Текст книги "Самое ужасное путешествие"

Скотт испытал такое облегчение, увидев нас живыми, так обрадовался, что не стал меня ругать. «Что делать с санями и лошадьми?» – спросил я. «Начхать на сани и лошадей, – ответил Скотт. – Я хочу видеть целыми и невредимыми вас. Сначала вы переберетесь на Барьер, а там видно будет». У нас с Черри все было наготове, мы разгрузили сани, подтащили их к краю льдины, содрали постромки и одни сани поставили лестницей с нашей неровной льдины вниз на промежуточную, другие – с той вверх, на край Барьера, и таким образом без труда взобрались на него. Капитан Скотт был так счастлив, что я понял, как он переволновался за этот день. Он уже корил себя за нашу гибель, а мы тут стоим как ни в чем не бывало, живехонькие. «Ребята, – сказал он, – вы даже не представляете, как я рад видеть вас живыми; и вас, Черри, конечно».

Я все же настаивал, что необходимо спасти животных и сани, и добился-таки своего: мы спустились обратно и перетащили сани на соседнюю льдину. Поочередно перевели туда же и лошадей, а Титус тем временем рубил острый край Барьера, чтобы лошади могли на него вскарабкаться. Скотт, который знает льды лучше, чем мы все вместе взятые, видел незаметные для нас опасности и требовал, чтобы мы отказались от своей затеи. Но я стоял на своем не на жизнь, а на смерть, и отвоевывал у Скотта одну уступку за другой. Лед все не двигался, и мы успели перебросить и перенести на Барьер вещи, оставались лишь сани и пони.

И в этот момент – вот разочарование! – льдины ожили. Титус вырубал на склоне Барьера тропку для лошадей, я же пытался сделать то же самое снизу со льдины. При этом я отбрасывал рыхлый снег на выросты льда, сглаживая их и делая менее скользкими. Вся эта операция потребовала бы многих часов, однако иной возможности поднять лошадей на Барьер не было. Мы рыли снег как одержимые, но капитан Скотт решительно приказал подниматься. Я подбежал к лошадям, снял с них торбы, поднял сани, и мы влезли на Барьер. Было самое время. Дул слабый юго-восточный ветер, но между нами и лошадьми зазмеилась черная полоса открытой воды. Она расширялась почти незаметно для глаза – полметра, полтора, три, шесть, и, как у нас ни болела душа за лошадей, мы все же не могли не радоваться тому, что находимся на другой стороне.

Мы оттащили сани немного от края Барьера, а две палатки поставили еще дальше, в полумиле от саней, потому что от Барьера то и дело откалывались куски льда. Пока варился ужин – было около 3 часов ночи, – Скотт и я снова сошли вниз. Ветер отошел к востоку, и весь лед пришел в движение. Вдоль края Барьера тянулась полоса воды шириной в 20 метров, а в ней, точно скаковые лошади, носились взад и вперед косатки. Где-то далеко плыли вдоль Барьера три наших несчастных бедолаги. В лагерь я возвратился в таком настроении, что хуже не придумаешь. А ведь это, наверное, ничто по сравнению с тем, что пришлось пережить в этот день бедному капитану Скотту. Я решил подбодрить его и заметил, что с двумя лошадьми, не взятыми Кемпбеллом, у нас на зимовке остается еще десять пони. Скотт возразил, что на моторные сани у него плохая надежда – слишком они барахлили при разгрузке корабля. Собаки его также разочаровали на обратном пути на мыс Хат, а сейчас он лишился своей главной опоры – лучших из лошадей. «Конечно, – сказал он, – в будущем сезоне мы свои ставки отработаем, но что касается завоевания полюса, то на это надежды мало». Трапеза прошла в печальной обстановке. Когда все легли спать, я снова сошел вниз, срезал расстояние по прямой и приблизительно через километр очутился напротив льдины с лошадьми. Их быстро несло на запад, но они спокойно стояли сгрудившись кучкой и не выказали ни малейшего волнения при виде меня. Они нисколько не сомневались, что вот сейчас я, как обычно, принесу им утренний завтрак в торбах. Бедные доверчивые создания! Будь это тогда в моих силах, я бы лучше прикончил их на месте, чем думать о том, как они медленно умирают голодной смертью на льдине в море Росса или становятся жертвами рыскающих вокруг кровожадных косаток.

