Текст книги "Кровь и лунный свет"

Глава 5

– Катрин! – настигает меня крик на полпути к дому.

Магистр Томас бежит ко мне, его шапка съехала набок, а черный плащ развевается за спиной.

– Слава Свету! – выдыхает он. – Где ты пропадала? Я слышал, произошло убийство.

Я и не осознавала, что уже с трудом сдерживаю чувства, пока не оказываюсь в его объятиях и не начинаю рыдать.

– Восходящее Солнце, – шепчет магистр Томас мне в волосы. – Ты холодная, словно ледышка.

Несколько секунд он гладит меня по спине, а затем отстраняется и слегка нагибается – так, что наши лица разделяет лишь десяток сантиметров.

– Почему, Катрин? – тихо спрашивает он, но его голос наполнен небывалой злостью. – Почему ты здесь, а не в святилище?

Слезы текут по моим щекам и стекают по его большим пальцам.

– Я была там, но увидела… услышала… увидела…

Руки архитектора напрягаются.

– Что ты увидела?

– Мужчину. Рядом со святилищем, – выдыхаю я. – И услышала… – Я замолкаю.

А что я услышала?

– Ты услышала женщину, которую убили? – шепчет он в ужасе.

Трудно кивать, когда он так сжимает мое лицо, но зато зубы не стучат. А еще я вспоминаю, почему архитектору не стоит появляться поблизости от места убийства.

– Нам н-нужно идти, – говорю я.

– Да, да. Прости, что я так разозлился. Очень испугался за тебя.

Магистр Томас снимает свой плащ и набрасывает мне на плечи. Укутавшись в теплую ткань, я слегка успокаиваюсь и следую за архитектором по проулкам к задней двери дома, где ждет экономка, беспокойно заламывая руки.

Они усаживают меня у кухонного очага, и госпожа Лафонтен принимается вытаскивать шпильки из моих мокрых волос. Магистр Томас опускается на колени и, взяв мои грязные руки в свои, заглядывает мне в глаза.

– Что случилось, Катрин?

Не торопясь, я рассказываю ему о том, как услышала крик, но не упоминаю ни о своем падении, ни о том, как «увидела» кровь на стене. Говорю, как заметила человека на площади, как отправилась на поиски источника крика. Правда, о шепоте, гнавшем меня домой, тоже умалчиваю.

Магистр Томас вздыхает и качает головой.

– Что дернуло тебя отправиться в эту часть города в такой час, да еще в одиночку?

Как это объяснить?

– Я не знаю. Просто… просто поняла, что кому-то нужна моя помощь.

Архитектор медленно выдыхает и смотрит на экономку, которая застыла у меня за плечом с десятком шпилек в сжатом кулаке.

– Как ты это поняла? – спрашивает он. – Что-то услышала? Что-то еще, кроме крика?

– Не знаю, – покачав головой и шмыгнув носом, повторяю я. – Просто ощутила это. – Новый всхлип вырывается из груди. – Но я опоздала!

Слегка приподнявшись на коленях, магистр Томас хватает меня за плечи:

– Хвала Свету, что ты опоздала.

Я слегка отстраняюсь:

– Как вы можете так говорить?

– Потому что ты не смогла бы остановить его! – От каждого его слова по телу расползается дрожь. – Ему пришлось бы тебя убить, чтобы заставить замолчать! – Магистр медленно втягивает воздух, стараясь успокоиться, словно его тревоги – воздушный змей, который вырвется на свободу, если потянуть за веревку чуть сильнее. – Кэт, в том, что случилось с той женщиной, нет твоей вины.

– Это была Перрета, – шепчу я. – И убийца сделал… ужасное. Ее глаза… – Я зажмуриваюсь изо всех сил, тщетно пытаясь отгородиться от ужасной картины.

Госпожа Лафонтен скрещивает руки на груди:

– Так и знала, что эта девчонка плохо кончит.

– Хватит, – обрывает ее магистр Томас. – Никто не должен плохо отзываться о мертвых. Особенно о тех, кто умер такой ужасной смертью.

