Текст книги "Зверь (сборник)"

XI. Легочный бальзам

Когда Ян с Бидди однажды шли через рощицу на краю города, Бидди вдруг остановилась у одного дерева и сказала:

– А не поздняя ли это черемуха?

– Ты хотела сказать, карликовая?

– Нет! Карликовая – это ерунда, а вот кора поздней очень хороша для легких. Бабуля всегда ее собирает. Что-то я неважно себя чувствую. – На самом же деле она была здорова как буйвол. – Думаю, мне тоже надо набрать этой коры.

И они с Яном задумали совместную экспедицию, смелость которой отчаянно пугала мальчика. Ведь Бидди стащила топорик из коробки с инструментами – священной коробки, принадлежавшей отцу Яна.

С этим топориком в руке ее заметила мать Яна и потребовала объяснить, зачем она его взяла. Бидди с готовностью ответила, что хочет вбить крюк для бельевой веревки; она врала нагло, с улыбкой, и это был еще один урок для Яна, отнюдь не хороший. Затем Бидди немедля вернула топорик в коробку, чтобы впоследствии стащить его с большей осторожностью.

Заявив, что идет в бакалейную лавку, Бидди за углом встретилась с Яном, и они отправились в поход. Не имея совершенно никакого уважения к такой материи, как право частной собственности, Бидди показывала Яну, как снимать с черемухи кору.

– Не снимай ее вокруг ствола, – говорила она, – это дурная примета. Бери только с солнечной стороны.

Наконец, сложив куски коры в корзину, они вернулись домой. Там Бидди счистила верхний слой коры, нарезала получившиеся куски помельче, заполнила ими кувшин, залила водой и оставила настаиваться на неделю. Настой стал темно-коричневым, горьким на вкус; он душисто, пряно пах.

– Ужасно полезная штука, – твердила Бидди. – Бабуля всегда держит легочный бальзам под рукой. Он спас много людей. Был такой Бад Эллис, так доктора от него отказались. Сказали, у него ни одного целого легкого не осталось, и он пришел к бабуле. Раньше он над ней вечно насмехался, но тут сильно напугался. Сначала бабуля его прогнала, но потом увидела, что он и правда очень болен, сжалилась и научила его варить легочный бальзам. Он должен был делать по два галлона за раз и приносить ей, а она правильно готовила его и настаивала, и когда от принесенного оставалась половина, давала ему. Так вот: через шесть месяцев он был здоровехонек.

Бидди принялась каждый вечер жаловаться, будто чувствует что-то в груди. Эти чувства можно было унять лишь стаканчиком-другим легочного бальзама. По-видимому, ее состояние было критическим, поскольку однажды вечером, приняв несколько порций столь необходимого ей бальзама, Бидди, похоже, несколько тронулась умом. Она начала ругаться с хозяйкой, и к концу месяца ее место заняла другая прислуга, не такая интересная Яну.

Из этого происшествия Ян мог бы извлечь много уроков, как полезных, так и вредных, однако извлек лишь один: кора поздней черемухи – отличное лекарство. Семейный врач подтвердил, что это действительно так, и Ян присоединил это драгоценное знание к тем, что у него уже были.

Теперь он знал, как выглядит черемуха, и с удивлением обнаружил, что вокруг ее растет довольно много, в том числе в его собственном Гленьяне. Это навело его на мысль: сесть и записать названия всех деревьев, которые он знал; и, сделав это, он поразился тому, сколь мало знает и сколь не уверен в своих знаниях. В его списке значились:

Клен, сахарный и красный.

Бук.

Вяз, американский и красный.

Железное дерево[19]19
  На самом деле дерева с таким названием нет; так называли разные деревья с особо твердой древесиной, например американский граб, бакаутовое дерево, австралийскую акацию; еще железным деревом часто называют холодискус, кустарник, тоже произрастающий в Северной Америке. Ян, скорее всего, имеет в виду именно американский граб.


[Закрыть].

Береза, белая и черная.

Ясень, белый и черный.

Сосна.

Кедр.

Бальзамическая пихта.

Тсуга и вишня.

