Текст книги "Одна маленькая вещь"

6

– Ты уверена, что с тобой все в порядке? – Мейси, кажется, спрашивает уже в тысячный раз.

– Да, – отвечаю я как можно жизнерадостнее. В столовой стоит привычный гул голосов. Я спрашиваю себя, сколько из этих разговоров – обо мне. Когда я вошла, ко мне повернулась прорва голов.

– Ты не очень долго сидела у медсестры, – тихо говорит Скарлетт. – Я бы весь день пролежала там.

– Его даже быть тут не должно, – настаивает Мейси. – Почему он не в государственной Лексингтонской школе или не в Линкольне?

– Мэр живет в Грув-Хайтс, а это район школы Дарлинга, – подсказывает Ивонн, еще одна моя подруга.

Голос разума. Я с облегчением смотрю на нее. Она хмурится в ответ, как будто улыбки в такие моменты запрещены, и я снова перевожу взгляд на свой неаппетитный салат.

– Мэру следовало послать его в Лекс. Разве не там тусуются все преступники? – спрашивает Мейси.

– Там на парковке в прошлом году была огромная облава на наркоманов, – подтверждает Ивонн. – Половину отправили в колонию для несовершеннолетних.

– Как думаешь, Чарли сидел с кем-нибудь из них в одной камере? – голос Мейси звучит заговорщически.

– Вау… никогда об этом не думала, – отвечает Ивонн.

За столиком воцаряется тишина, пока они обдумывают это предположение. Я запихиваю в рот увядший листик салата и молю, чтобы мы сменили тему.

«Я Чарльз Доннели. Мне жаль».

Его слова все звучат в моей голове, и я не пытаюсь избавиться от них. Это как песня, засевшая в сознании. Ты заставляешь себя слушать ее сто раз подряд, пока тебя не начнет тошнить. Я же заставляю себя думать о словах Чейза… нет, Чарльза. О том, как побледнело его лицо, какое страдальческое выражение появилось на нем, когда он понял, кто я. Может быть, если думать об этом долго и настойчиво, я смогу спокойно осознать, что случилось.

– Хотя он… сексуальный, как вы думаете? – спрашивает Мейси тихим голосом.

Скарлетт возмущенно вздыхает.

– О боже, Мейси.

– Я просто утверждаю: он сексуальный, и вы все соврете, если будете это отрицать. – Надувшись, Мейси откидывается на спинку стула.

Я склоняюсь над салатом и надеюсь, что подруги не видят моих пылающих щек. В ночь субботы я думала, что он самый привлекательный парень, которого я видела. Я по-прежнему так считаю, но от этого только хуже. Кладу вилку и делаю глубокий вдох.

– Он не сексуальный. Он отвратительный. Он убил человека, – с отвращением говорит Ивонн.

– Не просто человека, – Скарлетт повышает голос. – Сестру Лиззи. Он убил сестру Лиззи.

Она говорит достаточно громко, и разговоры за соседними столиками стихают. Я хочу спрятаться под стол. Когда-то мне казалось, что мой худший день в школе был в третьем классе. Тогда Мишель Харви разлила мне на колени свой яблочный сок, а Колин Рили бегал и рассказывал всем, что я описалась. Потом поняла, что худшим стал день, когда проводили церемонию прощания с Рейчел. Я не плакала, и все смотрели на меня с подозрением: как будто я должна была свернуться в комок и стать ни к чему не способной.

Я стараюсь сменить тему.

– Так что там с домашкой по расчетам, трудная? – спрашиваю я Скарлетт.

К счастью, она моментально отвлекается.

– Нет. Она задала всего пять задач, и мы их все разбирали на уроке.

– Отлично.

– Хочешь, пройдемся по ним сегодня? – предлагает она. – Можем початиться онлайн.

– Нет. Думаю, займусь ими, как только приду домой, а потом завалюсь спать. У меня голова болит.

– Конечно, будет болеть, – щебечет Мейси. Она кладет мою голову себе на плечо. – И тебе стоит завтра остаться дома.

Я и останусь, если тут все будет продолжаться в том же духе.

