Текст книги "Отрицание смерти"

Чувствительному мыслителю в эпоху Фрейда приходилось жить мучительной интеллектуальной жизнью – по крайней мере, если верить его автобиографии. Кажется, что во фрейдовской картине мира так много правды, и в то же время так много в ней ошибочного. Неоднозначность наследия Фрейда не в ошибочном понимании его идей, поскольку их было довольно просто не принимать во внимание. Проблема в его действительно блестящих догадках, которые сформулированы таким образом, что касались лишь одной грани реальности, и нам нужно невероятное количество исследований и разъяснений, чтобы соединить два направления мысли. По сути, нам нужна основа, чтобы встроить в нее свод психоаналитических знаний, чтобы истина проступила ясно и недвусмысленно, не подверженная влиянию редукционизма девятнадцатого века, инстинктивизма и биологизма, мешавших Фрейду. Эта база жизненно важна; интерпретация Фрейда внутри экзистенциального контекста дает нам понимание всей его научной концепции. Эту цель недавно блестяще достиг Норман О. Браун в своей новой интерпретации фрейдовской идеи «анальности» и ее основополагающей важности для психоаналитической теории. Возможно, главная ценность книги Брауна заключается в исправлении эзотерического и превратного изложения идей Фрейда, а также в том, что она сделала его исследования достоянием гуманитарной науки.

Хочется многое процитировать из научных богатств книги Брауна, но нет смысла в повторении того, что уже написано. Давайте просто просмотрим важнейшие ключи к пониманию проблемы анальности, и то, как они отражают дуализм человеческих состояний – его личности и тела. Анальность и связанные с ней проблемы возникают в детстве, потому что именно тогда ребенок делает тревожное открытие о странности и несовершенстве своего тела. Он понимает, что тело определенно обладает властью над ним через свои потребности и нужды. Какие бы ни были у ребенка полеты фантазии, он все равно возвращается к своему телу. Самое странное и наиболее вредное в этом открытии то, что в теле, в самой его глубине и сокрытая от глаз, есть дыра, через которую струятся отвратительные запахи и даже больше – субстанция, наиболее отвратительная для всех и даже для самого ребенка.

Сначала ребенок удивляется своему анусу и испражнениям, радостно вводя палец в задний проход, нюхая его, размазывая субстанцию по стенам, прикасаясь к анусу разными предметами и так далее. Это универсальная форма игры, которая, однако, отражает исследование естественных функций тела. Она помогает освоить поле необычности, установить власть и контроль над детерминированными законами природного мира, и все это делается с помощью символов и воображения[34]34
  Поскольку игры с анусом являются основополагающими упражнениями в освоении человеком себя, лучше им не мешать. Если взрослый нервно прерывает их, то наполняет животную функцию новой порцией тревоги, а ее, в свою очередь, приходится особенно отрицать и подавлять, как чужеродную часть личности. Наиболее мрачное отрицание и есть то, что мы называем «анальным характером». Подобное «анальное» воспитание, таким образом, становится аффирмацией (через интенсивное подавление) ужаса разлагающегося животного тела как несравненного бремени человека. – Примеч. автора.


[Закрыть]. В играх со своим анусом ребенок становится исследователем человеческих состояний. Но, как и все философы, он этим ограничен, а его главной задачей в жизни становится отрицание того, что представляет собой анус: это просто тело, как оно было создано природой. Природные ценности – это телесные ценности, человеческие ценности – это духовные ценности, и хотя они способны к самому высокому полету, но все же построены на «экскрементах», невозможны без них, всегда возвращаются к ним. Как утверждал Монтень, на самом высоком троне в мире человек сидит на своей заднице. Обычно эпиграмма заставляет людей смеяться, потому что заставляет мир вернуться от его искусственной гордости и снобизма к эгалитарным ценностям. Но если мы пойдем дальше в своем исследовании, и скажем, что человек сидит не только на заднице, а на теплой пахнущей горе своих экскрементов – шутка уже не будет такой смешной. Трагедия человеческого дуализма, его нелепой ситуации, становится слишком реальной. Анус и его ни с чем не сравнимая омерзительная субстанция представляет собой не только физический детерминизм и ограниченность, но и судьбу всего, что представлено в осязаемом мире: увядание и смерть.

