Текст книги "Отрицание смерти"

Но теперь в нашей дискуссии появляется новый аспект. Кьеркегор говорит о заманивании бескрайней гибкости свободы «в сумасшедший дом», где ее держат в заточении. Что он подразумевает под таким образом? Я считаю, он имеет в виду, что одна из величайших опасностей жизни – слишком большое количество возможностей, и что мы находим людей, которые поддались этой опасности, в сумасшедшем доме. Здесь Кьеркегор показывает, что он был главным теоретиком не только «нормальной культурной патологии», но и аномальной патологии или, иначе говоря, психоза. Он понимает, что психоз – это невроз, доведенный до крайности. По крайней мере, именно так я воспринимаю многие его наблюдения из раздела «Отчаяние в аспекте конечности / бесконечности»²¹. Давайте задержимся на этом моменте, потому что, если мое прочтение верно, это поможет нам понять, как самые крайние формы психического расстройства представляют собой неуклюжие попытки справиться с основной проблемой жизни.

Кьеркегор демонстрирует нам широкую и невероятно богатую палитру типов человеческих неудач, того, как человек оказывается побежденным жизнью и миром, потому что он не может осознать экзистенциальную правду своей ситуации. А она заключается в том, что человек и является внутренним символическим «я». Это означает определенную свободу, но человек связан по рукам и ногам ограничениями тела, лишающими его этой свободы. Попытка игнорировать любой аспект жизненной ситуации человека, подавить возможность или отрицать необходимость означает, что человек будет жить во лжи, не сможет осознать свою истинную природу и будет «самым жалким из всего сущего». Но человеку не всегда так везет, он не всегда может просто считаться жалким. Если ложь, в которой он пытается жить, слишком похожа на реальность, человек рискует потерять все в течение своей жизни – и это именно то, что мы подразумеваем под психозом: полное и абсолютное разрушение структуры личности. Если Кьеркегор считается ведущим аналитиком человеческой природы, он должен показать нам, что понимает как крайности состояния человека, а также повседневное культурное среднее.

Именно это он и делает в обсуждении крайностей слишком больших и слишком малых возможностей. Избыток возможностей – попытка человека переоценить силы символического «я», что отражает попытку преувеличить одну половину человеческого дуализма за счет другой. В этом смысле то, что мы называем шизофренией, является попыткой символического «я» отрицать ограничения конечного тела. В этом случае весь человек теряет равновесие и разрушается вся личность. Как будто свобода творчества, проистекающая из символического «я», не может сдерживаться в теле, и человек разрывается на части. Вот как мы сегодня понимаем шизофрению – как раскол «я» и тела. Раскол, в котором самость остается незатронутой, неограниченной, недостаточно привязанной к повседневным вещам, недостаточно сдержанной в надежном физическом представлении²². И вот как Кьеркегор понимает эту проблему:

Ибо самость – это синтез, в котором конечное является ограничивающим фактором, а бесконечное – фактором расширения. Поэтому отчаяние бесконечности есть воображаемое, безграничное[60]60
  Использование Кьеркегором термина «самость» может немного сбивать с толку. Он использует его, включая туда и символическое «я», и физическое тело. На самом деле это синоним «целостной личности», которая выходит за рамки личности и включает в себя то, что мы сейчас назвали бы «душой» или «основой бытия», из которой возникла сотворенная личность. Но для нас здесь это не важно, разве что в свете введения идеи о том, что целостная личность есть дуализм конечности и бесконечности.


