Текст книги "Октавиус"

Капитан Ситтон

Мой отец, задрав голову, восхищенно рассматривал высокие мачты, паутину снастей над нашими головами, зарифленные на реях паруса. Чайки летали над водой, легкий ветерок шевелил наши волосы – погода стояла ясная, и было чрезвычайно тепло. Мы стояли на юте «Октавиуса», и бывший хозяин шхуны Гремпси Адамс произносил прощальный тост на борту теперь уже моего судна.

– Ну что же, – он поднял свой бокал. – Я рад, что лучший корабль своей компании передаю в надежные руки.

– Прекрасное судно! – сказал Блейк.

– Ура «Октавиусу»! – крикнул отец.

– Ура! – подхватила Элизабет, и к ней присоединились все присутствующие. Музыканты на шканцах вскинули инструменты и заиграли гимн. В капитанской каюте был накрыт роскошный стол для высоких гостей, столы для команды и прислуги стояли прямо на палубе – покупка корабля праздновалась с большим размахом.

– Итак, – сказал я, когда настала тишина. – Сегодня своего рода исторический день, так как именно сегодня положено начало торговой компании «О’Нилл и сыновья». Сегодня, сделав покупку этой славной шхуны – нашего первенца, мы положили первый кирпич в ее основание. Еще недавно мы потерпели полный крах, но, подобно греческому фениксу, вновь восстали из пепла в новом, еще более лучшем виде. Один за другим мы будем приобретать корабли, каждый из которых будет своеобразным кирпичиком для постройки компании «О’Нилл и сыновья», и со временем мы станем крупнейшей корпорацией, сетью, ведущей торговлю со Старым и Новым Светом. И наши точки будут располагаться в Европе и Азии, Африке и Америке, Австралии и Океании, и везде от Венеции до Китая будет ходить слава компании «О’Нилл и сыновья». Джон Ситтон, – обратился я к капитану «Октавиуса». – Давно ли вы командуете этим кораблем?

– Пять лет, сэр! – ответил тот. – На этом корабле я ходил от Индии до Китая и от Европы до Америки. Этот корабль бывал в Дакаре и Константинополе. Я вел «Октавиус» через Большой риф Австралии и прорывался на нем сквозь льды Аляски…

– «Октавиус» был флагманом моей флотилии, – сказал Адамс. – И если бы не обстоятельства, то никакой дьявол не заставил бы меня избавиться от этого быстрого корабля.

Я отвернулся, не в силах сдержать улыбку. Потеря во время шторма сразу двух кораблей со всем товаром, несмотря на ллойдовскую страховку, пробила в его компании порядочную брешь, и для удержания на плаву ему пришлось срочно продать свой лучший корабль по довольно сносной цене. И только проявленная быстрота позволила мне первым воспользоваться столь благоприятным стечением обстоятельств. Эта большая двухмачтовая шхуна являлась весьма крупной среди судов своего класса: водоизмещением триста пятьдесят тонн и осадкой шестнадцать футов. Адамс, по всей видимости, использовал ее для перевозки особо важных грузов – команда судна составляла около тридцати человек. Кроме того, на шхуне было установлено две пятифунтовых пушки на вертлюгах. Их Адамс снял перед продажей, оставив, правда, в придачу порядочное количество абордажных сабель и мушкетов…

Я предложил Ситтону оклад существенно выше, чем у Адамса, и тот быстро согласился перейти ко мне, там более что в связи с понесенными потерями Адамс сокращал штаты и таким образом я только избавлял его от лишней кадровой перестановки, а – себя от хлопот по набору новой команды. Праздник продолжался до вечера, и только когда стало уже совсем темно, гости один за другим разъехались. Я проводил до кареты Блейка и Элизабет, которая горела желанием остаться на «Октавиусе» на ночь, однако я сопроводил ее под благородным предлогом предстоящей работы на судне. Мы добрую часть праздника обсуждали подробности нашей предстоящей свадьбы, и на ее долю выпали приятные хлопоты приготовления (вместе с Блейком, всецело взвалившим на плечи всю организацию предстоящего мероприятия, обещавшего быть грандиозным). Меня же с моим отцом ждали неотложные дела на борту корабля, которые дали знать о себе уже сразу после отбытия гостей. Вызвав к себе Ситтона, я распорядился готовить трюм к погрузке и, взвалив на него все дальнейшие обязанности по кораблю, присел за стол – теперь огромная каюта, располагавшаяся под ютом и занимавшая всю кормовую часть судна, принадлежала мне. Растворив кормовое окно, я взглянул на стоящие в углу тяжелые напольные часы – стрелки показывали половину десятого. На судне зажглись стояночные огни, с палубы доносились топот ног и отборная ругань: там открывали грузовые порты и наводили на пристань сходни. В дверь каюты постучали, и вошел Ситтон. – К вам гость, сэр, – сказал он. – Требует разрешения подняться на борт. Называет себя Георгом Рингольдом.