После завтрака капитан Скотт послал меня за санями. К этому времени снова установился штиль. У меня опять забрезжила надежда. Я взял бинокль капитана Скотта и с края Барьера взглянул на запад. Лед почти весь сошел, но далеко на западе к длинному плечу Барьера прижималось крошево из битых льдин. На одной из них я, к моей великой радости, заметил три зеленых пятна – лошадиные попоны – и мы, все четверо, опрометью бросились к палатке капитана Скотта. Вскоре мы уже шагали впятером по Барьеру. Путь предстоял длинный, но мы взяли с собой палатку и немного еды. Крина в этот день поразила снежная слепота, он совсем ничего не видел. Поэтому, прибыв на место, мы первым делом поставили палатку для него. Пони находились в значительно худшем положении, чем накануне, но лед еще был в пределах досягаемости, а некоторые льдины прижимались к Барьеру.

Наученный горьким опытом, капитан Скотт разрешил нам предпринять новую попытку лишь при условии, что по первому его зову мы все бросим и побежим к Барьеру. Я страшно спешил, и с помощью Титуса и Черри мысленно проложил маршрут, ведший через шесть льдин и несколько скоплений ледяных обломков. Самым трудным должен был быть первый прыжок, но он бледнел по сравнению с теми пируэтами, которые проделывали лошади накануне. Мы смело повели Панча. Уж не знаю, почему он оступился[72]72
  Я думаю, он застыл после стольких часов неподвижности. – Э. Ч.-Г.


[Закрыть], но только его нога соскользнула с самого края льдины, и в следующий миг он рухнул в воду. Не стану утомлять вас рассказом о том, как мы отчаянно боролись за жизнь несчастного маленького пони. Мы не смогли его вытащить, и наконец Титус ударом ледоруба положил конец его страданиям.

Но еще оставались мой пони и Нобби. Мы отказались от намеченного маршрута – капитан Скотт высмотрел другой, более длинный, но зато с выходом прямо на морской лед. Трудность по-прежнему состояла в том, что для начала лошадям надо было сделать хороший прыжок, иначе они не могли выбраться. Капитан Скотт заметил, что не желал бы повторения участи бедного Панча. Будьего воля, он бы лучше убил их на месте. Мы тем не менее стали понуждать Нобби к прыжку, но он заупрямился. Хоть от этого не было толку, но я все же подбегал с Нобби к краю льдины снова и снова. Скотт настаивал на том, что надо убить пони (не забывайте, что льдина в любой момент могла отойти от Барьера, и тогда бы нам не спастись), но все мое нутро сопротивлялось этому, я делал вид, что не слышу приказаний Скотта и продолжал понукать старую лошадку. В конце концов она прекрасно взяла препятствие, и Титус, воспользовавшись этим, с таким же успехом заставил прыгнуть и моего пони. Затем мы поднялись на Барьер и пошли вдоль него на запад, высматривая, где можно поднять лошадей. В более или менее подходящем месте Скотт и Черри начали прокапывать тропу, а мы с Титусом отправились по припаю за лошадьми. Мы захватили с собой пустые сани – на худой конец они могли послужить и мостиком, и лестницей. Около сорока льдин преодолели мы, прежде чем добрались до животных. Правда, идти было довольно легко, нам удалось довести лошадей почти до самого Барьера, до него оставалось всего-навсего две льдины, но в этом месте льды были всторошены из-за сжатия.

Нобби прекрасно начал последний прыжок, но внезапно в полынье рядом со льдиной появилось свыше десятка страшных косаток. Это, очевидно, напугало мою лошадку как раз в момент прыжка – вместо того чтобы прыгнуть, как надо было, прямо, она уклонилась в сторону, и ее задние ноги не попали на лед. Снова возникла опасность, но Скотт подхватил веревку и потащил Нобби вверх по склону Барьера, а Титус, Черри и я занялись бедным старым Дядей Биллом. Право, не знаю, почему косатки не подплыли под лед и не атаковали его; скорее всего они по горло были сыты тюленями, а может, так увлеклись происходящим на льдине, что забыли заглянуть под нее; во всяком случае, мы благополучно протащили его по тонкому льду до низкого участка битого льда у подножия утеса, венчавшего здесь Барьер.

