Текст книги "Самое ужасное путешествие"

Но человек предполагает, а Бог располагает, и в час ночи меня растолкал Лилли и сообщил поразительную новость: на морском льду залива стоит на ледовом якоре судно[67]67
  Обстоятельства встречи английских и норвежских полярников описаны также Р. Пристли в книге «Антарктическая одиссея», Л., 1985, с. 35–37. Разумеется, свою оценку встречи дает Р. Амундсен в книге «Южный полюс» (Л., Изд. Главсевморпути, 1937, с. 131–132).


[Закрыть]. На борту в течение нескольких минут царило смятение – все, натягивая на бегу одежду, с камерами в руках ринулись на палубу.

Тревога не была ложной – в нескольких ярдах от нас действительно стояло судно, более того, те, кто читал книги Нансена, узнали в нем знаменитый «Фрам».

Парусное вооружение у него косое, трубы нет – на судне, очевидно, был керосиновый двигатель. Впередсмотрящие вскоре доложили, что видят на Барьере хижину, а наиболее возбужденные умудрились даже разглядеть группу людей, вышедшую нас встречать. Поэтому Кемпбелла, Левика и меня, не мешкая, опустили через борт корабля, поставленного на якорь, и мы на лыжах отправились к видневшемуся вдали темному пятну. Оно оказалось всего-навсего складом; мы повернули к судну, и Кемпбелл, которому не терпелось встретить незнакомцев, оставил нас, новичков на лыжах, далеко позади и обратился к ночному вахтенному на «Фраме».

Тот сообщил, что на борту находятся только трое человек, остальные же помогают Амундсену устроиться на зимовку, которая в два раза дальше от моря, чем склад. Амундсен должен появиться на «Фраме» завтра, и мы решили задержаться, чтобы Пеннелл и Кемпбелл смогли с ним побеседовать. «Фрам» подошел к паковым льдам 6 января и к 12-му уже протиснулся сквозь них, следовательно, им было легче, чем нам. Амундсен, узнали мы, собирается пойти к полюсу не раньше будущего года. Это нас обнадежило – значит, будущим летом состоится честное соревнование за первенство в покорении полюса, но, конечно, западная (главная) партия проведет зиму в большом напряжении.

Что касается планов нашей партии, то тут все ясно. По неписанным законам полярного этикета нам нельзя вторгаться в район амундсеновской зимовки, мы возвратимся в залив Мак-Мёрдо, оттуда в бухту Робертсон и там постараемся устроиться как можно лучше. А пока суд да дело, мы не теряли времени даром. Ренник производил замеры глубины – она достигала здесь 324 метра, матросы забили трех тюленей, в том числе серебристого красавца крабоеда, Лилли брал пробы воды с глубин 90, 180, 270 и 310 метров и ловил планктон с помощью планктонной сети, Уильямс налаживал трал, чтобы пройтись им по дну, если время и погода позволят. Я нащелкал целую пленку и отдал ее Дрэйку для проявления в Крайстчерче. Среди заснятых сюжетов есть «Фрам» и «Терра-Нова», склад, заложенный Амундсеном, ледяные обрывы и морской лед с крупными разломами трещин, мощные снежные надувы, кое-где смытые прибоем вплоть до карниза в несколько метров шириной, на котором упорно держится снег.

Ночь прошла спокойно, время от времени шел снег.

4 февраля 1911 года. В семь часов утра меня разбудил Левик – ему понадобилась моя камера. Оказалось, что около 6.30 утра Амундсен, Юхансен и еще шесть человек вернулись на «Фрам» и явились к нам – поговорить с Кемпбеллом и Пеннеллом. Кэмпбелл, Пеннелл и Левик пошли на «Фрам» завтракать и оставались там до полудня, а возвратившись, сообщили, что к нам на ленч собираются гости – Амундсен, капитан «Фрама» Нильсен, который, высадив партию, уведет его из Антарктики, и молоденький лейтенант – его имени никто не запомнил. После ленча наши офицеры и часть матросов отправились осматривать «Фрам», знакомиться с остальными норвежцами и прощаться с ними. Я не пошел и в это время показывал норвежскому лейтенанту наше судно. Около трех часов пополудни мы подняли ледовый якорь, расстались с «Фрамом» и медленно двинулись вдоль морского льда, ведя траление на глубинах от 350 до 540 метров. Траление оказалось очень удачным – мы вытащили две полные корзины донного ила; биологи получили еще более ценную добычу: к внешней стороне сети прицепились две длинные криноиды, полметра длиной, в довольно хорошем состоянии.