* * *

Весь оставшийся день я ходила по школе как во сне. Слухи распространялись. Это напоминало первый день в старших классах, когда все шептались, прикрываясь ладонью: «Вон идет сестра убитой девушки».

Как только звенит звонок с последнего урока, я вставляю наушники и делаю музыку так громко, что ушам больно. Но не убираю звук и не снимаю наушники, пока автобус не подъезжает к остановке. Усталая, тащусь домой.

Там ждет мама. В выражении её лица и напряженной позе заметна озабоченность. Но меня этим не купишь. Трясущейся рукой я провожу по волосам.

– Как прошел день? – Она пытается взять у меня рюкзак.

Я отстраняюсь от нее и роняю рюкзак на свою полку шкафа в прихожей. Конечно же, на полках Рейчел пусто. Мама следит за этим, словно сестра однажды появится и ей понадобится место, куда поставить ботинки и повесить пальто.

– А ты как думаешь? – Тревога в ее взгляде подсказывает, что она слышала о появлении в школе Чарли Доннели. – Ты знала, что он будет ходить в старшую школу Дарлинга?

Она медлит лишь секунду, но мне все становится понятно.

– О боже, ты знала, – обвиняю я. Родители знали, что он снова в городе, и ни слова не сказали мне об этом?

– Прости. Когда медсестра позвонила и сообщила, что тебе плохо… Знаю, мы должны были предупредить тебя прошлым вечером. Просто это было… Мы были слишком… – Она замолкает, не в силах найти слова.

Я про себя заканчиваю за нее: «Знаю, мы должны были предупредить тебя, что парень, который три года назад сбил твою сестру, теперь ходит в твою школу. Но мы были слишком заняты снятием двери с твоей спальни».

Я не говорю это вслух, потому что устала от случившегося, от внимания, от жалости, от беспокойства. Я молча скидываю ботинки и протискиваюсь мимо. Мама уступает мне дорогу, но ее отчаяние преследует меня словно темное облако.

Я останавливаюсь у лестницы.

– Пустяки. Забудь об этом.

– Это вовсе не пустяки. Лиззи, мне жаль. Меня постоянно мучает беспокойство. Каждый раз, когда ты выходишь из дома, я думаю, что если… ты тоже пострадаешь. Я не могу допустить это.

Я взбегаю вверх по ступеням. Мне нужно попасть в свою комнату и оказаться подальше от матери. Добегаю до спальни и останавливаюсь в удивлении: совсем забыла, что они сняли дверь. Я оборачиваюсь и вижу маму прямо за спиной. Она смущена чувством вины и даже не может смотреть мне в глаза.

Я сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в ладони, надеясь, что боль удержит меня от срыва, который закончится еще одним отвратительным скандалом. Чтобы этого не произошло, бегу вниз и направляюсь к задней двери.

– Куда ты идешь? – визжит мама в тревоге.

Вокруг дверной ручки видны черные отметины. Наверное, их оставил папа: его руки всегда в масле или грязи. Я потираю пальцем одну из отметин. Она не исчезает.

– На улицу, – бормочу я. – На качели.

Не дожидаясь ее ответа, открываю дверь нараспашку и пулей вылетаю из дома. Осенний воздух прозрачен и свеж. Сухие листья, только начавшие опадать, шуршат под ногами, когда я бегу к веревочным качелям, висящим в углу нашего участка. Папа повесил их, когда Рейчел было восемь. Через неделю она сломала запястье, взбираясь на них. Мама плакала и умоляла папу снять качели, но, как ни странно, он этого не сделал. Зато мне целый год запрещали кататься на них одной. Мама считала, что это небезопасно. Но я ни разу не пострадала, качаясь на них. Спустя годы качели все такие же крепкие, как и тогда. Я сажусь. Осеннее солнце целует мое лицо. Я глубоко вздыхаю и отталкиваюсь носками. Хочу пережить смерть Рейчел, но в нашем доме, в нашем городе это невозможно.

