Текст книги "Мертвый след. Последний вояж «Лузитании»"

“Лузитания”
В пути

Пo расписанию корабль должен был отплыть в 10.00, но тут произошла задержка. В военное время Адмиралтейство Британии обладало правом реквизировать для военных целей любое судно под британским флагом. В самую последнюю минуту Адмиралтейство дало такую команду “Камеронии”, пассажирскому кораблю, стоявшему на якоре в Нью-Йорке, который ходил в Ливерпуль и Глазго. Капитан “Камеронии” получил приказ перед самым отплытием. Теперь сорок пассажиров с их пожитками, а также пятерых женщин из команды следовало перевести на “Лузитанию”. Как именно отнеслись к этому пассажиры, учитывая утренние новости о германском объявлении, неизвестно; правда, есть по меньшей мере один рассказ о том, что пассажиры были довольны, ведь “Лузитания” являла собою верх роскоши в морских вояжах и должна была, как они ожидали, доставить их в Ливерпуль гораздо быстрее, чем не столь большая и не столь быстроходная “Камерония”.

На борту “Лузитании” один пассажир, Ричард Престон Причард, воспользовался этой задержкой: распаковал один из двух своих фотоаппаратов и вынес его на палубу, чтобы сделать снимки города и гавани. Это был “Кодак № 1”, который можно было сложить так, чтобы он поместился в карман пальто.

Причарду было двадцать девять лет, ростом он был пять футов десять дюймов. Мать с братом называли его Престоном, возможно, чтобы избежать неудачной рифмы, содержащейся в имени “Ричард Причард”. Вот как он выглядел по их описанию: “Темные волосы, высокий лоб, голубые глаза, характерные черты лица. Очень глубокая ямочка на подбородке”²⁷⁶. Подчеркнуто ими; в самом деле, ложбинка у Причарда на подбородке была заметной чертой. Другого мужчину она могла бы испортить, у него же это была единственная особая примета на бесспорно привлекательном лице, украшенном полными губами, темными бровями, бледной кожей и густыми темными волосами, волной зачесанными со лба; картину довершали эти голубые глаза, столь поразительные на фоне темных волос и бровей. Как сказал один пассажир, “лицо на редкость интересное, с ярко выраженными чертами, стоило их увидеть – забыть было почти невозможно”²⁷⁷.

Причард был студентом-медиком Университета Макгилла в Монреале, куда поступил, испробовав себя в разнообразных делах, в том числе успев поработать дровосеком и фермером. В Канаду он переехал после смерти отца, чтобы зарабатывать деньги и отправлять их матери в Англию. Ехал он вторым классом, в каюте D-90, во внутреннем помещении, напротив корабельной цирюльни. Кроме него в каюте размещались еще трое мужчин, друг с другом не знакомых. У него была верхняя койка, с собой он вез три саквояжа. Он нередко закалывал галстук булавкой с золотым кольцом, инкрустированным крохотными красно-белыми “головами из лавы” – лицами, вырезанными из вулканического камня, какой часто используется для камей и брошей. В поездку он захватил два костюма: один темно-синий, другой – зеленый, менее парадный.

На палубе ему повстречался другой молодой человек, Томас Самнер, житель английского городка Атертона, у которого тоже был фотоаппарат. (В родстве с управляющим нью-йоркской конторы “Кунарда” Чарльзом Самнером он не состоял.) Оба они надеялись сделать снимки гавани. День стоял прохладный и серый – “довольно невзрачный”²⁷⁸, как выразился Самнер, – и оттого молодые люди задумались, какую ставить выдержку. Они разговорились о фотографии.