Он никогда не разговаривал с экономкой так грубо. Даже после того, как из-за пожара на кухне сгорела половина дома и все его эскизы. И он никогда не злился на меня так, как сегодня вечером, – дважды за вечер.

– Что, если кто-то узнает, что она приходила сюда? – спрашиваю я. – Венатре захочет вас допросить.

Магистр Томас моргает:

– Назначили венатре? Для такой, как Перрета?

Я киваю.

– Его зовут Симон. Я никогда не видела его раньше, но он родственник Монкюиров.

Повисает долгое молчание. Архитектор смотрит в огонь камина, приглаживая бороду, а затем – убирает руку и, нахмурившись, потирает пальцы. Скорее всего, жесткие волоски попали в несколько свежих порезов на них.

– Что мы ему скажем, если он появится? – дрожащим голосом спрашивает госпожа Лафонтен.

– Правду, – опустив руку, отвечает он. – Она приходила сюда, но я отослал ее с пустыми руками.

Экономка поджимает губы:

– А насчет того человека…

– Об этом ни слова, – перебивает магистр Томас. – Не стоит упоминать его.

Он снова обращает все внимание на меня:

– Венатре знает, что ты слышала и видела?

– Да. И хочет, чтобы я ответила на его вопросы сегодня днем.

Магистру это не очень нравится.

– Значит, так и сделай. Но говори лишь о том, что знаешь, и как можно более простыми словами. И не упоминай о том, что Перрета приходила сюда, если не спросят напрямую. А если зададут вопрос, скажи, что ушла, как только она появилась, и ничего не знаешь. И не строй никаких догадок о том, что могло произойти. – Его серьезный взгляд впивается мне в лицо. – Поняла?

– Да, магистр, – шепчу я.

– Хорошо. – Он вздыхает и садится на пятки. – Итак, сегодняшняя ночь оказалась тяжелым испытанием, но меня интересует, нашла ли ты что-то в святилище, пока была там?

Я быстро киваю.

– Как я и предполагала, в балке огромная трещина. Она может разломиться в любой момент. – Я начинаю подниматься на ноги. – Позвольте показать вам на модели.

Магистр толкает меня обратно еще до того, как я успеваю сделать хотя бы шаг.

– Не переживай. Как думаешь, останавливать ли работы?

Архитектор всегда доверял мне, но никогда не принимал такие важные решения, не проверив все лично. Я сглатываю.

– Думаю, необходимо разобрать всю секцию лесов.

– Мне этого достаточно. – Он со стоном поднимается с колен, и я понимаю, что одежда на нем не та, в которой он со мной прощался. – Первые рабочие прибудут в течение часа. Начнем разбирать леса, как только на стройплощадке соберется достаточно людей.

Экономка начинает суетиться на кухне, распиливая буханку хлеба длинным ножом, а затем добавляя к нему ломтики сыра и мяса. Магистр Томас наклоняется, чтобы поцеловать меня в лоб.

– Приведи себя в порядок и немного отдохни. А когда придешь в себя, сможешь… – Его голос затихает, а дыхание слегка ускоряется. – Ты сама увидишь, что нужно сделать, – заканчивает он.

Госпожа Лафонтен сует в руки хозяину наспех приготовленный завтрак, прежде чем он выходит из кухни.

А как только мы с ней остаемся наедине – заставляет меня съесть ломтик хлеба с маслом и вытаскивает чан для мытья. После дождя все бочки снаружи переполнены, поэтому госпожа Лафонтен наполняет все свободные чайники и котелки, которые влезают на огонь, чтобы согреть мне воды. Спустя час, за который я успеваю дважды задремать в кресле, она удовлетворенно кивает.

И, как только я оказываюсь в теплой воде, споласкивает мои вещи в небольшом тазу.

При виде крови на них меня охватывает нестерпимое желание соскрести с кожи даже малейшие капельки. Экономка только потакает мне, тщательно счищая грязь с моих ботинок и подливая горячей воды мне в чан, как только очередной чайник вскипает на огне. Настаивает на том, чтобы полностью распутать и расчесать мои волосы – на это вполне мог бы уйти весь день, не будь она такой умелицей.

Когда мои густые кудри укрощены и уложены заново, экономка достает с высокой полки сухую простыню – в нее можно завернуть меня два раза.