– Проведите его ко мне– сказал я, с усмешкой закуривая трубку. – Я жду его.

Дверь в каюту отворилась вновь, пропуская долговязую, согнутую фигуру Рингольда, кутавшегося в черный долгополый плащ, словно ему было чертовски холодно. Теперь трудно было узнать прежнего юного кутилу и гуляку, волочившегося за портовыми девками. Согласно условиям заключенного между нами пари один только Стентон сумел самостоятельно выплатить причитающуюся с него сумму – то есть сразу же выложить на стол. За остальных непутевых чад долг выплачивали их богатенькие папаши. Отец Рингольда – крупный сталелитейный промышленник – уплатил за свое непутевое чадо, но поступил за это с ним совсем не с отцовской лаской. Заработавший свой начальный капитал еще в далекой молодости, работая инженером по развитию производства в России на заводах Демидова, Рингольд-старший привык трепетно относиться к каждому пенсу.

Рингольд-младший был с позором отправлен из Ливерпуля подмастерьем в цех на завод своего же отца в Уоллоси. «Дабы собственным потом, горбом и кровью выбить из тебя эту кабацкую дурь! – напутствовал отец сына, прибавив, правда, потом: – Впрочем, если тебе удастся в скором времени вернуть эти деньги, то все мои претензии отпадут сами собой. Каждый из нас может совершить ошибку…»

И теперь этот чистоплюй Рингольд в должной мере наслаждался беспросветным трудом в грязном цеху, причем отнюдь не на правах сына хозяина. Можно себе представить, что творилось внутри него, и вполне возможно, что он многократно проклял себя за тот момент, когда опрометчиво пожал мою руку, и готов был продать душу дьяволу, лишь бы вырваться из этого ужаса. Я же сейчас мог в полной мере дать ему этот шанс, за который он ухватился обеими руками, подобно тонущему в болоте – за ссохшуюся соломинку. Неделю назад, перед самой покупкой «Октавиуса», мой отец за завтраком, сам того не зная, подал мне блестящую идею. Вернувшись из трущоб, он первым же делом вошел в курс последних событий, произошедших в торговой среде Ливерпуля, и совершенно невзначай поведал мне следующую историю. Завод отца Рингольда получил заказ на изготовление крупной партии сменных деталей для ткацких машин в Китай. Заказ пришел от компании «Астор Стар», занимавшейся обслуживанием и ремонтом этих машин. Технический уровень Китая находился в слишком сильной отсталости, дабы старинные китайские ткацкие станки могли провернуть все возраставший объем производства, поэтому вопреки императорской политике жестокой изоляции многие китайские ткацкие мануфактуры закупили английские машины достаточно сложные, чтобы китайцы самостоятельно могли производить запчасти к ним. К тому же у «Астор Стар» был жесткий патент, нарушение которого грозило серьезными проблемами. Однако императорский запрет на ведение промышленных дел с иностранными компаниями и жесточайшее ограничение торговых связей делали свое черное дело. Поэтому в обход системы был придуман простой, но очень эффективный ход. Все обслуживание этих механизмов проходило через определенное лицо – некоего китайского подданного Син Бен У, имевшего императорскую грамоту на общение с иностранцами и право выезда за пределы Поднебесной. Это была довольно мелкая сошка в императорском аппарате, а если учесть захлестнувшую вследствие искусственной изоляции страну коррупцию, то все подобные дела с иностранцами проворачивались похожим образом. Иными словами, вышеупомянутый Син Бен У и являлся главным поставщиком импортных деталей в Китай, от него шли все заказы на их изготовление и непосредственно он забирал этот товар из Европы и сопровождал его. И надо же было случиться такому, что на заводе Рингольда весь заказ по непонятной причине был изготовлен с браком в формовке – и, несмотря на то, что на нем стоял знак патента «Астор Стар», естественно, был списан в брак. Син Бен У, присутствовавший при выбраковке, согласился с некондицией товара, отметив однако, что дефект не особо сильный и что он сможет взять всю партию по сниженной цене. По всей вероятности, он думал произвести доработку деталей непосредственно в Китае (кустарным способом, с помощью дешевой силы тамошних умельцев). Однако «Астор Стар», естественно, ответила категорическим отказом, решив просто заставить Рингольда заново переделать всю партию – это было гораздо проще, чем дорабатывать ее. Прения шли несколько дней, и я не замедлил воспользоваться этой волокитой. Я быстро связался с Георгом и предложил ему выкрутиться из его нелегкого положения, чему он обрадовался, как манне небесной.

