Текст книги "Самое ужасное путешествие"

ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАРТИИ С ПОНИ СО СКЛАДА ОДНОЙ ТОННЫ

(из письма Боуэрса)

Груза у нас было так мало, что Титус решил: лошадям будет легче делать дневной переход без привала, зато потом дольше наслаждаться отдыхом. Таким образом, мы пропускали ленч и обедали поплотнее на привале. Свежие следы были видны еще достаточно отчетливо, и это избавляло нас от необходимости сверяться по компасу, процедуры очень трудной, из-за того что нужно не меньше минуты стоять неподвижно в ожидании полной остановки стрелки компаса. Наш поход был удивительным: снежная мгла все отдаленные предметы скрывала, а все ближние – увеличивала до гигантских размеров.

Сейчас это явление известно под названием «белая мгла». Нарушение масштаба размеров объектов и расстояний связано с отсутствием на местности предметов привычной величины, сопоставление которых с неизвестными имеет решающее значение для нормального восприятия расстояний и размеров. Ошибки такого рода в полярных экспедициях описаны неоднократно, причем порой они приводят к трагическим последствиям (особенно у летчиков).

Хотя мы шли по совершенно плоской равнине, никак не могли отделаться от ощущения, что местность вокруг нас то подымается резко вверх, то опускается до глубоких выемок. Вдали вдруг появлялось стадо коров, но я думал: «Нет-нет, это собачья упряжка вырвалась на волю и мчится на нас». Еще через минуту, однако, мы проходили мимо комьев старого конского навоза, которые и были причиной галлюцинаций. При определенном освещении нас часто посещали различные видения, и мы к ним привыкли. Заструги[62]62
  Русский термин «заструги» впервые использован в антарктической литературе благодаря русским участникам – конюху Антону Омельченко и каюру Дмитрию Гиреву. В письме Г. Боуэрса дана латинизированная транскрипция этого слова – sastrugi.


[Закрыть] – это твердые волны, образуемые ветром на поверхности снега. Они редко бывают выше 30 сантиметров и часто так занесены снегом, что воспринимаются как незначительные повышения почвы. Но нам они часто кажутся огромными хребтами, пока не ступишь на них ногой. Прошагав 16 километров, впереди, приблизительно в полутора километрах от нас, заметили среди мертвой белой пустыни маленький черный треугольник – там собачьи упряжки сделали привал. Мы уже были довольно близко, когда они сняли лагерь и торопливо погрузились. По-моему, это выглядело довольно глупо и напоминало сказку о быстроногом зайце и черепахе. И все-таки мы двигались с неплохой скоростью, и Скотт был приятно удивлен тем, что Скучный Уилли идет так хорошо. Собаки ринулись вперед, а через 19 километров мы достигли гурия Пагода, где нам оставили тюк фуража.

Здесь мы поставили палатку и поспешно, как только могли, соорудили валы для защиты наших животных от холодного пронизывающего ветра. Уилли, который вел себя хуже всех, старался упереться в эту снежную стену крупом и разломать ее. Что же касается моего пони, то мне пришлось ставить заслон вне пределов его досягаемости, ибо он желал во что бы то ни стало съесть его и начинал с самого низа. Он упорно сдвигал нижнюю глыбу, пока все строение не рушилось. Сердиться на глупых тварей бесполезно: Титус утверждает, что лошадь не способна к логическим рассуждениям, – оставалось одно: строить заново и подальше от пони.

Ночью распогодилось, и на следующий день, 19 февраля, мы выступили при идеальных условиях: солнце уже стояло довольно низко, все неровности поверхности бросались в глаза, и мы ясно видели склад в 11 километрах от нас, приподнятый миражем; единственное, что плохо при подобных оптических явлениях – уж очень долго приходится идти. Мираж – великая достопримечательность Антарктики и одно из самых обычных оптических явлений на Барьере. Подчас трудно поверить, что впереди не плещется открытое море[63]63
  Здесь оптические эффекты, описанные Г. Боуэрсом, в отличие от эффектов, связанных с белой мглой, вызваны интенсивным развитием вертикальных токов воздуха при неравномерном нагреве земной поверхности.