Сейчас мы стоим у Барьера и продолжаем картографическую съемку. Затем направимся к мысу Эванс, там простоим один день, поднимемся на север и попытаемся высадиться на мысе Адэр, чтобы за ним обосноваться на зимовку.

Утром Браунинг и я осмотрели восточный фасад бухты. Как мы выяснили, он состоит из прозрачного зернистого льда с диаметром зерен от четверти до трех восьмых дюйма и с многочисленными пузырьками воздуха.

По пути я сделал несколько снимков собак Амундсена, а еще на стоянке заснял кое-какие трещины и пещеры на обрывах Барьера.

Итак, мы расстались с норвежцами, но все время думаем, вернее, не можем не думать о них. Все они показались мне людьми с яркой индивидуальностью, упорными, не пасующими, конечно, перед трудностями и неутомимыми в ходьбе, легкими в общении, с чувством юмора. Сочетание всех этих достоинств делает их опасными соперниками, но, несмотря на это, к ним как к людям невольно проникаешься симпатией.

Я обратил особое внимание на то, что они тщательно избегали получения от нас каких-либо полезных для себя сведений. Мы узнали новости, неприятные безусловно и для нас, и для западной партии, но весь остальной мир будет, конечно, с напряженным интересом следить за гонкой к полюсу – она может иметь любой исход. Зависит он и от случая, и от отчаянных усилий, которые приложат обе стороны, и от их упорства.

Норвежцы зимуют в опасном месте – лед быстро взламывается в Китовой бухте, которую они принимают за залив Борхгревинка, и к тому же их лагерь стоит точно в зоне, где прочность льда нарушена. Зато если они благополучно перезимуют (а они хорошо себе представляют, какие опасности им угрожают), то в числе их преимуществ будут собаки – их у Амундсена много, – энергия нации того же северного типа, что и наша, опыт путешествий по снегу, не имеющий себе равного в мире.

Р. Пристли имеет в виду, что К. Борхгревинк побывал здесь в феврале 1900 года. Норвежец первым высаживался на ледник и даже совершил по нему 24-километровый маршрут к югу. Название «Китовая бухта» дал в 1908 году Э. Шеклтон, посчитавший обрывистый край шельфового ледника Росса слишком опасным местом для зимовки. Сама бухта, по-видимому, была обнаружена еще Джемсом Кларком Россом в его историческом плавании 1840–1841 годов. Еще раз подчеркнем, что выбор Р. Амундсеном места для зимовки на шельфовом леднике Росса был сделан в противовес оценкам своих предшественников.

Остается ледник Бирдмора. Смогут ли их собаки преодолеть его, а если смогут, то кто же пройдет его первым? Одно я знаю твердо: наша южная партия сделает все возможное и невозможное, чтобы не уступить первенства, и мне представляется, что скорее всего в будущем году полюса достигнут обе партии, но кто окажется первым, известно одному Господу Богу.

Мы узнали несколько интересных фактов, связанных с норвежцами.

Машины «Фрама» уместились бы на половине площади нашей кают-компании, цистерны для горючего с момента выхода из Норвегии не нуждались в пополнении, гребной винт могут поднять три человека. Они довезли до Барьера свежий картофель из Норвегии. (Некоторые члены команды по происхождению бесспорно ирландцы.) На «Фраме» в твиндеке у каждого отдельная каюта, очень удобная. С борта судна в хижину припасы перевозили восемь упряжек собак по пяти голов в каждой, отдыхавшие через день.

Для похода к полюсу они намерены использовать упряжки из десяти собак, работающие через день. Их псы останавливаются по свистку, а если выходят из повиновения, то, чтобы их усмирить, достаточно перевернуть сани, даже нагруженные. Береговая партия состоит из девяти человек, судовая – из десяти. «Фрам» под командованием Нильсена возвратится в Буэнос-Айрес и за зиму совершит кругосветное плавание с целью исследования морских глубин.