Самнеру сразу же понравился Причард. Он показался ему “таким же парнем, как и я сам”. Оба ехали в одиночку, и во время вояжа им предстояло часто встречаться нос к носу. Самнеру нравилась способность Причарда наслаждаться жизнью сполна, при этом не мешая другим. Он, как писал Самнер, “производил очень приятное впечатление и радовался окружающему в манере весьма спокойной. Вы понимаете, что я хочу сказать: [он] не разгуливал повсюду, буяня, как поступают многие парни, когда веселятся”. Сосед по второму классу Генри Нидэм сказал о Причарде: “Его очень любили на корабле, он устраивал вечеринки с вистом, притом, кажется, почти без чьей-либо помощи”²⁷⁹. Во время этих сборищ пассажиры разбивались на пары и играли в вист, партию за партией, пока какая-нибудь команда не выиграет.

Причард направлялся в Англию проведать своих и, по словам одного из его соседей по каюте, Артура Гэдсдена, очень ждал этого – “считал часы”²⁸⁰ до прибытия, как вспоминал Гэдсден.

Пересадка пассажиров с “Камеронии” заняла два часа. Позже эта задержка окажется куда более важной, чем могло бы показаться ввиду ее краткости, однако пока она лишь служила поводом для раздражения. Капитан Тернер гордился своим умением соблюдать время прибытия и отхода “Лузитании”, а это означало, что отплывать надо строго по расписанию.

Германское объявление Тернера не беспокоило. Незадолго до отплытия он стоял на прогулочной палубе корабля и беседовал с Альфредом Вандербильтом и Чарльзом Фромэном, как вдруг к ним подошел один из корабельных газетчиков – явно не Джек Лоуренс – и спросил Вандербильта, надеется ли он, что ему и на сей раз повезет, как тогда, когда он решил не плыть на “Титанике”. Вандербильт улыбнулся и ничего не сказал.

Тернер положил руку Вандербильту на плечо и сказал репортеру: “Вы что же думаете, все эти люди стали бы покупать билеты на «Лузитанию», будь у них опасения касательно германской субмарины? Помилуйте, эти разговоры о том, что «Лузитанию» торпедируют – давно уже я не слыхал шутки забавнее”²⁸¹.

Оба они, Вандербильт и Тернер, рассмеялись.

Случилась еще одна задержка, но на этот раз виноват был, по крайней мере отчасти, капитан Тернер. Его племянница, актриса Мерседес Десмор, поднялась на борт, чтобы быстро осмотреть корабль, и едва не осталась отрезанной от берега, когда команда, посадив всех дополнительных пассажиров с “Камеронии”, убрала трап. Тернер сердито приказал вернуть его на место, чтобы племянница могла сойти. Это еще задержало отплытие “Лузитании”.

Один из пассажиров, театральный художник Оливер Бернард, заметил задержку. “Капитан Тернер, – писал он позже, – манкировал своими обязанностями на причале в Нью-Йорке: когда судну надлежало плыть, он пригласил на борт родственницу”²⁸². К тому времени, когда Бернард выдвинул это обвинение, он уже понял то, что, кажется, мало кому удалось осознать, а именно, что судьба данного плавания – если учесть различные силы, сошедшиеся воедино, – целиком зависела от времени. Кратчайшей задержке оказалось по силам изменить историю.

Операторы, снимавшие перед морским вокзалом “Кунарда”, перенесли киноаппарат и установили его повыше, видимо, на крыше какого-то здания; теперь он находится на высоте мостика корабля, а объектив направлен вниз, чтобы снимать происходящее на палубах, под мостиком. В этих кадрах пассажиры столпились на правом борту, многие машут носовыми платками размером с детскую пеленку. Один мужчина размахивает американским флагом, а женщина рядом с ним держит своего младенца на поручне.

Спустя несколько мгновений юный матрос поднимается по лестнице на швартовный мостик, узкую платформу на возвышении, пересекающую палубу возле кормы. Он поднимает белый флаг на шесте с левого борта, затем бежит на другую сторону, чтобы поднять второй такой же с правого, – сигнал о скором отплытии корабля. Вскоре после этого, чуть за полдень, “Лузитания” дает задний ход. Аппарат остается неподвижным, но медленное, плавное движение судна создает впечатление, будто движется аппарат, панорамируя корабль по всей длине.