Ян слышал, что индейцы могут назвать любое лесное растение и рассказать о его свойствах, и теперь он задался целью достичь того же.

Однажды он увидал на берегу реки сложенные горкой пустые раковины беззубки, иначе называемой «двустворчатый моллюск». Сами по себе эти ракушки встречались довольно часто, но почему их такое количество и все они особым образом помечены? Вокруг кучки ракушек отчетливо виднелись следы и странные отметины. Их было так много, что найти среди них четкий, не затоптанный другими след оказалось непросто, но Яну удалось это сделать, и, памятуя историю со следом енота, он зарисовал увиденное. Эти следы совершенно точно оставил не енот: они были слишком маленькие. Ян не нашел никого, кто знал бы ответ на его вопрос, однако однажды ему посчастливилось самому увидать таинственного коричневого зверька, маленького и толстенького, который сидел на берегу и поедал беззубку. Когда Ян приблизился, зверек нырнул в воду, и Ян узнал его по длинному тонкому хвосту: это была мускусная крыса, он видел ее чучело в витрине магазинчика таксидермиста.

Вскорости он понял, что чем внимательнее изучаешь следы, тем больше новых животных обнаруживаешь. Встречались и совершенно таинственные следы, которые Ян зарисовывал, а рисунки откладывал в долгий ящик, надеясь, что когда-нибудь раскроет их секрет. Один из самых загадочных следов впоследствии оказался следом массасауги[20]20
  Цепочный карликовый гремучник, или массасауга – ядовитая змея подсемейства ямкоголовых семейства гадюковых. Название получила в честь индейского племени миссиссогов и реки, на которой те проживали. (Примеч. ред.)


[Закрыть], а другой, как выяснилось, принадлежал всего-навсего спешащему на водопой американскому ворону.

Прибавлялось и диковинок, которые Ян собирал в своей хижине, и они становились все интереснее. Он все больше обживал хижину, она отныне несла на себе явный отпечаток его личности. Теперь, когда растительность вокруг нее снова выросла, хижина оказалась надежно скрыта от чужих глаз, и Ян восхищался ее дикарской уединенностью и загадочностью; он бродил по лесам с луком и стрелами, прицеливаясь в хихикающих над ним белок, словно хотел поразить их насмерть, хотя, вне всякого сомнения, приключись такое на самом деле, он бы сожалел об этом ничуть не меньше самих белок.

Вскорости Ян обнаружил, что он – не единственный обитатель хижины. Однажды он сидел внутри нее, размышляя, не развести ли огонь, ведь у очага сидеть уютней, как вдруг заметил маленького зверька, прошмыгнувшего между бревнами задней стены. Ян замер. Вскоре он увидел очаровательную лесную мышь: она вылезла на свет, уселась и стала умываться, рассматривая Яна. Он потянулся за луком и стрелами, и мышь мгновенно удрала. Тогда он приладил тупую стрелу на тетиву, дождался, пока мышь вернется, и выстрелил. Промахнулся, стрела попала в бревно, отлетела от него рикошетом и кольнула Яна в щеку. Ворча и потирая щеку, Ян подумал: «А ведь я хотел, чтобы это досталось мыши!» С тех пор он не пытался вредить своей соседке, а напротив, предлагал ей остатки пищи. Со временем они подружились, и Яну пришло время узнать, что он делит хижину не с одним существом, а с целой семьей.

Замечание Бидди об индейском табаке принесло свои плоды. Ян не был курильщиком, но теперь уверился в том, что должен им стать. Он собрал много такого табака, разложил его сушиться и задумался о том, как же сделать трубку – настоящую трубку мира. У него не было красного песчаника, но мягкий красный кирпич вполне подошел. Сначала Ян начерно вытесал трубку ножом, а затем попытался было вырезать чашу, но вспомнил, что в одной хрестоматии упоминался индейский способ сверлить камень при помощи лучкового веретена и мокрого песка. Один из одноклассников Яна, сын столяра, видел, как отец работает лучковым веретеном. Узнав об этом, Ян очень зауважал этого мальчика. Под его руководством лучковое веретено было изготовлено и испробовано на разных материалах, пока Ян не разобрался, как с ним работать, и теперь он, словно настоящий индеец, мог высверлить чашу трубки и проделать все необходимые отверстия.

