Текст книги "Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории"

Когда Проспэр Апьпанус открыл книгу, друзья увидали множество тщательно раскрашенных гравюр, изображавших самых удивительных и безобразных человечков с противными рожами, каких только можно себе представить. Но, когда Альпанус дотрагивался до одного из таких человечков, нарисованных на странице, он делался живым и начинал пресмешно скакать по мраморному столу, прищелкивая пальчиками и выделывая своими кривыми ножками разные прыжки и антраша и припевая: «Кварр, квапп, пирр, папп» до тех пор, пока Проспэр Альпанус не брал его за голову и не клал обратно в книгу, где он сейчас же разглаживался и превращался в пеструю картинку.

Таким образом, были пересмотрены все картинки в книге, но как ни хотелось иногда Бальтазару воскликнуть: «Вот он, это Циннобер», он должен был, однако, согласиться, вглядевшись попристальнее, что человечек был совсем не Циннобер.

– Это, однако, удивительно, – сказал Проспэр Апьпанус, когда книга была пересмотрена. – Но, может быть, – продолжал он, – Циннобер есть дух земли. Мы сейчас посмотрим.

Тут он с редким проворством взобрался на кедровую лестницу, принес другой фолиант, тщательно стер с него пыль, положил его на мраморный стол и открыл его со словами:

– Эта книга трактует о духах земли, быть может, в ней мы найдем Циннобера.

Друзья опять увидели множество тщательно раскрашенных гравюр, изображавших безобразных и отвратительных темно-желтых чудовищ. Когда же Проспэр Альпанус до них дотрагивался, они разражались плаксивыми жалобами, а потом с трудом отделялись от листов и, охая и ворча, извивались по мраморному столу до тех пор, пока доктор не клал их снова в книгу.

И между этими тоже Бальтазар не нашел Циннобера.

– Странно, очень странно, – сказал доктор и погрузился в глубокое раздумье. – Это не может быть царь жуков, – продолжал он, – потому что царь жуков, как мне доподлинно известно, занят теперь в другом месте. Паучий маршал – тоже нет, потому что тот хоть и дурен собой, но умен и ловок, и живет трудами рук своих, не присваивая себе чужой работы. Удивительно, просто удивительно!

Он помолчал еще несколько минут, так что можно было ясно слышать разные странные голоса, которые звучали вокруг него то отдельными нотами, то полными, колеблющимися аккордами.

– У вас всегда и везде есть прекрасная музыка, господин доктор, – сказал Фабиан.

Но Проспэр Альпанус не обращал на него никакого внимания, он пристально смотрел в глаза Бальтазару, и сначала протянул к нему обе руки, а потом стал двигать концами пальцев, точно будто окропляя его невидимыми каплями.

Наконец, доктор взял Бальтазара за обе руки и сказал с дружелюбной серьезностью:

– Только чистейший консонанс психического принципа в законе дуализма благоприятствует той операции, которую я сейчас предприму. Идите за мной.

Друзья последовали за доктором через множество комнат, где, кроме разных диковинных зверей, занимавшихся чтением, писанием, рисованием и танцами, они не встретили ничего замечательного до тех пор, пока не отворились перед ними створчатые двери, и друзья очутились перед густой завесой, за которой исчез Проспэр Альпанус, оставив их в полной темноте. Завеса раздвинулась, и друзья оказались в яйцевидном зале, в котором струился магический полусвет. Когда они смотрели на стены, им казалось, что глаз их теряется в необозримых зеленых рощах и цветных лугах с шумящими ручьями и потоками. Таинственный и неведомый аромат носился по залу и, казалось, разносил нежнейшие звуки гармониума. Проспэр Альпанус явился в белой одежде брамина и поставил посреди зала большое круглое хрустальное зеркало, на которое он набросил покрывало.

– Подойдите к зеркалу, Бальтазар, – сказал он глухим торжественным голосом, – направьте вашу мысль на Кандиду и «желайте» всей вашей душой, чтобы она явилась вам в тот момент, который существует теперь во времени и пространстве.