Рейчел повсюду. Ее комната осталась в том же виде, какой была в ночь, когда она умерла. Мама только заправила постель. Сестра никогда не застилала кровать. Она вставала поздно, сбрасывала одеяло на пол и спешила в ванную, которую мы делили на двоих. Внизу, в прихожей, мама до сих пор пишет ее имя белым мелом над ее секцией шкафчика. Пианино, на котором играла только Рейчел, до сих пор стоит в нашей гостиной. Каждый божий день мама тщательно протирает его от пыли. Веревочные качели с деревянным сиденьем, которые папа сделал для Рейчел, до сих пор висят в нашем дворе, хотя никто ими не пользуется с тех пор, как она умерла. Волейбольная форма Рейчел по-прежнему висит на двери в ее комнате. Даже ее зубная щетка все еще стоит в стаканчике в ванной.

Однажды я спросила маму, почему. Она разрыдалась и на час заперлась в спальне. Все это время папа бросал на меня неодобрительные взгляды. Я никогда больше не спрашивала, но позже мама объяснила мне, что это для того, чтобы мы никогда не забывали. Забыть Рейчел? Как можно? Даже если уничтожить дом и все вещи, это невозможно. Но я не сказала ничего такого маме. Психолог, к которому родители отправили меня после смерти сестры, говорил, что все скорбят по-своему и нет неверных реакций. Но я не могу не сравнивать свою скорбь со скорбью мамы или папы, или, черт возьми, даже со скорбью ребят в школе. Все они ожидают от меня определенной реакции, но я просто хочу оставаться собой. Если бы только знать, кто я такая. Я пытаюсь это выяснить. Вот почему все время пробую новое. Я не вписываюсь в среду, которая меня окружает. Ни одна из тусовок Дарлинга не кажется мне подходящей. Поэтому той ночью я поехала с Эшли. Поэтому переспала с Чейзом… нет, прошу прощения, с Чарли: думала, что узнаю о себе что-нибудь. И узнала, что делаю плохой выбор, когда дело доходит до парней.

Снова охватывает стыд. Я должна избавиться от него и позволить себе немного расслабиться. Заниматься сексом – не преступление. Мне семнадцать. Большинство моих подруг, включая Скарлетт, уже потеряли девственность. Мейси впервые занималась сексом, когда только перешла в старшую школу, Ивонн – в следующем году. Я ждала намного дольше, чем все мои одноклассницы.

Но если бы ситуация повторилась, я бы лучше развернулась и ушла. Разве нет?

Тру лицо ладонями и вдруг обращаю внимание на еле слышный скулеж. И в первый раз за последнее время начинаю искренне улыбаться. Спрыгиваю с качелей и иду к деревянному забору, который отделяет наш двор от территории Ренников. Между двумя планками забора торчит голова большой черной дворняги: пара пытливых карих глаз, влажный нос и слюнявый язык. Морган не может пролезть через дырку в заборе целиком. Хотя мне очень хочется носиться с ним по двору и получать его собачьи поцелуи. А еще лучше, чтобы все собаки в округе присоединились к нам: Морган, тявкающий терьер мистера Эдвардса и лабрадор Палмерсов. Это было бы в тысячу раз лучше, чем сидеть тут и думать, какая же я неудачница.

– Привет, приятель, – говорю я, опускаясь на колени, чтобы потрепать его по морде.

Пес лижет мне руку. Он, кажется, так счастлив видеть меня, что хочется заплакать. Иногда животные разбивают мне сердце: они любят нас так искренне и глубоко. Даже если мы не понимаем их (в приюте я встречала много таких, с которыми плохо обращались), они все равно хотят угодить нам. Это так трогательно.

– Как прошел твой день, милаха? – спрашиваю я его. – Гонялся за белками? Нашел какие-нибудь палки? Рассказывай все.

За спиной раздается мужской хохоток, и я быстро вскакиваю от неожиданности. Оборачиваясь, ожидаю увидеть его.

Только это не он.

Это Джефф.

7

– Привет, Лиззи, – Джефф улыбается мне, затем лохматой голове, что торчит из забора. – Милый песик.

– Это правда. А меня зовут Бэт, – привычно поправляю я.

Он криво ухмыляется.