Матрос из команды, стоя на спасательной шлюпке, орудует ее канатами. Стюард первого класса щеголевато выходит из дверей и шагает прямо к одному из пассажиров, словно желая передать какое-то послание. На самом верху лестницы, глядя прямо в объектив, стоит человек, которого операторы фильма мгновенно узнают: это Элберт Хаббард в своей ковбойской шляпе, правда, галстук его едва виден под застегнутым пальто.

Вот мимо, на уровне аппарата, проходит мостик корабля, и там, в кадре 289, виден Тернер. Он стоит на крыле мостика со стороны правого борта. Когда корабль проплывает мимо аппарата, капитан, улыбаясь, поворачивается к объективу и одним коротким взмахом снимает фуражку, а после удобно облокачивается о поручень.

Как только корабль полностью выходит в Гудзон, два буксира опасливо подталкивают его нос на юг, вниз по течению, и он начинает двигаться своим ходом. Когда “Лузитания” наконец выходит из кадра, вдали становятся видны причалы Хобокена, сильно затянутые дымом и туманом.

На этом фильм кончается.

Двигаясь вниз по реке, Тернер поддерживал малую скорость, а вокруг грузовые суда, портовые баржи, буксиры и паромы всех размеров меняли свой курс, продвигаясь вперед²⁸³. Этот участок Гудзона был оживленным. На морской карте 1909 года показан берег Манхэттена, набитый пирсами до того тесно, что напоминает фортепьянную клавиатуру. К тому же река была на удивление мелкой, глубины тут едва хватало, чтобы уместилась почти 36-футовая осадка “Лузитании”. Команда Тернера так хорошо уравновесила судно, что во время отплытия осадка носовой части, судя по отметкам на корпусе, была лишь на четыре дюйма глубже, чем осадка кормовой части.

По обе стороны реку обрамляли пирсы и пристани. На нью-джерсийском берегу – справа по ходу корабля, вниз по реке – размещались огромные, покрытые путями причалы различных железных дорог, в том числе Эри, Пенсильванской и Нью-Джерсийской центральной. Слева тянулась вереница пирсов, чьи названия (приведенные тут в порядке следования вниз по Гудзону) свидетельствовали о повсеместном распространении мореплавания:

Южная тихоокеанская компания

Колониальная компания

Компания “Олбани”

Компания “Клайд”

Компания “Саванна”

Народная компания

Компания “Старые владения”

Компания Бена Франклина

Компания “Река Фолл”

Компания “Провиденс”

И здесь было множество паромов, перевозивших товары и людей между Нью-Джерси и городом; пристани их располагались в конце улиц Дебросс-стрит, Чемберс-стрит, Баркли-стрит, Кортланд-стрит и Либерти-стрит. Паром к статуе Свободы отправлялся от самой южной оконечности Манхэттена.

Пока “Лузитания” шла через гавань, становились заметны признаки войны. Корабль прошел мимо одного из германских океанских лайнеров, огромного “Фатерлянда”, пришвартованного к Хобокенскому причалу. Более чем на 60 процентов превосходивший “Лузитанию” по общему тоннажу, “Фатерлянд” некогда был обладателем “Голубой ленты”, но в первый день войны корабль нырнул в надежную нью-йоркскую гавань, чтобы не быть захваченным и не перейти в пользование британского флота, что, как скоро предстояло узнать пассажирам “Лузитании”, было вполне вероятным исходом. С тех самых пор “Фатерлянд” и его команда были, по сути, интернированы в Нью-Йорке. Таким же образом отрезаны от мира оказались еще по меньшей мере семнадцать германских лайнеров.

Ниже Бэттери, где Гудзон сливается с проливом Ист-Ривер, образуя Нью-Йоркскую бухту, начинался фарватер поглубже и попросторнее. Здесь Тернеру встретились знакомые вехи. Справа шел остров Эллис, дальше, разумеется, Бедлоус, а на нем – юная Свобода; слева – Губернаторский остров²⁸⁴ с круговой тюрьмой-крепостью, Касл-Уильямс, а за ним – Ред-Хук в Бруклине и мол в гавани Эри. На расстоянии раскинулись причалы Блэк-Том – этому огромному складу снаряжения еще до конца войны предстояло быть уничтоженным, по-видимому, руками вредителей. Тернер, как всегда, следил за движением и поддерживал низкую скорость, особенно в проливе Нэрроуз, который постоянно был запружен океанскими лайнерами и грузовыми судами и в тумане представлял собой опасность. В дымке разносился звон колоколов – это качались буи, которые, попадая в след то одного, то другого корабля, издавали звуки, напоминавшие церковный звон воскресным утром.

