Текст книги "Зверь (сборник)"

VIII. Ян познает лес

В то время Ян все силы бросил на возведение своей хижины, почти позабыв про птиц и диких зверей. Таков уж у него был нрав: он был способен отдаваться лишь одной страсти за раз, зато отдавался ей со всем пылом.

Чем дальше, тем больше сердце Яна прикипало к его маленькому королевству, куда он теперь рвался всей душой. Однако единственное, о чем он осмеливался мечтать, – что когда-нибудь ему разрешат заночевать в его хижине. Там Ян мог бы жить идеальной жизнью – жизнью индейца, оставив все дурное и жестокое. Он мог бы показать людям, каково это – жить, не вырубая все деревья в округе, не загрязняя все ручьи и не убивая каждое встреченное живое существо. Он научился бы получать наслаждение от всего того, что способна дать человеку жизнь в лесу, и научил бы этому других. Хотя птицы и млекопитающие приводили Яна в восхищение, он не колеблясь застрелил бы кого-то из них, представься ему такая возможность, но вид срубленного дерева причинял ему невероятные страдания. Возможно, он осознавал, что новая птица взамен убитой появится очень скоро, а вот новое дерево – нет.

Ради реализации своего плана Ян приналег на учебу, ведь в книгах содержалось много полезного. Еще он надеялся, что когда-нибудь ему представится возможность взглянуть на рисунки Одюбона[12]12
  Джон Джеймс Одюбон (1785–1851) – американский орнитолог и художник-анималист, автор богато иллюстрированной книги «Птицы Америки». Рисунки из этой книги были весьма реалистичными, поэтому книгу «Птицы Америки», которую в быту называли «Птицы Одюбона», часто использовали в качестве определителя.


[Закрыть] и разрешить все свои птичьи сомнения при помощи всего лишь одной книги.

Тем летом нечто полезное в багаж дикаря добавил и новый одноклассник Яна. Этого мальчика нельзя было назвать ни добрым, ни умным; напротив, он был тупицей, а из пансиона, где он обучался ранее, его исключили за дурное поведение, однако перед этим он успел обзавестись там множеством достоинств, благодаря которым теперь его окружал ореол былой славы. Он умел завязать веревку множеством забавных узлов, издавать настоящие птичьи трели, а еще он говорил на особенном языке, который называл татни. Яна интересовало все это, но более всего – последнее. Он надоедал однокашнику просьбами и задаривал его, покуда не выведал секрет. Чтобы говорить на этом языке, в каждом слове лишь гласные следовало оставлять неизменными, согласные же – удвоить и между ними вставить «а». Таким образом «б» превращалось в «баб», «д» – в «дад», «м» – в «мам», и так далее, только вместо «й», «ь» и «ъ» нужно было говорить «йак», вместо «ц» – «цак», «ч» произносилось как «чак», а «щ» – «щак».

В качестве примера новичок привел фразу «рар-о-тат заз-а-как-рар-о-йак», которую можно было использовать, чтобы обеспечить себе блаженную тишину.

Этот язык был, по словам новичка, «ужасно полезен», чтобы окружающие не поняли, о чем ты толкуешь; и говоря так, новичок был прав. Ян много упражнялся и через несколько недель стал в татни весьма сведущ. Он справлялся с получающимися нескладными предложениями лучше своего учителя, и только ему удавалось вставлять в них ударения и гортанные звуки, которые придавали языку особенное, истинно варварское звучание. Он получал ни с чем не сравнимое удовольствие, болтая с новичком в присутствии других и упиваясь зрелищем пятидесяти восьми изумленных лиц, обращенных на них, – лиц тех несчастных, которые не владели языком загадочного племени татни.

Еще Ян соорудил себе лук и стрелы. Они были плохо сделаны, из этого лука невозможно было ни в кого попасть, но Ян ощущал себя индейцем, натягивая тетиву так, что стрела касалась его щеки, и это само по себе было развлечением.