– Точно, Бэт. Я забыл. Ты теперь совсем выросла. – Он протягивает руку и трогает мои волосы, как делал, когда мне было четырнадцать. Тогда я была влюблена в парня своей сестры.

Пытаюсь не покраснеть и не опозориться.

– Тебя долго не было, – говорю я, чтобы скрыть смущение, иду назад к веревочным качелям и плюхаюсь на деревянное сиденье.

Его кривая ухмылка превращается в полноценную улыбку. Он выглядит так же, как и два года назад, когда уезжал из Дарлинга. У него по-прежнему выдающийся подбородок и темные глаза с лучиками морщинок, появляющимися, когда он улыбается. Моя сестра считала, что он самый красивый парень в мире. И я не возражала.

– Два года, – подтверждает он. – Но Дарлинг совсем не изменился, правда? Те же магазины, улицы, люди.

– Ага.

– Мне это нравится, – он стряхивает с джинсов несуществующую пыль. – За океаном все было чужим, а Дарлинг все тот же. Вот почему мы всегда хотим вернуться домой, да?

– Да? У тебя появился акцент, – поддразниваю я.

Он хватается за веревку и осторожно качает меня вперед.

– Сложно не перенять акцент после двух лет пребывания. Но со временем он уйдет.

– Скучаешь по Англии? Иногда мне хочется туда поехать.

– Тебе хочется? – он коротко смеется. – Не думаю, что тебе там понравится. Ты создана для одноэтажной Америки, Лиззи. Она подходит тебе. Нет смысла уезжать куда-то отсюда. Тут есть все, что тебе нужно. Люди, которых ты любишь и которые любят тебя. Там никто по-настоящему тебя не поймет и не примет.

– Ужин! – кричит мама с заднего крыльца.

– Отлично. Умираю с голоду. – Джефф машет рукой моей маме, чтобы дать понять, что мы ее услышали. – Идем.

– Ты остаешься? – Я тянусь носками к земле, чтобы остановить качели.

– Да. Соскучился по ростбифу твоей мамы. Такого нет в Соединенном Королевстве. Мясо там другое, ты знала?

– А разве они не знамениты своими коровами? Я читала об этом где-то в Сети.

Он обнимает меня за плечи.

– Разве вас не учат в выпускном классе, что семьдесят пять процентов всего в интернете – мусор? Ты поверишь мне, своему старому другу Джеффри, или какой-то онлайн-газетенке?

– Тебе.

– И это правильно, – он сжимает меня в объятиях.

Его рука на плечах вызывает странные ощущения. Ее не должно быть там. Он – парень Рейчел. Это ее он должен обнимать.

Ужин не так ужасен, как я себе представляла. Родители любят Джеффа и в восторге оттого, что он снова за нашим столом.

– Как в старые времена, – вздыхает мама.

– Только лучше, потому что мы старше, Лиззи – красивее, а я занимаюсь бодибилдингом. – Джефф напрягает бицепс, и мама смеется над его шаловливыми выходками.

Папа бормочет что-то одобрительное.

– Как продажи в магазине? – спрашивает Джефф отца. – Я слышал, в Линкольне открывают «Домашние запасы». Вдруг появится конкуренция, а? – Линкольн – город в двадцати минутах езды к востоку от нас.

– Об этом уже много лет говорят, но до сих пор ничего не появилось. Даже если откроют, меня это не беспокоит. Крупные конторы не видят разницы между шестигранным ключом и крестовой отверткой. До тех пор пока они будут нанимать невежественных мальчишек, народ будет приходить ко мне.

Джефф и мой отец еще немного говорят о магазине, потом парень рассказывает о жилье бабушки и дедушки в Англии. Он называет квартиру апартаментами. Его акцент слегка беспокоит меня, только не могу понять, почему. Конечно, любой подцепит некоторые словечки и привычки, живя два года в другой стране.

Наверное, дело не в Джеффе. Просто я на пределе от всего, что случилось сегодня: оттого что увидела Чейза в школе, узнала, что он на самом деле Чарльз, Чарли, парень, на которого в моем доме смотрят как на преступника, убийцу.