[Закрыть].²³

Под «отчаянием бесконечности» Кьеркегор понимает болезнь личности, противоположную здоровью. И поэтому человек заболевает, погружаясь в безграничное; его символическое «я» становится «воображаемым» – как это происходит при шизофрении, – когда оно отходит от тела, от надежного обоснования реального опыта в повседневном мире. Настоящий шизофреник абстрактен, бесплотен, нереален; он вырывается из земных категорий пространства и времени, выплывает из своего тела, пребывает в вечности, не подвержен смерти и разрушению. Он победил их в своей фантазии, или, лучше сказать, в реальном факте оставления собственного тела, отрекаясь от его ограничений. Описание Кьеркегора не только красноречиво, но и клинически точно:

Вообще, воображение – это то, что переносит человека в бесконечное, что, практически, уводит его от самого себя и мешает вернуться назад. Поэтому, когда чувство становится воображаемым, самость все больше и больше испаряется… Таким образом, «я» ведет воображаемое существование в абстрактном стремлении к бесконечности или в абстрактной изоляции, постоянно испытывая недостаток в собственном «я», из которого оно просто уходит дальше и дальше.

Это, по сути, идеи, предложенные Рональдом Лэйнгом в книге «Расколотое “Я”» более века спустя.

Вот еще пример:

Теперь если возможность превосходит необходимость, внутреннее «я» удаляется само от себя, так что не важно, куда оно должно вернуться, если существует отчаяние (болезнь) возможности. «Я» становится абстрактной вероятностью, испытывающей себя, барахтаясь в возможном, но не двигаясь с места, не перемещаясь ни на дюйм. Необходимость – и есть это самое место. Становиться самим собой – это именно движение на месте²⁴.

Здесь Кьеркегор имеет в виду, что развитие личности – это движение вглубь от фиксированного центра личности, центра, который объединяет оба аспекта экзистенциального дуализма – самости и тела. Но такого рода развитие требует именно признания реальности, реальности своих ограничений:

Чего сейчас не хватает внутреннему «я», так это, безусловно, реальности – так обычно говорят о человеке, когда ему недостает чувства реальности. Но при ближайшем рассмотрении становится понятно, что человеку недостает необходимости… Чего действительно не хватает, так это силы… подчиниться необходимому в себе – тому, что можно назвать внутренним пределом. Поэтому несчастье не состоит в том, что такое «я» ничего не значит в мире; нет, несчастье в том, что человек не осознал себя, не осознал, что он сам является чем-то совершенно определенным, необходимым. Напротив, он потерял себя из-за того, что «я» отражалось в возможном воображаемым образом²⁵.

Конечно, это описание касается обычного человека, в той же степени, что и шизофреника крайней стадии, и именно убедительность анализа Кьеркегора состоит в том, что эти два явления могут быть помещены в один и тот же континуум:

Вместо того, чтобы вернуться от возможности обратно в необходимость, человек преследует возможность – и, наконец, не может найти дорогу обратно к себе²⁶.

То же самое верно и в отношении описания обычного человека, который живет в простом мире бушующей внутренней энергии и фантазии, как Уолтер Митти[61]61
  Уолтер Митти – герой кинофильма «Тайная жизнь Уолтера Митти» (1947). Герой в своих фантазиях превращается в персонажей приключенческой и любовной литературы.


[Закрыть] или те, кого мы сегодня называем «амбулаторными шизофрениками» – те, чье «я» и тело находятся в очень непрочных отношениях, но, тем не менее, им удается продолжать существовать без погружения во внутренние энергии и эмоции, фантастические образы, звуки, страхи и надежды, которые они не могут сдержать:

Но, несмотря на то, что человек, таким образом, стал жертвой воображаемого, он, тем не менее, может… жить дальше, заниматься ежедневными делами, жениться, заводить детей, завоевывать почет и уважение – и, возможно, никто не замечает, что в более глубоком смысле ему не хватает собственного «я».

То есть ему не хватает надежно объединенного «я» и тела, которые сконцентрированы на собственных энергиях эго и реально оценивают ситуацию и природу пределов и возможностей в мире. Но это, как мы увидим, кьеркегоровское представление о совершенном здоровье, которого нелегко достичь.

