Текст книги "Фиеста. Вешние воды"

– Ну и что же вы сделали?

– Ушла оттуда, конечно. – Она говорила нарочито веселым тоном. – Я всегда держу свое слово. Никто этого теперь не делает. Ну, как поживаете, Джейк?

– Хорошо.

– Привел в дансинг хорошенькую девушку, а потом улизнул с этой Брет.

– Она тебе не нравится? – спросил Кон.

– Я нахожу, что она совершенно очаровательна. А ты?

Кон промолчал.

– Послушайте, Джейк. Мне нужно поговорить с вами. Пойдемте со мной напротив, в кафе «Купол». А ты посидишь здесь, Роберт, ладно? Идем, Джейк.

Мы пересекли бульвар Монпарнас и сели за столик. Подошел мальчишка-газетчик, я купил парижский выпуск «Таймса» и развернул ее.

– Что случилось, Фрэнсис?

– О, пустяки, – сказала она. – Он только хочет бросить меня.

– Как это бросить?

– Он всем говорил, что мы поженимся, и я сказала матери и всем, а теперь он не хочет.

– А что случилось?

– Он решил, что еще не успел насладиться жизнью. Я так и знала, что этим кончится, когда он поехал в Нью-Йорк.

Она взглянула на меня, блестя глазами и стараясь говорить небрежно.

– Я не выйду за него, если он этого не хочет. Конечно, не выйду. Я теперь ни за что не выйду за него. Но только мне кажется, сейчас немножко поздно, после того как мы прождали три года и я как раз получила развод.

Я молчал.

– Мы хотели торжественно отпраздновать, а вместо этого у нас сплошная драма. Он как ребенок. Бьет себя в грудь, плачет и просит меня не волноваться, но он говорит, что просто не может этого сделать.

– Плохо дело.

– Еще бы не плохо. Два с половиной года я на него потратила. Теперь я даже не знаю, захочет ли кто на мне жениться. Два года назад я могла выйти за любого, там, в Каннах. Все старички, которые хотели остепениться и искали элегантную жену, за мной бегали. А теперь сомневаюсь, найду ли я кого-нибудь.

– Бросьте, вы и сейчас можете выйти за любого.

– Нет, не думаю. И потом, я люблю его. И я хотела бы иметь детей. Я всегда считала, что у нас будут дети. – Она ясными глазами смотрела на меня. – Я никогда особенно не любила детей, но мне не хочется думать, что у меня их никогда не будет. Я всегда считала, что у меня будут дети и тогда я полюблю их.

– У него есть дети.

– Да, есть. У него есть дети, и у него есть деньги, и у него мать богатая, и он написал книгу, а то, что я пишу, никто не хочет печатать, решительно никто. А пишу я вовсе не так плохо. И денег у меня совсем нет. Я могла бы выговорить себе алименты, но я хотела получить развод как можно скорее. – Она снова очень ясно взглянула на меня. – Это несправедливо. С одной стороны, я сама виновата. Но все-таки не во всем. Конечно, надо было быть умней. А когда я говорю ему, он просто начинает плакать и говорит, что не может жениться. А почему он не может жениться? Я была бы хорошей женой. Со мной легко ладить. Я ему не мешаю. Но это не помогает.

– Скверная история.

– Да, скверная история. Но что толку говорить об этом. Пойдемте обратно, в «Селект».

– Я, сами понимаете, ничем не могу вам помочь.

– Нет, не можете. Только не говорите ему, что я вам сказала. Я знаю, что он хочет. – Тут она впервые оставила свой тягостно-веселый тон. – Он хочет вернуться в Нью-Йорк один и быть там, когда выйдет его книга, чтобы иметь успех у девчонок. Вот чего он хочет.

– А может быть, он и не будет иметь успеха. И по-моему, он вовсе не такой. Серьезно.

– Вы, Джейк, не знаете его так, как я. Именно этого он хочет. Я знаю. Знаю. Именно из-за этого он не хочет жениться. Он хочет этой осенью один насладиться своей славой.

– Вернемся в «Селект»?

– Да. Пойдемте.

Мы встали из-за столика – нам так ничего и не подали – и пошли через улицу в кафе «Селект», где Кон сидел за мраморным столиком и, улыбаясь, поджидал нас.