Тем временем на “Лузитании” эконом и стюарды провели обычную инспекцию, чтобы выяснить, не пробрался ли кто-нибудь на корабль без билета. Поскольку время стояло военное, они занимались этим с особым тщанием, и вскоре были пойманы трое²⁸⁵. Эти люди говорили, как видно, только по-немецки; у одного имелся фотоаппарат.

О находке сообщили штатному капитану Андерсону. Тот, в свою очередь, потребовал помощи от Пирпойнта, ливерпульского сыщика, и вызвал также корабельного переводчика. Помимо того, что эти трое в действительности были немцы, узнать удалось немногое. Неясно было, что намеревались совершить безбилетники, однако впоследствии говорили, будто они надеялись найти и сфотографировать доказательство того, что корабль был вооружен или вез контрабандное снаряжение.

Троицу заперли в импровизированном карцере внизу; там им предстояло сидеть до прибытия в Ливерпуль, где их собирались передать в руки британских властей. Новость об аресте пассажирам не сообщили.

Альта Пайпер, дочь знаменитого медиума, так и не села на корабль, билет свой она тоже не сдала²⁸⁶. Не в силах забыть о ночных голосах, но при этом, по-видимому, не в состоянии решиться и попросту отменить поездку, она выбрала путь, каким испокон веков идут люди нерешительные: провела утро отплытия, собирая и разбирая вещи, опять и опять, не обращая внимания на часы, пока наконец до нее не донесся отдаленный гудок, означающий, что корабль отправился в путь.

U-20
К острову Фэр-Айл

Ранним утром в субботу на борту U-20 были кофе, хлеб, джем, какао. Вентиляторы субмарины монотонно гудели²⁸⁷. Швигер, стоя на верху боевой рубки, отметил, что море спокойно, “кое-где дождь и туман”²⁸⁸. Впереди по курсу показался пароход, но его было так плохо видно в серой дымке, что капитан решил не нападать. Члены команды по очереди курили на палубе – внутри самой субмарины это было запрещено. Туман сгустился настолько, что в 7.15 Швигер отдал приказ погрузиться на обычную для U-20 крейсерскую глубину, 72 фута, которой хватало, чтобы U-20 могла проходить под кораблями с самой глубокой осадкой. Это было благоразумное правило, поскольку субмарины, несмотря на их устрашающую репутацию, легко ломались, будучи судами и сложными, и примитивными одновременно.

Балластом служили люди²⁸⁹. Чтобы быстро выровнять – “выправить” – судно или ускорить погружение, Швигер приказывал команде бежать на нос или на корму. Эта суета могла на первый взгляд показаться смешной, вроде сцены из какого-нибудь нового фильма о кистоунских полицейских, если забыть о том, что подобные маневры обычно выполнялись в минуты опасности. Субмарины были столь чувствительны к изменению нагрузки, что простой выстрел торпедой требовал от команды смены положения, помогающей компенсировать внезапную потерю веса.

На субмаринах нередко случались аварии. Суда были оснащены сложными механическими системами, предназначенными для того, чтобы держать курс, погружаться, всплывать и регулировать давление. Посреди оборудования были втиснуты торпеды, гранаты и артиллерийские снаряды. По низу корпуса размещался судовой набор батарей, наполненных серной кислотой, которая при контакте с морской водой выделяла смертоносный хлор. В такой обстановке обычные ошибки могли привести – и приводили – к катастрофе.