Капитан Скотт опасался, как бы эти проклятые косатки – они ведь находились совсем рядом – не причинили нам зла, и твердил, что пони надо бросить. Но я ничего не слышал и не видел, кроме самой лошади, и, сойдя на тонкий переломанный лед, накрепко привязал страховочную веревку к ее передним ногам. Ослепший Крин был способен только удерживать спасенного Нобби на Барьере, мы же изо всех сил тянули веревку, пока Дядя Билл не оказался на льду. Он лежал на боку, на очень тонком льду. Появись тут косатка, она бы вмиг разломала лед, и мы бы все попадали в море. Представьте себе мое огорчение, когда я убедился, что моя лошадь не в состоянии подняться на ноги. «Это конец, – сказал Титус. – Нам его не спасти». Холодная вода и ужас от близости косаток плюс все, что раньше выпало на его долю, доконали доблестного старого трудягу. Трижды пытался он подняться на ноги, но в последний раз упал навзничь снова в воду. И тут возникла новая опасность: от Барьера начала отделяться глыба льда.

Она оторвалась, вероятно, еще раньше, а течение довершило дело. Скотт приказал немедленно подниматься наверх, и, конечно, это было как нельзя более своевременно. Тем не менее Титус и я никак не могли расстаться с Дядюшкой Биллом. «Я не могу оставить его здесь живым на съедение мерзким тварям», – сказал я. Рядом на льду лежал ледоруб. «Нет, я не смогу убить еще одну лошадь, мне будет дурно», – сказал Титус. Но я, конечно, и не думал, что мою лошадь должен убить кто-нибудь кроме меня; я взял ледоруб и ударил туда, куда показал Титус. Убедившись, что я справился со своей работой, мы с Титусом взбежали наверх и перепрыгнули через образовавшуюся на наших глазах щель в Барьере; вместо того чтобы вести спасенного пони, я нес в руках окровавленный ледоруб.

Ночью (2 марта) мы возвратились в наш старый лагерь с Нобби, единственным пони из пяти, вышедших со склада Одной тонны. На душе у меня было горько, перед глазами стояли Дядя Билл и Панч, но я утешался мыслью, что им не придется больше голодать и вообще все их земные муки закончились. Перед ужином мы со Скоттом прошлись вдоль Барьера, а на следующий день мы отправились в обратный путь. Нобби вез только двое легких саней, мы же из-за плохой поверхности тоже не могли перегружаться, поэтому пришлось оставить палатку, двое саней и большое количество различного снаряжения. Но на санях и так лежало 360 килограммов груза. Выдался сияющий день; снег под ногами был рыхлый и в то же время зернистый – сочетание чрезвычайно неприятное. Целых пять часов плелись мы до того места, где первоначально сошли с Барьера на морской лед.

Эванс со своей партией уже должен был прибыть из Углового лагеря. Скотту хотелось узнать, не оставил ли он записку в Безопасном лагере, и я отправился за ней, пока закипал чай. До Безопасного было два километра, я видел на снегу следы партии, но записки не нашел. Сердце сжала такая тоска при виде снежных стен, еще недавно загораживавших пони, что я поспешил уйти. Выступили мы во второй половине дня, и шли бесконечно долго; казалось, что мы никогда не дойдем до берега. Наконец мы достигли мыса Прам с его валами сжатия, где Барьер соединяется с полуостровом, уходящим на восток от мыса Армитедж. Валы представляют собой ледяные волны высотой до 6 метров, расположенные параллельными рядами, с ложбинами между ними. Как мы имели случай убедиться, опасные трещины находятся только по внешнему краю валов, хотя всюду много мелких. В одной такой ложбине мы в 9.30 вечера остановились на ночлег; я был вымотан до предела, остальные, думаю, тоже. До кромки льда оставалось примерно с полтора километра, но где лучше втащить Нобби на крутой склон? Проблема разрешилась благодаря приходу к полуночи Эванса, Аткинсона, Форда и Кэохэйна. Они видели, как мы спускались, и пришли узнать новости. Тэдди Эванс появился на мысе Хат накануне. Предупрежденный запиской капитана Скотта о том, что у края Барьера идти опасно, он повел свою партию с одной-единственной лошадью Джемсом Пиггом сухопутной дорогой. Всего лишь в полутора километрах восточнее лагеря, почти под самой скалой Касл, нашелся удобный проход. На следующий день он пришел с Аткинсоном на мыс Хат и узнал от Билла Уилсона и Мирза, присматривавших в хижине за собаками, что Черри, я и лошади пропали. Так я встретился с Актинсоном, которого давненько не видел.

