Текст книги "Проклятая весна"

Эш Дэвидсон
Проклятая весна

Моим родителям, Сьюзан и Дину Дэвидсонам.

Они не похожи ни на какие известные нам деревья.

Джон Стейнбек

Проще умереть, чем пошевелить пальцем.

Уоллес Стегнер

Ash Davidson DAMNATION SPRING

Серия «Большие романы»

Печатается с разрешения литературных агентств The Gernert Company и Andrew Nurnberg.

Перевод с английского Марка Коложвари

© 2021 by Ash Davidson

© Коложвари М., перевод, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Лето 1977

30 июля

Рич

Рич забрал из почтового ящика Ларка скопившуюся за неделю почту и свернул с Ил-роуд, проскочив по грязной двухколейной дороге мимо пары туалетов. Боковые панели «Форда» царапали колючки. Папоротники высотой с человеческий рост терлись об окна. Дорога настолько заросла, что Рич едва смог прочесть надпись на знаке.

ПРОЕДЬ СКВОЗЬ СЕКВОЙЮ!

НАСТОЯЩИЙ СНЕЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК!

ЧИСТЫЙ ОБЩЕСТВЕННЫЙ ТУАЛЕТ!

Двухколейная дорога заканчивалась на поляне Ларка, откуда открывался вид на реку. Рич остановился рядом с древним «Интернешнл», брошенным перед хижиной. Трава проросла сквозь изъеденный ржавчиной капот грузовика. Старый боров, копошившийся в сорняках за пристройкой, не поднял головы, но две ленивые дворняги Ларка потянулись и подобрались поближе, как только Рич открыл дверь.

– Банджо! Киллер! – крикнул Ларк с крыльца, на перилах которого были развешаны резные фигурки снежного человека. На улице было всего десять градусов, а Ларк был в грязной майке, седой, бородатый, с растрепанными волосами до плеч. Рядом высилась пирамида, сложенная из рулонов туалетной бумаги, занимавшая свое почетное место на припаркованном неподалеку инвалидном кресле. Его Ларк использовал в качестве тачки.

Рич забрал алюминиевую форму из фольги, шесть упаковок газировки «Таб» и вылез наружу. Ларк откинулся на спинку кресла для художественной резки.

– Что, уже суббота?

– Как продвигается дерьмобизнес? – поинтересовался Рич, поднимаясь по ступенькам.

– Как обычно. – Ларк соскреб щепку с куска выуженной из реки коряги, где виднелась лохматая голова снежного человека. Казалось, дерево прибило к берегу с уже заточенными внутри снежными людьми, и все, что оставалось Ларку – это срезать лишнюю стружку с легкостью человека, одним долгим движением снимающего кожуру с апельсина. – Вчера здесь была девушка с такой круглой задницей, что мне захотелось откусить кусочек.

Ларк мотнул подбородком в сторону домика – единственного на много миль туалета в этой части леса, словно туристка все еще могла находиться внутри. На стуле рядом с ним лежала двадцатилистовая пачка туалетной бумаги, которой хватало, чтобы наполнить корзину под жестяной банкой, куда туристы опускали свои монетки. Целые туалетные рулоны люди постоянно выбрасывали в яму или пытались украсть, но никто не проявлял особого интереса к отдельным пачкам бумаги.

На плече Ларка сидела его ручная белка-летяга. Он нашел ее еще маленьким бельчонком, выпавшим из дупла. Тогда она повредила себе бедро, так что теперь они с Ларком отлично подходили друг другу. Ларк обвел ногой полукруг, расчищая себе место среди древесных стружек, повернул статую и потер ее большим пальцем, ощупывая выточенные из дерева мускулы. Его собственная челюсть была впалой.

Рич оглядел перевернутый ящик, на котором горой лежали инструменты и пустые банки из-под «Таба» – от зубов Ларка давно уже ничего не осталось, и покрутил на ладони теплую жестянку.

– Это мой обед? – спросил Ларк.

– Еще горячий.

– Положи в холодильник, – он мотнул головой в сторону двери, которую всегда держали открытой независимо от погоды.

Рич нырнул внутрь хижины. Ларк построил её сам еще в те времена, когда мужчины были меньше. На кухне помещались только раковина, двухконфорочная плита да несколько кухонных шкафчиков, на которые Ларк так и не удосужился повесить дверцы. Да и на кой черт? Так бы их пришлось открывать, чтобы что-нибудь найти.