Он сделал множество стрел с наконечниками из шинного железа[13]13
  Шинное железо – железные заготовки с вытянутым прямоугольником в сечении, употребляемые на связи в каменной кладке, на стропила и на оковку водяных колес. Их легко можно было раздобыть человеку, не связанному с кузнечным делом.


[Закрыть], которое мог обпиливать в дровяном сарае. Наконечники были изрезаны зубцами и зазубринами, обычными и двойными, так что стрелы выглядели устрашающе. Они казались невероятно, дьявольски жестокими и тем большее удовольствие доставляли своему владельцу. Ян называл их «военные стрелы» и время от времени запускал одну из них в дерево, смотрел, как она дрожит, потом говорил басом: «Тьфу ты, моя неплохо попал!» и мрачно радовался тому, как корчится воображаемый враг, которого он пронзил.

Еще Ян нашел старый кусок овечьей шкуры и смастерил пару плохоньких мокасин. Старый шпатель, выброшенный за ненадобностью, он наточил, чтобы превратить в нож для снятия скальпов; сперва его раздражало, что у будущего ножа имелся недостаток: желоб для разрезания стекла, но затем он вспомнил, что некоторые индейцы делали на оружии зарубки по числу убитых врагов, так что можно было вообразить, будто он уже успел открыть счет. Ножны Ян соорудил из обрезков кожи, оставшихся после изготовления мокасин. Немного акварельных красок, которые он выменял в школе, и осколок зеркала, вставленный в расщепленную палку, довершали образ индейца.

Когда Ян принимался наносить боевую раскраску, угрюмый индейский оскал на его лице сменялся выражением мрачного удовлетворения от того, как краски ожесточали его облик. Затем, с раскрашенным лицом, с пером в волосах, он гордо бродил по своему маленькому лесному королевству, тщательно собирая крохи знаний о жизни в лесу, которые он мог отыскать в книгах, постигнуть самостоятельно или позаимствовать у школьных товарищей.

Он приносил к своей хижине все диковинки, которые находил: изогнутые палки, перья, черепа, грибы, ракушки, старый коровий рог – все это интересовало его, хотя он сам не знал почему. Ян делал индейские ожерелья из ракушек, мешая их с рыбьими костями. Отращивал волосы, пускаясь для этого на разные хитрости, чтобы избежать ежемесячной стрижки, готовый даже расчесываться самостоятельно, хотя это и было противно, лишь бы материнские ножницы не коснулись его головы. Лежал часами, подставив лицо солнцу, чтобы придать ему правильный оттенок, и не было в его жизни ничего более тешащего самолюбие, нежели пренебрежительные замечания по поводу того, что он слишком загорел. Он пытался делать все как индеец: принимал позы настоящего индейца, ходил, старательно подгибая пальцы, обламывал ветки, чтобы отметить нужное место, определял время по солнцу и бормотал «Тьфу ты!» или «Пфуй!», когда встречал что-то удивительное. Особенно важны были в его игре презрительные замечания по поводу представителей белой расы, произносимые на предположительно индейском наречии. Среди любимых фразочек Яна были: «Тьфу ты, бледнолицые не есть хорошо!» и «Пфуй, бледная человека в лесу – как бледная поганка!»

Большое влияние на него оказывали случайно услышанные слова. Так, услыхав про «смуглые жилистые руки индейца», он внезапно обратил внимание на то, что его собственные руки молочно-белого цвета. Впрочем, это было легко исправить: Ян закатал рукава до плеч, чтобы солнце светило на руки. Позднее, услыхав о «воине, обнаженном до пояса», он пошел дальше – решил загореть до пояса, для чего и вовсе стащил с себя рубашку и проходил так весь выходной день. Он всегда прибегал к крайним мерам. Припомнив, что некоторые индейцы проводили над своими мальчиками обряд инициации, называемый солнечным танцем, он танцевал полностью обнаженный под палящим солнцем вокруг костра, а потом сидел возле него голышом целый день.