Если шизофренический психоз находится в своего рода континууме нормального наполнения внутренней фантазии, символической возможности, то нечто подобное должно быть верно и для депрессивного психоза. Именно такой образ и рисует Кьеркегор. Депрессивный психоз – это крайность в континууме излишней необходимости, то есть слишком большой конечности, слишком большого ограничения тела и поведения человека в реальном мире и недостаточной свободы внутреннего «я», недостаток внутренней возможности. Сегодня мы понимаем депрессивный психоз как застревание в требованиях других – семьи, работы, узком горизонте ежедневных обязанностей. В таком тупике человек не чувствует, что у него есть альтернативы, он не может себе представить какой-либо выбор или альтернативный образ жизни, не может освободиться от сети обязательств, даже если эти обязательства больше не дают ему чувства самооценки. Героически вкладываясь в жизнь окружающего мира, даже выполняя свои ежедневные семейные и рабочие обязанности, человек понимает, что они теперь не имеют первостепенного значения. Как я однажды предположил²⁷²⁸, шизофреник недостаточно встроен в окружающий его мир – то, что Кьеркегор назвал болезнью бесконечности; депрессивность, с другой стороны, встроена в его мир слишком прочно, подавляюще. Кьеркегор выразился так:

Но пока один вид отчаяния означает погружение в бесконечность и потерю «я», второй вид позволяет вести себя так, как если бы «я» было обмануто «другими». Видя множество людей вокруг, участвуя во всех мирских делах, становясь мудрыми и понимая, как идут дела в этом мире, такой человек забывает о себе самом… Он не смеет верить в себя, считает, что слишком рискованно быть самим собой. Гораздо проще и безопаснее быть похожим на других, стать имитацией, числом, номером в толпе²⁹.

Это превосходная характеристика «культурно нормального» человека, того, кто не осмеливается отстаивать собственные интересы, потому что это означает слишком большую опасность, возможность разоблачения. Лучше не быть самим собой, а жить в окружении других, встроенным в безопасную структуру социальных и культурных обязательств и обязанностей.

Опять же, такого рода характеристику следует понимать как находящуюся в континууме, на крайнем конце которого мы находим депрессивный психоз. Человек в состоянии депрессии настолько боится быть самим собой, настолько боится проявить свою индивидуальность, настаивать на том, что может быть его собственным смыслом, его собственными условиями жизни, что он кажется буквально глупцом. Кажется, он не может понять ситуацию, в которой находится, не может видеть ничего за пределами собственных страхов, не может понять, почему он зашел в тупик. Кьеркегор прекрасно формулирует эту идею:

Если сравнивать склонность потерять себя в большом количестве возможностей с попытками ребенка выговаривать слова, то отсутствие возможности похоже на немоту… ибо без возможности человек как бы не может дышать³⁰.

Именно в таком состоянии депрессии становится трудно дышать или двигаться. Одна из бессознательных тактик, к которым прибегает человек в депрессии, чтобы попытаться разобраться в своей ситуации, состоит в том, чтобы считать себя совершенно бесполезным и виновным. Это поистине изумительное «изобретение», потому что оно позволяет ему выйти из своего состояния «немоты» и произвести какую-то концептуализацию своей ситуации. У него получается вычленить какой-то смысл – даже если он должен принять полную вину, подобно тем, кто причиняет столько ненужных страданий другим. Мог ли Кьеркегор иметь в виду именно такую образную тактику, случайно заметив:

Иногда изобретательности человеческого воображения достаточно, чтобы обеспечить возможность…³¹

В любом случае состояние депрессии может допускать изобретательность, создающую иллюзию возможности, смысла, действия, но не предлагающую никакой реальной возможности. Как подытоживает Кьеркегор:

Потеря возможности означает, что либо для человека все стало необходимым, либо банальным и пустым³².

На самом деле, в крайнем случае депрессивного психоза мы, кажется, видим слияние этих двух сторон… Все становится необходимым и пустым одновременно – а это ведет к полному отчаянию. Необходимость в иллюзии смысла была бы высшим достижением для человека; но когда он становится пустым, то смысл в жизни исчезает.