«Я Чарльз Доннели. Мне жаль».

Пока я смотрю на свой ужин, размазывая по тарелке пюре, мои мысли далеко. Пытаюсь вспомнить, что мне известно о Чарли. День рождения у него летом, насколько помню. Его родители в разводе, и он приезжал к матери в Дарлинг на лето, а остальную часть года жил с отцом в Спрингфилде или Блумингтоне, или где-то там. Точно в городе, но не помню, в каком. Так мне рассказали родители. Никогда до прошлой субботы я не встречалась с Чарли лично.

Кладу в рот немного пюре и быстро глотаю.

Не думаю, что и Рейчел когда-либо встречалась с ним. Он был чужак, подросток, который приехал к матери на лето, украл машину, поехал кататься и сбил мою сестру.

Опять-таки, эти детали известны со слов родителей. Мне не разрешали читать газеты, после того как все случилось. Не было суда, шумихи в СМИ. Родители оградили меня от всего. Чарли пошел на сделку с обвинением, и его отправили в колонию для несовершеннолетних. Все было сделано очень красиво и аккуратно.

Только это разрушило нашу семью. И, какая ирония, не только Чарли попал в тюрьму. Я ехидно ухмыляюсь при этой мысли, и родители с Джеффом вопросительно смотрят на меня.

– О, прошу прощения, – бормочу я, опуская взгляд в тарелку. – Я просто думала… кое о чем забавном.

В голосе отца звучит неодобрение.

– Нет ничего смешного в том, что мы обсуждаем, Элизабет.

А что они обсуждают? Я совсем их не слушала. Когда я поднимаю взгляд, вижу три мрачных лица, уставившихся на меня.

– Как бы там ни было, – Джефф продолжает разговор с того места, на котором прервался, – я тоже не согласен с решением администрации разрешить ему ходить в старшую школу Дарлинга.

Сердце начинает биться сильнее. Они говорят о Чейзе.

Папа коротко кивает.

– Мы планируем озвучить это завтра на заседании школьного совета.

Я перевожу взгляд на отца.

– Зачем вы туда пойдете?

– Потому что это необходимо. Они должны знать, что мы не примем с благодарностью тот факт, что этот мальчик снова допущен в наше общество. И мне поф… плевать, – спешно поправляется он, – за кем сейчас замужем его мать. Он не должен ходить в школу вместе с моей дочерью, с моим… – голос отца становится громче, – выжившим ребенком!

Я морщусь. Вот как они думают обо мне? Как о «выжившем ребенке»?

Я отодвигаю стул.

– Я вас покину, – тихо бормочу я.

– Нет, – говорит отец, – у нас гость, Лиззи.

– Теперь ее зовут Бэт, – на этот раз поправляет Джефф.

Я смотрю на него благодарным взглядом.

– И я, наверное, пойду, – продолжает Джефф, хотя его тарелка пуста лишь наполовину. – У меня дома еще куча нераспакованных вещей.

– Передай маме, что я позвоню ей завтра, – говорит моя мама. – Я бы хотела встретиться с ней и с твоим отцом.

– Они бы тоже этого хотели. Может, устроим барбекю в выходные, пока погода хорошая? Как в старые времена, – говорит Джефф, подмигивая моей матери.

– Звучит чудесно. Лиззи, почему бы тебе не проводить Джеффа до двери? А затем можешь уйти в свою комнату.

Я благодарю Джеффа, когда мы останавливаемся в прихожей.

– Спасибо, что поддержал меня с именем. Они отказываются звать меня иначе, только Лиззи. И прости, если все выглядело так, будто я хотела сбежать от тебя. Я просто… не в настроении для семейных собраний.

Он кивает.

– Понимаю. У меня настроение стало хуже некуда, когда увидел в школе этого убийцу.

Во мне поднимается чувство вины. Вдруг я понимаю, что хочу только одного: чтобы никто на субботней вечеринке не видел, как я уходила с Чейзом в спальню и как мы выходили из комнаты несколько часов спустя в мятой одежде.

