся в кустах по берегам озёр. Всех погрузила в сон молчаливая Ночь, но Дидона не спала. Не было покоя ни глазам её, ни сердцу, беспощадная любовь сжигала её изнутри, наступая волнами гнева и наполняя душу страстями. В одиночестве царица говорила сама себе:

– Что же мне делать? Снова искать себе мужа, стать посмешищем для женихов? С мольбой идти к номадам Ливии и просить того, что я сама с презрением отвергала? Или бежать к нему на корабль и самой стать рабой тевкров? Они рады были моей помощи, но разве сердца их хранят благодарность? Даже если я и приду к их кораблям, они надменно прогонят меня, ведь они меня ненавидят. О, будто я не знаю вероломного нрава потомков Лаомедонта! Что делать мне? Одной бежать за троянцами? Или собирать отряды верных тирийцев, с таким трудом спасённых из Сидона, и снова вверить их судьбу ветрам? Нет, нечего больше ждать! Я заслужила смерть, так пусть же этот меч оборвёт мои страдания. О сестра моя, ты обрекла меня бедам, ты, когда я рыдала у тебя на груди, ободрила меня и предала врагу. Если бы я не уступила тебе, я жила бы, не ведая брачного ложа, не зная ни вины, ни заботы, как живут дикие звери! Я бы хранила верность праху Сихея, в которой клялась когда-то, и не знала бы всесожигающего пламени страсти!

Так, надрывая сердце слезами, причитала царица.

Эней, всё подготовив к отплытию, мирно спал на корме корабля, когда во сне ему вновь явился Меркурий. Эней сразу узнал его божественный образ, его румяное лицо, пшеничный цвет кудрей и цветущую юность тела. Знакомым голосом бог сказал ему:

– Как можешь ты спать, сын Венеры? Разве не видишь ты, что уже подступает беда, не знаешь, о безумный, что попутный Зефир уже готов наполнить паруса? Царица, решившись предать себя смерти, в нечестивом безумии готовит тебе новые беды. Гнев её бушует, накатывает волнами и скоро захлестнёт тебя. Что же ты не спешишь покинуть берег, пока ещё можно? Скоро берег озарится пламенем, грозно заблестят факелы, и от тирийских вёсел вспенится море, если только лучи Авроры застанут тебя на Ливийской земле. Не медли, спеши командовать отплытие, ибо переменчива и ненадёжна женщина!

Сказав так, Меркурий растворился в предрассветном воздухе, и Эней, устрашённый видением, отряхнул сон и стал торопить спутников, так говоря им:

– Проснитесь, друзья, поднимайтесь и спешите занять места на скамьях! Скорее поднимайте паруса! Посланец богов, вторично спустившись с небес, велит рубить канаты и без промедления отправляться, так повинуемся же велению бога! Будьте благосклонны к нам, боги! Мы последуем вашей воле, лишь даруйте нам чистое звёздное небо!

Промолвив это, Эней взял меч и обрубил причальный канат. Тут же все как один тевкры взялись за дело и налегли на вёсла. Берег вмиг опустел, и корабли заполонили море, торопливо взрезая тёмные волны.

Когда восстала с шафранного ложа Аврора, с первыми лучами рассвета царица с высокой башни увидела строй уплывающих кораблей и опустевшую гавань. Дидона стала бить себя в прекрасную грудь и рвать с головы золотые кудри.

– Услышь меня, Юпитер! Неужели насмеётся надо мной пришелец? Вот он бежит прочь, и нет у нас кораблей, нет оружия, чтобы броситься вдогонку и уничтожить ненавистный флот! Где же мои тирийцы? Скорее несите стрелы и огонь, готовьте корабли, расправляйте паруса, гребите вдогонку!.. Но где я?.. Что говорю?.. Безумие помутило твой разум, бедная Дидона… Только теперь скорбишь ты о его коварстве, а надо было думать о нём раньше, когда ты предавала ему себя. Вот цена клятвам, вот верность того, кто, говорят, на своих плечах вынес из горящего города родного отца. Ведь я могла уничтожить его, растерзать его тело и разметать по волнам, могла погубить всех спутников, могла умертвить юного Аскания и на пиру накормить отца мясом сына! В войне тевкров с тирийцами кто одержал бы верх? Но какая разница, чего бояться теперь мне, раз я решилась на смерть? О, я бы дотла спалила лагерь троянцев, я бы сожгла их корабли, убила бы отца вместе с сыном, истребила бы весь их род, пусть бы пришлось самой погибнуть!

О солнце, – в гневе стонала царица, – ты, что озаряешь своими лучами дела людей, и ты, Юнона, которой я всегда поверяла свои печали, и ты, Геката, к кому по ночам на перекрестиях дорог взывают жаждущие мести! Все божества моей смерти! Смотрите же на меня и внимайте мне! Пусть я заслужила гибель, но ради моих великих мучений внемлите моей молитве. Если суждено коварному Энею достичь берегов Италии, если такова воля Юпитера, пусть не знает он покоя на её берегах! Пусть же идут на него войною отважные племена и народы Италии, пусть разлучат его с сыновьями, пусть он увидит гибель друзей и один изгнанником бродит по земле, пусть униженно просит позорного мира и не получит его! Пусть погибнет во цвете лет и тело его останется без погребения! Лишь с этой последней просьбой обращаюсь я к вам, боги!