В этом году они не собираются идти на юг и даже не уверены, будут ли расставлять склады. У них 116 собак, десять из них – суки, а следовательно, способны производить на свет потомство, что и делали успешно на пути судна. В море «Фрам» держится, как пробка: сильно перекатывается между волнами, но не забирает воду, и в плавании собаки не были привязаны, а свободно бегали по палубам. Мы узнали много других второстепенных подробностей, но, наверное, они всплывут в памяти немного позднее, когда главные впечатления от встречи чуть поблекнут»[22].

Как выяснится позднее, Пристли трижды ошибся. Во-первых, он вынес об Амундсене распространенное, но совершенно ложное представление как о простом норвежском мореплавателе, совсем не интеллектуале. Во-вторых, ему показалось, что Амундсен поставил свой лагерь на льду, а не на твердой земле.[68]68
  Это неверно. Китовая бухта образована краем шельфового ледника Росса, находящимся на плаву, что доказывается исчезновением большей части станции Литл-Америка IV в период между 1947 и 1955 годами вместе с самой бухтой при одновременном отступании кромки шельфового ледника Росса (Барьера, по терминологии Р. Скотта и его предшественников) примерно на 10 миль к югу.


[Закрыть] В-третьих, он был уверен, что Амундсен пойдет к полюсу старым путем, через ледник Бирдмора. В действительности же Амундсен был исследователем высочайшего интеллекта, по складу ума больше напоминавшим еврея, чем скандинава; достаточно вспомнить, с какой дальновидностью, руководствуясь одной лишь логикой, он выбрал место для зимовки. Признаюсь, в тот момент мы все его недооценивали и не могли избавиться от ощущения, что он хочет опередить нас обманным путем.

Вернемся, однако, к заливу Мак-Мёрдо и сообщениям, оставленным на мысе Хат. Итак, двух пони, отданных партии Кемпбелла, выгрузили с «Терра-Новы» на мыс Эванс: Кемпбелл правильно рассудил, что при создавшихся условиях они могут быть Скотту полезнее, чем ему. Последующие события доказали, сколь верен был этот самоотверженный шаг. Затем «Терра-Нове» предстояло пойти на север и попытаться высадить партию Кемпбелла на крайней северной оконечности Земли Королевы Виктории. В то же время угля оставалось так мало, что могла возникнуть необходимость возвращаться напрямик в Новую Зеландию. Кемпбелл в своей записке сожалел, что не сможет встретиться со Скоттом: он предполагал, что новые обстоятельства могут побудить Скотта изменить состав партий, а кроме того, Амундсен предложил Кемпбеллу высадить его партию в Китовой бухте и заняться исследованием ее восточного района, но Кемпбелл не считал себя вправе принять приглашение без согласия Скотта.

Как мы теперь знаем, из-за недостатка угля пришлось выбирать одно из двух: поспешно ссадить партию Кемпбелла со всем ее снаряжением в бухте у мыса Адэр или везти всех назад в Новую Зеландию. Как выразился один матрос: «Сама по себе наука вещь замечательная, но как бы не перестараться». Корабль уже был готов освободиться от них, да и они для этого созрели. Они высадились на берег по пояс в воде – и «Терра-Нова» благополучно отбыла в Новую Зеландию.

Скотт решил, что до прихода партии с лошадьми со склада Одной тонны следует заняться перевозкой на санях припасов в Угловой лагерь. Но «с собаками плохо. Они страшно голодны, исхудали, как щепки, и очень устали. Я уверен, что этого не должно бы быть, просто мы их мало кормим. В будущем году необходимо увеличить им паек и придумать для них какой-нибудь разумный режим. Одних галет мало»[11]. Кроме того, несколько собак не оправились от повреждений, полученных в трещине. Значит, можно было полагаться только на людей и одну выжившую лошадь – единственную из троих, что вышли со склада Блафф, а именно на Джимми Пигга.