– Ну, чему ты рад? – спросила его Фрэнсис. – Доволен всем на свете?

– Мне смешно, что вы с Джейком секретничаете.

– О, то, что я сказала Джейку, не секрет. Об этом скоро все узнают. Я только хотела преподнести это Джейку в приличной форме.

– О чем это? О том, что ты уезжаешь в Англию?

– Да, о том, что я уезжаю в Англию. Ах, Джейк! Об этом я и забыла сказать. Я еду в Англию.

– Так это же отлично.

– Да, это всегда так делается в порядочном обществе. Роберт отправляет меня в Англию. Он дает мне двести фунтов, и я еду погостить к друзьям. Правда, это будет очаровательно? Кстати, друзья еще ничего об этом не знают.

Она повернулась к Кону и улыбнулась ему. Он уже не улыбался.

– Ты хотел дать мне только сто фунтов, правда, Роберт? Но я заставила его дать двести. Он ведь очень щедрый. Не правда ли, Роберт?

Я не понимаю, как можно было говорить Роберту Кону такие ужасные вещи. Есть люди, которым говорить оскорбительные вещи невозможно. Кажется, мир развалится, в полном смысле слова развалится тут же, на глазах, если сказать им такое. Но вот Кон сидел и слушал все это. Вот все это происходило при мне, и я даже не испытывал желания остановить ее. И это еще оказались милые шутки по сравнению с тем, что было дальше.

– Как ты можешь так говорить, Фрэнсис? – прервал ее Кон.

– Он еще спрашивает! Я еду в Англию. Я еду к друзьям погостить. Случалось вам гостить у друзей, которым вы не нужны? О, им придется так или иначе принять меня. «Как поживаете, дорогая? Сколько лет, сколько зим! Как поживает уважаемая матушка?» Да, как поживает уважаемая матушка? Она вложила все свои деньги во французский военный заем. Да, да. Вероятно, кроме нее, ни один человек на свете этого не сделал. «А как Роберт?» Или еще как-нибудь, очень осторожно, вокруг да около. «Будьте осторожны, не упоминайте о нем, дорогая. Бедняжка Фрэнсис так много пережила». Правда, Роберт, это будет весело? Как по-вашему, Джейк, весело будет?

Она повернулась ко мне, улыбаясь своей нестерпимо ясной улыбкой. Она была очень довольна, что есть кому слушать ее.

– А что ты будешь делать, Роберт? Я сама виновата, я знаю. Я во всем сама виновата. Когда я заставила тебя отделаться от этой девочки, секретарши твоего журнала, я должна была понять, что ты так же отделаешься от меня. Джейк не знает этой истории. Рассказать ему?

– Замолчи, Фрэнсис, ради Бога.

– Нет, я расскажу ему. У Роберта в редакции была секретарша. Совершенно очаровательная девочка, и он считал, что она восхитительна, а потом появилась я, и он решил, что я тоже в достаточной мере восхитительна. Так вот, я заставила его отделаться от нее, а он в свое время, когда редакция перекочевала, привез ее в Превинстаун из Кармеля, и он даже не оплатил ей обратный проезд. И все это, чтобы доставить мне удовольствие. Тогда он находил меня интересной. Правда, Роберт?

Вы не подумайте, Джейк, – с секретаршей все было совершенно платонически. Даже и не платонически. Вообще ничего такого. Просто она была очень хорошенькая. А сделал он это, чтобы доставить мне удовольствие. Ну что ж, взявший меч от меча и погибнет. Кстати сказано, правда? Советую тебе запомнить это, Роберт, для твоей очередной книги. Понимаете, Роберт собирает материал для новой книги. Так ведь, Роберт? Вот из-за этого он и бросает меня. Он решил, что я не фотогенична. Видите ли, все время, пока мы жили вместе, он так был занят своей книгой, что ничего про нас не запомнил. Так вот, он отправляется на поиски свежего материала. Ну что ж, надеюсь, он набредет на что-нибудь безумно интересное.