[Закрыть]. Мы достигли места схватки Уилли с собаками на пути к югу, а затем долго спорили по поводу темного предмета, лежавшего впереди на снегу. Сначала решили, что это снова собачий лагерь, но он оказался на поверку всего-навсего коробкой из-под галет – так обманчиво здесь освещение. Позднее мы заприметили лагерь, где пережидали метель, и обрадовались: можно будет не ставить новые заслоны, обойдемся старыми. Уилли вел себя в этот день намного хуже лошади, к которой он был привязан, приходилось буквально тащить его. А за километр до лагеря Уилли наотрез отказался идти дальше, и, как мы его ни понукали, все было бесполезно. Ничего не поделаешь, стали на этом месте, пройдя за день только 17 километров. Это было очень досадно, обнадеживало лишь то, что Титус, обычно большой пессимист, не отказался пока от намерения доставить его живым на зимовку. Уилли выдали дополнительную порцию овса за счет других лошадей, но мой крупный пони взял свое: даже стреноженный, он ухитрился пододвинуть к себе сани, засунуть морду в наш драгоценный мешок с галетами и полакомиться ими до отвала. Легкие без груза сани не могли удержать привязанных лошадей, поэтому их закрепляли как могли и заваливали снегом.

На следующий день (20 февраля) Уилли выглядел бодрее, тем не менее мы с самого начала настроились дойти только до лагеря Блафф, где оставили немного фуража. И идти-то было всего каких-то 16 километров, но мой старый пони задолго до цели начал проявлять признаки усталости; впрочем, это нас не беспокоило, тем более что километрах в восьми уже показался склад, живо заинтересовавший лошадей: вид подобных сооружений каким-то образом ассоциируется в их представлениях с едой и отдыхом. Скучному Уилли стало явно лучше, и мы в самом безоблачном настроении разбили лагерь. Капитан Скотт попросил меня, если будет возможность, произвести наблюдения с помощью теодолита, чтобы определить как можно точнее местоположение лагеря Блафф. Наш лагерь находился намного дальше за Блаффом, чем старый лагерь А экспедиции «Дисковери» (последний стоял практически на старой стоянке Шеклтона). И Скотт, и Шеклтон держались ближе к берегу[64]64
  То есть ближе к побережью Земли Виктории с характерными горными вершинами, которые позволяли определяться на значительных расстояниях.


[Закрыть]; теперь же, когда открыт ледник Бирдмора, можно идти прямо на него, то есть по меньшей мере на 24 километра восточнее мыса Блафф. По-моему, это дает большие преимущества, так как близ этого заметного скального выступа ледник, наталкиваясь в своем течении на неподвижные возвышенности, образует жуткое нагромождение трещин, замыкающихся скалами. Трещины тянутся на много километров, иные так велики, что в их безднах могла бы скрыться «Терра-Нова» со всеми своими потрохами. Нет нужды говорить, как чувствует себя пони в такой обстановке, отсюда и выбор маршрута. К сожалению, я не смог произвести наблюдения – мешала чуть ли не с самого утра плотная облачность, а днем повалил снег, без ветра. Это часто предвещает метель, и мы встревожились – ведь и за лошадей отвечаем, и галет мало. В полночь снялись с места; было очень мрачно, так как полуночное солнце, обходя горизонт, низко склонялось на юге – это первый признак осени и того, что летнийсезон несомненно закончился; небо затягивали низкие слоистые облака. Мы почти сразу потеряли из вида гурий и какое-то время шли по старым следам, пока не перестали различать их в снежной мгле. Вы, наверное, помните, что именно через лагерь Блафф возвращался Тэдди Эванс с тремя обессилевшими лошадьми, поэтому вокруг все было испещрено следами. Через 6 километров я увидел невдалеке, западнее нашего курса, небольшой холмик и направился к нему; это был гурий, но без опознавательных знаков или каких бы то ни было признаков бывшего лагеря, что меня тогда очень удивило. Далее я для удобства буду обозначать этот гурий буквой X. Мы двинулись дальше, но куда идти? В заснеженной пустыне нет ни одной точки, за которую бы мог зацепиться глаз, а чтобы ориентироваться по компасу, надо, сверяясь с ним, всякий раз застывать на месте. В санных походах мы пользуемся жидкостными компасами, самыми точными из компасов таких маленьких размеров. Но вы же понимаете, что из-за близости Магнитного полюса стрелка чаще всего показывала вниз. Чтобы привести ее в горизонтальное положение, ее противоположный конец уравновешивали грузиком, иными словами, точность показаний была весьма ограничена. На борту корабля в районе Магнитного полюса вибрация судовых машин и моторов вообще не позволяет пользоваться компасом.