Теперь мы понимаем, что то, что психоаналитики называли словом «анальность» или анальными чертами человеческого характера, на самом деле является формами универсального протеста против случайности и смерти. Рассмотрение в таком ключе значительной части наиболее эзотерических психоаналитических исследований, придает им новую жизнеспособность и многозначительность. Назвать кого-то «анальным», значит иметь в виду, что он невероятно сильно старается защитить себя от несчастного случая в жизни и опасности смерти, пытаясь использовать символы культуры в качестве неоспоримого подтверждения естественного таинства, а также пытаясь выдать себя за кого угодно, кроме животного. Просмотрев литературу по антропологии, мы обнаруживаем что на некоторых базовых уровнях культурных стремлений человек всегда был «анальным», а также нам открывается, что первобытные люди демонстрировали наиболее нестесненную анальность. Они были более простодушны в понимании их настоящей проблемы и не слишком скрывали свой, так сказать, обман по поводу человеческого состояния. Известно, что люди племени джагга[35]35
  Джагга (чага, чагга) – народ группы банту живущий на северо-востоке Танзании, в окрестностях Килиманджаро.


[Закрыть] всю свою жизнь носят анальную пробку, притворяясь, что запечатали анус и избавились от нужды в дефекации. Очевидная победа над чистой физиологией. Или можно взять широко распространенную практику изоляции женщин в специальных хижинах во время менструации и всех связанных с ней табу: очевидно, что люди пытались контролировать таинственные заложенные природой процессы и то, как они проявляются внутри их собственных тел. Нельзя позволить телу взять над собой верх.

Анальность объясняет, почему люди жаждут свободы от противоречий и неопределенности, почему они хотят, чтобы символы вокруг них были совершенно ясными, а Истина обязательно была с большой буквы «И». С другой стороны, когда человек действительно хочет протестовать против искусственности, против символизма культуры, он снова откатывается назад к физиологии. Мысли становятся снова приземленными, а разговор возвращается к простым химическим процессам. Прекрасным примером этого может быть «анальный» фильм «Брюстер МакКлауд»[36]36
  «Брюстер МакКлауд» – американская черная комедия режиссера Роберта Олтмана 1970 года.


[Закрыть], в котором документы, официальные символы и сверкающие поверхности заливаются с неба всеуничтожающими экскрементами. Посыл был тот же, что с превосходным бесстрашием демонстрируют современные кинорежиссеры: вырвать мир из лап лицемерия через подчеркивание базовых сторон жизни и телесности. Стенли Кубрик взбудоражил общественность, показав в фильме «Космическая одиссея 2001» человека, выходящего в открытый космос подобно обезьяне, вальсирующей под сентиментальную музыку Штраусса. А в «Заводном апельсине» показал, насколько естественно человек может совершить убийство или изнасилование, оставаясь в гармонии с героическим величием Девятой симфонии Бетховена.

Анальность удручающе показывает, что вся культура, все творческие пути человека являются по сути своей сфабрикованным протестом против естественной реальности, отрицанием правды человеческого состояния и попыткой забыть о том, каким жалким существом человек является на самом деле. Наиболее впечатляющая часть проведенного Брауном исследования заключается в его представлении анальности на примере Джонатана Свифта. Его до предела ужасал тот факт, что возвышенное, прекрасное и божественное неотделимо от базовых животных функций. В голове мужчины, обожающего женщину, существует иллюзия, что возвышенная красота – суть «лик и ангельские крылья без оскверняющего тыла». В одном из стихотворений Свифта молодой человек объясняет гротескное противоречие, разрывающее его на части⁵⁶:

 
Не удивительно, что разум не ладит:
Ох боже! Боже мой! Селия гадит!
 

Другими словами, в сознании Свифта не было никакого вселенского противопоставления «между состоянием влюбленности и осознанием наличия экскрементов у возлюбленной»⁷.

Эрвин Штраус[37]37
  Штраус, Эрвин (1891–1975) – немецко-американский феноменолог и невролог. Пионер антропологической медицины и психиатрии – целостного подхода к медицине, критикующего механистические и редукционистские подходы к пониманию и лечению человека.