Утром мы поднимали сани по крутому склону, который на 200 метров возвышается над маленькой бухточкой. Было так круто, что лошадей приходилось втаскивать под уздцы, мы же сами надели кошки. Это такие кожаные подошвы с легкими металлическими пластинками по длине ступни и шипами на месте каблуков [впоследствии они были усовершенствованы]. С помощью кожаных ремешков и шнурков кошки плотно крепятся на финнеско. Переноска вещей наверх заняла все утро, и только мы покончили с этим делом, как поднялся ветер. Наш лагерь был от него прекрасно защищен. Джимми Пигг и Нобби сновабыли вместе после многих недель разлуки, и в знак своего расположения Джимми вместо приветствия укусил Нобби в холку. Аткинсон пошел на мыс Хат известить дядюшку Билла, что мы живы, и вернулся с Граном, как раз когда наверх втаскивали последний груз. В хижине не было сахара, кроме доставленного собачьими упряжками, и Гран, со свежими силами, вызвался привезти пару мешков из склада в Безопасном лагере, хорошо видном вдали на Барьере. Мы все не поленились подойти к краю склона, посмотреть, как он съедет на лыжах. Это было замечательное зрелище; он спускался, наверное, со скоростью экспресса, так как оказался на Барьере в невероятно короткий срок, особенно по сравнению с теми долгими часами, что мы тащились с вещами наверх. Тэдди, Титус и Кэохэйн остались в лагере, позднее к ним должен был присоединиться Гран. Скотт с Крином и Черри вышел с санями на мыс Хат; Форд, Аткинсон и я последовали за ними. Остальные помогли нам преодолеть несколько сот метров склона и под скалой Касл распрощались с нами.

Именно здесь люди с «Дисковери» попали в пургу, заблудились и один из них погиб. Сейчас внизу стояла ясная погода, но тут, наверху, дуло страшно. Я был слишком поглощен процессом ходьбы, чтобы обращать внимание на горы и снежные склоны, с которыми так хорошо познакомился впоследствии. По прямой до хижины было около пяти километров, но все время приходилось то подниматься, то спускаться по склонам холмов. В награду за наши усилия под конец перед нами открылась панорама залива, с мысом Армитедж с одной стороны и мысом Хат с другой; в этом заливе целых два года стояло «Дисковери». Вид с высоты великолепный, а по дикому величию и нетронутости ему, может, даже мало равных в мире. За черной полоской воды высятся Западные горы и огромный купол горы Дисковери, над проливом дрожит темная морозная дымка, а по его водам там и сям несутся к морю айсберги. Примерно в километре под нами стоит маленькая хижина, а слева – 240-метровая пирамида холма Обсервейшн. Вокруг хаотическое нагромождение холмов и кратеров потухших вулканов.