Бальтазар сделал то, что ему было сказано, причем Проспэр Апьпанус стоял за ним и обеими руками описывал вокруг него какие-то круги. Через несколько минут из зеркала повалил голубоватый пар. Кандида, прелестная Кандида показалась в своем милом образе во всей силе жизни. Но около нее, прямо около нее сидел отвратительный Циннобер и жал ей руки, и целовал ее, а Кандида обнимала урода одной рукой и ласкала его! Бальтазар хотел громко вскрикнуть, но Проспэр Альпанус сильно схватил его за плечи, и крик замер в его груди.

– Успокойтесь, Бальтазар, успокойтесь, – тихо сказал Проспэр Апьпанус, – возьмите эту палку и направьте ее на карлика, но не сходите с места.

Бальтазар так и сделал и увидел, к своему удовольствию, как карлик корчился, извивался и катался по земле. В ярости скакнул он вперед, тогда образ растаял в тумане, а Проспэр Апьпанус с силой оттащил назад безумного Бальтазара, громко восклицая:

– Стойте! Если вы разобьете волшебное зеркало, мы все пропали! Мы сейчас выйдем на свет.

По приказанию доктора, друзья оставили зал и вошли в соседнюю светлую комнату.

– Благодарение небу, – воскликнул Фабиан, глубоко вздыхая, – что мы вышли из этого проклятого зала! У меня чуть не лопнуло сердце от этого тяжелого воздуха, а тут еще эти глупые фокусы, которые до глубины души мне противны.

Бальтазар хотел отвечать, но тут вошел Проспэр Альпанус.

– Теперь уже, несомненно, – сказал он, – что Циннобер не гном и не дух земли, а просто обыкновенный человек. Но в дело замешана волшебная сила, которую мне еще не удалось до сих пор разгадать, и потому я пока еще не могу вам помочь. Посетите меня вскоре еще раз, Бальтазар, тогда мы увидим, что дальше делать. До свидания!

– Итак, господин доктор, – сказал Фабиан, подходя прямо к доктору, – вы волшебник и при воем вашем искусстве не можете справиться даже с маленьким жалким Циннобером. Так знайте же, что я считаю вас со всеми вашими пестрыми картинками, куколками и зеркалами за самого настоящего шарлатана! Бальтазар – тот влюблен и пишет стихи, и вы можете рассказывать ему все, что хотите, а со мной это вам не удастся. Я просвещенный человек и потому не признаю чудес.

– Думайте, что хотите, – ответил Проспэр Альпанус, смеясь при этом гораздо громче и веселее, чем можно было ожидать по его наружному виду. – Если я не волшебник, то умею показывать прекрасные фокусы…

– Из магии Виглеба! – восклпкиул Фабиан. – На это мастер наш профессор Мош Тэрпин. Только вы не можете с ним равняться, потому что этот достойный человек всегда показывает нам, что все происходит естественным образом, и не окружает себя такой таинственной утварью, как вы, господин доктор! Честь имею кланяться!

– Ну, – сказал доктор, – не уйдете же вы от меня в таком гневе.

Тут он несколько раз тихонько погладил Фабиана по рукам от плеча до локтя, тот почувствовал себя при этом очень странно и горестно воскликнул:

– Что выделаете, господин доктор?

– Идите, господа, – сказал доктор. – Вас, Бальтазар, я надеюсь вскоре увидеть. Средство помочь будет скоро найдено!

– Ты не получишь на водку, приятель! – крикнул Фабиан, уходя, золотисто-желтому швейцару и взял его за жабо.

Но швейцар и на этот сказал только: «Куиррр…» и опять укусил Фабиана за палец.

– Ах, ты, животное! – воскликнул Фабиан и бросился бежать из дома.

Лягушки не преминули вежливо проводить друзей до решетки, которая открылась и закрылась с глухим подземным громом. Когда они очутились на дороге, Бальтазар сказал Фабиану, идя сзади него:

– Послушай, друг мой, что это за странный на тебе сюртук с такими непомерно длинными фалдами и короткими рукавами?