Партия выступила в пятницу 24 февраля, передвигалась днем. В нее входили: Скотт, Крин и я с санями и палаткой; лейтенант Эванс, Аткинсон и Форд со вторыми санями и палаткой; Кэохэйн, ведший Джимми Пигга. На исходе вторых суток похода мы увидели вдали партию с лошадьми, направлявшуюся в Безопасный лагерь.[69]69
  Уилсон ночевал с двумя собачьими упряжками на суше и утром увидел в полевой бинокль, как мы проплываем мимо на льдине. Он пошел в обход берегом полуострова, пока не отыскал удобный выход на Барьер, где встретился со Скоттом. – Э. Ч.-Г.


[Закрыть] В Угловом лагере Скотт оставил партию лейтенанта Эванса с лошадью, а сам со мной и Крином решил сделать рывок к Безопасному лагерю. До самой ночи шли мы ускоренным темпом, одолели за день 42 километра и стали лагерем километрах в шестнадцати от Безопасного лагеря. Туда к этому времени должна была подоспеть партия с лошадьми.

Далее события приняли трагический для нас оборот. Вызванные рядом сложных обстоятельств, они имели своим следствием потерю лучших наших транспортных средств и только чудом не привели к человеческим жертвам. В это время, то есть 26 февраля, на Барьере находились три наши партии. За Скоттом шел лейтенант Эванс с пони Джимми Пигом. Скотт, Крин и я стояли лагерем недалеко от Безопасного лагеря. В самом Безопасном лагере находились две собачьи упряжки с Уилсоном и Мирзом и только что прибывшая со склада Одной тонны партия с пятью лошадьми – почти все они были худы, голодны и измождены. Между Безопасным лагерем и мысом Хат – замерзшее море, которое в этом году то ли вскроется, то ли нет, но, как мы знали по наблюдениям последних дней, лед очень непрочен. Ледяной покров простирался тогда километров на одиннадцать к северу от мыса Хат. До конца летнего сезона оставалось немного. В последние две недели держалась температура от – 45 до – 51 °C, а пони плохо переносили такой мороз. На наше горе несколько раз налетали свирепые пурги, и нам стало ясно, что лошадям более всего страшны не холода и рыхлый снег под копытами, а вот именно эта осенняя непогода. Скотту хотелось как можно скорее доставить животных на мыс Хат, где мы могли обеспечить им более или менее надежное укрытие.

На следующее утро, 27 февраля, открыв глаза, мы увидели самую настоящую осеннюю пургу – с очень густым снегопадом, ветром в 9 баллов и температурой около – 29 °C. Это было ужасно: каково будет нашим несчастным шестерым пони, все еще не покинувшим Барьер? Пурга закончилась на следующее утро, и о событиях этого дня лучше меня расскажет Скотт:

«Упаковались и в 6 часов пошли в Безопасный лагерь. Очень холодно, и вообще дела плохи. Уилсону и Мирзу с самого нашего ухода сопутствовало одно ненастье, оно застигло и Боуэрса с Отсом. Пурга длилась два дня. Лошади живы, но в жалком состоянии. С востока дул резкий холодный ветер. Нет никакого смысла дальше здесь ждать. Мы поспешно приготовились всей компанией двинуться к мысу Хат. Укладка заняла много времени. Снегу выпала масса, и часть саней была занесена на метр. Около 4 часов благополучно отправились вперед двое саней с собаками. Стали собираться в путь с лошадьми. Когда с них сняли одеяла, мы ужаснулись. Что наделала с ними пурга! Все лошади без исключения исхудали до последней степени. Особенно плачевно состояние Скучного Уилли.

Предполагалось лошадей отправить по следам собак. Наша маленькая компания должна была выступить последней и раньше лошадей выйти на морской лед. Меня очень тревожил переход по льду: я видел там много полыней»[11].

В дальнейшем рассказе я на время умолчу о двух собачьих упряжках – Мирза и Уилсона, которые вышли из лагеря раньше, чем пони.

Первым был готов покинуть лагерь Дядя Билл, пони Боуэрса, и тот, не дожидаясь остальных, тронулся в путь. Затем мы запрягли Панча, Нобби, Гатса и уже взялись за Уилли, но едва вывели его вперед, как он повалился наземь.