Дуло кошмарно. Мы оставили одни сани на вершине, у начала спуска, а все необходимое – спальные мешки например – сложили на другие. Это был мой первый опыт спуска с санями по крутому склону. Сани никто не тащил за собой – наоборот, мы всей своей тяжестью дружно навалились на них, не давая им слишком сильно разогнаться или перевернуться. Ничего не скажешь, веселое занятие. Был, правда, один довольно опасный участок над самым заливом, но небольшой. Выметенный ветром до блеска, ледяной спуск заканчивался низким ледяным утесом, под которым плескалась вода. Прикованные к саням, мы бы хлебнули лиха, доведись нам оказаться на плаву, а для этого достаточно было поскользнуться. С величайшей осторожностью сползли мы вниз по опасному участку на снег, и по нему уже добрались до хижины. Она сильно изменилась с тех пор, как я видел ее последний раз; прежде всего ее очистили ото льда и снега. Нас радостно встретили Билл и Мирз, черные как трубочисты, мы их даже сперва не узнали; собаки подняли в нашу честь дружный лай; одним словом, мы сразу почувствовали себя дома. Внутри хижины горел огонь на ворвани, открытый, без дымохода или какого-нибудь, пусть примитивного, устройства для отвода дыма, – потому-то все и было черным-черно от копоти. После продолжительной жизни на природе меня это на первых порах неприятно поразило, я даже ел без всякого аппетита. Спали мы все рядом, головой к западной стене хижины, ногами – к морю.

Утром Скотт, Билл, Черри и я отправились к скале Касл – встречать другую партию. С моря задувало, но небо было ясное, Как ни странно, наверху ветер ощущался значительно меньше. Часа через два мы достигли Касла. Благодаря его гигантским размерам это одна из лучших примет на здешней местности. Партия, шедшая из лагеря Седло, подняла на склон двое саней; мы на себе втащили их на вершину, лошадей же распрягли и вели под уздцы. Теперь здесь уже стало трое саней, к двоим приставили по лошади, за третьи взялись сами. Капитан Скотт тем временем прошел внизу Касла по карнизу, чтобы взглянуть на пролив, и вернулся с ошеломляющим известием: он с трудом поверил своим глазам, но половина Ледникового языка откололась и исчезла. Гигантский Ледниковый язык существовал на этом месте десять лет назад, когда здесь стояло «Дисковери», и все последующие экспедиции неизменно его видели. Шеклтон разместил на нем свой склад, Кемпбелл там же зарыл для нас запасы фуража. В ту знаменательную ночь, когда произошла подвижка льдов, от языка, считавшегося практически земной твердью, откололось не меньше пяти километров льда, которые лежали здесь, наверное, века[73]73
  Одновременный взлом припая у подножия обрывов шельфового ледника Росса и разрушение Ледникового языка отмечено Г. Боуэрсом не случайно, так как, по-видимому, они обусловлены общей причиной – воздействием моря, что позднее различные исследователи отмечали неоднократно.


[Закрыть]. Мы пошли к хижине. Билл высмотрел подходящую дорогу для пони, менее скользкую. Начался снегопад, но не настолько густой, чтобы не были видны ориентиры. На вершине склона Ски лошадей распрягли и повели кружным путем, по скалам. Остальные навалили на одни сани самое необходимое на первое время и спустили их тем же манером, что и накануне, а двое саней оставили наверху. Лошади добрались до хижины раньше нас и были размещены в стойлах в пристройке.

Итак, впервые после основания Безопасного лагеря партия по устройству складов собралась вся вместе, за исключением шести пони. В отчете об «инциденте на льдине», написанном мною много времени спустя по просьбе Скотта, есть такие слова: «Восстанавливая в памяти все эти события, я пришел к выводу, что недооценил признаки опасности, появившиеся на морском льду 28 февраля, и что 29-го должен был больше думать о безопасности моих товарищей. Но все складывалось так, что то, что произошло, не могло не произойти». Я не забыл упомянуть о безупречном поведении Черри и Крина, что же касается меня, то мне тоже не в чем себя упрекнуть. Вина моя лишь в том, что у меня мало опыта, но, зная, что я сделал все, что мог, я не стану огорчаться, если кому-нибудь захочется покритиковать мои действия. Сам я уверен, что чему быть, того не миновать – обстоятельства завязывались в такой узел, что поверить в случайное совпадение очень трудно. Подоспей мы шестью часами раньше, мы бы смогли пройти к хижине по прочному морскому льду; появись мы несколькими часами позднее, мы бы увидели перед собой у края Барьера открытую воду. Пурга, доконавшая наших животных, гибель Скучного Уилли, несчастный случай с собаками – все совпало так, чтобы мы оказались на морском льду в те единственные за целый год два часа, когда возможна подобная ситуация. Пусть те, кто верит в случайности, останутся при своем мнении. Но меня никто никогда не убедит в том, что там не было чего-то большего. Может статься, в свете событий будущего года мы поймем, какой смысл был вложен в этот явный удар, нанесенный по нашим планам. Во всяком случае, к полюсу мы пойдем, утратив долю крикливой хвастливости и дурацкой слепой самоуверенности, с какими некоторые из нас покидали Кардифф.