[Закрыть] в своей блестящей монографии об одержимости, аналогичным образом показал, какое отвращение вызвала у Свифта животность тела, его грязь и гниль. Штраус высказал более клиническое суждение о свифтовском отвращении, представив его как часть закономерного одержимого взгляда на мир: «Из всех навязчивых идей секс отделяется от унификации и деторождения… Изолируя гениталии от остального тела, сексуальные функции рассматриваются как выделения и вырождение»⁸⁹. Это крайняя степень фрагментации, но мы все хотя бы иногда и хотя бы отчасти смотрим на окружающий мир глазами одержимого. Как сказал Фрейд, не только неврастеники принимают в качестве исключения тот факт, что «мы рождаемся между уриной и фекалиями»¹⁰. В этом ужасе человеческого несоответствия голос Свифта-поэта мучит нас, лишь усиливая преследующую человечество дилемму, так что нужно еще раз подытожить все сказанное им: выделительная функция – это проклятие, приводящее к безумию, потому что неприкрыто демонстрирует конечность человека, его телесную ограниченность, и вполне вероятную нереальность его надежд и мечтаний. Но в тот же самый момент она представляет полное замешательство человека из-за явной абсурдности творения: сформировать великое чудо человеческого лица, тайну благоговения перед лучезарной женской красотой подлинных богинь; извлечь это из ничто, из пустоты и заставить сиять в своем расцвете; взять это чудо и поместить в него новые чудеса, выглядывающие из таинственной глубины глаз – глаз, которые бросали в дрожь даже сухого нравом Дарвина: сделать всё это и совместить с испражняющимся анусом! Это слишком. Природа насмехается над нами, заставляя поэтов страдать.

Я попытался передать лишь малую толику того шока, который вызывает научная и поэтическая дискуссия о проблеме анальности, и если мне это удалось так просто, то мы можем понять, что означает подобный парадокс: люди обеспокоены реальным несоответствием, жизнью как она есть. Этот подход ведет к полному переосмыслению теории Фрейда, не только проблеме анальности, но и его центральной идее – эдипового комплекса. Давайте остановимся на нем подробнее, используя прекрасную интерпретацию Брауна.

Фрейд зачастую склонялся к пониманию человеческих мотивов в манере, которую можно было бы назвать «примитивной». Иногда до такой степени, что, когда такие ученики, как Ранк и Ференци, отстранились от него, то обвиняли Фрейда в простодушии. Обвинение, конечно, нелепое, но что-то в нем есть – возможно, они имели в виду то упрямство, с которым Фрейд застревал на своих сексуальных формулах. Не важно, насколько в последствии он изменился, Фрейд всегда придерживался буквы психоаналитической догмы и продолжал сражаться против смягчения тех основных положений, которые он открыл. Почему – мы поймем в последующей главе.

Возьмем эдипов комплекс. В своей ранней работе Фрейд писал, что он является центральной движущей силой психики человека. С его точки зрения ребенок-мальчик имеет внутреннее стремление к сексуальности и даже хочет обладать собственной матерью. В то же время он знает, что его отец является соперником, и старается сдерживать свою агрессию по отношению к нему. Причина заключается том, что отец физически сильнее и результатом открытого столкновения станет победа родителя и кастрация сына. Как следствие – страх крови, увечья, самого вида женских гениталий, которые кажутся подтверждением этих самых увечий.

На протяжении всей своей жизни Фрейд изменял и корректировал свои взгляды, но никогда не уходил от них полностью. Неудивительно: они каким-то интимным образом «подтверждались» людьми, которых он изучал. Действительно, в анусе и гениталиях, в телесности семьи и ее совокуплениях было что-то такое, что давило на психику невротиков, как вековой камень. Фрейд считал, что такой вес должен был существовать издавна, с того самого момента, как люди отделились от древних приматов. Он думал, что источник вины, которую каждый из нас чувствует в глубине души, связан с первородным грехом отцеубийства и инцеста, и кроется в темных веках древней истории. Ведь вина укоренилась настолько сильно, и настолько неотделима от нашего тела, секса и экскрементов, а также от самих родителей. Фрейд никогда не отказывался от своих взглядов, так как они были правильными в своих элементарных ощущениях относительно человеческого состояния – но не совсем в том смысле, в котором он думал, или, скорее, не в тех рамках, которые он предлагал. Сегодня мы понимаем, что все разговоры о крови и экскрементах, сексе и чувстве вины, верны не из-за побуждений к отцеубийству, инцесту и страха настоящей физической кастрации, а потому что все эти вещи отражают человеческий ужас его собственного животного состояния; состояния, которое он – особенно, будучи ребенком – не понимает, а будучи взрослым – не приемлет. Вина, которую человек ощущает в тех или иных телесных процессах и побуждениях – это «чистая» вина: вина, как подавление, как детерминизм, как ничтожность и ограниченность. Она произрастает из зажатости внутри базового животного состояния, непостижимой тайны тела и окружающего мира.