Фабиан с удивлением заметил, что его короткий сюртук вырос сзади до самой земли, а рукава, которые были надлежащей длины, засучены до самого локтя.

– Черт возьми, это что такое? – воскликнул он и начал обтягивать и расправлять рукава и двигать плечами.

Это, по-видимому, помогло, но, как только они вошли в городские ворота, рукава опять собрались складками, а фалды стали расти так, что, несмотря на все вытягивание, обдергивание и разглаживание, рукава оказались, наконец, на высоте плеч, обнажая руки Фабиана, а сзади волочился у него целый шлейф, который вытягивался все больше и больше. Все прохожие останавливались и хохотали во все горло, уличные мальчишки бежали целыми дюжинами, ликуя и крича про длинную мантию, и окружали Фабиана. Когда же он двигал плечами, натягивая сюртук, шлейф его не становился ни на кусочек короче, напротив того, он вырастал еще длиннее. Все безумнее и безумнее становились крики и смех, так что, наконец, Фабиан, едва не лишившись рассудка, бросился в чей-то открытый дом. В ту же минуту шлейф его мгновенно исчез.

Бальтазар не имел времени удивляться странному чуду, происходившему с Фабианом, так как его схватил за руку рёферендарий Пульхер, потащил в отдаленную улицу и сказал:

– Как случилось, что ты еще не уехал и показываешься на улицах, когда педеля[23]23
  Пешдель – надзиратель за студентами.


[Закрыть] уже ищут тебя с приказом об аресте?

– Что такое, о чем ты говоришь? – спросил удивленный Бальтазар.

– Твоя безумная ревность завела тебя так далеко, – продолжал Пульхер, – что ты нарушил обывательскую неприкосновенность, ворвавшись в дом Моша Тэрпина, напал на Циннобера в присутствии невесты и избил до полусмерти этого безобразного карлика!

– Да что ты! – воскликнул Бальтазар. – Меня весь день не было в Кэрепесе, это совершенная ложь!

– Молчи, молчи, – перебил его Пульхер. – Безумная выходка Фабиана, надевшего платье со шлейфом, спасает тебя на время. Теперь никто на тебя и не смотрит. Уклонись от ареста, об остальном мы постараемся. Ты не должен возвращаться к себе на квартиру. Дай мне ключ. Я тебе все перешлю. Беги скорее в Гох-Якобсгейм!

Тут референдарий потащил Бальтазара окольными улицами к воротам и в деревню Гох-Якобсгейм, где знаменитый ученый Птоломей Филадельфус писал свою замечательную книгу о неизвестном народе, называемом студенты.

Глава 6

О том, как действительный тайный советник Циннобер завивался в своем саду и принимал в траве росистую ванну. – Орден Зеленого Тигра. – Счастливая выдумка театрального портного. – О том, как девица фон-Розеншён пила кофе, а Проспэр Альпанус уверял ее в своей дружбе.

Профессор Мош Тэрпин плавал в блаженстве. «Могло ли случиться что-нибудь лучше того, – говорил он себе, – чтобы этот милейший действительный тайный советник явился в мой дом студентом? Он женится на моей дочери, он будет моим зятем, через него могу я снискать милость нашего милейшего князя Барзануфа и подняться по лестнице, которую воздвигнет мой чудесный Цинноберчик. Правда, что мне часто самому бывает непонятно, как эта девочка Кандида могла до такой степени влюбиться в маленького советника. Ведь женщины вообще больше обращают внимания на красивую внешность, чем на духовные дарования. А когда я взгляну иногда на нашего действительного тайного человечка, то мне кажется, что едва ли можно назвать его красивым, он даже… Но тише, тише… И стены имеют уши… Он любимец князя, будет идти все дальше и дальше, и это мой зять!»

Мош Тэрпин был прав. Кандида проявляла величайшую склонность к карлику, и если находился кто-нибудь, на кого не действовали удивительные чары Циннобера, и кто давал понять, что действительный тайный советник было уродливое и безобразное существо, она сейчас же начинала говорить про удивительно красивые волосы, которыми одарила его природа.