Послушай, Роберт, дорогой мой. Вот что я тебе скажу. Ты не рассердишься? Никогда не устраивай сцен своим дамам сердца. Постарайся. Потому что ты не умеешь устраивать сцен и не плакать, а когда ты плачешь, тебе очень жалко себя и ты не можешь запомнить, что говорит твоя партнерша. Так ты никогда ни одного диалога не запомнишь. Ты постарайся не волноваться. Я знаю, это ужасно трудно. Но помни: это же во имя литературы. Мы все должны приносить жертвы во имя литературы. Вот я, например. Я еду в Англию и не прекословлю. Все во имя литературы. Мы все обязаны помогать молодым писателям. Не правда ли, Джейк? Но вы не молодой писатель. А ты, Роберт? Тебе тридцать четыре года. Впрочем, для великого писателя это, по-моему, немного. Вспомните Харди. Вспомните Анатоля Франса. Он как раз недавно умер. Но Роберт считает, что Франс писатель неважный. Это ему его друзья-французы сказали. Сам он не очень-то свободно читает по-французски. Он не был так талантлив, как ты, правда, Роберт? Как ты думаешь, приходилось ему отправляться на поиски материала? А что, по-твоему, он говорил своим любовницам, когда не хотел жениться на них? Интересно, он тоже плакал? Ах, что мне пришло в голову! – Она хлопнула себя по губам рукой в перчатке. – Я знаю, Джейк, настоящую причину, почему Роберт не хочет на мне жениться. Меня только что осенило. Откровение сошло на меня в кафе «Селект». Какая мистика, правда? Со временем тут прибьют дощечку. Как в Лурде. Сказать, Роберт? Ну слушай. Это проще простого. Как это раньше не пришло мне в голову. Видите ли, Роберт всегда хотел иметь любовницу, и если он на мне не женится, значит, у него была любовница. «Знаете, она больше двух лет была его любовницей». Понимаете? А если он на мне женится, как он всегда обещал, – тогда сразу конец всякой романтике. Правда, я очень остроумно все это вывела? И так оно и есть. Посмотрите на него и скажите, что это не так. Куда вы, Джейк?

– Мне нужно зайти в бар повидать Харви Стоуна.

Кон поднял глаза, когда я выходил в бар. Он был очень бледен. Почему он сидел тут? Почему он сидел и слушал все это?

Я стоял, прислонившись к стойке, и мне их видно было в окно. Фрэнсис все еще говорила, с ясной улыбкой, заглядывая ему в лицо каждый раз, как спрашивала: «Не правда ли, Роберт?» А может быть, теперь она этого не спрашивала. Может быть, она говорила что-нибудь другое. Я сказал бармену, что мне ничего не нужно, и вышел через другую дверь. Выйдя, я оглянулся и сквозь двойную толщу стекла увидел их за столиком. Она все еще говорила. Я переулком прошел по бульвару Распай. Мимо ехало такси, я остановил его и сказал шоферу адрес своей квартиры.

Глава седьмая

Когда я начал подниматься по лестнице, консьержка постучала в стеклянную дверь своей каморки; я остановился, и она вышла ко мне. Она протянула мне несколько писем и телеграмму.

– Вот почта. И еще к вам приходила дама.

– Она оставила свою карточку?

– Нет. С ней был господин. Та самая, которая приходила сегодня ночью. Вы знаете, она оказалась очень милая.

– Она была с кем-нибудь из моих знакомых?

– Не знаю. Он никогда здесь не бывал. Он очень большой. Очень, очень большой. Она очень милая. Очень, очень милая. Ночью она, должно быть, была немножко… – Она подперла голову рукой и стала раскачиваться взад и вперед. – Скажу вам откровенно, месье Барнс. Ночью она мне не показалась такой gentille[3]3
  Милая (фр.).


[Закрыть]. Ночью я была другого мнения о ней. Но поверьте мне, она очень, очень милая. Она из очень хорошей семьи. Это по всему видно.

– Они ничего не просили передать?

– Просили. Они сказали, что заедут через час.

– Когда они придут, попросите их наверх.

– Хорошо, месье Барнс. А эта дама, эта дама не кто-нибудь. Немножко взбалмошная, может быть, но не кто-нибудь.