Одна субмарина, U-3, затонула во время своего первого плавания²⁹⁰. Отойдя мили на две от военно-морской верфи, капитан дал команду начать пробное погружение. Все, казалось бы, шло хорошо, пока палуба субмарины не ушла под воду; тут через вентиляционную трубу в субмарину стала заливаться вода.

Корма судна затонула. Капитан приказал всей команде из двадцати девяти человек перейти на нос; сам он с двумя членами команды остался в боевой рубке. Люди проталкивались вперед, а вода тут же заполняла пространство у них за спиной, отчего давление росло и его становилось трудно переносить. Все это происходило в кромешной тьме.

Батареи начали выделять хлор, поднимавшийся зеленоватым облаком. Часть газа проникла в носовое отделение, но благодаря системе очистки воздуха, установленной на судне, концентрация газа не достигла смертельно опасного уровня. Однако запас воздуха истощался.

Командование на берегу узнало о беде лишь через два часа и выслало к месту аварии два плавучих крана и спасательное судно “Вулкан”. Спасатели разработали план: поднять нос на поверхность, чтобы люди могли выбраться наружу через две передние торпедные трубы.

У водолазов ушло одиннадцать часов на то, чтобы присоединить все необходимые тросы к носовой части. Краны начали поднимать судно. Нос показался из воды.

Тросы оборвались.

Судно упало в море кормой вниз. Водолазы предприняли новую попытку. Она заняла четырнадцать часов. К тому времени двадцать девять моряков уже двадцать семь часов сидели, втиснутые в носовой отсек, в темноте и почти без воздуха. И все же новая попытка оказалась успешной. Люди – изможденные, хватающие ртом воздух, но живые – выбрались через трубы.

Рубка, где находились капитан и еще двое, оставалась под водой. Прошло еще пять часов, прежде чем “Вулкану” наконец удалось вытащить на поверхность всю субмарину. Когда спасатели открыли люк рубки, они обнаружили, что внутри почти сухо, но все трое мертвы. Хлор просочился в рубку снизу через переговорные трубы, предназначенные для того, чтобы офицеры держали связь с кабиной управления внизу.

Проведенное расследование обнаружило, что был неправильно установлен датчик, управлявший вентиляционным клапаном, через который в субмарину проникла вода. Датчик показывал, что клапан закрыт, тогда как в действительности он был открыт.

Впрочем, дело кончилось все-таки лучше, чем в другом случае, выпавшем на долю субмарины, которая затонула со всей командой и была поднята лишь через четыре месяца. Водолазы, принимавшие участие в первоначальной, неудачной попытке спасения, слышали доносящийся изнутри стук. Когда субмарину наконец подняли, причина катастрофы стала очевидна. Она напоролась на мину. Что же до произошедшего внутри, один из моряков, присутствовавших при вскрытии люка, увидел картину, ясно говорившую о смерти, какой больше всего страшились подводники. Он писал: “Царапины на стальных стенах, обломанные ногти трупов, кровавые пятна на их одежде и на стенах свидетельствовали о самом ужасном”²⁹¹.

Тем субботним утром туман рассеялся лишь часам к одиннадцати – тогда Швигер решил, что видимость достаточно хорошая, можно подняться на поверхность и идти дальше на дизельном двигателе. Всегда важно было перезаряжать батареи на тот случай, если встретится миноносец или внезапно покажется подходящая мишень.

Вскоре после всплытия радист Швигера попытался выйти на связь с “Анконой”, оставшейся на базе в Германии. Ответа не было. Впрочем, радист сообщил, что обнаружил поблизости, в 500 метрах, “активную деятельность неприятельских радистов”. Швигер велел ему больше не подавать сигналы, чтобы не выдавать местонахождение субмарины.

U-20 двигалась дальше на север, на приличном расстоянии от восточного берега Англии, держась того курса, который вел вокруг северной части Шотландии, а затем на юг вдоль шотландского западного побережья. Оттуда Швигеру предстояло направиться дальше на юг, к Ирландии, пройти вдоль ее западного побережья, повернуть налево, войти в Кельтское и Ирландское моря – между Ирландией и Англией – и двинуться дальше к месту назначения, к Ливерпульской бухте. Плыть этим маршрутом было, что и говорить, куда дольше, чем через Ла-Манш, зато гораздо безопаснее.