Когда Кандида говорила это, никто не улыбался язвительнее референдария Пульхера.

Этот человек ходил по пятам за Циннобером, и в этом точно ему подражал тайный секретарь Адриан, тот самый молодой человек, которого чары Циннобера почти что вытеснили из министерского бюро, и который вернул себе милость князя только посредством удивительного средства от пятен, которое он ему предложил.

Действительный тайный советник Циннобер жил в прекрасном доме с еще более прекрасным садом, в середине которого была площадка, густо обсаженная кругом кустами, на которых цвели прелестнейшие розы. Было замечено, что через каждые восемь дней Циннобер тихонько вставал на рассвете, одевался без помощи слуг так тщательно, как он только мог, сходил в сад и исчезал в тех кустах, которые окружали лужайку.

Пульхер и Адриан подозревали в этом какую-то тайну, и вот однажды ночью, когда Циннобер, как узнали они от его камердинера, не ходил на площадку уж восемь дней, они решились перелезть через садовую стену и спрятаться в розовых кустах.

Едва забрезжило утро, они увидели карлика, который шел, чихая и фыркая, так как в то время, когда он пробирался между цветочными клумбами, его хлопали по носу стебли и листья, смоченные росой.

Когда он дошел до площадки с розами, по кустам пронеслось сладкозвучное веяние, и запах роз стал сильнее. Оттуда выпорхнула прекрасная женщина в покрывале, с крыльями за плечами, села на изящный стул, стоявший посредине между розовыми кустами, взяла к себе маленького Циннобера с тихими словами: «Пойди ко мне, милое дитя» и причесала золотым гребнем его длинные волосы, которые лежали у него на спине. Это было ему, по-видимому, очень приятно, потому что он прищурил свои глазки, вытянул ножки и урчал, и мурлыкал, как кот. Это длилось не меньше пяти минут. Потом эта волшебная женщина еще раз погладила карлика пальцем вдоль темени, и Пульхер с Адрианом увидели тонкую блестящую огненную прядь на голове Циннобера. Затем женщина сказала: «Прощай, дорогое дитя, будь умен, как только ты можешь». Карлик ответил: «Прощай, мамаша, я и так умен, тебе не нужно так часто говорить мне про это».

Женщина медленно поднялась и исчезла в воздухе.

Пульхер и Адриан окаменели от изумления. Когда же Циннобер хотел уходить, референдарий выскочил вперед и громко воскликнул:

– Доброго утра, господи действительный тайный советник! Как прекрасно вы завились!

Циннобер осмотрелся вокруг и, увидев референдария, хотел скорей убежать. Но он запутался своими неловкими слабыми ножками, споткнулся и упал в высокую траву, стебли которой сомкнулись над ним так, что он очутился в росистой ванне. Пульхер подскочил к нему и помог ему подняться на ноги, но Циннобер проскрипел только:

– Как вы попали в мой сад? Убирайтесь к черту!

С этими словами он прыгнул и пустился бежать домой так быстро, как только мог.

Пульхер написал Бальтазару об этом удивительном происшествии и обещал удвоить свое внимание по отношению к волшебному уродцу. Циннобер казался безутешным после того, что случилось. Он велел положить себя в постель и так стонал и вздыхал, что весть о его внезапной болезни дошла вскоре до министра Мондшейна и до самого князя Барзануфа.

Князь Барзануф тотчас же послал к своему маленькому любимцу своего лейб-медика.

– Мой милейший действительный тайный советник, – сказал лейб-медик, щупая пульс больного, – вы убиваете себя для блага государства. Усиленная работа привела вас на одр болезни; непрестанные размышления причинили вам те невыразимые страдания, которые вы должны испытывать. Вы очень бледны и похудели в лице, но ваша достойная голова вся в огне. Эге, да уж это не воспаление ли мозга? Неужели благо государства могла постигнуть такая участь? Возможно ли это? Позвольте, однако…

Вероятно, лейб-медик заметил на голове Циннобера ту же самую огненную прядь, которую открыли Пульхер и Адриан. Сделав издали несколько магнетических пассов и подув различным образом на больного, причем тот очень пищал и визжал, он хотел провести рукой по его голове, причем нечаянно за нее задел. Тогда Циннобер в бешеной ярости подпрыгнул в постели и задал лейб-медику, который низко над ним наклонился, такую пощечину своей маленькой костлявой ручкой, что она раздалась по всей комнате.