В этот день (21 февраля) мы без конца шли зигзагами; сначала вел я, и Отс сказал, что я иду зигзагами. Мы поменялись местами, и я сразу понял, что он движется точно таким же манером, потому что идти по прямой более двух минут подряд было просто невозможно. Мы все же продолжали брести, часто останавливаясь в ожидании порывов ветра, чтобы определиться на местности – он должен был дуть нам в спины. Не очень сильный, он не досаждал, и все складывалось хорошо. Так мы тащились по этой белой пустыне около 11 километров от гурия X и вдруг всего в нескольких метрах от себя увидели другой гурий! Каким-то непостижимым образом, не обращаясь к следам и ориентирам на местности, не видя ничего дальше 30 метров, мы проделали 11 километров точно в нужном направлении и вышли к гурию Т. Это, конечно, было чистой случайностью, хотя многие на нашем месте объяснили бы подобное совпадение своим сверхъестественным умением ориентироваться. Ветер усилился, и знай я тогда о метелях столько, сколько знаю сейчас, я бы немедля разбил лагерь. А тогда решил идти дальше, потому что пони шли как нельзя лучше. Опасность в том, что, хотя двигаться по ветру довольно легко, рано или поздно устаешь и, пожалуй, все же раньше, чем ветер. Между тем ставить лагерь на ветру и вообще трудно, а в пургу почти невозможно; мы же, втроем ведшие пятерых пони, никак не справились бы с этим делом. К счастью для нас, снегопад все же не был пургой в полном смысле этого слова. Небо вскоре расчистилось, выглянули мыс Блафф и остров Уайт, а крутящиеся снежные вихри то налетали на нас, то уносились прочь.

Целых 27 километров проделали мы, пока не наступило затишье; мы тут же бросились ставить лагерь. Торопились ужасно и, к счастью, успели натянуть палатку и отгородить пони, прежде чем снова поднялся ветер. Голодные, как волки, съели все, что только можно было, – я лишь по своему обычаю отложил из своей порции три куска сахара для старика Дяди Билла, – и почувствовали себя вполне довольными жизнью. К вечеру ветер выдохся окончательно, в полной тишине при ярком сиянии солнца я успешно провел наблюдения. Эребус и Террор четко выделялись впереди, и я сделал множество угловых замеров для съемки местности, производимой Эвансом. Стартовали в обычное время, и этот день, 22 февраля, последний день лета, был самым приятным, хотя и самым длинным по числу пройденных километров за все обратное путешествие. Мы отмахали без отдыха 29 километров, и солнце с самой полночи ярко сияло над нами. Теперь оно уже раз в сутки опускалось ненадолго за горизонт. Все старые гурии просматривались на огромном расстоянии – большие, например, за 10 или даже за 11 километров. Гора Террор, на которую мы держали курс, виднелась очень ясно, даже трудно было поверить, что до нее добрых 110 километров. В конце маршрута мы заметили небольшой гурий за холмиком, оставшимся от нашего лагеря № 8 южного похода. Никто не стал бы без особой причины ставить гурий так близко от старой стоянки, и я тут же подумал, что он установлен на могиле одной из лошадей. Титус был уверен, что Блюхеру не выдержать тягот пути, он даже заключил с Граном пари на одну галету. На верхушке гурия лежал тюк фуража, а рядом на проволоке висела записка. К нашему великому удивлению, в ней рукой Тэдди Эванса сообщалось о смерти Блоссома. Но ведь Титус был так уверен, что Блоссом крепче Блюхера! И тут мне прояснилась тайна гурия X. Сомнений не оставалось, оба старых пони околели, вернулся только Джимми Пигг. 23 февраля погода вполне нам благоприятствовала, хотя к концу перехода облака заволокли небо. Мы прошли 22 километра – печальные доказательства гибели пони побудили нас бережнее относиться к нашим лошадкам, несмотря на то что шли они очень бодро. Через 13 километров мы очутились близ одного из лагерей Эванса, и одинокая снежная стенка подтвердила факт гибели двух лошадей. Как же грустно было Джимми Пиггу возвращаться! На 18-ом километре была сделана закладка из двух тюков фуража; до нашей цели – мыса Армитедж – оставалось еще 80 километров с лишком, корма же мы имели на три с половиной дня. Если делать по 24 километра в день, то этого хватит. Риск, конечно, большой: метели, всякие неожиданности, прежде всего наша собственная неопытность, – и тем не менее я отважился оставить фураж на следующий год.