Чубук он изготовил из ветки бузины, из которой удалил сердцевину при помощи вязальной спицы. Затем он взял несколько белых голубиных перьев, коротко обрезал их и на каждый насадил комочек смолы, нанизал их на хлопковую нить и в качестве последнего штриха привязал к трубке. Теперь он часто сидел у костра и курил в одиночестве – всего несколько затяжек, потому что вкус табака ему не нравился, – после чего говорил: «Тьфу ты, есть охота!», выбивал трубку и продолжал заниматься своими делами.

В таких прекрасных заботах проводил он каждую субботу, потом прятал в хижине свой индейский наряд, умывался в ручье, удаляя раскраску с лица, и надевал ненавистный бумажный воротничок, без которого не мог появиться перед людьми, – в этом заключалась честь бедных семей, таких как его семья. Он, пожалуй, слишком часто предавался грезам, но какими же счастливыми были эти грезы! Ян знал, что все свои детские обиды и горести, с которыми он сталкивался дома, он мог оставить, забыть, придя сюда, и быть счастливым, как король – король в своем королевстве, устроенном полностью по его воле, принадлежащем лишь ему одному.

XII. Переломный момент

В школе Ян был образцовым учеником, за исключением одного нюанса: время от времени, совершенно непредсказуемо, на него нападало странное настроение и он начинал грубить учителям. Однажды он в качестве развлечения изрисовал всю классную доску смешными карикатурами на директора, чьим любимцем, вне всякого сомнения, являлся. Карикатуры вышли довольно остроумными и обидными. Директор разработал план выявления виновника и приступил к его реализации. Собрав всех, он подверг перекрестному допросу одного горемычного тупицу, полагая, что тот и есть виновник. Бедняга отпирался так глупо и путано, что, выслушав его оправдания, директор лишь окончательно уверился в его вине и потянулся за тростью. Несчастный поднял вой, и вдруг, к изумлению собравшихся, вмешался Ян и тоном человека, потерявшего терпение от скуки, произнес:

– Ой, да оставьте вы его. Это сделал я.

Все это выглядело довольно нелепо, и ученики засмеялись. Директор был настолько уязвлен, что впал в бешенство. Вне себя от ярости, он схватил Яна за воротник. Ян в школе слыл тихоней; он побледнел, сжал губы. Директор бил его тростью, покуда весь класс не закричал: «Позор!», но Ян так и не издал ни звука.

Вечером, когда дети раздевались перед сном, его брат Рэд увидел почерневшие рубцы, которыми Ян был покрыт с головы до ног; объяснение было неизбежно. Врать он не умел, так что родители узнали о его дурном поступке, и к полученному наказанию добавились новые, весьма суровые. Назавтра была суббота. Ян наколол обычную для этого дня двойную порцию дров и, избитый и страдающий, отправился в то единственное место в мире, где был счастлив. По мере того, как он углублялся в лес, его настроение улучшалось. Он уже мечтал, как устроит в своей хижине очаг и сложит трубу. Ян прошел секретной тропой, которую устроил, чтобы придать своей тайне дополнительный вес. Затем пересек поляну и был уже совсем недалеко от цели, как вдруг услышал голоса – громкие грубые голоса, – исходившие из его хижины! Ян подкрался поближе. Дверь была распахнута, и внутри, в его драгоценном доме, трое бродяг играли в карты и по очереди пили из бутылки. На земле подле них валялось его ожерелье, разобранное на части, которые бродяги использовали как фишки для покера. В костре, разведенном у дверей, догорали его лук и стрелы.

Бедный Ян! Его твердое намерение любую беду переносить так же стойко, как индеец переносит пытки, помогло ему выдержать наказание в школе, помогало и тогда, когда его наказывали дома, но это было уже слишком. Он забился в уединенное место, бросился наземь и плакал от горя и гнева; если бы он мог, то убил бы этих троих. Через пару часов, весь дрожа, он вернулся к хижине – чтобы увидеть, как бродяги покончили с картами и выпивкой, разрушили испоганенную ими хижину и ушли.