– Что вам от меня нужно?! – крикнул Циннобер. – Что вы там царапаете на моей голове?! Я не болен, я совершенно здоров, сейчас встану и отправлюсь к министру на конференцию! Убирайтесь вон!

Испуганный доктор быстро удалился.

Когда же он рассказал князю Барзануфу, как было дело, тот воскликнул в восторге:

– Что за усердие к службе! Какое достоинство, какое величие в обращении! Что за человек этот Циннобер!

– Любезнейший действительный тайный советник, – сказал министр Претекстатус фон-Мондшейн маленькому Цинноберу, – как это хорошо, что вы явились в конференцию, несмотря на вашу болезнь. Я набросал записку по поводу важных сношений с Какатуккским двором, набросал его сам и прошу вас прочесть ее князю, потому что ваше выразительное чтение выставит записку в более выгодном свете, и князь лучше оценит то, что я – составитель.

Записка, которою желал блеснуть Претекетатус, составил, однако, никто иной, как Адриан.

Министр отправился вместе с карликом к князю. Циннобер вытащил из кармана записку, которую дал ему министр, и начал ее читать. Но так как он не желал этого делать и бормотал, и скрипел что-то такое невнятное, министр взял у него из рук бумагу и прочел ее сам.

Князь пришел в восторг и выразил свое одобрение, беспрестанно восклицая:

– Прекрасно! Хорошо сказано! Чудесно! Метко!

Как только министр окончил чтение, князь подошел прямо к Цинноберу, поднял его, прижал к сердцу, как раз к тому месту, где сидела у него (то есть у князя) большая звезда Зеленого Тигра и проговорил, рыдая и проливая обильные слезы:

– Нет, такой человек, такой талант, такое усердие, такая любовь, это слишком, слишком! – Затем он прибавил спокойнее: – Циннобер, я возвожу вас в звание своего министра! Оставайтесь верным и приятным отечеству, оставайтесь честным слугой Барзануфа, который будет уважать и любить вас.

Затем он проговорил, обращая досадливый взор на министра:

– Я замечаю, мой милый барон фон-Мондшейн, что с некоторого времени ваши силы слабеют. Отдых в ваших поместьях будет для вас полезен. Прощайте!

Министр фон-Мондшейн удалился, бормоча себе под нос невнятные слова и бросая сверкающие взоры на Циннобера, который, по обыкновению, подпер себе спину палкой, поднялся на цыпочки и гордо и смело озирался по сторонам.

– Теперь, мой милый Циннобер, – сказал князь, – я должен наградить вас согласно вашему высокому сану. Примите из рук моих орден Зеленого Тигра!

Князь пожелал сам надеть на него орден, за которым поспешно послал камердинера. Но неправильное телосложение Циннобера помешало тому, чтобы орден оказался на надлежащем месте, или он неприлично торчал, или как-то странно болтался.

Князь был чрезвычайно точен как относительно этого случая, так и в других вещах, касавшихся блага государства. Надетый на ленте орденский знак Зеленого Тигра должен был помещаться между бедренной костью и хвостовыми позвонками в косом направлении на три шестнадцатых дюйма вверх от последних. Но это было недостижимо. Камердинер, три пажа, сам князь прикладывали к этому руку, но все было тщетно. Предательская лента ерзала то туда, то сюда, и Циннобер начал очень неприятно пищать:

– Что вы так страшно возитесь на моем теле, пусть эта глупая штука висит, как хочет. Ведь уж я, во всяком случае, останусь министром!

– К чему тогда совет орденов, – с сердцем говорил князь, – если существуют относительно лент такие глупые правила, которые идут совершенно в разрез с моей волей? Потерпите, мой милый министр Циннобер, мы вскоре это изменим!