Дальше было легче легкого: он вывел меня на Син Бен У, который, в свою очередь, только и ждал такого случая. Заплатив неустойку, он отказался от заказа, мотивировав это какими-то неожиданно возникшими внутренними политическими осложнениями. Это было воспринято с пониманием, и вся партия некондиционного товара пошла на утилизацию – то есть на переплавку. Задачей Георга было тайком вывезти с предприятия отца этот брак и замести все следы, с чем он успешно справился. И вот теперь, под покровом ночи, я ожидал его прибытия с товаром для срочной погрузки в трюм «Октавиуса»…

– Товар прибыл, – сказал он. – Сначала расчет. Помните, нам надо спешить.

– Деньги здесь, – с этими словами я показал ключи от сейфа. – Посмотрим товар.

Мы вышли на причал дока, где под моросящим холодным дождиком в темноте стояло несколько крытых рогожей повод. Я откинул каждое покрывало и увидел знакомые штампы патента «Астор Стар».

– Начать погрузку, – приказал я Ситтону. – Заводить каждую подводу по очереди на палубу и складывать в трюм. Разбирать потом!

Оказавшись вновь в каюте «Октавиуса», я вытащил из тайника мешочки с гинеями и выложил их перед Георгом:

– Здесь все четыре тысячи фунтов. Как договаривались.

Георг долго пересчитывал монеты, пару раз ошибся, и, казалось, этому делу конца-края не будет. Несмотря на открытое окно, скоро в каюте нечем стало дышать. Наконец он облегченно выдохнул и, пригладив мокрые, взлохмаченные волосы, сказал:

– Ну все, осталась еще тысяча – и я реабилитирован.

Он резко повеселел, и его настроение передалось и мне.

Я достал стаканы и графин:

– Давай за удачное предприятие! Отменный виски.

Мы махом осушили стаканы и только успели поставить их на стол, как вошел Ситтон, объявивший, что погрузка окончена. Георг сгреб деньги в сумку и поспешил к подводам – их нужно было вовремя доставить обратно на завод, дабы оставить в тайне их выезд с территории.

– Ситтон – сказал я. – Отведите судно на рейд. Через десять минут на наше место должен встать на погрузку барк «Фандорий». Поторопитесь, иначе мне придется оплачивать еще час стоянки, а сегодняшний праздник и так обошелся мне слишком недешево…

Оставшись один, я сел за стол и задумался. Син Бен У завтра сам приедет ко мне на борт – он лично взял на себя оформление таможенных бумаг и, мало того, собственной персоной будет сопровождать товар на «Октавиусе». Это разом избавляло меня от всех возможных неприятностей при встрече с китайскими чиновниками в самой Поднебесной. Лучшей сделки Син Бен У не мог себе и представить, поэтому он столь ревностно схватился за это дело. Я продал ему товар не за наличный расчет, а совершил товарообмен. То есть за эти железки он должен был под завязку нагрузить «Октавиус» нужным мне товаром, который стоил крайне дешево из-за невозможности экспортировать последний. В то же время он пользовался в Европе огромной популярностью и цены на него были весьма высоки. В итоге получалось, что мы оба сделали бы крупные деньги в прямом смысле из воздуха, грамотно воспользовавшись воцарившейся в Китае нищетой…

Сверху доносился топот ног, крики, свистки, ударила рында – по всей видимости, мы должны были вот-вот отойти, как вдруг в каюту быстро вошел Ситтон. Как капитан он хорошо знал положение вещей – и, судя по его лицу, встревожен был не на шутку.