Самое прекрасное, что было в его жизни, исчезло; король был лишен короны и трона. Ощущая каждый рубец, каждую царапину на теле, Ян уныло поплелся домой.

Заканчивалось лето. Затем пришла осень, дни стали короче, задул холодный ветер. Ян теперь не мог навещать свою лощину, как бы ему ни хотелось. Зато он больше времени посвящал учебе; книги стали его единственной отдушиной. Он работал больше, чем когда-либо, и в школе заслужил почет, однако дома, где главными ценностями были набожность и почтительность к родителям, на его успехи не обращали особого внимания.

Учителям и некоторым ученикам бросилось в глаза, что Ян сильно похудел и стал бледнее обычного. Он никогда не выглядел здоровяком, а сейчас производил впечатление болезненного ребенка, однако дома перемен в нем не замечали. Все мысли матери были только о разгильдяе – младшем брате Яна; за последние два года он лишь пару раз поговорил с ней мирно. У Яна щемило сердце, когда он по утрам уходил из дому незамеченный, тогда как его непутевого братца целовали и говорили ему ласковые слова. В школе же дело обстояло наоборот. Именно Ян был гордостью директора. Карикатур он больше не рисовал, так что учителя осыпали его похвалами и твердили, что та порка спасла бледного отличника.

Ян все худел и тосковал, пока не наступило Рождество. К тому времени он полностью обессилел.

– У него запущенная чахотка, – сказал доктор. – Дольше пары месяцев не проживет.

– Но он должен жить! – всхлипывала его мать, мучимая угрызениями совести. – Должен, о господи, он должен жить!

И внезапно пробудившаяся материнская любовь сотворила чудо. Умелый врач делал все возможное, но именно мать спасла Яну жизнь. Она не отходила от него ни днем, ни ночью; вызнала, что он любит, и пыталась всячески угодить ему. Она молилась у его постели и часто просила у Бога прощения за то, что не обращала на сына внимания. Так Ян впервые познал материнскую любовь. Почему раньше он был матери безразличен, Ян так и не понял. Она просто была переменчива в чувствах и настроении, но теперь наконец заметила и его одаренность, и целеустремленность, и серьезность, и стойкость.

XIII. Рысь

К концу зимы Ян снова окреп. Теперь он использовал свое внезапно приобретенное положение маминого любимца, чтобы доставать книги. Библиотекарь, человек широкого кругозора, ведущий собственную войну за умы, заинтересовался им и дал ему несколько книг, которые он сам бы не раздобыл.

Наиболее важными из них были «Орнитология» Вилсона и «Об индейцах для школьников». Они походили на родник, внезапно забивший в пустыне и дающий ей живительную влагу.

В марте Ян быстро поправлялся. Теперь он мог долго гулять и один снежный день полностью провел вне дома вместе с собакой брата. Они взобрались на холм. Воздух был свежий, бодрящий, Яну шагалось неожиданно легко, и, хотя сначала у него такого намерения не было, он отправился по направлению к Гленьяну. Заметив, куда идет, он, впрочем, не свернул, влекомый давнишней своей любовью к этому месту. Тайная тропа теперь, когда деревья стояли голыми, выглядела не столь уж тайной, но лощина показалась ему такой же родной, как и раньше, когда он вышел на более широкое место.

И тут он увидел на снегу четкий и совершенно свежий след. Он был пяти дюймов в ширину, достаточно велик для медвежьего, но отпечатков когтей или подушечек пальцев на нем не было. Шагал неизвестный зверь не очень широко, и следы были слишком неглубоки для медведя.