По приказу князя, должен был сейчас же собраться совет орденов, к которому должны были присоединиться два философа и натуралист, только что вернувшийся с Северного полюса. Все они должны были обсудить вопрос, как наилучшим образом надеть на министра Циннобера ленту ордена Зеленого Тигра. Чтобы собрать все нужные силы для этого важного совещания, многочисленным членам совета было предложено целых восемь дней ни о чем не думать, чтобы быть в состоянии лучше придумывать и оставаться деятельными на государственной службе, но занимаясь в это же время счетной частью. Улицы перед дворцом, где должны были происходить заседания совета орденов, философов и ученого, были густо устланы соломой для того, чтобы шум экипажей не мешал мудрецам, по этой же причине не позволено было трубить, производить музыку и даже громко разговаривать по соседству от дворца. В самом дворце все ходили в толстых войлочных туфлях и объяснялись знаками.

Семь дней сряду, от раннего утра до позднего вечера, длились заседания, а все еще нечего было и думать о решении вопроса.

Князь, потеряв терпение, то и дело посылал сказать, что должны же они, наконец, черт возьми, что-нибудь выдумать. Но это не помогало.

Натуралист исследовал натуру Циннобера во всех отношениях, измерил длину и ширину его спины и представил совету орденов самое точное вычисление. Он же предложил, в конце концов, не пожелают ли члены совета привлечь к совещанию театрального портного.

Как ни странно может показаться это предложение, страх и горе членов совета были таковы, что предложение было единогласно принято.

Театральный портной Кес был очень ловкий и хитрый человек. Как только ему изложили этот трудный случай, и он просмотрел вычисления натуралиста, у него сейчас оказалось под рукой великолепнейшее средство, как поместить орденскую ленту на надлежащее место.

На грудь и на спину нужно было пришить известное число пуговиц и пристегнуть к ним орденскую ленту. Проба удалась выше всех ожиданий.

Князь был в восторге и одобрил предложение совета орденов разделить отныне орден Зеленого Тигра на несколько классов, сообразно числу пуговиц, с которыми он будет дан. Например, орден Зеленого Тигра с двумя пуговицами, с тремя пуговицами, и т. д. Министр Циннобер получил, в виде особого отличия, которое никто другой уже не мог получить, этот орден с двадцатью бриллиантовыми пуговицами, так как странная форма его тела требовала именно двадцати пуговиц.

Портной Кес получил орден Зеленого Тигра с двумя золотыми пуговицами, а так как, несмотря на его счастливую выдумку, князь все-таки считал его плохим портным и не хотел у него одеваться, то ему дали звание действительного тайного княжеского обер-костюмера.

Доктор Проспэр Альнанус задумчиво смотрел в парк из окна своего загородного дома. Всю прошлую ночь он занимался тем, что составлял гороскоп Бальтазара, причем узнал многое относительно маленького Циннобера. Но всего важнее для него было то, что случилось с карликом в саду в то время, когда за ним подсматривали Адриан и Пульхер. Только что собрался Проспэр Апьпанус позвать своих единорогов, чтобы ехать на них в своей раковине, намереваясь отправиться в Гох-Якобсгейм, как подъехал чей-то экипаж и остановился у садовой решетки. Оказалось, что надзирательница женского приюта фон-Розеншён желает поговорить с господином доктором.

– Милости просим, – сказал Проспэр Апьпанус, и дама вошла.

На ней было длинное черное платье и длинная вуаль, как у какой-нибудь матроны. Проспэр Апьпанус, охваченный странным предчувствием, взял свою трость и направил на вошедшую сверкающие лучи набалдашника. Тогда вокруг нее с шумом вспыхнули молнии, и она оказалась в белой прозрачной одежде, с блестящими крыльями стрекозы за плечами и белыми и красными розами в волосах.

– Эге, – прошептал Проспэр Апьпанус, спрятал трость под халат, и посетительница опять очутилась в прежнем наряде.