Этого никогда не было. Может быть, если повторять это снова и снова, я действительно смогу все забыть.

– Но ты не беспокойся, – голос у Джеффа становится зловеще низким. – Ему не сойдет с рук то, что он сделал с нами.

Я смотрю на него с опаской.

– Ты о чем?

– О том, что это ему с рук не сойдет. – Карие глаза сверкают, Джефф притягивает меня и крепко обнимает. – Он отнял самого дорогого человека в моей жизни, в наших жизнях. Поверь: он заплатит за это.

– Он уже заплатил, – отвечаю я, но голос у меня слабый и дрожит. Едва ли это может считаться веским возражением.

– Три года в колонии для несовершеннолетних? – выпаливает Джефф. Он все еще держит меня, и при каждом слове его горячее дыхание обжигает мою щеку. – Думаешь, три года стоят загубленной жизни? Он убил человека.

– Это был несчастный случай, – шепчу я. – Он не специально ее сбил.

– Но от этого она не станет живее, так ведь?

Яд в его голосе заставляет меня вздрогнуть. Нервно сглотнув, я высвобождаюсь из его объятий.

– Увидимся завтра в школе. Рада, что ты вернулся, Джефф.

Злость в его глазах затухает, уступая место проблеску удовольствия.

– Я тоже рад, что вернулся.

Я закрываю за ним дверь и спешу наверх, в свою комнату. Непривычное отсутствие двери снова выбивает меня из колеи. В знак протеста топаю громче обычного: моя комната находится как раз над столовой. Родители слышат мои рассерженные шаги, от которых содрогается потолок. Мысль об этом доставляет мне удовольствие.

Они забрали телефон, но у меня есть еще ноутбук и интернет. Возможно, они взломали компьютер и установили кучу шпионских программ, но мне все равно. Знаю, что они никогда не отнимут мой ноут. Он нужен мне для домашней работы, а школа очень важна для родителей.

Я сажусь на кровать и открываю поисковик. Довольно быстро нахожу всю информацию о Чейзе. Однако это немногим больше того, что уже знаю. Он признал себя виновным в непреднамеренном убийстве и был приговорен к трем годам колонии для несовершеннолетних в Кевани. Поговаривали, что приговор суров, потому что в большинстве подобных случаев дают только условный срок. Чейз – я хочу сказать, Чарли – начал отбывать наказание, когда ему было шестнадцать. Значит, сейчас ему девятнадцать.

Единственная ценная информация, которую мне удается найти, – это снимок. Все газеты печатали лишь одно фото Чарльза Доннели, и этот парень совсем непохож на того, которого я встретила на вечеринке. Неудивительно, что я не узнала его. Во время процесса он был с короткой стрижкой, черты лица были мягче, почти детские, без растительности на щеках. Губы казались пухлее, а сейчас они – одна тонкая, сжатая полоса.

Я дотрагиваюсь пальцами до экрана компьютера и провожу по губам Чарли на портрете. Сожалеет ли он о том, что сделал? Хотел бы никогда не красть ту машину, не превышать скорость, не сбивать мою старшую сестру?

Представляю себе эту ужасную картину, и мне становится плохо. Но это не значит, что я собираюсь занять оборону, вооружиться вилами и пойти к дому Чейза с воинственно настроенной толпой. Я хочу поговорить с ним. Если бы у меня был телефон, я бы знала его номер и… И что? Написала бы ему? Позвонила? Что, черт побери, я скажу парню, который сбил мою сестру?

Динь.

Со звонком всплывает окно чата. Это Скарлетт. Смотрю в открытый дверной проем. К счастью, родителей не видно. Убираю звук чата и читаю сообщение Скар.

Ты там, детка?

Да, – быстро печатаю ответ. – Родители не отняли ноут.

О, идеально! Это так же хорошо, как и эсэмэски.

Ага.

Не могу поверить, что твои родители не рассказали тебе о возвращении ЧД.

Они были слишком заняты снятием двери в мою комнату.

ЧТО? Ты же шутишь, да?

Вовсе нет. 1 сек.