– Сэр, – сказал он спокойным тоном. – Вам нужно подняться наверх. У нас возникли проблемы.

Накинув плащ, я поднялся на палубу. Над Ливерпулем стояла глухая, ненастная ночь – шторм порывами бросал в лицо колкий дождь, сердитые волны белыми гребнями виднелись во мраке, насколько хватало глаз. «Октавиус», скрипя, раскачивался возле докового причала, ветер свистел в снастях, звенели в темноте цепи и ванты, кряхтели швартовочные канаты.

– Что случилось? – спросил я, встав у фальшборта, поежившись и поплотнее запахнувшись.

– Смотрите на выход из дока. Видите: на рейде огни в миле от нас, – сказал Ситтон, указывая рукой в непроглядный мрак. – Вон там, левее маяка. Это каперское судно – оно только что вошло на рейд и, возможно, просто встало на якорь…

– Дьявол их только принес! – процедил сквозь зубы я, схватившись руками за перила и вглядываясь вдаль. – Отходим все равно…

Я вполне разделял тревогу Ситтона – хоть «Октавиус» и ходил под британским флагом, однако доверия к каперам не было ни у капитана, ни у меня. Если они заподозрили в нас контрабандистов – то вполне могли взять нас на примету. Пока мы были в гавани – мы были в безопасности, но если мы выйдем, то они вполне могут увязаться за нами и тащиться до самых нейтральных вод.

Ожидать же от них можно было всякого – достаточно вспомнить некогда стоящего на страже рубежей Англии легендарного Вильяма Кидда.

Я развернулся и спустился обратно в каюту. В самом появлении каперов особой угрозы я не видел, но осторожность соблюдать было все же нужно. «Октавиус» отошел от причала, и я уже через несколько минут, когда корабль вышел на рейд, пожалел о своем решении: судно начало сильно валять, и я понял, что морская болезнь – весьма заразная штука, однако деваться было уже некуда, и я принял этот нелегкий жребий. Через полчаса стало совсем невыносимо, и я забрался в гамак, чтобы хоть как-то унять эту беду. Судно бросило якорь, и Ситтон приказал зажечь стояночные огни. Я же, вручив ему все дела, полностью отрешился от всего на свете. Голова у меня кружилась, тошнота подкатывала к горлу – мне казалось, что я попал в ад или заболел каким-то жутким видом лихорадки. Я стал ненавидеть море и все, что с ним было связано, даже воду. Войдя в мое положение, судовой врач Стивен Ингер принес мне какое-то снадобье, и я скоро вырубился мертвым сном. Однако всю ночь меня преследовали худшие из дьяволов и один сон был кошмарнее другого…

Син Бен У

Утром я встал совершенно разбитый – ночная качка доконала меня совершенно, и я только и мечтал поскорее выбраться на берег. Однако крепкий кофе и пара вареных яиц приободрили меня настолько, что я уже нашел в себе силы выбраться на палубу. Шторм ушел, но все показывало, что к ночи ненастье повториться вновь. Проклятье – завтра у меня свадьба, и эту ночь мне придется провести на берегу, дабы не приползти на церемонию жалкой развалиной. Ситтон не обманул моих ожиданий, и я вполне мог покинуть корабль на пару дней, полностью вверив ему свое имущество. На берег я решил сойти ближе к вечеру, а сейчас, ожидая важного гостя, стал рассматривать в подзорную трубу подозрительного капера, все еще стоявшего на рейде и, судя по всему, не собиравшегося в ближайшее время покинуть стоянку. Это был десятипушечный шлюп с косым вооружением, судно весьма быстроходное и маневренное. Оно не имело достаточной мощи, дабы вести равный бой с тридцатипушечным фрегатом, но для торгового судна представляло существенную угрозу. В трубу я мог различить мелькавшие на его борту силуэты людей – и предположил, что там было по меньшей мере человек пятьдесят. Стоял он к нам бортом на расстоянии трех кабельтовых, и похоже, что нарочно подошел к нам поближе. Я нутром чувствовал, что там обратили внимание на нашу шхуну, и хотя до сих пор они не подавали никаких тревожных признаков, такое соседство был крайне неприятным. Ситтон посоветовал сохранять невозмутимость, стоя на месте, но почаще посматривать на них.