Проспэр Апьпанус приветливо пригласил ее сесть. Тогда девица Розеншён сказала, что она давно намеревалась посетить господина доктора в его загородном доме, желая познакомиться с человеком, о котором во всей стране говорили как о высоко даровитом, благодетельном мудреце. Вероятно, он исполнит ее просьбу взять под свое врачебное наблюдение находившийся поблизости женский приют, так как старые дамы часто прихварывали и оставались без всякой помощи. Проспэр Альпанус вежливо отвечал, что хотя он давно уж оставил практику, но готов, в виде исключения, посетить приютских дам, если это нужно, а затем спросил, не страдает ли чем-нибудь сама девица Розеншён.

Посетительница ответила, что она чувствует время от времени только легкие ревматические схватки, когда простудится на утреннем воздухе, но теперь она совершенно здорова; затем она завела какой-то общий разговор. Проспэр Альпанус спросил, не угодно ли ей выпить чашку кофе, так как был еще ранний час. Девица Розеншён сказала, что у них в приюте его никогда не пьют. Кофе был принесен, но, как ни старался Проспэр разлить его, чашки оставались пустыми, несмотря на то, что кофе лился из кофейника.

– Эге, – улыбнулся Проспэр Альпанус, – да это недобрый кофе! Не желаете ли вы сами, многоуважаемая, разлить его в чашки?

– С удовольствием, – отвечала гостья и взяла в руки кофейник.

Но, несмотря на то, что из кофейника не вылилось ни одной капли, чашки становились все полнее и полнее, и кофе полился по столу и на платье надзирательницы. Она быстро поставила кофейник, и кофе сейчас же бесследно исчез. Проспэр Апьпанус и надзирательница некоторое время, молча, смотрели друг на друга странным взглядом.

– Вы, вероятно, были заняты какой-нибудь очень увлекательной книгой, когда я вошла, – начала гостья.

– Да, правда, – ответил доктор, – в этой книге есть замечательные вещи.

Тут он хотел раскрыть маленькую книгу в золоченом переплете, которая лежала перед ним на столе, но это был совершенно напрасный труд, потому что книга все закрывалась сама собой с громким хлопаньем.

– Эге, – сказал Проспэр Апьпанус, – попробуйте-ка вы, многоуважаемая, взяться за эту упрямую вещь.

Он протянул своей гостье книгу, которая раскрылась сама, едва только та до нее дотронулась. Но все листы расползлись, вылетели из исполинского фолианта и зашумели по комнате.

Гостья в страхе откинулась назад. Тогда доктор с силой захлопнул книгу, и все листы исчезли.

– Моя любезнейшая многоуважаемая девица, – сказал Проспэр Апьпанус с мягкой улыбкой, вставая со своего стула. – Зачем мы теряем время на такие презренные фокусы? Ведь то, что мы до сих пор проделывали, были не более, как обыкновенные фокусы. Перейдем лучше к более высоким предметам.

– Я уйду! – воскликнула дама и поднялась с места.

– Ну, – сказал Проспэр Альпанус, – это, может быть, вам и не удастся без моего желания, так как я должен сказать вам, милостивая государыня, что вы совершенно в моей власти.

– В вашей власти?! – сердито воскликнула гостья. – В вашей власти?! Какая глупая выдумка!

Тут она расправила свое шелковое платье и поднялась к потолку в виде чудной темной бабочки. Но в тоже самое время Проспэр Альпанус тоже зажужжал и взлетел в виде жука единорога. Бабочка ослабела, порхнула вниз и побежала по полу в виде маленькой мышки. Тогда жук, мяукая и фыркая, бросился за мышкой в виде серого кота. Мышка опять поднялась блестящей колибри, но тут какие-то странные голоса зазвучали вокруг всего дома, зажужжали чудные насекомые с диковинными крыльями, и золотой улей прилепился к окну. Тогда фея Розабельвэрде засияла вдруг во всем своем величии и блеске и встала посреди комнаты в блистающей белой одежде, в сверкающем бриллиантовом поясе, с белыми и красными розами в темных кудрях. Перед ней стоял волшебник в золототканой мантии, с блестящей короной на голове, держа в руках трость со сверкающим набалдашником.