Двадцать четвертого февраля мы опять шагали в непроницаемой мгле. К счастью, дымка не скрывала Угловой лагерь, хотя и там было довольно сумрачно. Поискав записки и другие свидетельства пребывания людей, я кое-что нашел. Солнце теперь уже заходило далеко за горизонт, и, будь мы подальше от дома, я бы перешел на дневные переходы. Редко видел я картину такого беспредельного запустения, какую являл собой в этот мрачный день Угловой лагерь. Затем опустился туман, и мы вслепую побрели на северо-запад. В 3.15 утра поднялся легкий южный бриз; я опасался метели – ведь у нас было в обрез корма для лошадей – и уже раскаивался в том, что по легкомыслию не взял фуража. Пройдя 19 километров, мы стали лагерем, так как в этой белой мгле невозможно даже просто идти по прямой. Выстроили пять колоссальных стен и укрылись за ними, надеясь на лучшее. Судьба, бывает, благоволит не только смельчакам, но и безумцам, так случилось и на сей раз: метели не было. Хотя, мы видели все бесспорные признаки ее приближения. 25 февраля Уилли шел хуже, так как идти стало труднее, и пришлось остановиться после каких-то 17 километров.

Я подумал, что при такой неустойчивой погоде лучше всего часов шесть отдохнуть и в тот же день выйти в лагерь Безопасный, до которого оставалось 13 километров. Представьте себе наш ужас, когда мы обнаружили, что на последней стоянке Гран потерял горелку от примуса. Нам предстоял холодный ужин!

Мы все же вырезали из консервной банки некое подобие горелки и умудрились растопить немного снега на примусе и получить тепловатый напиток. Галеттоже не было – из-за прожорливости моего пони. Прежде чем залезть в мешок, я увидел к северу от нас несколько темных пятен, водрузил теодолит на треногу и в трубу разглядел две палатки и несколько пар воткнутых в снег лыж. Обсудив ситуацию, мы пришли к выводу, что это или лыжная, или конно-лыжная партия с одной лошадью, идущая в Угловой лагерь (это была партия Скотта с Джимми Пиггом, направляющаяся в Угловой лагерь). Утром мы проспали и стартовали уже во второй половине дня. Погода, по-прежнему облачная, не предвещала ничего хорошего. Я понял, что в тумане отклонился довольно далеко на юг от нужного направления, хорошо еще, что мы не забрели на участок трещин близ острова Уайт. Наконец вдали показался лагерь Безопасный, но последние 6 километров тянулись бесконечно. Лошадей кормили последний раз до выхода, в тюках не осталось ни травинки, и все же, голодные, они тянули. Идти было очень тяжело из-за плохой поверхности, но, завидев лагерь, они пошли без остановок. Я думаю, они понимали, что дом поблизости. В 9.30 вечера мы были у цели. «Слава Богу!» – воскликнул я, взглянув на небо и пустые сани. Собаки были на месте, тут же стояла натянутая коническая палатка (у нас было несколько палаток такой формы кроме походных), из которой появились дядя Билл (настоящий «дядя Билл», то есть Уилсон) и Мирз. Вскоре пони, сытые, уже стояли за прочными стенами, мы же уничтожали ведро похлебки из пеммикана, галет и кусков тюленьей печени, сваренной на чужом примусе.