Отпечатки пальцев можно было разобрать, так что Ян видел, в какую сторону шло неведомое животное. Он пошел туда же. Собака с беспокойством обнюхивала след, но не выражала особого желания идти по нему. Ян с неохотой миновал развалины своей хижины, такие заметные теперь, когда листва опала, и сердце его заныло. Следы вели дальше, вглубь лощины, и, увидев, что неведомый зверь перешел ручей по бревну, Ян с уверенностью заподозрил в нем рысь. Пес по кличке Ловец умел отменно лаять, но был трусоват, поэтому плелся позади Яна, принюхиваясь к четкому следу, но категорически отказываясь бежать вперед.

Нескончаемая цепочка следов заворожила Яна, и когда он дошел до места, где зверь без какой-либо видимой причины прыгнул футов на десять-двенадцать, то окончательно убедился, что наткнулся на рысь, однако любовь к приключениям гнала его вперед, хотя у него не было с собой ни палки, ни ножа. Он нашел похожую на неплохую дубинку сухую ветку в пару футов длиной и пару дюймов толщиной и двинулся дальше. Пес же вообще не хотел следовать за ним, он постоянно отставал, и через каждую сотню ярдов его приходилось звать.

Наконец они забрались в дремучий хвойный лес в верхней части лощины, и Ян услышал звук, словно бы басовитый кот подзывал приятеля: «Мяу! Мяу! Мяу-ау!» Ян замер. Собака, крупный и сильный ретривер, заскулила, задрожала и подползла поближе к человеку.

Звук нарастал. Завывающее мяуканье приближалось и становилось громче, как вдруг раздалось совсем рядом, словно зверь обошел их кругом и теперь стоял перед ними. Кровь стыла в жилах от его голоса. Пес не выдержал, развернулся и бросился наутек, оставив Яна на произвол судьбы. Теперь сомнений не осталось: зверь и вправду оказался рысью. Ян и раньше нервничал, а внезапное бегство собаки стало последней каплей. Он осознал наконец, насколько беззащитен, еще и не до конца выздоровел, и отправился следом за собакой. Сначала Ян просто шел, но теперь, когда он разрешил себе почувствовать страх, тот охватил его полностью, и, поскольку мяуканье не прекратилось, Ян побежал что было сил. Звуки, издаваемые зверем, остались далеко позади, но Ян все бежал и бежал, пока не выбрался из лощины и не достиг реки. Здесь обнаружился и доблестный ретривер, дрожащий с головы до ног. Ян встретил его презрительным пинком, а затем, дав волю собственному мальчишеству, подобрал несколько камней и принялся швыряться ими в Ловца, гоня его в сторону дома.

Большинство мальчишек любят спортивные игры и прочие подобные забавы, и старший брат Яна тоже. Хоть он и не испытывал к лесу такой страсти, как Ян, но не отказался бы сходить пострелять, если это можно было превратить в развлечение.

Ян решил раскрыть Рэду тайну лощины. Ему никогда не разрешали стрелять из ружья, но у Рэда ружье было, и пылкий рассказ Яна о пережитом приключении возымел желаемый эффект. Он нередко пользовался этим способом достижения цели.

– Рэд, а ты бы хотел сходить на охоту туда, где полно дичи?

– Конечно, хотел бы.

– Так я знаю место, которое меньше чем в десяти милях отсюда, и там есть самые разные звери, их сотни!

– Ага, конечно, знает он. Так я и поверил.

– Знаю! И тебе скажу, если пообещаешь держать язык за зубами.

– Еще чего!

– Ну, я просто только что наткнулся там на рысь, и, если ты сходишь туда с ружьем, сможешь добыть ее.

И Ян рассказал обо всем, что с ним случилось, не упуская ни одной мелочи. Его рассказ впечатлил брата настолько, что он решил в ближайшую субботу сходить на охоту туда, куда приведет его Ян.

Яну была отвратительна мысль о том, чтобы поведать ехидному брату обо всех радостях и горестях, которые связывали его с лощиной, однако теперь, когда это казалось неизбежным злом, ему внезапно понравилась его новая роль – роль опытного проводника. Излишне осторожный, он сначала повел брата не в ту сторону, затем еще раз попробовал – безуспешно, впрочем, – вырвать у него обещание никому не раскрывать тайну этого места, после чего развернулся, указал на одно из деревьев и со всей значительностью, на которую был способен, произнес:

– В десяти шагах от этого дерева начинается тайная тропа, которая ведет к затерянной долине.