Незадолго до того, как настал вечер, ему стало теплее, чем раньше, а ночью Ян в полной мере ощутил последствия своей неосмотрительности. Он весь горел и насилу мог спать. Назавтра стало еще хуже, руки до плеч покрылись волдырями. Он храбро терпел, боясь лишь одного: как бы о случившемся не прознал строгий суд, состоящий из его родителей, ведь в таком случае ему пришлось бы еще хуже. Ян где-то читал, что индейцы натирают кожу жиром, чтобы защитить ее от солнца, поэтому он отправился в ванную комнату и за неимением бизоньего жира воспользовался гусиным. Это принесло некоторое облегчение, и через несколько дней все прошло, осталось лишь сомнительное удовольствие обдирать с рук помертвевшую шелушащуюся кожу.

Ян изготовил несколько лодок из березовой коры, простегав борта волокнами, сделанными из корней, выстлав днище круглыми деревянными дисками и просмолив, чтобы лодка не пропускала воду. В реке, находившейся в некотором отдалении от леса, он поймал несколько сомиков и принес их домой, то есть в свою хижину. Затем развел костер и зажарил свой улов – очень дурно, надо признаться, – но съел получившееся кушанье с большим удовольствием. Острые кости из боковых плавников Ян сохранил, провертел в толстом конце каждой из них дырочку, отшлифовал – и у него появились иглы, которыми было удобно простегивать борта его березовых лодок. Он сложил их в коробку из коры, где уже хранились комки смолы, кусочки коры, кремневый наконечник индейской стрелы, который ему дал одноклассник, и когти крупной совы, найденные в мусорнике за магазинчиком таксидермиста.

Однажды на другом мусорнике – в своем собственном дворе, то есть в том, который был в городе, а не в лесу, – Ян увидал новую, незнакомую ему птицу. Он зарисовал ее, пока она была – очень кстати – поглощена трапезой. Птица была неяркая, пепельно-серая, с желтыми, отливающими бронзой пятнами на темени и охвостье и белыми полосами на крыльях. «Птицы Канады» не помогли определить ее; Ян искал во всех книгах, которые мог найти, но так и не нашел ни малейшего намека на то, кто это мог быть. Лишь много лет спустя он узнал, что встретил тогда молодого самца обыкновенного щура.

Был еще случай, когда неподалеку от своей хижины, в кустах Ян нашел мертвую маленькую хищную птицу. Он схватил ее, словно драгоценную награду, и битый час разглядывал лапы, клюв, крылья, каждое перышко, а затем принялся зарисовывать ее. Рисунок вышел очень плохо, хотя Ян потратил на него несколько дней, и когда он был наконец завершен, труп птицы уже кишел личинками. Однако каждое пятнышко, каждое перо были тщательно скопированы и перенесены на бумагу. Один из приятелей Яна сказал, что это ястреб-цыплятник, и Ян запомнил слово. С тех пор и странное это название, и сама птица стали его добрыми знакомыми, и даже годы спустя, когда он уже точно знал, что нашел тогда полосатого ястреба, стоило ему вспомнить тот случай, и губы его сами спешили выговорить «ястреб-цыплятник».

Тогда же не прошло много времени, и он наткнулся на другую хищную птицу. На сей раз она была жива и перепархивала с ветки на ветку у него над головой. Совсем небольшая – меньше фута в длину, с коротким клювом, но длинными хвостом, ногами и крыльями, с синеватой головой и медно-красной спиной, с широкой черной поперечной полосой на хвосте, она летала вокруг и садилась то на одну ветку, то на другую, тряся хвостом. Все говорило за то, что это ястреб и, судя по окрасу, перепелятник; на сей раз книга помогла ему, так как одна из грубых пародий на Вилсона, содержащаяся в ней, изображала именно эту птицу. Еще Яну удалось увидеть вблизи и зарисовать по памяти двух других птиц. Рисунки вышли столь же плохо, как и рисунок «ястреба», однако благодаря изображению в календаре он узнал, что одна из птиц – это пастушок, а книга подсказала ему и название второй: рисовый трупиал. Ян запомнил их навсегда. Сперва у него были сомнения насчет того, правильно ли он делает, занимаясь рисованием, ведь оно казалось ему совершенно не индейским делом, однако позже он вспомнил, что индейцы покрывали рисунками свои щиты и типи. И это обрадовало его: он не просто разрешил себе рисовать, а подкрепил это разрешение вескими аргументами.