Субмарина, преодолевая волны высотой в четыре фута, шла против ветра, который дул теперь с северо-востока. Вахтенные Швигера следили, не покажутся ли другие корабли, но в такую серую, унылую погоду трудно было разглядеть дым пароходных труб.

Видимость оставалась плохой весь день, а к вечеру еще ухудшилась, и Швигер снова оказался в тумане. К этому времени U-20 пересекала морские коридоры, выходившие в Фёрт-оф-Форт, неподалеку от Эдинбурга. В солнечный день найти мишень в этих водах, при таком количестве кораблей, шедших туда и обратно, было делом нехитрым; но сейчас, в тумане, атака была просто невозможна, а риск столкновения высок. В четыре часа пополудни Швигер отдал приказ погружаться и снова идти на крейсерскую глубину.

В ту ночь небо очистилось, звезды были разбросаны по всему небосклону. U-20 всплыла, и Швигер взял курс на Фэр-Айл, один из Шетландских островов, разбросанных по обе стороны от воображаемой линии, что отделяет Северное море от северной Атлантики.

Через два дня после выхода в море связь с командованием прервалась, и Швигер остался совершенно один.

“Лузитания”
Рандеву

Выйдя из нью-йоркской гавани, “Лузитания” прибавила ходу, но капитан Тернер не спешил отдавать приказ идти на крейсерской скорости. Сначала он собирался на рандеву, назначенное после выхода корабля из американских территориальных вод, и, поскольку кораблю вскоре предстояло остановиться, бессмысленно было тратить уголь, чтобы разогнаться до полной скорости.

На палубах корабля заметно похолодало – теперь здесь гуляли ветры открытой Атлантики и бриз, который создавался движением самого корабля. Некоторые пассажиры по-прежнему стояли у поручней, наблюдая, как исчезает из виду береговая линия, но большинство ушли внутрь – устраиваться на новом месте и разбирать вещи. Дети постарше бродили по палубам, знакомясь друг с другом и осваивая разнообразные развлечения, среди которых был – а как же иначе – шаффлборд на верхней палубе. Дети помладше – по крайней мере, те, что ехали в первом и втором классе, – знакомились с женской прислугой, которой предстояло присматривать за ними во время вояжа, занимать их, пока родители обедают.

Теодата Поуп, архитектор-спирит, со своим спутником Эдвардом Френдом отправились в читальный салон для пассажиров первого класса. Часть его была отведена женщинам, но он служил также корабельной библиотекой, куда был открыт доступ и мужчинам. Это было большое, уютное помещение, растянувшееся во всю ширину самой верхней палубы А, где стояли письменные столы и стулья²⁹². Стены были обтянуты шелком бледных, приглушенных, серых и кремовых тонов. На окнах – шелковые занавеси розоватого оттенка “роза Дю Барри”. На полу – нежно-розовый ковер. Мужчины могли безраздельно пользоваться салоном такого же размера, на палубе А, ближе к корме, который назывался “курительной комнатой”, – он был отделан ореховыми панелями.

Теодата нашла утренний выпуск нью-йоркcкой газеты “Cан” и принялась читать²⁹³.

В газете значительное внимание уделялось состоявшемуся накануне визиту в Нью-Йорк госсекретаря США Уильяма Дженнингса Брайана²⁹⁴. Оторвавшись от забот международной политики, Брайан нашел время, чтобы приехать в Карнеги-холл и выступить на митинге в поддержку кампании евангелиста Билли Санди, призванной убедить людей отказаться от алкоголя и подписать клятву о “полном воздержании”. Предыдущая речь на эту тему, прочитанная госсекретарем в Филадельфии, собрала 16 тысяч человек – больше, чем предполагалось. Организаторы нью-йоркского митинга ожидали, что и здесь будет подобное столпотворение. Этого не произошло. Явилось каких-нибудь две с половиной тысячи человек, и зал оказался полупустым. На Брайане был черный костюм, черное пальто из альпаки и его всегдашний черный галстук-ленточка. В конце речи он произнес тост за слушателей и поднял стакан, наполненный водой со льдом. Букер Т. Вашингтон, которому только что исполнилось пятьдесят девять лет, поднялся, чтобы тоже выступить, и подписал одну из карточек с клятвой, сочиненной Билли Санди.