У бедного капитана Скотта теперь новые волнения. Дело в том, что наша зимовочная база – с лошадьми, складами, моторными санями – расположенана низком берегу, едва ли метрах в двадцати от воды, а дом стоит на высоте менее двух метров над уровнем моря; как же на них отразился шторм? Ответить на этот вопрос можно было, только сходив на мыс Эванс. Он же, хотя и виднелся в смутном далеке, был для нас, пока не замерзнет море, так же недосягаем, как Новая Зеландия. Капитан Скотт подумывает о том, чтобы попытаться выйти на отрог Эребуса, но с нашей стороны это почти невозможно – слишком густо он изрезан трещинами. Вот с другой стороны партия профессора Дейвида поднялась, не встретив на пути ни единой трещины. Капитан Скотт мужественно сносит все неудачи. Мы часто гуляем вместе, и он иногда заговаривает со мной о планах на следующий сезон. К своим потерям он относится очень философски и никого из нас ни в чем не винит».

На этом заканчивается та часть письма Боуэрса, которая посвящена происшедшему инциденту.[74]74
  Есть основания полагать, что описанные здесь события, в результате которых экспедиция Р. Скотта лишилась важнейшего транспортного средства, изложены автором по дневнику Г. Боуэрса не случайно, поскольку позволили ему избегнуть собственных оценок.


[Закрыть] Крин впоследствии рассказывал мне, как он добирался до Барьера. Сначала он пошел к Гэпу, выбирая самый безопасный путь по льду, но был вынужден вернуться и направиться к острову Уайт, перепрыгивая со льдины на льдину. «Я вел себя очень шустро, – говорил Крин. – Еще бы! Вокруг меня в этот день кишмя кишели не только пингвины и тюлени, но и косатки».

У Крина была с собой лыжная палка, и «она оказалась прекрасным подспорьем при переправе по льдинам. Наконец я оказался на льдине с бугорком, вроде той, на которой сидели вы. Она очень близко подходила к Барьеру, даже касалась его, хотя только одним углом. Я, значит, выдолбил палкой в стенке Барьера углубление для упора ноги, поставил в него одну ногу, и, опираясь другой на льдину, палкой оттолкнулся от бугра и перепрыгнул на Барьер выше упора для ноги. Место было ужасное, но я подумал, что лучшего мне не найти.

Я пошел прямо к Безопасному лагерю, но они меня оттуда, очевидно, заприметили, потому что Гран, да, кажется, именно Гран, на лыжах вышел навстречу. Скотт, Уилсон и Отс встретили меня задолго до лагеря. Я объяснил, что случилось. Скотт встревожился, но не произнес ни единого слова упрека, а велел Отсу пойти в дом, разжечь примус и накормить меня».

Следует рассказать поподробнее о поведении сотен китов, резвившихся в полосах открытой воды между обломками льда и оторвавшимися айсбергами. Большинство из них безусловно были косатки (Orca qladiator); они во множестве плавали туда-сюда, издавая рев и с шумом выпуская воздух; время от времени они каким-то непостижимым образом высовывались из воды и заглядывали на льдину, опираясь передней частью огромного черно-желтого туловища о ее край. Мы с пони притягивали их к себе, как магнит, и ясно было, что стоит кому-нибудь упасть в воду – и он будет вмиг сожран заживо.

Но я точно помню, что не все киты были косатки, я видел и бутылконосых дельфинов. Это особенно врезалось мне в память в один из наиболее драматических моментов того дня.