– Который час? – спросил Ларк с крыльца.

– Шесть? – Рич посмотрел на серое небо через окно. – Шесть тридцать.

На кухонной стойке стояли пустые банки из-под свинины с бобами. Рич открыл ящик со льдом – жестянка с тунцовой запеканкой Марши, от которой остался один только сморщенный квадратик, бутылка соуса для барбекю.

– Ну, ты идешь? – поинтересовался Рич, подходя обратно к двери.

– А пойдем посмотрим, что там готовит Кел. – Ларк взял свои трости: первая была вырезана в форме пилы – обычный подарок «Сандерсона» на пенсию. Другую – деревянную винтовку – он сделал сам.

– Хочешь спуститься в «Единственную»? – спросил Рич.

– А что, в этом городе есть другое место, где можно получить горячую еду?

– Ты не собираешься сначала надеть рубашку?

Ларк доковылял до комода, открыл верхний ящик, наклонил плечо так, чтобы белка спрыгнула внутрь, и захлопнул его. Останься она одна, на нее бы напали собаки.

– Это твои, – пропыхтел Ларк, натягивая старую рабочую рубашку и кивая на гору зубочисток, лежащих на кухонном столе. Зубочистки были ровными и остро заточенными, точно из магазина.

– Благодарю. – Рич запихнул зубочистки в передний карман рубашки. Он бросил жевательный табак в тот же день, когда встретил Коллин. Сунул в рот зубочистку девять лет назад – и все.

Ларк начал медленно спускаться с крыльца.

– С каких это пор тебе хочется сходить в «Единственную»? – спросил Рич, когда они сели в машину. Ларк шумно пытался отдышаться. Иногда он выезжал на шоссе, чтобы проверить свои дорожные знаки – «ПРОЕДЬ ЧЕРЕЗ СЕКВОЙЮ! ДОМ ВНУТРИ ДЕРЕВА!» – и подновить их, если они в том нуждались, но кроме этого Рич не мог припомнить, чтобы Ларк куда-то выбирался.

– А с каких это пор ты задаешь так много вопросов? – огрызнулся Ларк. Он прищурился, глядя на реку. Двое мужчин из племени юрок правили скользящей по воде лодкой. – Рыбу ищут.

– Рановато еще для лосося, – заметил Рич, сдавая назад, чтобы развернуть машину. Ларк пожал плечами:

– Они на этой реке уже тысячу лет рыбачат. Это у них в крови.

Пикап затрясся, вписываясь в изгибы Ил-роуд, извивающейся, словно рыба, в честь которой ее и назвали. Крутые склоны ущелья обвивали лианы дикого виноградника; ольхи и клены теснились вокруг древних пней, таких больших, что на них можно было припарковать пикап. Они въехали на усыпанную гравием полупустую стоянку. Кроме пикапа Кэла там стояла еще только одна машина: темно-оранжевый «Шевроле», который Рич раньше не видел. С бампера стекали капли дождя, смывая грязь с облупленных наклеек.

«Поцелуй мой топор».

«Не переживай, сначала я это дерево обнял».

«Мой босс не шлюха, хотя под ним тоже трудятся потные мужики».

Вывеска перед входом – «Единственная и неповторимая таверна» – выцвела от дождя. Над входом свежей белой краской была нарисована линия, отмечающая наивысший уровень воды – и заодно демонстрирующая реке, насколько ей нужно разлиться, чтобы хоть кого-нибудь впечатлить.

Рич придержал дверь, и Ларк прохромал внутрь и осмотрел зал с таким видом, словно в нем было полно народу. Затем он двинулся к барной стойке и взгромоздился на стул рядом с пожилым мужчиной – тот смотрел бейсбольный матч, сидя перед пустой грязной тарелкой.

– Корни, – кратко приветствовал его мужчина. Только настоящие старожилы – те, кто работал с Ларком во времена его юности, – так его звали.

– Джим. – Ларк был знаком с каждым старым лесорубом на сотню миль вокруг, и к каждому знал подход. – Рич Гундерсен – Джим Мюллер.

– Ты сын Хэнка? – спросил Джим Мюллер. У него были коротко подстриженные седые волосы, а на голове виднелся старый шрам.

Рич кивнул и сел на стул рядом с Ларком. Джим Мюллер сузил глаза и окинул Рича взглядом, словно пытаясь отыскать сходство.