Скотт быстро перестроился. Меня и Крина с тремя более крепкими лошадьми послал вперед на соединение с Боуэрсом, ожидавшим всех в миле от лагеря. Отса и Грана оставил при себе – попытаться помочь больному пони. Скотт рассказывает в своем дневнике об отчаянных усилиях, которые предпринимали путешественники для спасения Уилли: «Мы подняли его еще раз на ноги, дали горячее овсяное пойло. Подождав час, Отс осторожно повел его. Мы тем временем нагрузили сани и, надев лыжи, повезли их. Метрах в двухстах от лагеря бедный Уилли свалился опять, и я убедился, что это – конец. Мы разбили лагерь, окружили Уилли снежным валом, делали все возможное, чтобы только поставить его на ноги. Но все старания оказались тщетными. Жалость брала смотреть на Уилли. Около полуночи мы уложили и подперли его, как могли удобнее, а сами легли спать.

Среда, 1 марта. Нашего бедного Уилли ночью не стало. Грустно, что почти довели его домой, и вдруг – такой конец. Ясно, эти пурги бедным животным не под силу. Шерсть у них плохая; но если бы даже она была самого первого сорта, то все же, попав в такую пургу, лошади быстро выбились бы из сил. Между тем нельзя допустить, чтобы они приходили в скверное состояние в самом начале работ экспедиции. Получается, что в будущем году необходимо будет выступить позднее.

Что же делать! Мы поступали по мере своего понимания и опыта купили дорогой ценой. Теперь надо приложить все старания к тому, чтобы спасти остальных лошадей»[11].

Последующие происшествия, вероятно, лучше всего описаны Боуэрсом в письме родным, в котором он никоим образом не преувеличивает опасности, угрожавшие ему самому и двум его спутникам. Напомню, что Скотт направил меня и Крина с тремя лошадьми из Безопасного лагеря вдогонку за Боуэрсол, который уже вел одного пони. Приближалась ночь, света было мало, но с края Барьера мы еще различали в отдалении две черные точки – собачьи упряжки, бежавшие к мысу Армитедж.

«В ночь на 28 февраля я первый вышел с моим пони и никак не мог понять, почему остальные задерживаются; откуда мне было знать, что Уилли свалился? Я подошел к краю Барьера и устроился у подножия снежника в ожидании остальной партии. К моему удивлению, появились только Черри и Крин, которые вели на одной веревке Панча, Нобби и Гатса. От них я узнал про Отса и Скотта. Мне было приказано без промедления идти за собаками по морскому льду к мысу Хат; при этом Скотт еще раньше предупреждал меня, чтобы на морском льду лагерь ставили лишь при крайней нужде, если животные не смогут идти дальше. У нас было четверо тяжело нагруженных саней – ведь мы везли в хижину на шесть недель провизии, керосин, лошадиный фураж, массу всякого снаряжения из склада и т. д. К сожалению, собачьи упряжки неправильно поняли полученные приказания и, вместо того чтобы вести нас, рванули вперед. Нам они виделись далекими пятнышками, мелькавшими в направлении старой тюленьей трещины. Пересекши ее, они взяли вправо, к мысу Армитедж, и исчезли в черной бесконечной дымке, которая, казалось, окутала все в той стороне. Потом уже мы узнали, что километра через три они встретили кое-какие настораживающие признаки, поэтому изменили курс, пошли к Гэпу и около полуночи добрались до земли.