Консьержка, прежде чем стать консьержкой, держала ларек с напитками на парижском ипподроме. Ее трудовая жизнь протекала на кругу, но это не мешало ей изучать публику в ложах, и она с гордостью сообщала мне, кто из моих посетителей хорошо воспитан, кто из хорошей семьи, кто спортсмен – слово это она произносила в нос и с ударением на последнем слоге. Единственное неудобство заключалось в том, что люди, не относящиеся ни к одной из этих категорий, рисковали никогда не застать меня дома. Один из моих друзей, весьма недокормленного вида художник, который, очевидно, в глазах мадам Дюзинель не был ни хорошо воспитан, ни из хорошей семьи, ни спортсмен, написал мне письмо с просьбой выхлопотать для него пропуск, чтобы он мог пройти мимо моей консьержки, если ему захочется заглянуть ко мне вечерком.

Я поднялся к себе, стараясь угадать, чем Брет пленила мою консьержку. Телеграмма была от Билла Гортона с известием, что он приезжает пароходом «Франция». Я положил почту на стол, пошел в ванную, разделся и принял душ. Когда я вытирался, у входной двери послышался звонок. Я надел халат и туфли и пошел к двери. Это была Брет. За ней стоял граф. В руках он держал большой букет роз.

– Хэлло, милый! – сказала Брет. – Вы не желаете нас принять?

– Пожалуйста. Я только что искупался.

– Вот счастливец – искупался.

– Только душ принял. Садитесь, граф Миппипопуло. Что будем пить?

– Не знаю, сэр, большой ли вы любитель цветов, – сказал граф, – но я взял на себя смелость принести вам эти розы.

– Дайте их мне. – Брет взяла букет. – Налейте сюда воды, Джейк.

Я вышел на кухню, налил воды в большой глиняный кувшин, и Брет сунула в него розы и поставила их на середину обеденного стола.

– Ну и денек выдался!

– Вы не помните, мы как будто условились встретиться в «Крийоне»?

– Нет. Разве мы условились? Значит, я была пьяна до бесчувствия.

– Вы были совсем пьяная, дорогая, – сказал граф.

– Да. Граф был ужасно мил.

– Консьержка теперь в восторге от вас.

– Ну еще бы. Я дала ей двести франков.

– Какая глупость!

– Не свои, его, – сказала она, кивая на графа.

– Я решил, что нужно дать ей что-нибудь за беспокойство вчера ночью. Было очень поздно.

– Он изумителен, – сказала Брет. – Он всегда помнит все, что было.

– Как и вы, дорогая.

– Фантазируете, – сказала Брет. – И кому это нужно? Послушайте, Джейк, вы дадите нам сегодня выпить?

– Доставайте, а я пока оденусь. Вы ведь знаете, где что найти.

– Как будто знаю.

Пока я одевался, я слышал, как Брет ставит на стол сифон и стаканы, а потом я услышал их голоса. Я одевался медленно, сидя на кровати. Я чувствовал себя усталым, и на душе было скверно. Брет вошла в комнату со стаканом в руке и села на кровать.

– Что с тобой, милый? Не в духе?

Она поцеловала меня в лоб.

– Ах, Брет, я так тебя люблю.

– Милый, – сказала она. Потом: – Хочешь, чтобы я отправила его?

– Нет. Он славный.

– Я пойду отправлю его.

– Нет, не надо.

– Да, да, я отправлю его.

– Нельзя же так вдруг.

– Нельзя, по-твоему? Посиди здесь. Он без ума от меня, поверь мне.

Она вышла из комнаты. Я лег ничком на кровать. Мне было очень тяжело. Я слышал, как они разговаривали, но не прислушивался. Брет вошла и села на кровать.

– Милый мой, бедненький! – Она погладила меня по голове.

– Что ты ему сказала? – Я лежал, отвернувшись. Я не хотел видеть ее.

– Послала его за шампанским. Он любит покупать шампанское. – Потом, немного погодя: – Тебе лучше, милый? Легче голове?

– Легче.

– Лежи спокойно. Он поехал на другой конец города.

– Нельзя ли нам жить вместе, Брет? Нельзя ли нам просто жить вместе?

– Не думаю. Я бы изменяла тебе направо и налево. Ты бы этого не вынес.

– Сейчас выношу ведь.

– Это другое дело. В этом я виновата, Джейк. Уж такая я уродилась.