– Хэнк умел карабкаться на деревья как никто другой. Словно мартышка. Чертовски жаль, что с ним такое случилось.

Джим прочистил горло и взглянул на Ларка. Отец Рича был лучшим другом Ларка, и даже сейчас, спустя сорок пять лет после его смерти, он все еще не оправился до конца.

– Рич живет на Лысом холме, в старом доме Хэнка и Гретчен, – произнес он.

– Это над Трамплинной скалой? – спросил Джим Мюллер.

Из дверей кухни появился Кел.

– Тебя кто из дома выпустил? – сострил он, вытирая руки об фартук.

– Раз в десять лет можно и на прогулку выйти, – усмехнулся Ларк. – А что у тебя с волосами?

Кел провел ладонью по до блеска выбритой голове, словно успел забыть о своей лысине.

– Мне котлету с кровью, – заказал Ларк. – И чтобы в этот раз поменьше гребаного лука.

Кел посмотрел на Рича, и тот пожал плечами.

– Один бургер, – объявил Кел, налил им кофе и вернулся обратно к своему грилю.

Ларк повернулся к Джиму Мюллеру.

– Слышал, ты собираешься продать сороковушку-другую.

Ларк редко покидал пределы собственного двора, но удивительным образом все про всех знал: кто продавал землю, чей грузовик забрали коллекторы, а кто отсидел шесть месяцев плюс получил штраф за браконьерство в национальном парке.

– Может, и так. – Джим Мюллер подозрительно покосился на Рича.

– О нем не беспокойся, – сказал Ларк. – Даже некоторые скалы разговорчивее, чем он.

– Хейзел мне скоро всю кровь выпьет, – сознался Джим Мюллер, переводя взгляд обратно на экран телевизора.

– И сколько же ты будешь продавать? – поинтересовался Ларк.

– Восемнадцать сороковушек.

– Восемнадцать? – поперхнулся Ларк и отставил чашку с кофе в сторону.

– Семьсот двадцать акров. – Джим Мюллер поскреб щеку, не отрывая глаз от игры. – Участок 24–7 – весь тот хребет за владениями Хэнка.

Сердце Рича пропустило удар. Он ходил по Хребту 24–7 каждый день своей сознательной жизни. Его прадедушка мечтал купить этот участок, и мечта эта передавалась из поколения в поколение, пока тяжелым грузом не опустилась на плечи Рича.

– Там неплохая древесина водится. – Ларк отпил кофе. – Если удастся до нее добраться, конечно.

– «Сандерсон» прокладывает просеки по соседству, с восточной стороны. Собирается начать вырубку в Проклятой роще, – проговорил Джим Мюллер. – Считай, красную ковровую дорожку нам расстелил.

Ларк посмотрел на Рича.

– Планы по вырубке наконец-то согласовали, – подтвердил тот.

– Вся эта новомодная экологическая чушь – просто дополнительная бумажная волокита, – проворчал Джим Мюллер. – Ты же знаешь, что им придется расчистить путь к ручью. В нижней половине участка все большие секвойи растут на дне ущелья. А оттуда до подножия Хребта 24–7 доплюнуть можно.

– Из 24–7 много хороших досок выйдет, – задумчиво произнес Ларк. Рич ощутил на себе его взгляд.

– Там древесины можно на миллион баксов продать, не меньше. – Лицо Джима Мюллера передернулось от отвращения. – Я пятьдесят лет ждал, пока «Сандерсон» займется Проклятой рощей, чтобы я мог получить свое. Все твержу Хейзел: «Подожди немного. Еще пара месяцев, и «Сандерсон» расчистит нам путь». А эта стерва говорит, что ей надоело ждать. Хочет получить свои алименты здесь и сейчас.

– Вся эта древесина и гроша ломаного не стоит, если ее оттуда никак не достать, – напомнил Ларк.

– Да, работенка предстоит непростая, – согласился Джим Мюллер, – но как только появятся просеки и путь сквозь нижнюю часть Проклятой рощи расчистится, на моем участке целое состояние можно будет сделать.

– Мерл не хочет его купить? – спросил Ларк.