Я брел по их следам, пока мы не достигли тюленьей трещины – это старая гряда, выдвинутая сжатием, которая на много километров тянется с мыса Прам в юго-западном направлении. Мы внимательно осмотрели лед за трещиной, которую только что пересекли: вроде бы вполне прочный; он был более старый, чем тот, что лежал за ним, так как замерзал бесспорно раньше. Итак, мы пересекли трещину и пошли на мыс Армитедж. Лошади еле передвигали ноги – они еще не пришли в себя после пурги, и приходилось очень часто останавливаться. Попав на неустойчивый лед, мы брали резко на запад; около мыса всегда встречались плохие места, и я надеялся их обойти. Крин, совсем недавно проделавший этот путь по морскому льду, уверял меня, что если описать полукруг, то можно обойти опасные участки. Так мы протащились еще полтора километра, но тут меня взяли сомнения: трещины попадались слишком часто, это уже были не шутки; лед, правда, был толстый – от полутора до трех метров, – но, посудите сами, приятно ли смотреть, как между трещинами просачивается наверх вода, а это зрелище то и дело возникало перед нами. Это означало, что лед движется, а раз движется, то и разрушается. Я кидался в разные стороны – может, думаю, близ мыса лед покрепче, но в конце концов наткнулся на подвижную трещину во льду и решил повернуть обратно. Из-за туманного сумрака ничего не было видно, ледяной покров под ногами казался не хуже обычного, но я-то знаю, что нельзя доверяться пришедшему в движение льду, как бы надежно он ни выглядел. Путьназад был ужасен: кругом темно, мрачно, все наводит тоску. Животные совсем пали духом и останавливались так часто, что мне уже начало казаться – никогда нам не достичь тюленьей трещины. И все же я сказал Черри, что не стану рисковать и поставлю лагерь только по другую сторону трещины, на старом надежном льду, если мы дотуда добредем. И мы до нее добрались! Снег за ней показался мне рыхлым, тогда как на другой стороне, обращенной к морю, он был твердым – из-за того-то мы и потеряли за трещиной след собак. Но даже миновав ее, я считал, что надо уйти подальше. Мы прошли, сколько позволяли изможденные пони, и только тогда разбили лагерь; обнесли лошадей снежными заслонами, задали им корма и сами сели ужинать. У нас был только примус без горелки, вода на нем закипала полтора часа. Кроме того, мы взяли с собой миску пеммикана. В темноте я принял за кулек с какао мешочек с порошкообразным карри[70]70
  Карри – острая приправа.


[Закрыть] и сварил его с сахаром. Крин лишь выпив свою порцию до последней капли, обнаружил ошибку. Спать мы легли уже в 2 часа дня. Перед сном я вышел и осмотрелся: все тихо, спокойно; на западе по-прежнему стоит туман, но окрестности хорошо просматриваются примерно на полтора километра, нет никаких причин для тревоги. Только вот небо над проливом темное – верный признак открытой воды. Я пошел спать. Через два с половиной часа, однако, меня разбудил какой-то шум. Оба мои товарищи храпели, и я подумал, что это меня и разбудило. Взглянул на часы – они показывали 4.30, собрался было повернуться на другой бок и заснуть, как вдруг снова услышал подозрительный шум. «Мой пони жрет овес!» – промелькнуло у меня в голове, и я выполз из палатки.

Словами не передать, что я почувствовал в этот миг, поэтому целиком полагаюсь на ваше воображение. Вокруг плавали куски взломавшегося пакового льда. Виднелись вершины холмов, но ниже все покрывала тонкая дымка, и сквозь нее было видно, что поблизости от нас нет прочного льда; он весь покрошился и вместе с зыбью вздымается вверх и опадает вниз. Кругом повсюду длинные черные языки воды. Льдина, на которой мы примостились, раскололась по линии снежных заслонов, точно посередине стены бедного Гатса. Гатс исчез, и лишь поглотившая его темная полоса воды отмечала место, где он стоял. Двое саней, подпиравших заградительные сооружения вокруг лошадей с другого конца, оказались теперь на соседней льдине, на самом ее краю! А наша палатка стояла на льдине метров тридцати, не больше, в поперечнике. Я закричал Черри и Крину, а сам в носках бросился спасать сани. Мне удалось подтащить их к тому месту, где соединялись обе льдины, и переправить на нашу льдину. В этот самый момент она раскололась надвое, но мы все, к счастью, оказались на одном обломке. Я натянул финнеско и высказался в том духе, что нам случалось бывать в переделках, но такой опасности мы еще не подвергались. Впоследствии многие говорили, что было чистейшим донкихотством с моей стороны не бросить все на произвол судьбы и не спасаться самим. Но вы, конечно, понимаете, что у меня ничего подобного и в мыслях не было.