Син Бен У прибыл ко мне на борт около полудня. Одетый в яркие национальные одежды, низкорослый, круглый как шар, с короткими конечностями, этот человек являл собой наглядную картину, выражающую весь облик чиновничьего аппарата Поднебесной. С круглого, плоского словно блин лица его, между густыми бровями и кисельно висящими щеками, смотрела пара хитрых глаз-щелочек. На губах постоянно играла сладкая улыбка, пухлые кисти рук беспрестанно перебирали короткими пальцами нефритовые четки. Говорил он тихим, дружелюбным голосом, демонстрируя неимоверную любовь ко всему вокруг, так что иной раз даже сам дьявол не смог бы определить, врет ли он или говорит правду. Однако последнее заботило меня меньше всего. За экспорт своих товаров в наглухо закрытом Китае тамошние производители, равно как и плантаторы, готовы были целовать его кривые ноги, так что, попытавшись как-либо навредить мне, он прежде всего остался бы в проигрыше сам. Так что я мог без опаски полагаться на него. Это он доказал сразу же, как только, пыхтя и отдуваясь, с трудом поднялся по трапу на борт «Октавиуса».

– Здравствуйте, господин, – сказал он, как он всегда приветствовал меня (верх его круглой шапочки едва доходил до моего плеча). – Документ прибыл. Теперь дело только в вас.

С этими словами он вручил мне перевязанный тесьмой свиток.

– За каким-то дьяволом к нам подошел капер, – сказал я, показывая на подозрительный шлюп. – Еще вечером они стояли там. А ночью вдруг подошли почти вплотную…

В ответ он захохотал, сотрясаясь всем своим жирным телом:

– Не бойтесь, господин. Это действительно каперское судно, «Тис Шарк». И капитан его Гарри Хапенсот – мой старый приятель. Вчера он зашел на стоянку, пополнить запасы и провиант. Я очень рад был встретить старого знакомого на берегу – он выразил желание проводить нас до нейтральных вод, и я с радостью ответил ему согласием.

С этими словами он проворно пробежал на бак и, вытащив свой пестрый платок, помахал им, развернув по ветру. В ответ с борта капера блеснул огонь и прогремел выстрел погонной пушки.

– Видите, – с усмешкой сказал мне китаец. – Так что можете быть совершенно спокойны. С ними у нас не будет никаких неприятностей. Меня лишь интересует, на какой день вы запланировали отход. Завтра ведь у вас свадьба?

– Совершенно верно, – ответил я. – Поэтому отчаливать я планирую послезавтра в два часа после полудня, в первый же день после свадьбы. Мы проведем на судне наш медовый месяц.

Я планировал свадебное путешествие с Элизабет еще очень давно, задолго даже до заключения своего пари. Оно должно было быть неимоверно роскошным, с остановкой в лучших местах Европы. Однако вышеупомянутая сделка подвернулась так неожиданно, что совершено нарушила все мои планы, но отказаться от нее было бы равносильно безумию. Когда еще мне подвернулся бы шанс разом загрести столько дефицитного товара практически даром, не соприкасаясь с монополистическими ценами, установленных Пекином? Я объявил Элизабет о том, что наше путешествие придется на некоторое время отложить, предъявив ей существенные мотивы для этого. Ответ ее был совершенно неожиданным – она захотела ехать со мной, заявив, что это первое плавание на «Октавиусе» и будет нашим свадебным путешествием. Я не хотел брать ее с собой, но рассказы о трудностях и опасностях в пути не смутили ее и Элизабет была непреклонна. Я твёрдо сказал, что не возьму на борт больше ни одной женщины кроме неё, но она сказала, что и сама вполне сумеет позаботиться о себе. Даже сам Рональд Блейк не смог повлиять на дочь, и мне, скрепя сердце, пришлось взять ее с собой, отчего она пришла в полный восторг, так как с детства, наслушавшись всяких сказок о диковинной Поднебесной, мечтала там побывать…