– Мерл – шкура продажная. – Джим Мюллер рыгнул. – Большие шишки разрешили ему оставить свой «Кадиллак», чтобы он мог и дальше ручкаться со своими приятелями из лесного хозяйства, но все решения сейчас принимает корпорация. Думаешь, этим сволочам из Сан-Франциско есть до нас дело? Они эту землю досуха выжмут. Срубят все деревья, затем пустят с молотка все, что не приколочено, запрут двери и выбросят ключ. Видел, как они продавали наши грузовики? Чуть ли не гребаную гаражную распродажу устроили.

Рич потягивал кофе, пытаясь успокоить колотящееся в груди сердце. Перед его мысленным взором предстало знаменитое дерево 24–7. Настоящий гигант, свое имя оно получило еще давно, когда в ширину действительно было двадцать четыре фута семь дюймов, а сейчас выросло и того больше. Высотой дерево превышало триста семьдесят футов и возвышалось над остальными старыми секвойями, росшими на верхушке Хребта 24–7. На протяжении последних тридцати пяти лет Рич каждое утро обходил дерево кругом, пытаясь сообразить, как бы сподручнее его повалить. Это была не более чем фантазия, мечта, которая преследовала его отца, а до этого – его деда. «Когда-нибудь», – сказал как-то отец Ричу. Тогда он был еще мальчишкой, а потому поверил, что так и будет – несмотря на то, что поколения Гундерсенов до него умерли, так и не воплотив семейную мечту в жизнь.

– А парк твой участок купить не хочет? – продолжал расспрашивать Джима Ларк. – Они вроде хотели расширяться?

Джим Мюллер резко выдохнул через нос.

– Здесь, наверху? Ты вообще видел, какие там просеки? Как будто все взрывом разнесло. – Он покачал головой. – Для туристов такое зрелище не подходит. Если они соберутся расширяться, то купят землю к югу, в районе Хвойного ручья. Округ Гумбольдт за этот парк костьми ляжет. Но хоть здесь, в Дель-Норте, у нас еще есть шанс побороться. – Джим Мюллер втянул в легкие воздух. – Я продам землю за четыреста.

– Четыреста тысяч долларов? – уточнил Ларк. У Рича упало сердце. – Рич всю жизнь деньги копил, – продолжил Ларк. – Еще пять-шесть поколений – и ему как раз хватит.

Он отклонился назад, чтобы освободить место на барной стойке – Кел как раз принес его бургер.

– Древесина стоит в десять раз больше, – сухо произнес Джим Мюллер.

Ларк поднял верхнюю булочку и соскреб с котлеты лук.

– Только надо еще выложить кругленькую сумму за аренду оборудования, плюс рабочие, плюс заплатить владельцу какого-нибудь мощного грузовика, чтобы он отвез дерево на лесопилку, – подсчитал Ларк, запихивая в рот бургер. Из-под булочки торчали лист салата, ломтики помидора и соленые огурчики.

Джим Мюллер пожал плечами:

– Чтобы что-то заработать, нужно сначала потратиться.

Рич потягивал кофе, пытаясь сосредоточиться на игре и не обращать внимания на назойливые мысли об открывшейся ему возможности. Нет, это было невыполнимо – не за такую цену. Ему никогда бы не одобрили заем такого размера. На экране отбивающий провел прямой удар в левый край поля. Ларк доел свой обед, подобрал трости и в спешке встал.

– Чертов салат прямо насквозь прошел, – пробурчал он, ковыляя в сторону туалета.

Игра прервалась на рекламную паузу.

– Ты что, подрался? – спросил Джим Мюллер, глядя на разбитые костяшки Рича.

– Не. – Рич согнул и разогнул ноющий кулак. – Это я на работе.

– Ты тоже по деревьям лазаешь? – Рич кивнул. – Ну, рост у тебя подходящий. Тебе сколько лет?

– Пятьдесят три.

– Господи боже. Я думал, все лесорубы до пятидесяти помирают.

– У меня в запасе еще осталось несколько жизней, – ответил Рич. Джим Мюллер понимающе покачал головой. Он прекрасно знал, что это за работа: помнил, как жалит древесная кора, как рана набухает кровью, а потом приходит боль.

– Хэнк вечно ввязывался в драки, когда был пацаном. Он был тем еще мелким поганцем. – Джим Мюллер усмехнулся. – А вот с тобой, готов поспорить, мало кто хотел связываться.