Мы продвигались очень медленно, иногда приходилось минут по двадцать выжидать, пока наша льдина коснется осколка, дрейфующего в нужную сторону. Курс мы держали на видневшийся вдали участок морского льда, который, казалось нам, возвышается и постепенно переходит позади в Барьер. Но, приблизившись, мы убедились, что между облюбованным нами участком и Барьером тянется черная полоса. Это, решили мы, трещина на краю Барьера, смыкающаяся и расходящаяся в такт мощным волнам зыби, на которых прыгают вверх-вниз ледяные осколки; а раз трещина периодически закрывается, значит, мы сможем перевести через нее пони.

Мы приблизились к Барьеру и начали взбираться на окраинные неровные льдины и отколовшиеся небольшие айсберги. Крина мы оставили с пони, а сами с Боуэрсом пошли на разведку и вскарабкались на ледяной холмик, через который надеялись попасть на Барьер.

Никогда не забуду того, что увидел тогда. Нас отделяла от Барьера полоса открытой воды метров в пятьдесят шириной, в которой вода бурлила, как в кипящем котле. У нас на глазах от Барьера откалывались айсберги. Они падали в воду и, сталкиваясь с другими айсбергами, разламывались надвое и крошились. Вода кишела косатками. В полынье между нашим пригорком и соседним айсбергом, занимавшей площадь небольшой комнаты, мы насчитали не меньше шести китов. Им было так тесно, что они могли лишь лежать без движения, высунув из воды морды. Так вот, насколько я помню, рыла у них были в форме бутылок. В это время наш холмик начал разваливаться на две половины, и мы поспешно ретировались вниз, на более прочные льдины.

В зоологической части отчета об экспедиции «Дисковери» Уилсон утверждает, что окончательно не установлено, посещают ли бутылконосые дельфины (Hyperoodon rostrata) антарктические воды. Но поскольку до 48° ю. ш. они доходят, не исключено, что некоторые киты, виденные Уилсоном и другими членами экспедиции на кромке льдов, как последние и предполагали, действительно были бутылконосыми дельфинами. Я же, хотя и не особенно разбираюсь в китообразных, убежден, что под нами, на расстоянии каких-нибудь 6 метров, лежали именно эти дельфины.

Как уже говорилось, после того как Скотт спас нас, мы поставили палатки не меньше чем в километре от твердого края Барьера. Всю ночь напролет, точнее сказать, все раннее утро косатки шумели у Барьера, а иногда, как нам казалось, чуть ли не под нашими палатками. Время от времени кто-нибудь выходил из палатки взглянуть, не разламывается ли Барьер дальше, но никаких видимых изменений не замечал; оставалось предположить, что прочный как будто лед, на котором мы обосновались, изъеден изнутри трещинами, выбитыми могучим прибоем, и что вокруг нас имеются полыньи, скрытые снежными мостами, куда в поисках тюленей заходят киты.

На следующий день большая часть льда уплыла в море, косаток как будто тоже стало меньше. Тем не менее и тогда они нас поразили, на этот раз организованностью, которую проявили, возникнув целой стаей рядом с пони Боуэрса – Дядей Биллом, упавшим между двумя льдинами в воду. Мы изо всех сил старались вытянуть его на Барьер, и тут кто-то воскликнул: «Боже мой, гляньте на косаток!» За льдиной, на которой мы работали, в озерце талой воды двенадцать огромных косаток выстроились в шеренгу и уставились на нашу льдину. Тринадцатый – ни дать, ни взять капитан перед взводом солдат – находился перед ними. Мы повернулись в их сторону – и они, предводительствуемые своим вожаком, дружно, как один, погрузились под воду. Вот сейчас, решили мы, они атакуют нашу льдину. Уж не знаю, пытались они это сделать или нет, может быть, пытались, но неудачно – льдина ведь была толщиной метра четыре с половиной, – во всяком случае, мы их больше не видели.

Стоит вспомнить еще вот что. В среду утром нас разбудил в половине пятого утра крик Боуэрса, стоявшего в одних носках у палатки: «Черри, Крин, нас уносит в море!» На первый взгляд, положение и нам показалось совершенно безнадежным. «Безумство пытаться спасти лошадей и поклажу, когда у нас у самих один-единственный шанс спастись – немедленно броситься к Барьеру», – подумал я и высказался в этому духе. «Ну, я все-таки попытаюсь», – ответил Боуэрс. Возможно, это и было с его стороны донкихотством, но ведь он многого добился. Не знаю другого человека, который с таким пренебрежением относился бы к опасностям.