Другая статья, на этот раз из Вашингтона, сообщала, будто президент Вильсон недоволен тем, что критики снова призывают его к ответу за показ фильма Д. У. Гриффита “Член клана” в Белом доме. На дворе стоял май; показ состоялся 18 февраля, вместе с Вильсоном там были его дочери и члены кабинета. Снятый по роману Томаса Диксона “Член клана”, снабженному подзаголовком “Исторический роман о ку-клукс-клане”, фильм повествовал о якобы ужасных событиях эпохи реконструкции Юга и изображал клан героическим спасителем белых южан, на которых начались гонения. Фильм – или, как его называли, “фотопьеса” – с огромным успехом прошел по всей стране; правда, его критики, в особенности Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения, основанная шестью годами ранее, порицала его содержание и устраивала протесты перед театрами-синематографами, что вынудило Гриффита дать фильму более приемлемое название – “Рождение нации”. В пятницу 30 апреля личный секретарь президента Джозеф Тумулти выпустил заявление, где говорилось: “Президенту совершенно ничего не было известно о характере пьесы до того, как она была представлена, и он ни разу не выражал своего одобрения по ее поводу”. Вильсон согласился на показ, писал Тумулти, желая “оказать любезность старому знакомому”²⁹⁵.

Были в газете, разумеется, и последние новости о войне. Выступление германских сил против России на побережье Балтийского моря имело успех; бои, идущие с переменным перевесом в Шампани и по берегам Мааса, ничего не достигли²⁹⁶. Германские войска укрепили свои позиции на Ипрском выступе. В провинции Ван турки снова начали нападать на армянское мирное население; далеко на западе, на полуострове Галлиполи, силы Антанты, как сообщалось, наголову разбили турок; впрочем, вскоре выяснилось, что эта новость неточна. Был там и краткий отчет о бомбежке американского корабля “Кашинг”.

Теодата ненавидела войну. Ей представлялось, что во всем виновата Германия; попытки Германии свалить вину на Британию она отметала. “Чего же еще они ждали? Они годами оскорбляли Англию, и теперь она попросту, не теряя чести, придерживается своего соглашения с Тройственным союзом”²⁹⁷, – писала Теодата, имея в виду вмешательство Англии, выступившей в защиту нейтралитета Бельгии. Она мечтала о сокрушительной победе Антанты, о том, чтобы Германию разгромили “до неузнаваемости”. Тем не менее, она была против вступления в войну Соединенных Штатов. В октябре предыдущего года один знакомый спирит передал ей сообщение, полученное, как он утверждал, из другого мира: “Соединенным Штатам не следует принимать военного участия в этих европейских распрях ни при каких обстоятельствах, что бы ни произошло”²⁹⁸. Теодата переслала это сообщение президенту Вильсону.

Главным, что привлекло внимание Теодаты в субботнем выпуске “Сан”, была заметка вверху первой страницы, посвященная объявлению германского посольства. Прежде она о нем не слышала. Единственное известное ей предупреждение содержалось в брошюре “Информация для пассажиров”, которую она получила от “Кунарда” после покупки билета, где указывались ее попутчики – пассажиры первого класса; там же было следующее объявление: “Сообщаем пассажирам, что, по имеющимся у нас сведениям, на Атлантических Пароходах часто плавают Профессиональные Шулеры. Просим принять соответствующие меры предосторожности”²⁹⁹.

В газете “Сан” германское объявление было представлено в безобидном свете, под заголовком “Германия пытается остановить поездки за границу”. В заметке, включавшей в себя текст объявления, говорилось, что это – первый шаг в германской кампании, призванной “препятствовать поездкам из Америки в Европу наступающим летом”³⁰⁰.