С начала века психоаналитики были заняты изучением детского опыта, но, как ни странно, «буквально вчера» нам удалось составить достаточно полную и правдоподобную картину того, почему детство является таким мучительным периодом развития человека. Этой картиной мы обязаны многим людям, включая, в особенности, отвергнутого Ранка, но, я думаю, что Норман О. Браун сформулировал ее итог более точно и определенно, чем кто-либо другой. Как он сам писал в своей интерпретации Фрейда, эдипов комплекс – это не узко-сексуальная проблема похоти и соперничества, как Фрейд обрисовывал ее в своих ранних работах. Скорее, его можно назвать не комплексом, а проектом, который объединяет в себе базовые проблемы жизни ребенка: является ли он пассивным объектом судьбы, придатком других людей и игрушкой в руках большого мира, или же центром внутри себя, контролирующим жизнь собственными силами. Вот как говорит об этом Браун:

Эдипальный проект не является, как формулировал Фрейд в ранних работах, естественной любовью к матери. Но как становится ясно из его более поздних работ, это результат конфликта двойственного отношения и попытки его разрешения через нарциссическую инфляцию. Сущность эдипового комплекса заключается в процессе становления Богом – по формуле Спинозы, causa sui[38]38
  Причина самого себя (лат.).


[Закрыть]… К тому же, он ясно представляет инфантильный нарциссизм, извращенный бегством от смерти…

Если главной задачей ребенка является бегство от беспомощности и разрушения, то сексуальные обоснования, как говорит Браун, являются вторичными и производными:

Таким образом, получается, что сексуальная организация, прегенитальная и генитальная, не соотносится с естественным распространением Эроса в человеческом теле: она представляет собой гиперкатексис[39]39
  Гиперкатексис – (греч. hyper англ. catexis – сохранение, удержание) – в психоанализе – направление психической энергии (катексис) на один процесс с бессознательной целью продолжения или облегчения другого процесса. Рассматривается как защитный механизм. – Примеч. ред.


[Закрыть], сверхнагрузку. Что касается телесных функций и зон, то в них гиперкатексис вызван фантазиями человеческого нарциссизма в бегстве от смерти.

Давайте возьмем эти технические моменты и слегка расширим их. Эдипальный проект – это побег от пассивности, разрушения, непредвиденных факторов: ребенок пытается подчинить себе смерть, став отцом самому себе, создателем и опорой собственной жизни. Во второй главе мы видели, что идея смерти появляется у ребенка в возрасте трех лет, но задолго до этого он уже старается снизить свою уязвимость. Этот процесс в его жизни начинается естественным образом очень рано – на этапе, который называется «оральным». Эта стадия развития ребенка предшествует тому моменту, когда в своем сознании ребенок полностью отделится от матери, когда полностью осознает свое тело и его функции. Или же, выражаясь технически, до того, как его тело станет объектом в его – ребенка – феноменологическом поле. В это время мать буквальным образом представляет в его жизни весь мир. В течение этого периода вся ее деятельность направлена на удовлетворение потребностей ребенка, на автоматическое ослабление давления извне и защиту от боли. В свою очередь у ребенка просто завышенная самооценка, он непоколебимый манипулятор и владыка своего мира. Он живет, переполняясь собственным всемогуществом и магическим образом контролирует все потребности, чтобы это всемогущество кормить. Ему нужно всего лишь расплакаться, чтобы получить еду и тепло, и показать пальцем на луну, чтобы тут же получить прекрасную погремушку. Не удивительно, что данный период мы характеризуем как «первичный нарциссизм»: контролируя мать, ребенок торжественно управляет своим миром. Его тело – это его нарциссический проект, поскольку он пользуется им, чтобы «проглотить мир». «Анальной стадией» можно назвать тот период развития, когда ребенок начинает проявлять внимание к своему телу как к объекту его феноменологического поля. Он исследует его и ищет способы контроля. Его нарциссический проект становится установлением господства и овладения миром через самоконтроль.

На каждом этапе разворачивающегося исследования его собственного мира и возникающих вследствие этого проблем, ребенок имеет целью вписать этот самый мир в свое собственное возвеличивание. Ему нужно сохранять чувство абсолютной власти и контроля, и для этого он должен культивировать в себе в некотором роде независимость, убежденность в том, что он сам формирует собственную жизнь. Вот почему Браун, как и Ранк, могли утверждать, что эдипальный проект «неизбежно самовоспроизводится внутри ребенка и направлен против родителей, безотносительно того, как они себя ведут». Как ни парадоксально, но «дети сами приучают себя к горшку»¹¹¹². Основной смысл заключается в том, что не существует «идеального» метода воспитать ребенка до тех пор, пока он не «воспитает себя сам», в попытке стать абсолютным хозяином собственной судьбы. Но поскольку это невозможно, характер каждого из нас где-то глубоко внутри по-разному фантастически нереален и фундаментально несовершенен. Цитирую Ференци, удачно подведшего итог: «Характер – с точки зрения психоаналитика – является разновидностью аномалии; своего рода механизацией способа реагирования, больше похожей на навязчивый симптом»¹³.