– Нельзя ли нам уехать на время из города?

– Это ни к чему не приведет. Поедем, если хочешь. Но я не смогу спокойно жить за городом. Даже с любимым.

– Знаю.

– Это ужасно. Я думаю, можно не говорить тебе, что я тебя люблю.

– Что я тебя люблю, ты знаешь.

– Давай помолчим. Все слова впустую. Я уезжаю от тебя, да и Майкл возвращается.

– Почему ты уезжаешь?

– Так лучше для тебя. И лучше для меня.

– Когда ты едешь?

– Как можно скорее.

– Куда?

– В Сан-Себастьян.

– Нельзя ли нам поехать вместе?

– Нет. Это было бы уже совсем дико, после того как мы только что все обсудили.

– Мы ни до чего не договорились.

– Ах, ты же знаешь не хуже меня. Не упрямься, милый.

– Ну конечно, – сказал я. – Я знаю, что ты права. Просто я раскис, а когда я раскисаю, я говорю глупости.

Я сел, нагнулся, нашел свои ботинки возле кровати и надел их. Потом встал.

– Не надо так глядеть, милый.

– А как ты хочешь, чтобы я глядел?

– Ах, не ломайся. Я завтра уезжаю.

– Завтра?

– Да. Разве я не говорила? Завтра.

– Тогда пойдем выпьем. Граф сейчас вернется.

– Да, пора бы ему вернуться. Ты знаешь, замечательно, как он покупает шампанское. Для него это страшно важно.

Мы пошли в столовую. Я взял бутылку коньяку и налил Брет и себе. У дверей зазвонил колокольчик. Я пошел отворять – вернулся граф. За его спиной стоял шофер с корзиной шампанского.

– Куда поставить, сэр? – спросил граф.

– На кухню, – ответила Брет.

– Поставьте туда, Анри, – показал рукой граф. – Теперь ступайте вниз и принесите лед. – Пока корзину водворяли на место, граф стоял в дверях кухни и смотрел ей вслед. – Надеюсь, вино вам понравится, – сказал он. – Я знаю, что сейчас у нас в Америке редко приходится отведать хорошего вина, и не считаю себя знатоком. Но это я взял у приятеля, который занимается виноделием.

– Где только у вас нет приятелей, – сказала Брет.

– У него свои виноградники. На тысячи акров.

– Как его фамилия? – спросила Брет. – Вдова Клико?

– Нет, – ответил граф. – Мумм. Он барон.

– Это замечательно, – сказала Брет. – Мы все с титулами. Почему у вас, Джейк, нет титула?

– Уверяю вас, сэр, – граф дотронулся до моего рукава, – титул никогда не приносит пользы. Чаще всего это стоит денег.

– Ну, не знаю. Иногда это очень удобно, – сказала Брет.

– Мне это никогда никакой пользы не приносило.

– Вы не умеете им пользоваться. Мне мой титул всегда открывал огромный кредит.

– Садитесь, пожалуйста, граф, – сказал я. – Разрешите взять у вас трость.

Граф через стол, освещенный газовой лампой, смотрел на Брет. Она курила сигарету и стряхивала пепел на ковер. Увидев, что я заметил это, она сказала:

– Послушайте, Джейк, так я могу испортить ваш ковер. Дайте человеку пепельницу.

Я нашел несколько пепельниц и расставил их. Шофер принес ведро со льдом, посыпанным солью.

– Заморозьте две бутылки, Анри! – крикнул граф.

– Больше ничего не прикажете, месье?

– Нет. Подождите внизу с машиной. – Он повернулся к Брет и ко мне: – Поедем обедать в Булонский лес?

– Как хотите, – сказала Брет. – Я лично есть не хочу.

– А я никогда не откажусь от хорошего обеда, – сказал граф.

– Принести вино, месье? – спросил шофер.

– Да, Анри, принесите, – сказал граф. Он вынул толстый портсигар из свиной кожи и протянул его мне: – Не угодно ли настоящую американскую сигару?

– Спасибо, – сказал я. – Я докурю свою сигарету.

Он срезал кончик сигары золотой гильотинкой, висевшей на цепочке от часов.