Вы же, верные мои тирийцы – продолжала Дидона, – храните ненависть к Энею и его потомкам, и пусть весь ваш род никогда не забывает её! Не нужно моей памяти другого приношения – лишь вечная ненависть! Вовек не будет ни мира, ни любви между нашими народами! Из праха моего родится дух мщения, чтобы огнём и мечом теснить проклятых дарданцев. Отныне и навсегда наш берег будет враждебен их берегу, наше море – их морю и наш меч – их мечу. Так я заповедаю внукам – никогда не бывать миру, лишь вековечная война!

Так пророчила царица, спеша скорее покончить с ненавистной жизнью. Она призвала к себе Барку, кормилицу Сихея, ибо свою кормилицу она схоронила ещё на прежней родине, и сказала ей:

– Милая няня, найди сестру мою Анну и скажи ей, чтобы омыла своё тело водой, чтобы несла овец и всё остальное, что нужно для дела. Сама же затяни повязку на волосах и готовь жертвы, что мы приготовили подземному богу. Скорее нужно покончить с заботой, сжечь на жарком костре образ ненавистного дарданца!

Она отпустила старуху, и та со всех ног поспешила исполнять приказания. Саму же Дидону торопил её страшный замысел. Она мчалась по дворцу, не помня себя, взор её блуждал, глаза были налиты кровью, и на щеках проступали бледные пятна – знак скорой гибели. В глубине дворца она взошла на высокий костёр и обнажила клинок, подарок Энея – кто мог знать, для чего пригодится дар! Увидав на костре знакомое ложе и илионские одежды, Дидона на миг остановилась, сдержала слёзы и в последний раз сказала:

– Вы, одежда и ложе, отрада моих дней, вы свидетели моего счастья, дарованного мне злой судьбой, примите же мою душу и избавьте от мучений! Жизнь прожита, и путь, отмеренный богами, пройден. Ныне скорбной тенью я схожу в подземное царство. Я построила могучий город, обнесла его высокими стенами и могла бы отомстить брату за убитого мужа. Как я могла бы быть счастлива, если бы никогда не касались моих берегов своими кормами корабли троянцев!

Прижимаясь губами к ложу Энея, она молвила:

– Я умру неотмщённой, но умру смертью, которую призвала сама. Пусть же с моря смотрит жестокий дарданец, пусть видит пламя и пусть огонь, пожирающий моё тело, станет для него зловещим знамением!

Так она говорила, и в этот миг служанки увидели, как царица поникла от смертельного удара и кровь обильно обагрила и руки, и клинок. В высоких покоях раздался скорбный вопль, и тут же, беснуясь, Молва полетела по смятенному городу. Дворец наполнился причитаниями, стонами и плачем женщин, и горестные крики вознеслись до неба. Казалось, не то великий Карфаген, не то сам древний Тир рушится под ударом врага, и бурное пламя бушует на кровлях храмов и домов. Заслышав крики, бежала к сестре, задыхаясь, Анна, в кровь царапая лицо и ударяя кулаками в грудь. Найдя Дидону распростёртой на смертном ложе, она простонала:

– Так вот в чём был твой замысел, ты обманула меня! Вот для чего нужны были и костёр, и огонь, и алтари! Ты покинула меня и даже не захотела взять меня с собой! О, если бы ты позвала с собой – клинок оборвал бы две жизни разом! Сама я сложила этот костёр, сама творила молитвы у алтарей – для того ли, чтоб остаться здесь одной? Ты погубила себя, и с собою вместе меня, и наш город, и весь наш народ! Дайте же мне воды, я омою рану сестры и своими губами приму её последний вздох!

С этими словами, стеная, Анна прижимала к груди сестру, и одежды её пропитались тёмною кровью. Дидона тщетно старалась приподнять веки, она пыталась дышать, но воздух со свистом выходил сквозь отверстую рану. Трижды она силилась подняться, опершись на локоть, и трижды падала вновь, ища блуждающим взором небесный свет – и стонала, увидев сияние зари.

Царица богов Юнона, сжалившись над мукой царицы, послала с Олимпа свою служанку Ириду – дать свободу душе, упорно боровшейся со смертью. Ибо вопреки судьбе Дидона погибла до назначенного ей срока, не заслужив гибели, но убитая случайным безумием. И прежде чем Прозерпина успела срезать с её головы золотистую прядь и обречь несчастную душу стигийскому Орку, по воздуху на шафранных крыльях, оставляя в утренних лучах стоцветный след, радугой спустилась Ирида. Встав у тела царицы, она взяла её волосы и сказала:

– Повелением богини да будет эта прядь жертвой Диту! Сим я отрешаю тебя от жизни!

Сказав так, она правой рукой срезала золотой волос, и тело Дидоны охладело, и душа её растворилась в эфире.