Розабельвэрде подошла к волшебнику, и тогда из волос ее выпал золотой гребень и разбился о мраморный пол, как будто он состоял из хрупкого стекла.

– Горе мне, горе мне! – воскликнула фея.

И вдруг за кофейным столом опять оказалась надзирательница женского приюта, госпожа Розеншён в своем длинном черном платье, а против нее опять сидел доктор Проспэр Апьпанус.

– Я полагаю, – спокойно сказал Проспэр Апьпанус, уже беспрепятственно разливая в китайские чашки чудесный дымящийся аравийский кофе, – что мы с вами давно уже знали, в каких мы отношениях. Мне очень жаль, что ваш прекрасный гребень разбился на моем твердом полу.

– В этом виновата моя неловкость, – сказала надзирательница, с удовольствием отпивая кофе, – нужно остерегаться ронять, чтобы то ни было на этом полу, так как, если я не ошибаюсь, эти камни расписаны удивительными иероглифами, которые многими могут быть приняты за обыкновенные жилки, украшающие мрамор.

– Это не более как вышедшие из употребления талисманы, – сказал Проспэр.

– Но, дорогой доктор! – воскликнула надзирательница. – Как это могло случиться, что мы не узнали друг друга раньше, и ни разу с вами не встретились?

– Причина этого в различии нашего воспитания, многоуважаемая, – ответил Проспэр Альпанус. – В то время, как вы, самая блестящая девушка в Джинистане, могли вполне отдаться вашей богатой натуре и счастливому гению, я заперся в пирамидах, как усердный студент, и слушал лекции этого старого бородача Зороастра, который очень многое знал. Во время управления достойного князя Деметрия я поселился в этом прелестном именьице.

– Как, – сказала надзирательница, – и вас не выселили, когда князь Пафнутий вводил просвещение?

– Нет, – ответил Проспэр, – мне хорошо удалось стушевать свое «я» тем, что я старался распространять в духе вводимого просвещения совсем особые понятия, которые я излагал в различных статьях. Я доказывал, что без воли князя не может быть ни грома, ни молнии, и что мы обязаны ясной погоде и хорошему урожаю только стараниям его самого и его дворянства, которые очень мудро рассуждают об этом, сидя в комнате в то время, как простой народ пашет и сеет на чистом воздухе. Тогда князь Пафнутий сделал меня тайным президентом высшего просвещения, но как только буря миновала, я бросил это место, как тяжкое бремя, вместе со своей оболочкой. Втихомолку я продолжал быть полезен, чем только мог. Я разумею то, что «мы» с вами можем назвать поистине полезным. Знаете ли вы, что это я вас спас от вторжения полиции, что это мне вы обязаны сохранением тех милых вещиц, которые вы мне только что показали? О, Боже мой, дорогая моя гостья, да вы взгляните только в окно! Разве вы не узнаете этого парка, в котором вы так часто гуляли, разговаривая с приветливыми духами, живущими в цветочных кустах и водах? Я спас этот парк посредством своей науки. Он имеет тот же вид, как во времена старого Деметрия. Князь Барзануф, благодаря Бога, мало занимается чудесными вещами, он спокойный господин и предоставляет всякому жить и чудодействовать сколько угодно, если это делать незаметно и хорошо платить подати. И я живу здесь так же, как вы в вашем приюте: беззаботно и счастливо.

– Доктор, – воскликнула гостья, и слезы брызнули из ее глаз, – что вы говорите! Какие открытия! Да, я узнаю эту рощу, где я провела блаженнейшие часы! Благороднейший человек, я стольким обязана вам, и вы можете так жестоко преследовать моего маленького питомца?

– Многоуважаемая, – ответил доктор, – движимая природной добротой, вы расточили свои дары на недостойного. Циннобер есть и останется, несмотря на вашу добрую помощь, – маленький безобразный змееныш, который теперь, когда разбился золотой гребень, совершенно в моих руках.