(На этом рассказ Боуэрса кончается.)

ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАРТИИ С СОБАЧЬИМИ УПРЯЖКАМИ

История возвращения на собаках полна волнующих событий. Мы двигались быстро, за первые три дня проделали почти 125 километров и приближались к Угловому лагерю. Собаки, постоянно недоедавшие, были сильно истощены, и нам приходилось бежать рядом с санями и погонять собак. Скотт решил срезать угол, то есть оставить в стороне Угловой лагерь и пройти наш первоначальный маршрут по диагонали. Кто мог предположить, что в результате мы попадем в обширную зону трещин?

Вечером 20 февраля мы пустились в путь при очень плохом освещении. Подмораживало, но ветра не было. Пройдя около 5 километров, я заметил впереди на Барьере понижение, в которое вот-вот должны были съехать сани. Я криком предупредил Уилсона, тот схватился за сани (он бежал рядом), но Старик[65]65
  Большая часть собак имела русские клички, которые часто упоминаются в записках участников экспедиции. На борту «Терра-Новы», когда она вышла из Новой Зеландии, было 33 собаки для упряжек, закупленных С. Мирзом. Он же отвечал за собак, хотя в качестве каюра был нанят Дмитрий Гирев. Позднее во время перехода и зимовки несколько собак погибло, но в феврале 1912 года прибыло очередное пополнение – 14 псов. Несмотря на потери, этого было достаточно, чтобы обеспечить транспортом потребности экспедиции, помимо полюсного маршрута.


[Закрыть] уже провалился лапами в ложбинку. Это была скверная трещина, метров шесть в поперечнике, с глубокими синими провалами по обоим бортам. Сани благополучно одолели ее, но тут же попали на большой «стог сена» – вал сжатия – ледяной бугор, который мы в полумраке не разглядели. Шедшая слева от нас упряжка Мирза ничего не заметила. Из-за скудного освещения никто не видел этот ледяной холмик, пока мы на нем не оказались.

Еще три километра мы шли вровень, Мирз и Скотт слева от нас. По-видимому, мы пересекали множество трещин. Вдруг у нас на глазах собаки соседней упряжки исчезли одна за другой, как будто в погоне за каким-то зверем нырнули в нору.

«В ту же секунду вся упряжка, пара за парой, барахтаясь изо всех сил и стараясь вылезть на твердый лед, стала проваливаться. Передний, Осман, напряг всюсвою богатырскую силу и удержался. Удивительно было смотреть на него. Сани остановились, и мы отскочили в сторону. В следующую минуту положение выяснилось. Оказывается, мы шли вдоль моста из смерзшегося снега, перекинутого через трещину. Сани на нем остановились, собаки же повисли над бездной между санями и Османом. Почему мы с санями не провалились за ним – совершенно непонятно»[11].

Мы немедленно остановились, закрепили наших собак на месте и, прихватив страховочную веревку, бросились на помощь товарищам. Осману, крупному псу-вожаку, пришлось очень тяжело. Вцепившись когтями в лед, он изо всех сил удерживал повисшую на веревке в воздухе упряжку. Стоило Осману ослабить хватку, и скорее всего сани с собаками улетели бы в бездну.

Прежде всего мы вытащили сани из трещины, вбили в лед кол, и палкой, продетой в крестовину, намертво закрепили их. Затем Скотт и Мирз попытались со стороны Османа подтянуть к себе веревку, мы же всей своей тяжестью навалились на сани, чтобы они не соскользнули в трещину. Скотт и Мирз не сдвинули веревку ни на сантиметр. Тогда мы что было сил налегли на кол. Тем временем две собаки, освободившись из упряжи, упали в трещину на снежный карниз, приблизительно на глубине 20 метров. Немного погодя они свернулись калачиком и заснули. Другая висевшая в воздухе собака исхитрилась опереться лапами о стенку трещины, а между несколькими ее товарками завязалась драка – те, что находились повыше, старались стать на спины нижевисящих.