Примерно тогда же владелец книжной лавки выставил в витрине новые книги. Одну из них, великолепное издание под названием «Ядовитые растения», Ян обожал. Она стояла в витрине какое-то время, раскрытая посередине, и с улицы можно было разглядеть две крупные иллюстрации, изображавшие паслен и дурман. Ян любовался ими при любой возможности. Через неделю книга исчезла, однако эти рисунки навечно отпечатались в его памяти. Впрочем, если бы он набрался смелости, зашел и попросил полистать книгу, то наверняка через час запомнил бы внешний вид и названия большинства изображенных там растений.

IX. Следы

Однажды Ян нашел на мокром песке у ручья несколько любопытных отметин – явно чьи-то следы. Он внимательно изучил их и зарисовал один в натуральную величину. Ян небезосновательно предположил, что это могут быть следы енота, – здесь, в низине, еноты встречались нередко. Как только представилась возможность, Ян показал рисунок конюху, собака которого, по слухам, однажды убила енота, а значит, он должен был разбираться в интересующем Яна вопросе.

– Это след енота? – робко спросил он.

– А я почем знаю? – грубо ответил конюх и вернулся к работе.

Однако стоявший поодаль незнакомый мужчина в поношенной одежде и новом цилиндре, съехавшем на затылок, сказал:

– Дай-ка взглянуть.

Ян показал ему рисунок.

– Это в натуральную величину?

– Да, сэр.

– Ага, это точно след енота. Погляди на все деревья вокруг того места, где увидал его, и, как заметишь дупло, глянь на кору, там должны остаться шерстинки енота. Найдешь их – значит, ты отыскал енотье дерево.

Ян последовал совету при первой же возможности. Он обыскал всё у ручья и нашел большую липу, к коре которой пристало несколько серых волосков. Ян не знал точно, кому они принадлежат, и потому забрал их с собой. Он искал того незнакомца, чтобы показать ему свою находку, но тот уже исчез, и никто не знал, кто он таков.

Возник вопрос, как же определить, чья это шерсть, но вскоре Ян вспомнил, что у него есть знакомый, а у того – плед из енотовых шкурок. Сравнив найденные шерстинки с тем мехом, из которого был сделан плед, он убедился, что по той липе карабкался именно енот. Именно тогда Ян впервые столкнулся с тем, что шерсть разных животных различается между собой, равно как и следы. Также он понял, как разумно зарисовывать все, что хочешь исследовать и определить. Он сделал это, повинуясь некоему порыву или, может быть, чутью, но впоследствии зарисовывать все увиденное стало его твердым принципом; ведь в набросках очень легко передать и сохранить облик того, что наблюдаешь, рисунок – лучший помощник натуралиста.

Однажды Ян увидал растение, похожее на зонтик. Он раскопал его корень и увидел продолговатую белую луковицу. Попробовал на вкус: она оказалась похожа на огурец. Пролистав «Школьную ботанику» Грея, в оглавлении он наткнулся на название «индейский огурец». Описание, насколько он смог разобраться в терминах, подходило, хотя, как и всегда в подобных случаях, без рисунка сложно было утверждать наверняка. Однако он добавил информацию об индейском огурце к своим знаниям о лесе.

В другой раз он пожевал листья неизвестного ему растения, поскольку слышал, что именно так делают индейцы. Вскоре он почувствовал сильную резь в животе и, ужасно страдая, поспешил домой. Мать дала ему горчицы и много воды, после чего его вырвало, а потом надрала ему уши. В этом время зашел отец и совершенно справедливо добавил еще. Прямо тут же он запретил Яну ходить в лес. Разумеется, тот не послушался. Всего лишь стал более осмотрительным, а походы в хижину теперь имели для него сладкий привкус запретного плода.