– Ложись спать. А когда проснешься, отправишься на встречу с венатре. И мы, наконец, оставим позади эту историю.

– Он из Мезануса, – говорю я. – Ты знаешь, где это?

– Никогда не слышала. – Она ведет меня в комнату, словно собирается переодеть и уложить в постель. – Хватай свои ботинки, еще понадобятся.

Я удивляюсь ее словам, но послушно выполняю требование. А как только мы доходим до дверей мастерской архитектора – замираю от полнейшего шока. Куски великолепной модели святилища разбросаны по полу. Несколько массивных стен уцелело, но весь пол усыпан крошечными каменными блоками и комками раствора. На широком выступе под закрытыми ставнями кучками лежат крошечные осколки цветного стекла из миниатюрных витражей. Некоторые разложены по образцу, словно магистр Томас начал собирать их вновь.

– Что произошло? – шепчу я в ужасе.

– Эта девчонка и произошла. – Госпожа Лафонтен берет метлу и расчищает путь к лестнице. – Магистр сказал не говорить о ней плохо, и я не буду, но и хорошего вы от меня не услышите.

Перрета это сделала? Но как?

Битое стекло блестит на половицах даже там, где уже подмели, поэтому я влезаю в ботинки. Но прежде чем выпрямиться, поднимаю скомканный пергамент, лежащий у моих ног. Тот самый, на котором написаны имена погибших. Видимо, его сорвали со стены и бросили через всю комнату. Я поднимаю глаза. Золотого молота тоже нет на месте.

Вот как Перрета посеяла этот хаос. В нос бьет аромат ее духов, напоминая об ужасной сцене в переулке.

Желудок сжимается, а глаза заволакивает слезами, когда я смотрю на обломки. На ремонт и переделку уйдет несколько месяцев. Вот что имел в виду магистр Томас.

– Ну же, – прислонив метлу к стене, зовет экономка с нижней ступени лестницы. – С этим разбираться будешь после того, как хорошенько выспишься.

Я в оцепенении прохожу мимо мастерской и поднимаюсь по ступенькам. Предположение, что госпожа Лафонтен собирается уложить меня в постель, оказалось верным. Но я не сопротивляюсь. Меня снедает беспокойство: любой, кто узнает о случившемся, предположит, что магистр Томас разозлился на Перрету.

Но была ли его злость достаточно сильной, чтобы убить ее?

Достаточно сильной, чтобы так поиздеваться над телом? Что-то в это не верится.

И не поверю. Никогда.

Но так ли подумает венатре?

Глава 6

Я проспала практически до полудня. Пока натягивала чистую рабочую юбку, еле сдерживала слезы от боли из-за синяков и ссадин на животе и пояснице. Ободранная кожа протестовала против каждого прикосновения ткани и любого движения. Все это напоминало о том, как мне повезло остаться в живых, но в голове постоянно всплывают слова и видения, которые возникли, пока я падала. Часть меня все еще верит, что прошлой ночью умерла именно я.

Даже в ботинках я стараюсь осторожно ступать по полу, проходя мимо мастерской. Ставни еще опущены, но меня радует темнота. Кажется неправильным, что Благословенное Солнце сияет так ярко, когда все в нашей жизни перевернулось с ног на голову и висит на волоске.

Но мое настроение немного меняется, когда я вижу молодого человека, сидящего за кухонным столом. Он поднимает глаза и ухмыляется мне. За последние полгода черты его лица, кажется, увеличились достаточно, чтобы соответствовать гигантскому носу, а над верхней губой вместо тонких редких волосков появились солидные черные усы. Когда он встает, чтобы поприветствовать меня, я понимаю, что он все еще выше меня на десяток сантиметров.

– Светлого дня, Реми! – восклицаю я, бросаясь в его объятия. – Рада тебя видеть.

Раскаты смеха в его груди резонируют с моими, когда он сжимает меня в ответ. Но, прежде чем мне удается раствориться в его объятиях, я вдруг вспоминаю, как мы расстались прошлой осенью. А помнит ли он?