Между тем время не ждало, и я, целиком поручив подготовку к плаванию Ситтону, отбыл на шлюпке вместе с Син Бен У на берег. Только мы отчалили, как вновь подул бриз и гавань вновь ощетинилась белыми барашками. Это было еще похлеще, чем ночная качка на «Октавиусе» – шлюпку бросало из стороны в сторону, и меня несколько раз обдало из-за борта соленой водой. С великим облегчением я вновь ступил на твердую землю – от былой морской романтики не осталось следа, – и с каким-то невероятным наслаждением сел в повозку. На четырех колесах я вновь почувствовал себя человеком и с торжеством поехал по улицам Ливерпуля.

В Блейкли-холле полным ходом шла подготовка к предстоящему торжеству – весь особняк Рональда был в движении, сам хозяин руководил всем процессом и поздоровался со мной лишь мимолетным, но очень горячим рукопожатием. Однако и я не располагал свободным временем для всяких церемоний: на меня сразу же накинулась мама с целой оравой прислуги – больше всего ее заботило, чтобы завтра я был при полном параде. Мы съездили к портному, где мне больше двух часов пришлось терпеливо переносить примерку с последующей подгонкой по фигуре. Я был вполне доволен работой – фрак идеально облегал всю фигуру, но маме все время что-то не нравилось, и она, бесконечно заставляя меня поворачиваться, указывала портному на все, с ее точки зрения, недостатки в костюме. В итоге к самому вечеру я едва держался на ногах. Дэнис весь день бегал за мной как привязанный – побывав на «Октавиусе», он просто заболел морем и теперь умолял меня взять его с собой в это плавание. Я ответил категорическим отказом, и он начал просто-таки выслуживаться передо мной. Этим я и воспользовался, отдав ему нести свой новый свадебный фрак, что он делал со старанием и ловкостью заправского дворецкого.

В Блейкли-холле меня уже поджидал отец. Оставив маму хлопотать по подготовке, мы спустились в малый мраморный холл. Здесь было тихо – шум предпраздничной суеты не доносился сюда, только плескался фонтан посреди круглого бассейна в центре зала. Мы сели на скамейку у небольшого, но пестрого цветника, окаймлявшего бассейн. По периметру стен стояли мраморные скульптуры греческих богов, своды арками уходили вверх, на потолке в обрамлении лепных барельефов расположилась картина, изображающая шествующую в облаках Богоматерь с младенцем-Христом, которую приветствовали с обеих сторон херувимы с золотыми трубами.

– Ричард, – сказал мне отец, закуривая трубку. – Как коммерсант я восхищен тобой, но как отец я хочу тебе только добра. Ты купил великолепное судно – «Октавиус»; я давно знаю этот славный корабль, так же как и знаю Ситтона одним из самых опытных моряков. Я мечтал, чтобы ты женился на дочери Рональда Блейка – я так рад был вашей помолвке. И вот теперь завтра твоя свадьба. Поверь мне, я счастлив, что воспитал такого сына, пусть даже ты всегда был непослушным ребенком. Но я всю жизнь был честным человеком, да, я знаю: коммерция – дело тонкое равно политике, но я никогда не опускался до афер.

Я закурил свою трубку и молча пускал дым.

– Да, да, – сказал отец. – Я говорю о твоем деле с этим железом, что ты погрузил на корабль. Это очень грязное и нечестное дело – ты нарушаешь чужой патент; ты связался с мошенником Син Бен У, которого за такие дела на родине ждет топор палача; ты действуешь вне закона. Легкие деньги никогда не достаются честным путем. А дурной путь может быть очень длинным и широким, но приведет в итоге только к погибели! Теперь, когда у нас есть корабль, связи и деньги, мы сможем достигнуть всего, чего хотим, как порядочные, честные подданные Британии. Да, это займет много времени, но это будет честный путь. У тебя прекрасный корабль, красивая жена – и ты в первый же день после свадьбы опустишься на уровень грязных контрабандистов и торговцев живым товаром?