– Я люблю, когда сигара как следует тянется, – сказал граф. – Половина сигар, которые куришь, не тянутся.

Он раскурил сигару и, попыхивая, глядел через стол на Брет.

– А когда вы получите развод, леди Эшли, у вас титула уже не будет.

– Не будет. Какая жалость.

– Нет, – сказал граф. – Вам титул не нужен. В вас и так видна порода.

– Благодарю вас. Вы очень любезны.

– Я не шучу. – Граф выпустил струю дыма. – Я ни в ком еще не видел столько породы, сколько в вас. Это в вас есть. Вот и все.

– Очень мило с вашей стороны, – сказала Брет. – Мама была бы польщена. Может быть, вы это напишете, а я пошлю ей в письме?

– Я бы и ей это сказал, – ответил граф. – Я не шучу. Я никогда не подшучиваю над людьми. Шутить над людьми – значит наживать себе врагов. Я всегда это говорю.

– Вы правы, – сказала Брет. – Вы страшно правы. Я всегда вышучиваю людей, и у меня нет ни одного друга на свете. Кроме вот Джейка.

– Над ним вы не подшучиваете.

– Вот именно.

– А может быть, все-таки, – спросил граф, – и над ним подшучиваете?

Брет взглянула на меня, и в уголках ее глаз собрались морщинки.

– Нет, – сказала она. – Над ним я не стала бы подшучивать.

– Вот видите, – сказал граф, – не подшучиваете.

– Господи, какой скучный разговор, – сказала Брет. – Не попробовать ли шампанского?

Граф наклонился и встряхнул бутылки в блестящем ведре.

– Оно еще недостаточно холодное. Вы все время пьете, дорогая. Почему вы не хотите просто поболтать?

– Я и так наболталась. Я всю себя выболтала Джейку.

– Мне бы хотелось, дорогая, послушать, как вы по-настоящему разговариваете. Когда вы говорите со мной, вы даже не кончаете фраз.

– Предоставляю вам кончать их. Пусть каждый кончает их по своему усмотрению.

– Это очень любопытный способ. – Граф наклонился и встряхнул бутылки. – Все же мне бы хотелось послушать, как вы разговариваете.

– Вот дурень, правда? – сказала Брет.

– Ну вот, – граф вытащил бутылку из ведра, – теперь, должно быть, холодное.

Я принес полотенце, и он насухо вытер бутылку и поднял ее.

– Я предпочитаю пить шампанское из больших бутылок. Оно лучше, но его трудно заморозить. – Он держал бутылку и смотрел на нее.

Я поставил стаканы.

– Не откупорить ли? – предложила Брет.

– Да, дорогая. Сейчас я откупорю.

Шампанское было изумительное.

– Вот это вино! – Брет подняла свой стакан. – Надо выпить за что-нибудь. «За здоровье его величества».

– Это вино слишком хорошо для тостов, дорогая. Не следует примешивать чувства к такому вину. Вкус теряется.

Стакан Брет был пуст.

– Вы должны написать книгу о винах, граф, – сказал я.

– Мистер Барнс, – ответил граф, – все, что я требую от вин, – это наслаждаться ими.

– Давайте насладимся еще немного. – Брет подставила свой стакан. Граф осторожно наполнил его.

– Пожалуйста, дорогая. Насладитесь этим медленно, а потом можете напиться.

– Что-о? Напиться?

– Дорогая, вы очаровательны, когда напьетесь.

– Вы слышите, что он говорит?

– Мистер Барнс, – граф наполнил мой стакан, – это единственная женщина из всех, кого я знавал на своем веку, которая так же очаровательна пьяная, как и трезвая.

– Вы немного, должно быть, видели на своем веку.

– Ошибаетесь, дорогая. Я очень много видел на своем веку, очень, очень много.

– Пейте и не разговаривайте, – сказала Брет. – Мы все много видели на своем веку. Не сомневайтесь, что Джейк видел ничуть не меньше вашего.

– Дорогая, я уверен, что мистер Барнс очень много видел. Не думайте, сэр, что я этого не думаю. Но я тоже много видел.

– Конечно, видели, милый, – сказала Брет. – Я просто пошутила.

– Я участвовал в семи войнах и четырех революциях, – сказал граф.

– Воевали? – спросила Брет.