Я отстраняюсь, чувствуя неловкость. Грубые руки Реми обхватывают и сжимают мое лицо, пока ярко-зеленые глаза ищут встречи с моими. Он сжимает губы зубами, и я невольно повторяю это движение. О да, он помнит.

Реми морщит лоб:

– У тебя теперь другие глаза.

– Чепуха, – возражает госпожа Лафонтен из-за стойки на другом конце кухни.

Судя по запахам и тому, что удалось разглядеть краем глаза, она готовит любимые блюда сына.

– Нет, правда. – Реми склоняет голову набок. – Раньше были темнее, а сейчас внешние края… четче.

У меня карие глаза, вернее, смесь карего и голубого. И то, что он так хорошо знает их цвет – или думает, что знает, – говорит о многом.

– Это просто свет.

Экономка гремит двумя чугунными кастрюлями так громко, что мы с Реми отскакиваем друг от друга. Ей явно не нравится то, что происходит между нами, а я и сама не уверена, что именно происходит.

Уезжая на дальнейшее обучение в Лютецию, Реми поцеловал меня на прощанье в щеку, как брат сестру, и сказал: когда он вернется, все изменится. Я предположила, что он говорил о проверке умений, которую сможет пройти после обучения, если на то будет воля Солнца. А потом он назвал меня по имени – впервые – и снова поцеловал. Но теперь уже в губы. И совсем не по-братски.

Нет, я не посчитала свой первый поцелуй противным, но и не ощутила того трепета, которого ожидала. Возможно, его перекрыло мое удивление.

…Реми садится обратно и отодвигает для меня соседний стул, словно между нами и не было ничего странного.

– Когда ты приехал? – заняв предложенное место, спрашиваю я.

Он косится на свою мать.

– Рано утром.

– Значит, ночуешь где-то недалеко от города, – делаю вывод я. – Почему не стал добираться?

– И поднимать всех на уши перед сном? Маме нужно как следует высыпаться. – Госпожа Лафонтен бросает на сына хмурый взгляд через плечо, а Реми улыбается в ответ. – Хотя, я слышал, она все равно плохо спала из-за вчерашних волнений.

От этого напоминания у меня тут же пропадает аппетит.

– «Волнения» – не то слово, которое бы я выбрала.

– Ох, чуть не забыла, – прерывает нас экономка. – Приходил венатре. Хотел поговорить с тобой, но я сказала, что ты спишь и собиралась сама прийти к нему, как вы договаривались.

– Венатре? – Реми удивленно распахивает глаза. – Ради Перреты проведут официальное расследование?

– Удэн Монкюир признался, что встречался с ней вчера вечером, – говорю я. – И это слышали десятки людей.

Плечи экономки напрягаются, а Реми наклоняется вперед, сосредоточив все внимание на мне.

– Сын графа – один из подозреваемых?

– Думаю, расследование по большей части затеяли, чтобы оправдать его, – отвечаю я. – И, скорее всего, поэтому венатре – не граф и не его старший сын.

– А кто?

– Его зовут Симон из Мезануса. Кажется, родственник Монкюиров.

Реми вновь откидывается на спинку стула.

– Что ж, тогда пусть их семья и разбирается.

– А ты знаешь, где это – Мезанус? Я никогда раньше не слышала.

Я рассматриваю тарелку с печеньем, стоящую между нами. Кажется, сейчас мой желудок даже одну печенинку не сможет переварить.

– Думаю, в Приции, – говорит Реми. – Недалеко от побережья.

Приция – это в нескольких днях пути на север от Галлии. И там говорят на другом языке. Вот только у Симона такого акцента нет.

Реми поигрывает вилкой на столе, вращая ее одним пальцем.

– Какой он?

– Венатре? – Я пожимаю плечами. – Сначала возражал против того, чтобы его назначали. Но, думаю, все сделает тщательно.

– Насколько тщательно?

Я снова пожимаю плечами, в этот раз – чтобы скрыть свое беспокойство.

– Думаю, я узнаю это, когда буду отвечать на его вопросы.

Или уклоняться от ответов на них.

– Тебе следует сообщить магистру, что ты приехал, Ремон, – резко говорит госпожа Лафонтен.