Рич повертел в руках кружку. Сколько раз он сидел вечерами во «Вдоводеле» – давно, еще до Коллин, до боли сжимая челюсти, потому что какой-то придурок принимался его задирать? Есть такой определенный тип парней, которые, напившись, ищут самого высокого мужчину, чтобы затеять с ним драку. И в любом баре, в любой комнате этим мужчиной всегда был Рич. Ровно сто девяносто девять сантиметров в носках, двести три – в замызганных рабочих ботинках. Низкорослые парни доставали его больше прочих. Должно быть, в эти моменты в них говорило то же безрассудство, которое и привело их на лесозаготовку. Как будто то, что ты валишь самые высокие деревья на земле, как-то компенсирует то, что у тебя самый маленький член на Северном побережье. Рич, конечно, защищался, но никогда не позволял себе ударить другого в приступе гнева. И отца он помнил не настолько хорошо, чтобы представить его дерущимся.

– Хэнк клялся, что однажды выкупит у меня 24–7, – сказал Джим Мюллер. – Но умер молодым. – Он надолго замолчал, а затем накорябал на картонной подставке для пива телефонный номер и подвинул ее поближе к Ричу. – Я возьму две с половиной. Больше такой цены никому не предложу.

– Я подумаю об этом, – кивнул Рич. На сберегательном счету у него лежали двадцать пять тысяч долларов, которые он отложил на строительство дома к рождению еще одного ребенка. Но ребенка у них не будет – не после того, как тяжело Коллин перенесла потерю последнего.

– Адвокат Хейзел крепко ухватил меня за яйца. Участок нужно продать быстро, иначе этот сукин сын наложит лапу на мое соцобеспечение, – мрачно сказал Джим Мюллер. – Гребаные уроды.

– Ты готов? – Ларк вернулся назад и оперся локтем о барную стойку – Рич вечно забывал, какой Ларк на самом деле маленький, – и вытащил из бумажника несколько баксов. – Хватит? – спросил он Кела.

Тот кивнул.

– Увидимся в 1987-м.

– Если ты до него доживешь, лысик. Не налегай так на лук. – Ларк протянул на прощание руку. – Джим.

Они пожали руки, Джим Мюллер кивнул Ричу на прощание, и они ушли.

– Ну, что думаешь? – спросил Ларк, когда они вернулись в машину.

– О чем?

– Неплохо будет побыть самому себе боссом, а?

Рич пожал плечами. Четверть миллиона баксов.

– Рубишь, сажаешь новые саженцы, собираешь урожай. Оборот рубки – тридцать лет. Кучу денег бы заработал.

– Я через тридцать лет уже буду мертв, – заметил Рич.

– Пожалуй, – признал Ларк. – Но Коллин-то будет жива. – Рич покрепче вцепился в руль. Ларк первоклассно умел забираться к нему в голову. Словно сама его совесть ожила, отрастила буйную бороду и принялась хромать туда-сюда по закоулкам разума Рича, непрестанно бранясь. – Настоящей древесины давно уже нет. Сколько у нас леса осталось – десять процентов, если считать вместе с парками? Две тысячи лет нужно на то, чтобы вырастить лес. Сотня лет – на то, чтобы его вырубить. Человечество – самая настоящая чума.

Рич выехал с парковки. Ветровое стекло покрылось мелкими каплями дождя.

– «Сандерсон» вырубил уже почти все старые деревья. Думаешь, Мерл долго еще тебя держать будет? – не отступал Ларк. – Еще год? Может, два? На кой ему верхолаз, если будет нечего рубить, кроме молоденьких деревьев? Сам себе не поможешь – никто не поможет, Гундерсен. – Ларк опустил окно и высунул под дождь ладонь. – Вот что я скажу, Стручок: твой папаша нипочем бы не позволил себе упустить такую возможность. Это я тебе точно говорю.

– Не знаю, – пробормотал Рич, понимая, что на самом деле Ларк прав.

– Не знаешь чего? Слушай, чтобы устроить свою жизнь, тебе понадобится не раз столкнуться с кем-то лбами. И еще ведро удачи в придачу, чтобы победить. Но если тебе выпадает такой шанс, ты его хватаешь. Такое случается только раз в жизни, черт тебя побери. – Ларк закашлялся и почесал шишку на шее. – Мне нужно покурить. Есть что у тебя в пикапе?

– Разве Марша не уговаривает тебя бросить? – спросил Рич.

– Что, боишься, она тебя заругает?

– Она как-то человека пристрелила, – заметил Рич.

– Я ее не боюсь. – Ларк принялся постукивать ногой по полу, словно куда-то опаздывал.