Х. Бидди вносит свой вклад

В то время в доме появилась новая служанка, канадская ирландка из Сэнгера. Ее бабка была известной травницей, так что ее немедленно объявили ведьмой, несмотря на то что Бидди была доброй католичкой. Некоторые знания она переняла от бабки, и однажды, когда вся семья отправилась на кладбище, девушка обшарила все окрестные заросли и нарвала множество разных трав. Дома она занялась их заготовкой, называя каждую из них и рассказывая, от каких хворей их применяла ее бабка.

– Это сассафрас, его заваривают от кожных болезней. Это женьшень[14]14
  В Америке настоящий женьшень не растет, то есть речь идет о его довольно дальнем родиче, т. н. «американском женьшене» (Panax quinquefolius), обладавшем корнями похожей формы – но не лечебным действием. Тем не менее они широко ценились в традиционной китайской медицине, в том числе среди американских китайцев-эмигрантов. В данном случае Бидди совершенно права: лечиться этим женьшенем бесполезно, а вот продать его китайским знахарям можно за хорошие деньги.


[Закрыть], его можно неплохо продать; лапчатка, от кровотечений по весне; коптис, от стоматита; зимолюбка, от малярии; подорожник, он вырастает у дорог, по которым ходили белые[15]15
  Народное название подорожника в тех местах – «нога белого человека», именно потому, что существовало такое поверье.


[Закрыть]; индейская чаша[16]16
  Народное название сильфия пронизаннолистного (Silphium perfoliatum).


[Закрыть], она появляется там, где умер индеец; одуванчик, из его корней можно делать кофе; кошачья мята, ее заваривают и пьют от простуды; лаванда, лавандовый чай вызывает аппетит; индейский табак, его смешивают с покупным табаком; болиголов, из него можно добывать розовую краску, а из коптиса желтую, а из кожуры серого ореха – зеленоватую.

Остальные пропускали болтовню служанки мимо ушей, а для Яна каждое ее слово было дороже еды и питья, и он жадно ловил крупицы знания, словно это были драгоценные камни, и бережно хранил в памяти. В том, что рассказывала Бидди, было также множество ошибок и суеверий. Так, она говорила:

– Возьми сенокосца за лапку, спроси: «Где коровы?», и он другой лапкой покажет. Однажды я потеряла бусы, так сенокосец указал прямехонько на них.

Если застрелишь ласточку, твои коровы станут давать молоко с кровью. Именно так разорился Сэм Вайт: он стрелял в ласточек.

Молния никогда не ударит в амбар, на котором гнездятся ласточки. Батюшка мой покоя не знал, пока они на новом амбаре не поселятся. Однажды он застраховал амбар на сто долларов, покуда ласточки не нашли время за ним присмотреть.

Если по тебе ползет пяденица, значит, скоро у тебя будет обновка. Муж моей сестры говорит, каждое лето они по нему ползают, и непременно после этого – новая одежа. А зимой – ни единой пяденицы, потому что какая ж новая одежда зимой-то?

Разрежь ворону язык надвое, и он заговорит девичьим голосом. Бабуля знавала одного человека, у которого на том берегу Мары жил брат, так вот этот брат завел вороненка, разрезал ему язык, и он этим раздвоенным языком болтал точь-в-точь как девчонка, тот человек рассказал бабуле, а бабуля мне!

Если вымочить лошадиную гриву в дождевой воде, она превратится в змею. Видал, возле лошадиного водопоя всегда много змей? Вот поэтому!

Если убить паука, назавтра пойдет дождь. Это полезная примета! Помню, как-то раз оранжисты собирались устроить свой праздник 12 июля[17]17
  Оранжисты – протестанты из так называемого «Оранжевого ордена». 12 июля они отмечают свой главный праздник: в этот день в 1690 году произошла знаменитая битва в долине ирландской реки Бойн, и Вильгельм Оранский, известный как король Англии Вильгельм III, нанес сокрушительное поражение войскам своего соперника, другого претендента на английский трон, Якова II. В память о победе протестантов над католическими силами 12 июля в городах Северной Ирландии, а также там, где живут ирландцы (в том числе в Новом Свете), проводятся традиционные торжественные мероприятия, главными событиями которых считаются так называемые «оранжевые марши». Ирландские католики относятся к этим маршам довольно враждебно.