«В подобных неожиданных случаях сразу всего не сообразишь, и в первые минуты все суетились довольно бестолково. Мы ни на сантиметр не могли сдвинуть ни главную постромку саней, ни упряжь Османа и душившую его веревку. Скоро, однако, мысли наши прояснились. Мы разгрузили сани, отнесли в безопасное место спальные мешки, палатку и печку. Осман удушливо хрипел. Ясно было, что его необходимо скорее освободить. Я сорвал ремни с одного спального мешка, и ими, с помощью Мирза, удалось на несколько сантиметров оттянуть веревку, освободить Османа и разрезать на нем хомут.

Затем, прикрепив веревку к главной постромке, мы общими усилиями принялись тащить собак. Одного пса достали и отвязали, но тем временем веревка так глубоко врезалась в край льда, что дальше вытянуть ее не было никакой возможности. Но теперь мы могли сделать то, чего следовало бы добиваться с самого начала, а именно – поставить сани поперек трещины и с них работать. Это нам удалось, хотя при этом пальцы у нас немели. Уилсон крепко держался за прицепленную якорем постромку; остальные работали у другого конца. Веревка, которой управлялся Осман, была очень тонкая и могла оборваться. Поэтому пришлось спустить Мирза ниже, и он прикрепил спасательную веревку к концу постромки.

Работа пошла правильнее. Мы вытащили собак попарно на сани и одной за другой перерезали хомуты. Труднее всего было оттащить последних собак, потому что они находились под нависшим краем ледяной коры, притиснутые отягченной снегом веревкой. Наконец, задыхаясь, мы вытащили на твердый лед и последнюю собаку. Из тринадцати животных одиннадцать были спасены»[11].

Собаки провисели больше часа, у некоторых из них были, очевидно, какие-то внутренние повреждения. А две все еще лежали в трещине на снежном карнизе. Скотт предложил спуститься по страховочной веревке и вытащить их. В нем говорила и его врожденная доброта и нежелание терять двух собак из упряжки. Уилсон сказал, что это безумная и к тому же очень опасная затея, но если кому-нибудь и спускаться, то уж никак не Скотту. Полезет он, Уилсон. Скотт, однако, твердо стоял на своем, и мы бросили в пропасть 30-метровый канат, чтобы измерить расстояние до собак. Оно составило примерно 20 метров. Затем спустили на карниз Скотта, и он стоял на нем все то время, что мы поднимали поочередно собак. Надо ли говорить, как они были ему рады!

Возвращение партии из похода

Как раз в эту минуту спасенные псы, свободно бегавшие вокруг с порванными и спутанными постромками на шее, затеяли свару с другой упряжкой. Крикнув Скотту, что ему придется обождать, мы кинулись их разнимать. Нугис успел сильно пострадать, досталось и моей ступне. Наконец мы их развели и вытащили Скотта. Тянуть веревку пришлось всем троим, пальцы совсем онемели от холода.

Скоттом руководило не только желание спасти собак, но и научные интересы. Поскольку мы шли поперек линии напластования, естественно, ожидалось, что мы будем пересекать трещины под прямым углом, а не двигаться, как оказалось в действительности, вдоль них. Пока мы поднимали Скотта с 20-метровой глубины, он все бормотал что-то вроде: «Ума не приложу, почему у этой трещины такое направление, под прямым углом к тому, что я ожидал…» Стоя на снежном карнизе, он хотел было двинуться в сторону и обследовать трещину, но мы отговорили его: уж очень непрочен карниз, сквозь синие дыры внизу зияет пустота. Кроме того, Скотт сожалел, что у нас нет термометра: температура ледника представляет собой большой интерес, данные, полученные на такой глубине, могут служить довольно надежными показателями средней годовой температуры. Но в общем нам следовало поздравить себя со счастливым исходом этого пренеприятного происшествия. Мы ожидали впереди еще несколько километров трещиноватой поверхности; поднимался ветер и гнал клубы снега; словно от дыма, небо на юге почернело. Мы поставили палатку, как следует поели и занялись починкой собачьей сбруи, безжалостно разрезанной при спасении собак. Счастье наше, что трещины больше не встречались – усилившийся ветер очень затруднил бы спасательные работы, – и ночью мы шли без помех, проделав после ленча 18 километров, а всего за сутки – 26. Это потребовало большого напряжения сил, так как два с половиной часа работы у трещины вымотали и собак и людей. Пока ставили лагерь, распогодилось, стало совсем тепло. В палатке царила приятная дружественная атмосфера, еще более теплая, чем обычно. Так всегда бывает после подобных происшествий.