В молчании они ехали по осыпающемуся шоссе, петляющему вдоль океана. Сотни грузовозов, доверху нагруженных деревом, оставили на асфальте многочисленные выбоины. Мимо окон мелькала узкая полоса прибрежного леса, присвоенная парком еще в шестьдесят восьмом. Высокие деревья обступали обочину шоссе – словно норковая оторочка пальто, скрывая за собой ровные линии просек.

– Помню, как я в первый раз увидел твоего папашу, лезущего на дерево, – начал рассказывать Ларк, когда они свернули на прямой участок дороги, ведущий вниз по склону к Кресент-Сити. – Никто не делал это так же ловко, как он. Кроме тебя. Ты знаешь, что он постоянно ходил к дереву 24–7? Смотрел, что там и как. Работа была адская. По четырнадцать, по шестнадцать часов в день. А он туда все равно каждое воскресенье шел. Как бы далеко ни стоял наш лагерь – ему все равно было. Словно на службу в церковь ходил. Он тебя когда-нибудь с собой брал?

– Как-то раз было, – припомнил Рич.

– Знаешь, что он мне сказал в тот день, когда ты родился? Что когда-нибудь вы двое обязательно срубите это дерево. Ты тогда был совсем маленький и сморщенный. Уродливый до невозможности. – Ларк ухмыльнулся. Когда он говорил об отце Рича, голос у него всегда теплел. – Не каждый рождается с определенным предназначением.

7 августа

Коллин

Коллин протянула Карпику[1]1
    Голавль (англ. Chub) – пресноводная рыба из семейства карповых.


[Закрыть] новый желтый дождевик, длинноватый тому в рукавах. Она слышала, как на заднем дворе расхаживает Рич, рассказывая что-то Скауту. Вообще Рич был неразговорчивым человеком, но с псом он разговаривал всю неделю.

– Куда мы идем? – спросил Карпик, держась за ее плечо, чтобы сохранить равновесие.

Она натянула на его ноги, уже одетые в носки, резиновые сапоги.

– Папа хочет нам что-то показать. – Она прижала большие пальцы к ямочкам на щеках Карпика. Глаза у него все еще слипались после сна. – Откуда у тебя такие хорошенькие ямочки?

– Купил их в магазине ямочек, – зевнул Карпик. – Подожди! Мой бинокль! – и он убежал в коридор.

Коллин выглянула во двор. Скаут с важным видом ходил за Ричем, словно они вместе думали над какой-то сложной проблемой. Она надеялась, что много времени это не займет. Мелоди Ларсон должна была родить через пару недель, а ребенок все еще не развернулся в нужную сторону. Коллин обещала, что обязательно с ней повидается. За долгие месяцы это была первая мать, обратившаяся к ней за помощью.

Разбухшая от влаги дверь кухни со стоном распахнулась, и Рич остановился как вкопанный. Он ковырнул траву носком ботинка, словно уронил что-то и теперь не может найти – шуруп или шайбу. Какую-то маленькую недостающую деталь, которая могла бы помочь им поддержать беседу. Они почти не говорили с тех пор, как оказались в больнице на Пасху. Еще один выкидыш. Как будто на пятом месяце беременности Коллин сделала какую-то глупую ошибку – неправильно наклонилась или, может, подняла слишком большой вес. А теперь уже первое воскресенье августа, и Карпик вот-вот пойдет в детский сад. Единственный их ребенок.

– Нашел! – Карпик выскочил во двор, размахивая биноклем.

– Готовы? – спросил Рич. Розоватый свет зари подсветил морщинки в уголках его глаз.

В больнице медсестра передала в руки Коллин их крошечную дочь, и Рич накрыл ее ладонью, словно пытался передать собственные жизненные силы. Несколько раз он водил Коллин на могилу их погибшего ребенка.

Ты ни в чем не виновата. Пора двигаться дальше, Коллин. Прошлое – это не узел, который ты можешь развязать.

Словно горе – это мешок, который ты можешь оставить на обочине дороги, когда тебе надоедает его нести. Рич, казалось, верил именно в это – как и все остальные.