Почему человек предпочитает обвинения в вине, недостойности, неумелости – даже в бесчестии и предательстве – реальной возможности? Может показаться, что выбора нет, но на самом деле он есть: полное самоуничижение, подчинение «другим», отказ от личного достоинства или свободы – с одной стороны; свобода и независимость, отделение от окружающих, освобождение себя от связывающих семейных и социальных обязанностей – с другой. Это выбор, с которым действительно сталкивается подавленный человек и которого он частично избегает из-за самообвинений. Ответ найти очень просто: человек, находящийся в депрессии, избегает независимости и больших жизненных возможностей именно потому, что это грозит ему разрушением и смертью. Он держится за людей, которые поймали его в сеть бесконечных обязательств, снижая значимость зависимости именно потому, что эти люди являются его прибежищем, его силой, его защитой от мира. Как и большинство, человек в депрессии не может оставаться в одиночестве, не может найти в себе необходимую силу, чтобы встретиться с жизнью лицом к лицу. Поэтому он подстраивается под других; он защищен необходимостью и охотно принимает это. Но теперь его трагедия очевидна: его необходимость стала пустой и бесполезной, и поэтому его рабская, зависимая, де-персонализированная жизнь потеряла смысл. Страшно жить на такой привязи. Рабство выбирают потому, что оно безопасно и понятно; потом рабство теряет смысл, но человек уже боится выйти из него. Человек буквально умер для жизни, но физически должен оставаться в этом мире. В этом и заключается пытка депрессивного психоза: оставаться погруженным в ощущение собственной неудачи, но все же оправдывать ее, продолжать извлекать из нее чувство собственной значимости[62]62
  Я буду говорить об этих вещах в десятой главе, но здесь я остановлюсь на них, чтобы показать, насколько они органичны для понимания Кьеркегора и как они могут быть выражены его понятиями и языком.


[Закрыть].

Большинство людей, конечно, избегают психотических тупиков экзистенциальной дилеммы. Им достаточно повезло, что они могут оставаться на средней грани «обывательства». Срыв происходит либо из-за слишком большого количества возможностей, либо из-за их недостатка; обывательство, как мы наблюдали ранее, знает своего реального врага и старается не рисковать, давая ему много свободы. Вот как Кьеркегор обобщает три альтернативы, доступные людям; первые два варианта соответствуют психотическим синдромам шизофрении и депрессии:

Ибо cо смелостью отчаяния взмыл ввысь тот человек, который бездумно окунулся в море возможностей; но будучи сокрушенным этим отчаянием, человек выступил против самого существования, для которого все стало необходимым. Но обывательство бездушно празднует свою победу… воображает себя хозяином, не замечая, что именно таким образом человек стало рабом бездуховности и самым жалким из всех.³³

Другими словами, обывательство – это то, что мы бы назвали «обычным неврозом». Большинству людей удается выяснить, как жить безопасно в пределах возможностей определенного набора социальных правил. Обыватель верит, что, поддерживая себя на низком уровне личной напряженности, он может избежать потери баланса вследствие переживаний; обывательство работает, как сказал Кьеркегор, «через успокоение себя банальным и пустым». Эти мысли были написаны почти за столетие до того, как Фрейд заговорил о возможности «социальных неврозов», «патологии целых культурных сообществ»³⁴.

Тройная типология Кьеркегора не исчерпывает весь характер человека. Он знает, что все люди не настолько «непосредственны» или поверхностны, не настолько автоматически встроены в культуру, окружающие вещи и в других людей, которые достаточно точно отражают их мир. Кроме того, сравнительно мало людей оказываются на психотических крайностях континуума; некоторые достигают определенной степени самореализации, не скатываясь в полную бездуховность или рабство. И здесь рассуждения Кьеркегора становятся наиболее показательными: он пытается вывести из жизненной лжи тех людей, чьи жизни не похожи на ложь; они, кажется, наоборот, преуспевают в том, чтобы быть правдивыми, полными и подлинными личностями.