– Случалось, дорогая. И был ранен стрелами. Вам приходилось видеть раны от стрел?

– Покажите.

Граф встал, расстегнул жилет и распахнул верхнюю рубашку. Он задрал нижнюю до подбородка, открыв черную грудь и могучие брюшные мышцы, вздувавшиеся в свете газовой лампы.

– Видите?

Пониже того места, где кончались ребра, было два белых бугорка.

– Посмотрите сзади, где они вышли. – Повыше поясницы было два таких же шрама, в палец толщиной.

– Ну-ну! Вот это действительно.

– Насквозь.

Граф засовывал рубашку в брюки.

– Где это вас? – спросил я.

– В Абиссинии. Мне был тогда двадцать один год.

– А что вы делали? – спросила Брет. – Вы были в армии?

– Я ездил по делам, дорогая.

– Я же вам говорила, что он свой. – Брет повернулась ко мне. – Я люблю вас, граф. Вы прелесть.

– Я счастлив, дорогая. Но только это неправда.

– Не будьте идиотом.

– Понимаете, мистер Барнс, именно потому, что я очень много пережил, я теперь могу так хорошо всем наслаждаться. Вы не согласны со мной?

– Согласен. Вполне.

– Я знаю, – сказал граф. – В этом весь секрет. Нужно найти истинные ценности.

– А с вашими ценностями никогда ничего не случается? – спросила Брет.

– Нет. Больше не случается.

– Никогда не влюбляетесь?

– Всегда, – сказал граф. – Я всегда влюблен.

– А как это отражается на ваших ценностях?

– Это входит в число моих ценностей.

– Нет у вас никаких ценностей. Вы мертвый – и больше ничего.

– Нет, дорогая. Вы не правы. Я совсем не мертвый.

Мы выпили три бутылки шампанского, и граф оставил корзину у меня на кухне. Мы пообедали в одном из ресторанов Булонского леса. Обед был хороший. Еда занимала почетное место среди ценностей графа. Как и вино. Граф был в ударе во время обеда. Брет тоже. Вечер прошел приятно.

– Куда вы хотите поехать? – спросил граф после обеда. В ресторане уже никого, кроме нас, не было. Оба официанта стояли, прислонившись к двери. Им хотелось домой.

– Можно поехать на Монмартр, – сказала Брет. – Правда, как хорошо мы провели время?

Граф сиял. Он был чрезвычайно доволен.

– Вы – милейшие люди, – сказал он. Он уже опять курил сигару. – Отчего вы не поженитесь?

– Мы хотим жить каждый по-своему, – сказал я.

– Не хотим портить друг другу карьеру, – сказала Брет. – Пойдемте. Выйдем отсюда.

– Выпейте еще коньяку, – сказал граф.

– Там выпьем.

– Нет. Выпьем здесь, здесь тихо.

– Подите вы с вашей тишиной, – сказала Брет. – Что это мужчины вечно ищут тишину?

– Мы любим тишину, – сказал граф, – как вы, дорогая, любите шум.

– Ну ладно, – сказала Брет. – Выпьем здесь.

– Гарсон! – позвал граф.

– Что прикажете?

– Какой у вас самый старый коньяк?

– Тысяча восемьсот одиннадцатого года, месье.

– Подайте бутылку.

– Ну-ну. Зафорсил. Верните официанта, Джейк.

– Послушайте, дорогая. Старый коньяк стоит своих денег в гораздо большей степени, чем все остальные мои древности.

– У вас много древностей?

– Полон дом.

В конце концов мы поехали на Монмартр. У Зелли было тесно, дымно и шумно. Музыка резала уши. Мы с Брет танцевали. Было так тесно, что мы еле могли двигаться. Негр-барабанщик помахал Брет. Мы попали в затор и танцевали на одном месте, как раз против него.

– Как поживайт?

– Отлично.

– Это карашо.

Белые зубы так и сверкали.

– Это мой большой друг, – сказала Брет. – Изумительный барабанщик.

Музыка кончилась, и мы пошли к столику, за которым сидел граф. Потом музыка снова заиграла, и мы танцевали. Я посмотрел на графа. Он сидел за столиком и курил сигару. Музыка опять кончилась.