Теодата рассказала новости Френду, добавив: “Это, разумеется, означает, что они будут на нас охотиться”³⁰¹. Впрочем, она не сомневалась в том, что, войдя в британские воды, “Лузитания” получит сопровождение. Эта перспектива ее успокаивала.

Нелли Хастон, тридцати одного года, возвращалась в Англию, проведя почти год у тети и дяди в Чикаго. Она начала писать длинное письмо к женщине по имени Рут и собиралась писать его всю дорогу. Письмо изобиловало малозначащими подробностями. Хастон, ехавшая вторым классом, отметила, как там тесно из-за дополнительных пассажиров с “Камеронии” – до того тесно, что завтрак стали подавать в две очереди. Она жаловалась, что ее записали в первую, начинавшуюся в 7.30, так что придется ей каждое утро вставать в семь. Еще она посетовала, что день выдался на удивление холодный и она рада, что захватила с собою теплое пальто.

Многие ее друзья и родные знали, что она в тот день отплывает на “Лузитании”. “Господи! – писала она. – До чего же много почты я сегодня получила. Стюард, который ее приносил, нашел это забавным. Он сказал: верно, у Вас сегодня именины”³⁰². Друзья и родственники прислали ей письма и подарки. “Получила пару шелковых чулок от Пру и отрез шелка от тети Рут и розу. Пришли карточки от Нелли Кассон, Уилла Хобсона, Тома, Эдит Клаас да милое письмо от Лу, на которое собираюсь ответить”.

Кое-кто за нее беспокоился. “Как странно было услышать, что Уилл и Би плакали, я и не думала, что их это взволнует”. Сама она слезы ненавидела, однако писала: “С тех пор, как я уехала, довольно часто хочется всплакнуть”.

Войдя в международные воды, Тернер сбавил ход. На некотором расстоянии из дымки вырисовались три крупных судна. Это были британские боевые корабли, несущие дозор, чтобы не выпустить из нью-йоркской гавани “Фатерлянд” и другие германские лайнеры. Тернер дал команду “полный назад”, и “Лузитания” остановилась.

Два из этих кораблей были крейсеры Британского королевского флота “Бристоль” и “Эссекс”; третий – “Карония”, лайнер “Кунарда”, приспособленный к военной службе и как следует вооруженный. Когда-то Тернер был его капитаном. Два крейсера стояли слева по курсу от “Лузитании”, “Карония” – справа; все – на расстоянии “длины троса”, что соответствовало одной десятой морской мили, или приблизительно 600 футам. Каждый из кораблей спустил по небольшой шлюпке, и моряки принялись грести в сторону “Лузитании”, прорываясь через “вихревые завесы тумана”³⁰³, как вспоминал капитан Джеймс Биссет, командовавший “Каронией”. Шлюпки везли почту, направлявшуюся в Англию. “Океанскую гладь едва-едва колыхал ветерок, – писал Биссет. – К кораблям льнула, будто саван, легкая дымка”.

Биссет заметил на мостике капитана Тернера и штатного капитана Андерсона. Он хорошо знал обоих. За несколько лет до того Биссет служил под командой обоих третьим помощником на “Умбрии”, пассажирском лайнере из тех, что постарше.

Тернер с Андерсоном вышли на правое крыло мостика и помахали офицерам на мостике “Каронии”. Все, казалось, друг друга знали, не один год прослужив под командой один у другого или просто на одном корабле. После того как Тернер с Андерсоном вернулись в рубку на мостике, на правом крыле появился второй помощник “Лузитании” Перси Хеффорд. “Это был мой близкий друг”, – вспоминал Биссет. Перед тем как поступить в “Кунард”, они плавали вместе на старом-престаром грузовом пароходе. Больше всего на свете Хеффорду хотелось служить на “Лузитании”. “И вот он там оказался”, – писал Биссет.

Друзья руками просигналили друг другу приветствия и попрощались.