Есть тип человека, который с большим презрением относится к «непосредственности» («сиюминутности»), который пытается развивать свой внутренний мир, основывать свою гордость на чем-то более глубоком, дистанцируясь от обычного человека. Кьеркегор называет этот тип людей «герметически отчаявшимся» (интровертами). Такие люди немного больше обеспокоены тем, что значит быть уникальным индивидуумом. Они наслаждаются одиночеством и периодически размышляют, взращивая идеи о тайном внутреннем «я» и чем бы оно было быть. В конце концов, этот вопрос оказывается единственной реальной проблемой в их жизни. Что же такое настоящий талант, тайный дар, подлинное призвание? Каким образом человек действительно является уникальным, и как он может выразить свою уникальность, придать ей форму, посвятить ее чему-то за пределами себя? Как может человек взять свою внутреннюю сущность, великую тайну, которую он чувствует в своем сердце, своих эмоциях, своих стремлениях, и использовать ее для того, чтобы жить более определенно, обогатить и себя, и человечество с помощью особенного качества своего таланта? В подростковом возрасте большинство из нас страдает от этой дилеммы, выражая ее в словах, мыслях или просто тупой боли и тоске. Но обычно жизнь втягивает нас в стандартизированные действия. Социальная система героев, в которой мы рождаемся, определяет пути нашего героизма, пути, которым мы подчиняемся, формируя себя, чтобы радовать других и становиться теми, кем нас ожидают видеть. И вместо того, чтобы разрабатывать свою внутреннюю тайну, мы прячем ее и забываем о ней, становясь абсолютно телесными людьми. Мы успешно играем в стандартизированную героическую игру, в которую попали случайно: из-за семейных связей, патриотизма или базовой потребности питаться и желания продолжить род.

Я не говорю, что «герметически отчаявшаяся» личность («интроверт») Кьеркегора сознательно сохраняет эту внутреннюю цель полностью актуальной. Я имею в виду лишь то, что он, пусть смутно, но представляет проблему, в отличии от непосредственного человека, поглощенного ежедневной рутиной. Интроверт Кьеркегора чувствует, что он чем-то отличается от мира, имеет в себе что-то, что мир не может отразить, не может оценить из-за поверхностности и спонтанности. Поэтому такой человек держит себя несколько в стороне от этого мира, но не слишком далеко, не полностью отрываясь от него. Было бы так приятно быть тем, кем он хочет быть, осознавать свое призвание, свой настоящий талант, но это опасно и может полностью разрушить его мир. В конце концов, он по сути своей слаб и находится в состоянии компромисса: не непосредственный, но и не подлинный человек, даже несмотря на то, что он создает видимость последнего. Кьеркегор описывает его так:

…внешне он полностью «настоящий человек». Он имеет университетское образование, является мужем и отцом, необыкновенно компетентным гражданским чиновником, уважаемым главой семейства, очень нежным по отношению к своей жене и осторожным по отношению к своим детям. Еще и христианин? Ну, да, в некотором роде, однако он предпочитает избегать разговоров на эту тему … Он очень редко ходит в церковь, потому что ему кажется, что большинство священников действительно не знают, о чем говорят. Он делает исключение в случае одного конкретного священника, о котором признает, что тот знает, о чем говорит. Впрочем, его он не хочет слышать по другой причине: потому что боится, что это может завести его слишком далеко³⁵.

«Слишком далеко», потому что он действительно не хочет доводить обсуждение проблемы своей уникальности до какой-либо открытой конфронтации:

То, что делает его таким нежным мужем и таким заботливым отцом, – это, помимо его добродушия и чувства долга, признание, которое он в глубине души сделал самому себе – о своей слабости³⁶.

И поэтому он живет своего рода «инкогнито», довольствуясь – время от времени в уединении – прокручиванием в голове мысли о том, кем он действительно может быть; довольствуясь «небольшой разницей» и гордясь смутным ощущением превосходством.