В лагерь Безопасный мы пришли на следующий день (22 февраля), горя нетерпением узнать, как дела корабля, где высадилась партия Кемпбелла, пришли ли уже пони со склада Блафф. Лейтенант Эванс, Форд и Кэохэйн, ведшие лошадей, были уже в лагере, но всего лишь с одним пони. Остальные двое погибли от истощения вскоре после того, как мы с ними расстались, – мы, не зная того, проходили мимо гуриев, установленных на их могилах. История их печальна, весь обратный путь этой партии был трагическим. Сначала обессилел Блоссом, затем Блюхер, их гибель ускорила пурга, налетевшая 1 февраля.

Падение собак в трещину и известие о гибели лошадей огорчило Скотта, а тут еще его встревожило отсутствие Аткинсона и Крина, которые должны были ожидать нас в лагере, но не оставили даже записки. Не было также никаких сообщений с «Терра-Новы», и мы решили, что и людей, и сообщение следует искать на мысе Хат. Проспав три-четыре часа и подкрепившись чаем с галетами, пошли без животных на мыс, захватив с собой примус, чтобы как следует поесть в хижине на мысу, и спальные мешки на случай непредвиденной задержки. По морскому льду достигли Гэпа, оттуда увидели, что открытая вода тянется до самого мыса Хат, и добрались до хижины. Тут нас ожидали сплошные загадки. Хижина была очищена от забившего ее льда; на двери висела записка, датированная 8 февраля: «Мешок с почтой для капитана Скотта находится в доме, у его южной двери». Мы облазили весь дом, но ни почты, ни Аткинсона с Крином, ни вещей, доставленных кораблем, не нашли. Были высказаны самые невероятные гипотезы. Меж тем свежий лук и хлеб говорили о том, что судовая партия здесь побывала, но как объяснить все остальное? Кто-то предположил, что, поскольку нас именно в это время ожидали обратно, Аткинсон с Крином по очень непрочному морскому льду отправились на лыжах в обход мыса Армитедж к лагерю Безопасный, а мы с ними разминулись, так как шли через Гэп. Вскоре мы нашли следы, ведшие к морскому льду. Полные сомнений, мы двинулись обратно. Скотт был ужасно встревожен, все устали, склад казался недосягаемым. Только в 180 метрах от него мы увидели еще одну палатку. «Слава Богу, – выдохнул Скотт. – Я думаю, Билл, вы волновались не меньше меня».

У Аткинсона была судовая почта, подписанная Кемпбеллом. «Все, что случилось в этот день, бледнеет перед удивительным содержанием почты, врученной мне Аткинсоном. В своем письме Кемпбелл сообщал обо всем, что он сделал, и о том, как нашел Амундсена, поселившегося в Китовой бухте»[11].

Хотя Скотт описал это событие очень выразительно, его слова бессильны передать чувства, овладевшие им и в той или иной мере каждым из нас, хотя мы и были предупреждены телеграммой, посланной Амундсеном с Мадейры в Мельбурн. Целый час все мы были в ярости, всех одолевало безумное желание немедленно плыть в Китовую бухту и там, на месте, расправиться тем или иным образом с Амундсеном и его людьми. Конечно, это была чисто эмоциональная реакция, вполне естественная в нашем положении. Мы только что закончили первый этап непосильной работы по прокладыванию пути к полюсу; и мы считали – пусть безосновательно, – что честно заслужили право первопроходцев. В нас тогда необычайно сильны были чувства товарищества и взаимопомощи; мы начисто забыли о существовании духа соперничества, и его внезапное вторжение в нашу жизнь вывело всех из равновесия. Я вовсе не одобряю тот наш взрыв ярости – а это была именно ярость, – я просто излагаю события в их последовательности, так как без этого не может быть правдивого рассказа об их участниках. Взрыв этот прошел бесследно; я снова передаю слово Скотту:

«Это сообщение вызвало у меня одну только мысль, а именно: всего разумнее и корректнее будет и далее поступать так, как намечено мною, – будто и не былововсе этого сообщения; идти своим путем и трудиться по мере сил, не выказывая ни страха, ни смущения.