Совершив еще несколько подобных ритуальных действий, он наконец подвел Рэда ко входу в Гленьян, как вдруг им навстречу из кустов вышел человек. На плечах он что-то нес, и когда он подошел поближе, Ян увидел, что это рысь – его, между прочим, рысь.

Они с братом буквально забросали незнакомца вопросами. Он рассказал им, что на самом деле убил рысь днем раньше; она бродила в зарослях на земле Кернора уже с неделю, видать, пришла с севера.

Ян испытывал ко всему этому живой интерес, к которому примешивалась, впрочем, и горькая нота. Было совершенно очевидно, что этот мужчина считал лощину – его лощину, Гленьян! – обычным местом, вероятно, частью чьей-то (может, и его собственной) земли, но уж никак не таинственным затерянным королевством, которым Ян привык ее считать.

Рысь была довольно велика. Полосы на морде и широко распахнутые желтые глаза делали ее похожей на тигра и придавали ее виду особую дикость, столь милую романтической душе Яна.

Итак, приключения как такового не случилось, однако этот неудавшийся поход произвел на Яна огромное впечатление и, помимо всего прочего, научил его верить в свои силы, в умение точно определить даже того зверя, которого он в жизни никогда не видел, а лишь читал его смутные, неточные описания в книгах, которые сложно было назвать заслуживающими доверия.

XIV. Пена

С тех пор и до самой весны Ян креп и набирался сил день ото дня. Они очень сблизился с матерью: она старалась постичь то, что составляло самую суть его натуры, и прилагала все старания, чтобы заинтересовать его своим внутренним миром. Она была до крайности набожна и в разговоре на любую тему сыпала цитатами из Писания. О чем бы ни шел разговор, у нее всегда был наготове стих из какой-либо его части (а знала она их все и свои познания использовала не задумываясь, по любому мыслимому и немыслимому поводу).

Если она видела компанию молодых людей, которые танцевали, играли в какую-нибудь игру, шумели или даже просто от души смеялись, то непременно делала им замечание, говоря:

– Дети! Вы уверены, что Господь благословил бы вас делать это, если бы вы испросили Его благословения? Неужели вы полагаете, что создания, наделенные бессмертной душой, о спасении которой им следует радеть, могут вести себя столь легкомысленно? Боюсь, вы совершаете грех, и будьте уверены, он не останется безнаказанным. Помните, что за каждое сказанное слово, за каждый совершенный поступок мы все будем держать ответ на Страшном Суде.

И она была совершенно искренна, равно как и совершенно неостановима, исключая лишь время болезни ее сына, когда, следуя указаниям врача, она избегала опасной темы вечного блаженства и изображала заинтересованность в тех вопросах, которые его волновали. Так они пребывали в благословенном мире и согласии.

У Яна впервые со дня встречи с незнакомцем без воротничка появился тот – точнее, та, – кому можно довериться. Он рассказывал матери обо всех своих радостях и горестях, связанных с лесом и его обитателями. Говорил то о птице, то о цветке, названий которых он не знал, но мечтал узнать, пока мать не поражалась тому, как могут создания, наделенные бессмертной душой, о спасении которой им следует радеть, так серьезно рассуждать о чем-то, не имеющем отношения к Библии, и не начинала мягко упрекать сына и себя заодно, сыпля цитатами.

Ян был хорошо подготовлен к подобным беседам и в большинстве случаев мог ответить другими цитатами, однако у матери на все имелся свой ответ, и на него уже возразить было нечего:

– На свете существует лишь одна истинная нужда, – говорила она. – Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?

И так они ходили по кругу, и это случалось тем чаще, чем крепче и здоровее становился Ян, чем очевиднее становилось, что в соблюдении врачебного запрета более нет нужды.