[Закрыть], так матушка велела нам изловить двенадцать пауков, и мы всех их убили накануне, и ох, какой полил дождина! Мы даже смеяться не могли. Многим из них пришлось добираться домой на лодках, так написали в газете. А через год они нам устроили такую же подлянку на день святого Патрика, да только шестнадцатого марта много пауков не найти, и больше вьюжило, чем дождило, в общем, вышла вроде как ничья.

От жаб бывают бородавки. Видал близнецов Маккенна? У них все руки в бородавках! Я сама видела, как они играли жабами в шарики, вот и доигрались! А надо было думать, что делаешь! Нешто они не видали на жабах такую уйму бородавок, что жабу можно просто взять и прилепить куда-нибудь?

Это, говорю, индейский табак. Индейцы всегда курят его, и бабуля иногда тоже. (Ян твердо решил достать этого табака и тоже покурить, ведь так делали индейцы!)

Ветка лещины, которую еще называют ведьмин орех, указывает, где рыть, чтобы выкопать скрытый родник. Денни Скалли здорово умеет так воду искать. За доллар он укажет хорошее место для колодца, и если по его слову не найдут воду, значит, копали не в точности там, где он сказал, или как-то испортили заклинание, и надо попробовать заново.

А это снова одуванчик. Из его корней выходит отличный кофе. Бабуля завсегда его пьет, говорит, он полезнее покупного, а матушка с ней спорит, мол, покупное лучше, и чем дороже стоит, тем вкуснее.

Это опять женьшень, ужасно красиво цветет по весне. Его тоннами продают в Китай. Бабуля говорит, китайцы от него делаются бодрее, но что-то мало они его едят, похоже.

А вот красный вяз. Он здорово помогает при простуде, если сделать отвар из коры и пить. Однажды весной бабуля сварила его целый жбан и выставила на двор, чтобы остыл. Так пришел свин и вылакал его весь, и, видать, он был сильно простужен и начал кашлять, ну, отхаркивать, да так лихо, что задние зубы выкашлял. Я сама видела, как они прямо во дворе валялись, своими глазами, да!

Это гаультерия. Многие парни жуют ее, чтобы нравиться девчонкам. А девчонки частенько выбирают себе в дружки именно тех, кто ее жует, потому что от них хорошо пахнет. Я сама так делала много раз.

А эту штуку люди называют индейской репой, а дети зовут ее «Джек-на-амвоне»[18]18
  Имеется в виду аризема трехлистная. В сыром виде она ядовита и вызывает сильное жжение на губах, а настой подземных клубнелуковиц используется как слабительное.


[Закрыть]. Бабушка придумала ей название «жалей-трава», потому что каждый, кто ее съест, сразу начинает жалеть о том, какую глупость только что совершил. Я непременно добавлю ее твоему батюшке в кофе, когда он снова тебя отлупит, может, тогда он перестанет это делать. Я прямо видеть не могу, как он за любую ерунду тебя лупит.

Язык змеи – это ее жало. Вот наступи на змею и погляди, как она попытается тебя ужалить. А ее хвост не умирает, пока солнце не сядет. Я разок сама это видела, и бабуля об этом говорит, а если бабуля чего не знает, то это не знания, а так, книжная заумь.

Таковы были суеверия Бидди. По большей части Ян понимал, что из ее рассказов – полная ерунда, а что – истинные познания о природе, и последние он тщательно собирал и запоминал.

Ей было известно столько из необходимого Яну, что он почти решился рассказать ей, куда уходит каждую субботу после того, как переделает все дела. Еще неделя-другая, и он поделился бы с Бидди своей страшной тайной, но тут случилось нечто, что положило конец их приятельству.