Другими словами, нарциссический процесс самосозидания с телом в качестве отправной точки обречен на провал. И ребенок это понимает: именно так мы понимаем всю силу и значение того, что называется «комплексом кастрации». Фрейд подробно описал его в своих поздних работах, а Ранк¹⁴ и Браун, в последствии, детализировали. Более современное понимание комплекса кастрации заключается не в реакции ребенка на угрозу, исходящую от отца. Как верно выразился Браун, комплекс кастрации возникает единственно из-за конфронтации с матерью. Этот феномен очень важен, а потому мы остановимся на нем подробнее.

В центре внимания для нас будет тот факт, что мать монополизирует мир ребенка; поначалу, она и является его миром. Без нее ребенок не выживет, но для того, чтобы научиться контролировать свои силы, он вынужден освобождаться от нее. Таким образом, мать представляет для ребенка две вещи, и это помогает нам понять, почему психоаналитики говорят, что амбивалентность характеризует весь ранний период роста. С одной стороны, мать – это чистый источник радости и удовлетворения, надежная сила, на которую можно опереться. Она должна выглядеть как богиня красоты и добродетели, победы и силы. Это ее «светлая» сторона – так можно выразиться – и она ослепительно привлекательна. Но, с другой стороны, ребенок вынужден изо всех сил противостоять такой сильной зависимости, иначе он потеряет чувство, что находится под защитой своих собственных сил. Это еще один способ сказать, что мать, представляя надежную биологическую зависимость, также представляет собой фундаментальную угрозу.

Ребенок приходит к такому ее пониманию, что уже является зарождением комплекса кастрации в противостоянии с матерью. Ребенок обнаруживает, что тело матери отличается от мужского – даже слишком сильно. И это различие постепенно увеличивается и заставляет его чувствовать себя некомфортно. Фрейд никогда не пытался смягчить шок от своих теорий, и он называл этот дискомфорт «ужасом перед искалеченным существом», «кастрированной матерью», видом гениталий, «лишенных пениса». Этот шок многим казался карикатурным. Ужас, заключенный в ощущениях ребенка, казался слишком надуманным и созданным для того, чтобы максимально точно вписываться во фрейдовское стремление к сексуализирующим объяснениям и биологическому редукционизму. Остальные тоже считали образ мышления Фрейда отражением его собственных укоренившихся патриархальных взглядов, его чувства мужского превосходства, из-за которого женщина казалась неполноценной по своей природе, если у неё не было мужских причиндалов.

Дело в том, что «ужас перед искалеченным существом» надуман, но выдумывает его сам ребенок. Психоаналитики честно повторяют то, что говорят их невротичные пациенты, даже если с трудом приходится подбирать слова, чтобы выразить услышанное. Невротиков, как и большинство остальных людей, беспокоит собственное бессилие. Им нужен кто-то, против кого они будут выступать. Если мать представляет собой биологическую зависимость, то против нее можно сражаться, опираясь на факт половой дифференциации. Если ребенок хочет стать действительно causa sui, он должен каким-то образом агрессивно бросить вызов родителям, выйти за их пределы, преодолеть угрозы и искушения, которые они воплощают. Гениталии – всего лишь мелочь в детском чувственном мире, едва ли способная причинить вред из-за своего маленького размера. Как хорошо выразился Браун, ужас – это «собственное изобретение ребенка; это ткань фантазии, неотделимая от его собственного фантастического проекта стать отцом самому себе (и, как фантазия, лишь отдаленно связанная с реальным видом женских гениталий)»¹⁵. Или, взглянув на это с другой стороны, мы можем сказать, что ребенок превращает тело матери в фетиш, как объект, представляющий для него большую опасность. Это один из способов лишить ее главенствующей роли в создании. Используя формулировку Эрвина Штрауса, мы можем сказать, что ребенок отделяет материнские гениталии от ее самой как объекта любви, после чего они воспринимаются как угроза.