Некоторые мои товарищи, наверное, вспоминают мыс Хат с тем особым чувством нежности, каким люди проникаются к местам, где испытали много радости и горя. На мысе Хат, кроме того, есть своя особенная атмосфера. Затрудняюсь сказать, что именно ее порождает. Может быть, эстетичность окружающего мира – море, гигантские горы, замечательные сочетания весенних и осенних красок не могут не очаровать даже самых невпечатлительных людей; может быть, его таинственность – у самого порога Великий Барьер, днем невдалеке курится дымок Эребуса, ночью небо занавешивает полярное сияние; может быть, связанные с этим местом воспоминания: о старой хижине, старых опознавательных знаках, так хорошо известных тем, кто знает историю экспедиции «Дисковери»; о рейках, торчащих из снега, о ямах во льду – здесь брали лед для снабжения корабля пресной водой, о кресте Винса. Сейчас к нему добавился еще один крест – на вершине холма Обсервейшн.[75]75
  Автор имеет в виду крест; поставленный в память погибшего полюсного отряда во главе с Р. Скоттом, с посвящением из А. Тенниссона: «Бороться и искать, найти и не сдаваться».


[Закрыть]

И все же, когда мы впервые прибыли на мыс, хижина показалась нам достаточно неуютной. В ней уже несколько дней до нашего появления жили Уилсон, Мирз и Гран; из найденных старых кирпичей и решетки они соорудили открытый очаг посередине комнаты, топившийся ворванью. Но они не сделали отвода для дыма и сажи, и в результате в комнате мы не могли разглядеть даже ближайшего соседа, едва начав говорить, вы задыхались от кашля, страдали от сильной рези в глазах даже во сне. В наше отсутствие Аткинсон и Крин очистили пол ото льда, но пространство между потолком и крышей было забито синим льдом, и потолок кое-где угрожающе просел. По комнате гулял ветер, и сказать, что в хижине было холодно, это еще ничего не сказать.

Хижину построили участники экспедиции «Дисковери». Сами они жили на судне, вмерзшем в лед близ берега, дом же предназначался для мастерской и мог служить убежищем на случай кораблекрушения. Каким-то образом его использовали, но отопить такое большое помещение имевшимся углем оказалось невозможно, все равно что лить воду в бездонную бочку. Скотт по этому поводу писал: «В общем наша большая хижина была и будет нам полезна, но польза эта не столь велика, чтобы мы не могли без нее обойтись; поэтому нельзя утверждать, что обстоятельства оправдали материалы, время и труды, затраченные на доведение этого дома до полного завершения. Тем не менее он уже стоит здесь и будет стоять много лет, обеспеченный всем необходимым для существования любой менее удачливой, чем наша, партии, которая пойдет по нашим следам и будет вынуждена искать пищу и пристанище»[6].

Что ж! В 1902 году Скотт даже представить себе не мог, как пригодится ему эта хижина в 1910–1913 годах. Мы застали хорошо сохранившуюся пристройку, остатки двух магнитных павильонов и кучу мусора. Чего только из нее ни извлекали! Кирпичи для ворваньевой печи, железный лист – им покрыли ее верх, длинную печную трубу для дымохода. Кто-то умудрился приготовить цементный раствор и скрепил кирпичи, а асбестовую крышу одного из павильонов для магнитных наблюдений использовали для изоляции дымохода от деревянных перекрытий кровли. Старую дверь приспособили под кухонный стол, ящики же, перевернутые вверх дном, превратились в сиденья. Из провизии экспедиция «Дисковери» оставила штук сорок больших ящиков с галетами. Мы выстроили из них баррикаду посередине комнаты и таким образом перегородили ее, а старый зимний тент с «Дисковери», откопав его из снега, прикрепили к стенам – для теплоизоляции. Ближе к ночи мы очистили пол и расстелили на нем спальные мешки.