Не подлежит сомнению, что план Амундсена является серьезной угрозой нашему. Амундсен находится на 100 километров ближе к полюсу, чем мы. Никогда я не думал, чтобы он мог доставить на Барьер столько собак. Его план идти на собаках великолепен. Главное, он может выступить в путь в начале года, с лошадьми же это невозможно»[66]66
  Скотт выступил к полюсу 1 ноября 1911 года. Амундсен стартовал 8 сентября 1911 года, но из-за сильного мороза был вынужден возвратиться; вторично он стартовал 19 октября. – Э. Ч.-Г.


[Закрыть] [11].

Из почты мы узнали, что, покинув залив Мак-Мёрдо, «Терра-Нова» пошла на восток вдоль Барьера, чтобы высадить Кемпбелла и его людей, если удастся, на Земле Короля Эдуарда VII. По пути от мыса Крозир до долготы 170° з. с судна провели съемку Барьера, а затем взяли курс прямо на мыс Колбек, о котором Пристли написал в своем дневнике, что он «по нашим наблюдениям имеет высоту 60 метров, и необычно похож на самую обычную ограду, например садовую».

У этого мыса путешественников встретили плотные паковые льды, но главная беда была в том, что нигде на Колбеке они не нашли такого понижения, где было бы удобно высадиться партии Кемпбелла из шести человек. Они поплыли обратно вдоль Барьера, направляясь в небольшой заливчик, известный под названием бухты Балун. Вот что пишет по этому поводу Пристли в своем дневнике:

«1 февраля 1911 года. Плавание все же не закончилось безрезультатно, и наши сомнения относительно того, где зимовать – здесь или в южной части Земли Виктории, рассеялись самым удивительным образом. Около 10 часов мы вошли на всех парах в залив, глубоко врезающийся в Барьер; позднее мы поняли, что это открытая Шеклтоном Китовая бухта; наблюдения, проделанные нами в последнюю экспедицию (в экспедицию Шеклтона), получили самое убедительное подтверждение. По словам Пеннелла, все теперешние съемки местности почти повторяют то, что сделано шеклтоновской экспедицией. Китовая бухта, о которой мы сообщали, вызывала сомнения у исследователей, но теперь они развеяны окончательно. Твердо установлено, что бухта Балун и соседний залив, обозначенный на карте экспедиции «Дисковери», соединились, и, более того, за это время новый большой залив еще сильнее врезался в стену Барьера; в самом деле, даже невооруженным глазом видно, что после нашего визита в 1908 году его западная граница сильно изменилась. В остальном залив все тот же: те же обманчивые пещеры и тени, издали кажущиеся скальными выходами, те же утесы, выжатые на поверхность давлением льдов, и провалы за ними, те же беспредельные просторы морского льда и даже стада китов те же.

Это очень важное свидетельство человека, побывавшего здесь в 1908 году вместе с Э. Шеклтоном на судне «Нимрод». Именно вывод о надежности краевых участков шельфового ледника Росса дал основание Р. Амундсену обосноваться в Китовой бухте. Как показали дальнейшие события, норвежский полярник рисковал больше, чем принято думать. Обломы краевых участков шельфовых ледников известны достаточно давно. Еще в 1912 году облом айсберга помешал созданию зимовочной базы немецкой экспедиции В. Фильхнера в бухте Фазель. В 1988 году унесло в море советскую станцию Дружная. Что касается Китовой бухты, то созданная там в 1928 году американская исследовательская база позднее сдрейфовала в море на гигантском айсберге.

Надеюсь, что до ухода мы сумеем нанести залив на карту, но это зависит от погоды. Было очень приятно получить подтверждение правильности полученных нами данных и всего, сделанного Шеклтоном, и я лег спать совершенно удовлетворенный прожитым днем, в полной уверенности, что уж здесь-то восточная партия сумеет высадиться на Барьере, и таким образом наш последний шанс исследовать Землю Короля Эдуарда VII не будет упущен.