– Это предприятие сулит нам сотню тысяч, – сказал я. – Глупо отказываться от риска, если игра стоит свеч. Когда еще нам подвернется такая возможность за один раз схватить столько денег, сколько мы сможем получить разве что за несколько лет…

– Вокруг столько разных товаров, на которых постепенно можно сделать немалые, но чистые деньги, – ответил отец с какой-то горечью в голосе. – Помни – только честность есть нерушимый фундамент для любого настоящего дела.

Я вытащил изо рта чубук и, посмотрев на играющие на поверхности воды блики, сказал:

– Не тебя ли, папа, завела твоя честность в то гнусное болото? Когда мы тонули в нем, то сколько людей, считавших тебя порядочным человеком и искренне пожимавших твою честную руку, пришли тебе на помощь в трудную минуту? Может быть, тот самый Рональд Блейк, который сначала одобрил нашу помолвку, а когда мы разорились, с презрением готов был отвергнуть нас? Он сделал все, только бы не знаться с нищими. Они все показывали на нас пальцами, и сейчас, с этим нерушимым фундаментом, мы бы латали старые вещи при убогом свете сальной свечки в холодной дыре с клопами и плесенью!

– Если тебя изваляли в грязи, – вздохнул отец, – то не стоит запускать ее в душу – потом не отмоешься ни за какие деньги.

– Принял ли твой старый друг, мой будущий тесть Рональд Блейк, твое предложение о совместном сотрудничестве его лесопилки и торговой компании «О’Нилл и сыновья»? – спросил я его в свою очередь.

– Нет, – ответил отец, и некая тень досады быстро промелькнула на его лице. – На мое предложение он сказал: «…Каждый должен заниматься тем делом, которому сам дал исток»…

– Так вот, лучше извалять в грязи тех, кто пытался сделать это с тобой, – ответил я, – чем позволить это сделать им как до того, так и потом.

– Ты говоришь правильные вещи, – ответил отец, – но дорогу ты выбрал неправильную. Мне всегда не нравились твои поступки, твои мысли, твои желания. Я считал, что со своим отношением ко всему ты не добьешься в жизни ничего путного. Но когда ты появился в той дыре в новом своем обличье, я понял, что ошибся в тебе. Я просто желаю тебе добра и хочу, чтобы ты хоть иногда прислушивался ко мне. Я не хочу, чтобы в один прекрасный день ты закончил с петлей на шее или сгнил в грязной тюрьме.

– Спасибо, папа, – ответил я. – Я всегда знал, что ты любишь меня. Я вовсе не хочу твоего участия в этом деле. Я займусь им сам, а твоей задачей будет продать тот товар, что я привезу – ты ведь в этом деле уже многих превзошел.

– Да, я тоже времени не терял, – ответил отец. – Я составил список того, что будет особо ценно. А пока ты будешь в плавании, я налажу здесь старые связи и подготовлю рынок сбыта для великого будущего компании «О’Нилл и сыновья».

С этими словами он улыбнулся. Не смог сдержать улыбки и я:

– Скоро мы сможем купить флейт, а потом еще один…

Мы поболтали еще некоторое время, а потом отец сказал:

– Завтра, Ричард, у тебя великий день. Помню, как тридцать лет тому назад мы с твоей матерью сочетались браком в Бристольском соборе. Какой это был прекрасный день… Как светило солнце, как кричали чайки над проливом. Да, церемония была весьма скромная, и на ней присутствовало совсем мало народа, однако, как все тогда было торжественно. Тогда я поклялся, что у моего сына или дочери, я еще не знал тогда, кто родится у меня, будет роскошная свадьба. И вот, наконец, и это мое желание исполнилось… Иди спать, Ричард, уже поздно, а завтра ответственный день. Я же посижу еще немного здесь – старикам часто не спится…

– Хорошей ночи, папа, – сказал я и вышел из зала, оставив отца одного. Старик был неисправим – он бы скорее согласился сесть в Тауэр, нежели узнать, что сын его стал нечестным дельцом, и хотя он и сам прекрасно понимал, что другого выхода не было, никак не мог с этим примириться.