Я поднимаю компьютер и разворачиваю его так, чтобы веб-камера смотрела на дверь. Делаю фото, загружаю его в чат и отсылаю. Ответ Скарлетт приходит быстро, она, как и ожидалось, шокирована.

О БОЖЕ! ОНИ НЕ МОГЛИ!

О, они смогли.

Я слышу мягкие шаги по лестнице и ругаюсь про себя. Прекрасно.

Должна бежать, – пишу я Скарлетт. – Скоро вернусь.

Я успеваю свернуть окно чата как раз в тот момент, когда мама появляется в дверях.

– Мы можем поговорить? – тихо спрашивает она.

– Я делаю уроки, – резко отвечаю я.

– Лиззи.

– Бэт.

Она вздыхает.

– Бэт.

Я сосредоточенно смотрю на экран. Мама не видит его и не знает, что я рассматриваю заставку, где изображены я, Скарлетт и Мейси на озере прошлым летом. Она не уходит. Мама стоит тихо, терпеливо выжидая. Наконец я испускаю громкий стон и отвечаю:

– Ладно, говори.

Мама входит в комнату и садится в кресло у письменного стола. Я закрываю компьютер и жду.

Она начинает:

– Мы с твоим отцом обеспокоены…

Я не могу сдержаться:

– Что еще?

– Бэт, – говорит она с упреком.

– Прошу прощения.

– Мы обеспокоены тем, что этот мальчик может оскорбить или расстроить тебя в школе.

Я встречаю ее взгляд.

– С чего бы ему оскорблять меня?

– Потому что ты – напоминание о том, что он сделал с нашей семьей, с этим городом. Людям не нравится, когда им напоминают об ошибках. Иногда в ответ они становятся агрессивны. – Она поджимает губы. – Я не хочу, чтобы этот мальчик околачивался рядом с тобой, Лиз… Бэт.

Я немного смягчаюсь, потому что признательна маме за попытку звать меня Бэт. Она прилагает усилия. В отличие от отца, который не хочет даже пытаться.

– Мы с твоим отцом попробуем добиться, чтобы его убрали из вашей школы. Но мы не можем ручаться, что это получится.

Она ведет себя так, будто это я потребовала от них убрать Чарли из школы. Но это не так.

– Я не прошу вас ничего делать. Мне все равно, что он ходит со мной в одну школу.

– Да тебе стало плохо сегодня от одного его вида! – Мама явно поражена. – Он опасен для твоего душевного здоровья и самочувствия. Обещаю: мы сделаем все возможное. Но на случай нашей неудачи ты должна дать слово, что будешь держаться подальше от него.

У меня вырывается истерический смех. Черт возьми, слишком поздно, мама!

– Мы не позволим ему снова причинить вред тебе или нашей семье, – говорит она, и свирепость ее тона пугает. – Я не позволю ему. Он уже забрал у меня одну дочь, и… – ее голос срывается, и она делает глубокий вдох.

Боль в ее глазах подрывает мою решимость. Раньше мы были близки. В детстве она брала меня раз в месяц на прогулку. Только мы вдвоем. Думаю, этим мама хотела показать, что любит меня так же сильно, как и Рейчел. Хотя я знала, что Рейчел была ее номером один, но меня это не огорчало. Наверное, первенец – всегда самый любимый ребенок. По крайней мере, пока Рейчел была жива, у меня были нормальные родители. Сейчас мне этого не хватает.

– Он не причинит мне вреда, мама.

Кажется, она не слышит меня.

– То, что ты сказала вчера. О том… о том, что это тюрьма. – Она поднимает на меня взгляд: в нем столько страдания. – Этот дом – не тюрьма, Бэт. Это рай, единственное место, где ты по-настоящему в безопасности. Тут тебе ничто не грозит.

Я смотрю на нее. Да неужели? Меня уже ранят в этом доме. Они душат меня своими страхами. Сняли мою дверь, забрали телефон, а заодно – и личную жизнь.

Мама с ума сошла, если верит, что я чувствую себя тут в безопасности.

Она так же безумна, как и я, когда думаю, будто смогу притвориться, что не спала с парнем, который убил мою сестру.