Раз она назвала сына полным именем, то не стоит с ней спорить. Я бросаю взгляд на его тарелку. На ней не осталось ни крошки – будто вылизал. Без сомнений, он скучал по маминой стряпне.

Реми поднимается на ноги и со стоном потягивается.

– Рад снова видеть тебя, котенок, – говорит он. – Поболтаем позже, ладно?

Ненавижу, когда он называет меня котенком.

– Пока-пока, Ремон, – парирую я, жалея, что не придумала более обидного прозвища, чтобы доставать его.

Как только он скрывается за дверью, госпожа Лафонтен поворачивается ко мне с разделочным ножом в руке.

– Тщательно обдумывай, что скажешь венатре сегодня. Мне не нравится, как он выглядит и говорит. Иностранцы не должны совать нос в наши дела.

Странно слышать от нее это, ведь ее муж был родом из Таврии, с другого континента. И хватит одного взгляда на Реми, чтобы понять, что в ее дела иностранец вмешивался.

– Приция не так уж и далеко, – возражаю я. – Всего неделя пути.

– Мне не нравятся его глаза, – настаивает она. – Неестественные.

Я усмехаюсь такой суеверности. А затем вспоминаю комментарий Реми и спрашиваю:

– А мои глаза действительно изменились?

– Нет. – Экономка обрушивает на овощи с десяток злобных ударов. – Показалось. – Еще удар. – Просто свет так падает.

Глава 7

Семья Монкюир живет в нескольких кварталах от дома архитектора, но после вчерашней ночи мне не хочется сворачивать с оживленных улиц даже в разгар дня, поэтому я выбираю маршрут через площадь святилища. Хотя участок строительных лесов, который я осматривала прошлой ночью, находится за крылом трансепта и башней, даже здесь слышно, как его разбирают. Нужно будет заскочить чуть позже и зарисовать, что успели сделать рабочие, чтобы изменить это на модели.

И тут я вспоминаю: модели больше нет. Это причиняет мне такую боль, словно кто-то ударил по покрытому синяками животу и пояснице. Но, раз Реми вернулся, возможно, у меня появится время собрать все по кусочкам.

Дверь мне открывает женщина, в которой я узнаю бывшую гувернантку леди Жулианы. Судя по платку на ее волосах и пятну муки на округлой щеке, она теперь работает на кухне – наверное, ждет, что когда-нибудь станет заботиться о детях молодой хозяйки. И если это так, то ждет она уже очень давно. Обронив всего пару слов, она провожает меня на третий этаж. Жулиана что-то пишет, сидя за длинным столом в комнате в самом конце коридора. Стена позади нее украшена деревянной резьбой, которая отполирована так хорошо, что отражает солнечный свет, проникающий через открытое окно. В дальней части комнаты стоит кровать среднего размера и дубовый шкаф, но все равно создается впечатление, что здесь никто не живет.

– Мисс Катрин, – женщина делает паузу, чтобы подчеркнуть, что у меня нет фамилии, – говорит, что пришла по просьбе мастера Симона.

Жулиана откладывает перо и поднимается на ноги с улыбкой. Явно рада меня видеть не только потому, что меня просил прийти Симон.

– Спасибо, мадам Дениз, – говорит она.

Бывшая гувернантка молча делает реверанс и уходит.

Как только мы остаемся одни, Жулиана жестом приглашает меня войти.

– Надеюсь, тебя не смутит, что мы в комнате Симона. Просто это гарантирует хоть какую-то приватность.

– Венатре живет здесь? – Я вновь обвожу взглядом комнату в поисках хоть каких-то признаков этого, но нахожу лишь потертый сундук и стоящий на его крышке бронзовый подсвечник.

Учитывая, что дом графа раза в четыре больше, чему у архитектора, думаю, в нем достаточно спален, чтобы Симон мог поселиться на втором этаже. Интересно, что это говорит о его положении в семье?

– Здесь так… пусто.

Жулиана пожимает плечами.

– Думаю, он привык к более аскетичной жизни. Пожалуйста, присаживайся.

Я вежливо киваю и опускаюсь на скамейку напротив нее, ожидая, пока она займет свое место.