Мы свернули лагерь и запрягли лошадей в рекордный срок. Но тут мне надо было принять главное решение – в какую сторону идти. К мысу Армитедж явно невозможно, на восток тоже – именно оттуда дует ветер, и нас уже несет на запад, к открытому проливу. Остается один путь – на юг. Туда-то я и пошел. Лошади очень ловко перепрыгивали через трещины. Во всяком случае, Панч делал это довольно охотно, а остальные две следовали его примеру. Моя тактика состояла в том, чтобы ни в коем случае не разделяться, а стараться сосредоточиваться со всем имуществом на одной льдине, выжидать, когда с ней соединится, или почти соединится, другая, плывущая в нужном направлении, и тогда переводить на нее сначала пони, а потом уже перетаскивать и сани. Таким образом, мы медленно, но верно продвигались вперед. Пока действуешь – все вроде бы хорошо, мучительны минуты, пока ждешь, чтобы сомкнулась полынья. Иногда проходило десять минут, иногда больше, но рано или поздно – бац! – мы ударялись о соседний обломок, и он наползал на нашу льдину или мы на него. Случалось, что он разламывался или отскакивал так быстро, что мы успевали переправить только одну лошадь и были обречены снова ждать. Часто приходилось отступать от своего курса, но мы, все время дрейфуя вместе с паком на запад, тем не менее неуклонно продвигались и на юг.

Слов было произнесено очень мало. Крин, как истый моряк, держался так, будто частенько попадал в подобные ситуации. Черри, сама практичность, через час или два во время одной из вынужденных передышек вытащил из багажа шоколад с галетами и разделил между всеми. В этот миг мне меньше всего на свете хотелось есть, я засунул свою порцию в карман, но не прошло и получаса, как сжевал ее. Лошади вели себя ничуть не хуже моих товарищей и, прыгая со льдины на льдину, показывали высокий класс. Переведя на новую льдину, мы предоставляли их самим себе, и они терпеливо стояли, жуя повод или сбрую соседа, ожидая, пока мы перетащим сани и снова обратим на них внимание. Как трогательна была их доверчивость! Если разрыв между льдинами оказывался слишком велик для прыжка, мы прибегали к помощи саней: при длине 3,6 метров они служили прекрасным мостом. После нескольких часов такой ходьбы мы увидели впереди твердый лед и возблагодарили Господа Бога. Но тем временем появилась новая опасность: стая страшных косаток. Настал их час – среди осколков пака они весьма удачно охотились на тюленей и то и дело проплывали мимо нас между льдинами, выставляя наружу грозные черные плавники и со страшным ревом выпуская воздух. Научное наименование косатки – Orca qladiator, она значительно мельче кашалота и других крупных китов, но тем не менее намного их опаснее. Косатки вооружены огромными, вот уж воистину железными, челюстями. Они часто действуют сообща. Если помните, я уже писал вам о том, как они во время разгрузки судна раскачивали и этим раскалывали во всех направлениях тонкий лед под Понтингом, коим желали полакомиться.

Только через шесть часов мы достигли крепкого льда, который, как выяснилось, составлял часть Барьера. Но и от него прямо у нас на глазах отламывались огромные глыбы и плыли вслед за дрейфующим паком. Около нас подвижки льда были менее ощутимы – видимо, где-то далеко на западе что-то сдерживало этот процесс. Едва мы вышли из пролива, как весь лед, высвободившийся за мысом Армитедж, поплыл к середине пролива, а оттуда в море Росса. Но край Барьера был уже близок, мы воспряли духом, и я высмотрел большую льдину с бугром – я был уверен, что она примыкает к Барьеру и что, во всяком случае, все трудности позади. Мы резво взбежали на бугор навстречу избавлению от опасности – но что мы увидели с вершины! Вдоль всего фасада Барьера тянулась полоса открытой воды шириной от 9 до 12 метров. Она была забита обломками льда, которые подымались и опускались в такт движению волн, напоминая кипящий котел. В этом месиве свирепо шныряли взад и вперед косатки, а вожделенный край Барьера по другую сторону разводья представлял собой крутой ледяной утес высотой в 4,5–6 метров. Близок локоть, да не укусишь! Внезапно наша большая льдина с бугром раскололась надвое; пришлось поспешно отступить. Я нацелился на устойчивую с виду льдину, внушавшую полное доверие своей толщиной – уже не меньше 3 метров, – приятной округлой формы, с ровной поверхностью. Мы перебрались со всем имуществом на нее и, сделав таким образом все, что в человеческих силах, покормили животных и стали думать, как быть дальше.