Но эту позицию нелегко сохранять с невозмутимостью. Редко, говорит Кьеркегор, кому удается ее придерживаться. Как только вы зададитесь вопросом о том, что значит быть личностью, даже глупо, слабо или с налетом гордости за свое воображаемое отличие от других, у вас могут возникнуть проблемы. Герметическое отчаяние – это импотенция, но импотенция, уже в какой-то степени осознающая себя, и это осознание может стать весьма неприятным. Оно может привести к раздражению из-за своей зависимости от семьи и работы, изъязвляющему разъеданию как реакции на свою приземленность, чувству рабства в своей безопасности. Для сильного человека это может стать невыносимым, и он может попытаться вырваться из этого, иногда путем самоубийства, иногда «отчаянно утопая в мире и в потоке переживаний».

И это подводит нас к последнему типу человека: тот, кто утверждает себя вопреки собственной слабости, кто пытается быть богом для самого себя, хозяином своей судьбы, человеком, который сам создал себя. Он не будет просто пешкой в руках других и общества; он не будет пассивным страдальцем и тайным мечтателем, лелеющим собственное внутреннее пламя в забвении. Он бросится в жизнь с головой,

отвлекаясь на великие начинания, он станет беспокойным духом… который хочет забыться… Или он будет искать забвения в чувственности, возможно, в разврате…³⁷

В крайнем случае, открытое самосоздание может стать демоническим, страстью, которою Кьеркегор называет «демонической яростью». Она будет нападением на саму жизнь за все то, что она сделала с человеком, восстанием против самого существования.

В наше время нет проблем с распознаванием таких форм открытого самосоздания. Мы можем видеть производимые им эффекты очень отчетливо как на личностном, так и на социальном уровне. Мы являемся свидетелями нового культа чувственности, который, кажется, повторяет сексуальный натурализм древнего Рима. Это жизнь одним днем с полным пренебрежением ко дню завтрашнему; погружение в телесность и непосредственные переживания и ощущения тела, в интенсивность прикосновения, набухающую плоть, вкус и запах. Это стремление отрицать недостаток контроля над происходящими вокруг событиями, отрицать беспомощность, неопределенность личности в механическом мире, вращающемся в упадке и смерти. Я не говорю, что это плохо. Это повторное открытие и подтверждение основной жизненной силы человека как животного. Современный мир, в конце концов, хочет, чтобы человек отрицал даже собственное тело, свое происхождение из животного центра. Существует желание превратить его в полностью деперсонализированную абстракцию. Но человек сохранил свое обезьяноподобное тело и обнаружил, что может использовать его как основу для плотского самоутверждения – и к черту бюрократов! Единственная вещь, которую можно счесть недостойной в этом случае – это отчаянная рефлексивность, неповиновение, не являющееся сознательным и полностью хладнокровным.

В социальной сфере мы также наблюдаем вызывающее прометеианство, которое, по сути, является безобидным: уверенная сила, которая может отправить человека на Луну и освободить его от полной зависимости и заточения на Земле – по крайней мере, в его воображении. Уродливая сторона этого прометеианства в том, что оно представляет собой бездумное, пустоголовое погружение в механику процесса без всякой мысли о целях и смысле. Вот он – технический триумф многогранно развитой обезьяны, пугающе показан в фильме «2001 год: Космическая одиссея»[63]63
  2001 год: Космическая одиссея – научно-фантастический фильм Стэнли Кубрика 1968 года


[Закрыть]. На более зловещем уровне, как мы увидим позже, пренебрежение современного человека к случайностям, злу и смерти принимает форму стремительного роста производства потребительских товаров и вооружений. Доведенное до крайности, такое пренебрежение породило Гитлера и Вьетнамскую войну: ярость против нашей несостоятельности, пренебрежение к животной обусловленности, к ограничениям нашего жалкого естества. Если мы не обладаем всемогуществом богов, по крайней мере, уничтожать мы умеем не хуже.