– Симона сейчас нет, – продолжает Жулиана. – Должен скоро вернуться.

Она вытаскивает чистый листок пергамента – не бумаги – из сваленной на столе кучи. Даже архитектор не пользуется бумагой. Это слишком дорого, ее нельзя использовать второй раз, как пергамент. Но сейчас передо мной лежит столько кусков, сколько я не видела за всю свою жизнь.

– Но, если хочешь, я могу записать твои слова прямо сейчас, – предлагает она.

У меня пересыхает во рту. Я пришла пораньше в надежде выведать, что узнал Симон. И не ожидала, что придется отвечать на вопросы графской дочери.

– Хорошо.

– Отлично. – Ее голос звучит так, будто собираемся обсуждать что-то приятное и безобидное, вроде погоды, а не убийство.

– Давай начнем с твоей работы. Ты сказала, что работаешь на архитектора, но при этом ты не его ученица?

– Эм, нет, не совсем, – отвечаю я, складывая руки на коленях.

Одно время я подумывала пойти в ученики к архитектору вместе с Реми, но мне, хоть я и могу с первого взгляда заметить изъяны в несущих конструкциях, с трудом дается математика и недостает усидчивости. Вот почему мое дело – строительные леса. Для них не требуется точных измерений, как для святилища.

– Я его подмастерье, – объясняю я. – И в мои обязанности входит осмотр строительной площадки.

Обмакнув перо в чернила, Жулиана записывает все мои слова, включая «эм» и «нет», а также свои вопросы.

– Этим ты и занималась прошлой ночью?

Я прочищаю горло, чтобы посмотреть, напишет ли она об этом. Написала.

– Да, мы отстали от графика, поэтому я покинула дом, как только взошла луна.

Не упоминая о падении, я рассказываю, как услышала крик, а затем поднялась на крышу святилища, чтобы посмотреть на город.

Несколько секунд перо со скрипом скользит по пергаменту, а затем останавливается, когда Жулиана поднимает голову. Ее зрачки так сильно увеличились, что темно-каряя радужка едва видна.

– А потом?

– Я увидела бегущего человека.

Я описываю его так подробно, как только могу, после чего говорю, в каком направлении он скрылся.

– Это был селенаэ?

Этот вопрос застает меня врасплох.

– Ох, не уверена.

Перо скрипит пару секунд, а затем вновь повисает тишина.

– Ты слышала что-то еще?

Кроме бестелесного голоса, убеждающего меня вернуться в дом? Я качаю головой:

– Нет.

Жулиана хмурится – или она так выражает разочарование?

– Прошу, продолжай.

И я рассказываю, как отправилась на поиски и обнаружила тело Перреты. Как выбежала с криком из переулка, как женщина отругала меня за это. Как я подняла тревогу. Я стараюсь упомянуть как можно больше деталей, чтобы не дойти до того, что скрываю. Например, странный шепот и то, каким светлым мне показался переулок, – словно рядом зажгли тысячи свечей.

– Вы видели селенаэ в собравшейся толпе? – спрашивает Жулиана.

– Эм, да? – Несмотря на то что она спрашивала о людях Луны раньше, я настолько удивлена ее вопросом, что отвечаю не задумываясь. Хотя мне бы не хотелось втягивать этого человека в неприятности. – Но он ушел, как только я его заметила.

– Как думаете, он следил за вами? – раздается мужской голос.

Мы поворачиваемся и видим Симона, прислонившегося к косяку со скрещенными на груди руками. Позади него стоит Ламберт, его раскрасневшееся и вспотевшее лицо контрастирует со спокойной бледностью венатре.

– Как долго ты там стоишь? – нахмурившись, спрашивает Жулиана.

– С минуту. Но ты прекрасно справлялась. – Симон переводит взгляд на меня и переспрашивает: – Как думаете, селенаэ следил за вами?

– Откуда? От святилища?

Симон кивает. Его острые скулы на мгновение скрываются за тенями усталости под глазами.

– Почему… почему вы так думаете?

Венатре на несколько секунд поджимает губы, но на лице не отражается ни единой эмоции.

Наконец он кивает Жулиане:

– Найди ей показания Удэна.