О пятерых ее выкидышах он знал. Еще о трех Коллин никогда не говорила. Но ее пасхальное дитя отличалось от остальных, потерянных в первые недели срока – те были размером с яблочное зернышко, с ягодку малины. У нее было десять прекрасных пальчиков на руках и столько же на ногах. Родилась мертвой на двадцать второй неделе, ее несчастная маленькая девочка. Было еще одно отличие: этот выкидыш она от других скрыть не смогла. Ее видели беременной в городе, а потом – раз, и все закончилось. Почему Рич не понимал, что сейчас все совсем по-другому? Кто доверит ей заботиться о чужой беременности и принимать роды, когда она неспособна сохранить свою собственную?

– Готовы, – сказала Коллин.

Скаут потрусил по тропинке, ведущей сквозь черничные заросли к вершине холма, лежащего за домом. Карпик побежал следом. За ними – Рич, и потом уже Коллин, мимо сарая, мимо длинной, в полмили, ржавой трубы, по которой текла проточная вода, наполняющая резервуар их дома. Там, где Рич делал всего один шаг, Коллин приходилось делать два своих.

Каждое утро, перед тем как уйти на работу, Рич поднимался по этой тропинке и исчезал куда-то почти на час – а Коллин тем временем варила кофе, жарила яичницу, собирала ему обед. Он возвращался запыхавшимся, пропахший лесом и на обратном пути всегда проверял сетчатый фильтр, установленный на устье их самотечного водопровода, берущего свое начало за три хребта от дома.

Оказавшись на вершине поросшего деревьями холма, Коллин остановилась, чтобы оглянуться на дом. Перед домом стоял новенький белый пикап марки «Шевроле», отсюда казавшийся игрушечной машинкой.

Она все еще не могла смотреть на него без ненависти.

Плакучая ива, растущая у поворота к их дому, роняла с ветвей капли утреннего дождя, густой туман скрывал прибрежное шоссе и плещущийся за ним дикий океан. О подножие скалы с глухим стуком бился прибитый к берегу морской мусор. Коллин сняла очки и протерла подолом рубашки запотевшие линзы. Будто это могло помочь ей вернуться назад во времени, увидеть все иначе: Рич возвращается домой, но в этот раз не задерживается, а приходит ровно в шесть, когда у нее начались схватки, и Коллин успевает в больницу вовремя, несмотря на то, что ее старый пикап наотрез отказался заводиться.

– Хочешь покататься, Печенюшка? – спросил Рич.

Он забросил Карпика на спину и углубился в лес, густо заросший мхом и затянутый дикой лозой, словно рождественскими гирляндами. Деревья здесь росли так близко друг к другу, что Коллин то и дело приходилось поворачиваться боком, чтобы протиснуться. Между стволами деревьев мелькали, то появляясь, то исчезая, ярко-желтый дождевик Карпика и клетчатая охотничья куртка Рича. Вокруг шумела вода. Прыгая с камня на камень, они перебрались через Затерянный ручей, затем вскарабкались, продираясь через папоротник, на горный хребет, потом спустились к болоту у Чесночного ручья и углубились в заросли скунсовой капусты. Коллин она доставала до груди, а Карпик и вовсе полностью исчез в ее восковых листьях. Сверни Коллин отсюда на север и пройдя с милю вверх по холму, в конечном итоге она очутилась бы на чесночной ферме, что у дороги Оленьего ребра, где они с Энид провели свое детство. Вместо этого они взобрались на еще один горный хребет, перепрыгнули узкий ручеек, текущий через долину, и вскарабкались на Хребет 24–7, чья верхушка была увенчана полосой старых секвой, словно петушиным гребнем. Лес на склоне хребта вырубили еще на рубеже веков, но сюда, на вершину, вела слишком крутая дорога – по крайней мере, для тех времен, когда древесину вывозили с помощью железной дороги. Само дерево 24–7 было огромным: чтобы обхватить его, понадобилась бы дюжина взрослых людей, держащихся за руки. Мужчины в городе все еще иногда его обсуждали: 24–7, крупная рыба, сорвавшаяся с крючка.