– Пойдем к нему.

Брет пошла было к столику. Но музыка опять заиграла, и мы снова танцевали, стиснутые толпой.

– Ты не умеешь танцевать, Джейк. Лучше всех танцует Майкл.

– Он замечательно танцует.

– У него вообще много достоинств.

– Он мне нравится, – сказал я. – Я ужасно люблю его.

– Я выйду за него замуж, – сказала Брет. – Странно, я целую неделю о нем не думала.

– А разве ты ему не пишешь?

– Нет. Никогда не пишу писем.

– Но он, конечно, пишет?

– О да! И очень хорошие письма.

– Когда вы поженитесь?

– Почем я знаю? Как только развод получу. Майкл уговаривает свою мать, чтобы она раскошелилась.

– Может быть, я могу помочь?

– Брось дурить. У его родни куча денег.

Музыка кончилась. Мы подошли к столику. Граф встал.

– Очень мило, – сказал он. – На вас было очень, очень приятно смотреть.

– А вы не танцуете, граф? – спросил я.

– Нет. Я слишком стар.

– Да бросьте, – сказала Брет.

– Дорогая, я танцевал бы, если бы это доставляло мне удовольствие. Мне доставляет удовольствие смотреть, как вы танцуете.

– Отлично, – сказала Брет. – Я еще как-нибудь потанцую для вас. Да, а где же ваш дружок Зизи?

– Вот что я вам скажу. Я помогаю ему, но я предпочитаю его не видеть.

– С ним трудно.

– Знаете, мне кажется, что из него выйдет художник. Но я лично предпочитаю не видеть его.

– Джейк тоже.

– У меня от него мурашки по спине бегают.

– Да. – Граф пожал плечами. – Нельзя знать, что из него выйдет. Но его отец был большим другом моего отца.

– Идем танцевать, – сказала Брет.

Мы танцевали. Была толкотня и давка.

– Ох, милый! – сказала Брет. – Я такая несчастная.

Я очень ясно почувствовал, – как это иногда бывает, – что все это уже происходило когда-то.

– Минуту назад ты была довольна и счастлива.

Барабанщик громко запел:

– «Напрасно дважды…»

– Все это ухнуло.

– А что случилось?

– Не знаю. Мне просто скверно.

«……...», – пропел барабанщик. Потом снова взялся за свои палочки.

– Хочешь уйти?

У меня было такое чувство, какое бывает во время кошмара – как будто все повторяется, как будто я все это уже раз проделал и теперь должен проделать снова.

«………», – негромко тянул барабанщик.

– Уйдем, – сказала Брет. – Ты как?

«………», – громко крикнул барабанщик и ухмыльнулся Брет.

– Хорошо, – сказал я. Мы вышли из толпы.

Брет пошла в гардеробную.

– Брет хочет уйти, – сказал я графу. Он кивнул.

– Вот как? Отлично. Возьмите машину. Я еще посижу немного, мистер Барнс.

Мы пожали друг другу руки.

– Я чудесно провел вечер, – сказал я. – Прошу вас, позвольте мне… – Я вынул бумажник.

– Бросьте, мистер Барнс, – сказал граф.

Брет, уже в манто, подошла к столику. Она поцеловала графа и положила ему руку на плечо, чтобы он не вставал. Когда мы выходили, я оглянулся в дверях, и за его столиком уже сидели три девицы. Мы сели в просторную машину. Брет сказала шоферу адрес своего отеля.

– Нет, не поднимайся, – сказала она у подъезда. Она позвонила, и двери открыли.

– Серьезно?

– Да. Пожалуйста.

– Спокойной ночи, Брет, – сказал я. – Мне очень грустно, что ты чувствуешь себя несчастной.

– Спокойной ночи, Джейк. Спокойной ночи, милый. Мы больше не увидимся. – Мы поцеловались, стоя перед дверью. Она оттолкнула меня. Мы снова поцеловались. – Не надо! – сказала Брет.

Она быстро повернулась и вошла в отель. Шофер отвез меня домой. Я дал ему двадцать франков, он поднес руку к козырьку, сказал: «Спокойной ночи, месье» – и уехал. Я позвонил. Дверь открылась, я поднялся к себе и лег в постель.