Черри и Крин, как и с самого начала, были исполнены боевого духа и готовы к любым действиям. Нам казалось, что прежде всего необходимо связаться с капитаном Скоттом. Он, думал я, обеспокоен нашим отсутствием, да и мы сами уже не могли больше ничего предпринять, нужна была помощь. И тут я сообразил, что, двигаясь по льдинам вдоль Барьера против ветра, в конце концов, наверное, попадешь на такой осколок, который еще не оторвался от Барьера. Пускаться в такую авантюру вместе с лошадьми было бы явным безумием, но почему бы одному смельчаку не попытать счастья? Он бы шел против ветра, а так как ветер гнал льдины к нам, мог бы в любое время вернуться. Оставалось решить, кому идти. Обо мне не могло быть и речи. Тогда, значит, вопрос в том, идти обоим моим товарищам или одному. Но для меня важнее всего было сохранить лошадей и снаряжение, а что может сделать на льдине один человек? Ему бы себя спасти – и то хорошо. Поэтому я решил послать только одного и выбрал Крина, так как Черри, который носит очки, хуже видит. Оба, повторяю, были готовы идти, но, взвесив все за и против, я послал Крина, зная, что, на худой конец, он всегда может вернуться. Я написал записку капитану Скотту, мы напихали Крину еды в карманы и попрощались с ним.

Практичный Черри предложил поставить палатку и тем обозначить наше местонахождение; покончив с этим делом, я установил треногу и в подзорную трубу стал наблюдать за Крином. Мне мешали колыхания льдины вверх и вниз, особенно когда появились императорские пингвины, которые издали ну точь-в-точь люди. К счастью, солнце разогнало морозную дымку, ветер стих, замедлилось и движение льдов на запад. Зыбь улеглась. В центре пролива весь лед сошел, виднелась только чистая вода. Мы находились в ряду свободных льдин, дрейфовавших близ края Барьера. Несколько часов Крин то приближался к Барьеру, то отступал от него, но наконец я, к радости своей, увидел его на Барьере. «Слава Богу, – сказал я, – хоть один из нас выбрался из этой заварухи».

Этот день, проведенный вдвоем на льдине, был мало приятным для меня и Черри: мы прекрасно понимали, что при малейшем дуновении ветерка с юга нас неизбежно унесет в море. В то же время мы испытывали удовлетворение – ведь мы сделали все что могли, и мне казалось, что рука Всевышнего, оказывавшая нам до той поры чудесную поддержку, не покинет нас и теперь.

Мы накормили лошадей досыта. Косатки проявляли к нам интерес не на шутку. У них есть гадкая привычка выпрыгивать из воды вертикально вверх и с верхнего положения заглядывать на льдину – нет ли на ней тюленей. Огромные черно-желтые головы с отвратительными свинячьими глазками, все время окружавшие нас, а иногда высовывавшиеся в нескольких метрах от льдины, пожалуй, самое неприятное воспоминание о том дне. Вид характерных плавников тоже не доставляет особой радости, но в позе стойки косатки воистину страшны. К вечеру поблизости со всеми удобствами расположились в ожидании дальнейших событий поморники, явно предвкушая будущую добычу. Однако волнынакатывались все тише, и наша судьба зависела полностью от того, кто появится раньше – капитан Скотт или ветер.

Как я потом мог заключить из очень скромного рассказа Крина, он взобрался на Барьер с большим риском для жизни. Капитана Скотта он нашел вскоре после того, как тот соединился с Уилсоном[71]71
  Уилсон ночевал с двумя собачьими упряжками на суше и утром увидел в полевой бинокль, как мы проплываем мимо на льдине. Он пошел в обход берегом полуострова, пока не отыскал удобный выход на Барьер, где встретился со Скоттом. – Э. Ч.-Г.


[Закрыть]. Говорят, капитан Скотт очень рассердился на меня тогда, что я не бросил все, лишь бы спастись самим. Уверяю вас, мне и в голову не приходило бросить лошадей. В 7 часов вечера, проделав длинный обходной путь, Скотт с Крином и Отсом появился на краю Барьера напротив нас. Было тихо, и в последние полчаса мы с Черри могли при желании перескочить на безопасный лед, используя сани в качестве лестницы. Дело в том, что большой перевернутый осколок льда застрял, как в тисках, между высокой льдиной и краем Барьера и, поскольку ветра не было, оставался на месте. Да, но что делать с пони? И мы продолжали ждать.