Рич прижал ладонь к коре 24–7. Карпик тоже. Каждый вдох словно царапал легкие Коллин. Спустя мгновение Рич сделал шаг назад и откашлялся, затем прижал большой палец к верхней губе, словно пытаясь изгладить старый шрам, поднимавшийся к его левой ноздре. Когда Коллин впервые его увидела, то решила, что шрам придает его лицу злобное выражение. Сейчас же она достаточно хорошо изучила его жесты, чтобы понимать: Рич хочет ей что-то рассказать. Она всю неделю наблюдала, как он обдумывает свою мысль, вертит ее в голове. Так плотник примеряется к куску дерева, решая, где сделать первый разрез. Рич взял ее ладонь в свою, мягко сжал три раза. Я. Тебя. Люблю. Шесть месяцев назад это могло бы заставить сердце Коллин биться быстрее, но теперь она знала, что здесь нет ни страсти, ни желания. После больницы в Риче словно что-то щелкнуло. Как только Коллин выздоровела, она захотела попробовать снова – доктор сказал: «Выждите несколько здоровых менструаций и пробуйте снова». Коллин страстно желала снова взять на руки живого, извивающегося младенца – своего младенца, но Рич отказал ей. Он больше ее не хотел. «Я устал», – говорил он, нежно отводя в сторону ее руки, и поворачивался на бок, к ней спиной. Может, все дело было в возрасте.

Коллин высвободила руку из его теплой, платонической хватки и двинулась вперед по дороге.

– Ты водишь! – Карпик осалил Скаута, скатился по дальнему склону хребта, к Проклятому ручью, и нырнул в кусты.

– Где же Карпик? – произнес Рич, отступая в сторону, чтобы прикрыть свою больную коленку. – Кто-нибудь видел Карпика?

– Бу-у! – закричал Карпик, выпрыгивая из зарослей и пытаясь выпутаться из цепких ветвей кустарника.

Рич прижал к груди руку, изображая ужас, и Карпик просиял. Скаут ткнулся носом ему в ухо. Пес всегда был его самым верным товарищем по играм – ведь ни братьев, ни сестер у Карпика не было.

Рич перебросил Карпика на другую сторону Проклятого ручья – двенадцать футов в ширину, чистая и глубокая вода, обжигающая холодом. Один из последних ручьев, куда еще заплывает лосось. Коллин стояла на берегу, наблюдая, как Рич идет вброд, чтобы проверить заглушку на трубе – по ней вода стекала за поворот и вниз, до самого их домашнего резервуара. Все было в порядке: Рич с удовлетворенным видом повернулся и направился к Коллин. Теперь она возвышалась над ним. Рич улыбнулся их неожиданной разнице в росте, его стриженые каштановые кудри посеребрились на висках, около ушей. Он положил ладони ей на талию, и хотя Коллин знала, что в этом не могло быть ничего такого, ее сердце замерло: от ощущения его мозолистых пальцев на косточках ее таза, от жара его рук и приятной тяжести на коже, от запаха мыла, исходящего от него. Он перекинул ее через плечо.

– Рич! – завизжала она.

Он пересек ручей и поставил ее, смеющуюся и раскрасневшуюся, на другой берег. Он тоже покраснел, губы расплылись в дурашливой улыбке. Коллин вдруг почувствовала прилип глупой надежды. Давай попробуем снова. Давай продолжим пытаться. Ей всего лишь тридцать четыре года, почему у нее не может быть еще одного ребенка?

Перейдя ручей, они оказались в нижней части Проклятой рощи, на территории, принадлежавшей компании. Впереди возвышались старые секвойи размером с небольшой дом, сквозь густую хвою пробивались лучи утреннего света, отбрасывая на все зеленоватый отсвет.

– Куда мы идем? – тихо спросил Карпик. Под кронами этих огромных деревьев они все непроизвольно приглушили голос.

– Почти на месте, – произнес Рич.

Они поднялись по крутому склону, мимо водопропускной трубы, где Проклятый ручей вытекал из-под гравийной дороги, рассекающей рощу надвое – на нижнюю и верхнюю половины.

– Что это за дорога? – спросил Карпик.

– Безымянная дорога, – отетила Коллин. – По ней можно дойти до тети Энид.

Выходящая из леса дорога была испещрена выбоинами и ямками, обочина заросла пожелтевшим кустарником. Должно быть, недавно дорогу снова опрыскивали. Компания об этом хорошо заботилась. Дорога компании вообще была лучшей: лучше, чем окружная, даже лучше, чем дорога Лесной службы. Правительство опрыскивало дороги всего раз в год, весной, а «Сандерсон» – постоянно. Ядом заливали все, что не являлось хвойным, ценным деревом – секвоей или елью. Назавтра заросли ольхи и ежевики, сорняки и разросшийся подлесок скорчатся и умрут, так и не успев захватить широкую дорогу, по которой могли разъехаться два грузовика, нагруженные древесиной.