Жулиана опускает перо и начинает рыться в куче бумаг, пока Симон и Ламберт заходят в комнату. Достав три листа, она раскладывает их по порядку и протягивает мне. С трудом верится в подобную удачу – мне дадут прочитать то, что рассказал Удэн.

Эти страницы оказываются дословной записью, как и наш с ней разговор. И, даже с учетом нескольких сокращений, я удивляюсь, как ей удалось не отстать. Судя по первым словам, становится понятно, что мне отдали не все: начала допроса здесь нет.

С: А затем?

У: Я отправился искать Перрету.

С: Ходил к ней домой?

У: Конечно. Я не бегаю по улицам, словно собака, вынюхивая ее.

Я стискиваю зубы. Как ужасно звучат эти слова, особенно притом, где оказалась Перрета.

С: Ты нашел ее?

У: Да, но она сказала, что ей необходимо решить один вопрос.

С: Говорила, куда направляется?

У: Нет, но улыбалась так, словно что-то хотела скрыть. Она любила подразнить.

Он не знал, что Перрета ходила к магистру Томасу. Я медленно выдыхаю, старательно сдерживая себя, прекрасно понимая, что Симон наблюдает за мной. Ламберт тяжело опускается на стул у дальнего конца стола.

С: И что ты делал после этого?

У: Вернулся в пивную. Перрета сказала, что придет туда, если все закончится хорошо.

С: Сконию употреблял?

У: Ты хочешь, чтобы меня арестовали за это?

С: Нет, меня это не касается.

Интересно, венатре закроет на это глаза из-за родственных связей или из-за искреннего желания раскрыть убийство Перреты?

У: Ладно, без сконии не обошлось. Мне же нужно было чем-то заняться, чтобы скоротать время.

С: Это была единственная доза за ночь?

У: Да. Что… Ай! Перестань!

С: Слегка запоздалая реакция.

Видимо, Симон щелкнул пальцами или хлопнул в ладоши прямо перед носом Удэна. Городские стражи делают это, чтобы оценить одурманенность людей, которых ловят бродящими по улицам. И, судя по всему, Симон точно знает, как определить это по глазам: он продолжает.

С: Умеренное расширение. Примерно пять часов назад. Если это произошло вскоре после встречи с Перретой, то он в последний раз видел ее…

Ж: За час до полуночи.

Жулиана не пропускает ни единого слова. Даже того, что говорит сама. И я замечаю еще кое-что: даже если Симон не врач, он знает довольно много врачебных методов и терминов. Возможно, весьма начитан, хотя в комнате нет ни единой книги.

С: Спасибо, Жулиана. Что произошло потом?

У: Она так и не пришла в пивную, поэтому я решил пойти домой.

Дурное предчувствие разматывается у меня в животе, как лента с катушки. Самый короткий путь от той пивной проходит через площадь святилища.

С: Ты видел или слышал что-то по пути домой?

У: Ну… Скорее всего, дело в сконии.

С: Судить об этом позволь мне. Что ты видел?

У: Селенаэ. Мужчина стоял в тени. И смотрел на крышу святилища.

Записи Жулианы передают прерывистость речи Удэна и, возможно, страх, а моя тревога только усиливается.

С: Что он делал?

У: Он… Он словно разговаривал с одной из статуй демонов на крыше. И, как только закончил, демон улетел.

Галлюцинации от сконии часто начинаются с того, что человек действительно видит или слышит, а затем превращаются во что-то нереальное. Если Удэн действительно видел селенаэ, то, значит, за мной наблюдали – и следили, – еще когда я находилась у святилища.

Не сомневаюсь, Удэн и правда видел, как я стояла рядом с Пьером. А как только отошла от горгульи, его одурманенный разум истолковал это как взлет статуи… Лента беспокойства в моем животе вспыхнула на одном конце, и огонь быстро расползся по ее изгибам. Я догадывалась, что прочту дальше.

Следующий вопрос задал Ламберт, о присутствии которого я даже не догадывалась.

Л: Селенаэ что-то говорил?

У: Он сказал: «Иди домой, маленькая кошечка. Не стоит гулять этой ночью».