После одного из подобных споров, необычайно горячего, Ян вдруг ясно понял, что мать притворялась, будто ей интересно то же, что и ему. Он долго молчал, а затем сказал:

– Мама! Ты любишь говорить о своей Библии. Там написано много всего, что для тебя важно, о чем ты любишь читать. Если за день ты не прочитаешь пару глав, ты несчастна. Это твоя природа, Бог создал тебя такой. Меня заставляют читать Библию всю мою жизнь. Каждый день я прочитываю главу из нее, но я не люблю это делать. Я читаю, потому что меня принуждают. В Библии нет ничего, что важно для меня. Она не учит меня любить Господа, что, по твоим словам, самое важное в жизни. А потом я иду в лес, и каждая птица, каждый цветок, который я вижу, наполняют мое сердце чем-то необъяснимым, я не знаю, что это, но их я люблю. Я люблю их всей душой, и именно глядя на них, чувствую присутствие Бога, а когда читаю твою Библию, ничего такого не испытываю. Лес и есть моя Библия. Это моя природа, Бог создал меня таким.

Мать ничего ему не ответила, но он видел, что она молится о спасении его заблудшей души.

Несколько дней спустя они прогуливались вместе. Было раннее весеннее утро, и на большой земляной кочке заливался рогатый жаворонок, приветствуя восходящее солнце.

Жаворонок немедленно приковал к себе внимание Яна. Он подкрался к птице и, как только жаворонок взлетел, бросил ему вслед короткую палку, которую держал в руке. Перевернувшись в воздухе, палка ударила птицу, и та упала, трепеща крыльями. Ян бросился к своей добыче и схватил ее, не слушая зовущую его мать.

Он вернулся с жаворонком в руке, однако тот прожил всего несколько минут. Мать была глубоко опечалена и возмущена. Она сказала:

– Это и есть та великая любовь, которую ты испытываешь к дикой природе? Самую первую птицу, поющую свою весеннюю песнь, тебе понадобилось забить до смерти. Я не понимаю такой любви. «Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего»[21]21
  Евангелие от Матфея, 10: 29. (Примеч. ред.)


[Закрыть].

Ян был крайне подавлен. В его глазах стояли слезы; он держал в руке мертвую птицу и путано пытался возразить:

– Я не хотел, но она была такая красивая…

Он не мог объяснить лучше, потому что сам до конца не понимал, а кривить душой не умел.

Несколько недель спустя они с матерью получили возможность съездить на недорогую экскурсию; так Ян впервые в жизни увидел Ниагарский водопад. Они стояли и глядели на бегущие потоки воды, и на быстрине под обрушивающейся водной стеной Ян увидел бурлящую, летящую брызгами пену, которая словно бы устремлялась обратно, наверх.

– Мама! – воскликнул он. – Ты видишь эту пену, которая как будто бы летит вверх?

– Да, и что?

– Но мы ведь знаем, что это движение наверх – ерунда, которая ничего не значит. Мы знаем, что стоит сдуть эту пену – и под ней обнаружится глубокий, широкий, неостановимый поток, несущийся к цели и сносящий все на своем пути.

– Да, сын мой.

– Так вот, мама, когда я убил того рогатого жаворонка, это тоже была пена, летящая в обратную сторону, а на самом деле я любил его. Теперь я знаю, почему убил жаворонка: потому что он пытался улететь от меня. Если бы я мог постоянно видеть его, прикасаться к нему или даже просто каждый день слышать, как он поет, мне и в голову бы не пришло причинить ему вред. Я ведь не хотел убить его, я хотел его заполучить. Ты собираешь цветы, потому что хочешь поставить их подле себя, а не потому что хочешь их уничтожить. Когда они вянут, ты сожалеешь. Я просто хотел иметь подле себя рогатого жаворонка, и когда он умер, я очень, очень жалел.

– И тем не менее, – возразила ему мать, – праведный печется и о жизни скота своего. «Тот, Кто дает пищу птенцам ворона, взывающим к Нему, безо всякого сомнения заметит твой проступок, и в Его великой Книге жизни напротив твоего имени он будет записан»[22]22
  Псалтирь, 146. (Примеч. ред.)


[Закрыть].

И начиная с этого момента они окончательно отдалились друг от друга.

Перевод Марии Великановой, Валерии Малаховой