Текст книги "Проклятая весна"

Желание. Азарт? Нет, тоже не подходит.

Медсестра вздохнула.

– Дайте-ка я ее осмотрю.

Энид исчезла за дверью вместе с Алси.

– А тетя Энид правда бы его застрелила? – спросил Карпик, болтая ногами.

– Кого?

– Того мужчину.

Интересный вопрос.

– Нет. – Коллин лизнула палец и вытерла пятно с его щеки.

Карпик отвернул голову, молча уставившись на автомат со жвачкой – он знал, что ему все равно ничего не купят. Наблюдая за ним, можно было увидеть, каким Рич, должно быть, был мальчиком: нежным, тихим, кошмарным сладкоежкой.

Дверь, ведущая в комнаты для осмотра, открылась, и оттуда, шаркая ногами, вышла Хелен Янси. Коллин не видела ее много месяцев, даже не знала, что она ждет ребенка. Беременный живот Хелен выпирал из-под пальто, большие ладони порозовели от работы на консервном заводе, волосы заплетены в толстую черную косу. Люк плелся позади – все еще слишком маленький для мальчика его возраста.

Он и родился маленьким, весил едва ли пять фунтов. Прабабушка Хелен дала ей какую-то темную пасту и намазала мазью живот. Прабабушка ее и вырастила и всегда говорила, что ноги ее не будет в больнице белых мужчин – она считала, что там женщин племени юрок зашивают изнутри, чтобы они больше не могли иметь детей, а без нее Хелен идти отказывалась. Сосредоточенно наморщив татуированный подбородок, прабабушка пела молитвы – ритмичные песнопения, которые старуха продолжала часами, казалось, даже не переводя дыхания. «Не молитвы, – поправила Хелен позже. – Лекарство. Чтобы ребенок легко родился». И так и было – Люк выскользнул Коллин на руки, разъяренно молотя кулачками, пока она, ошеломленная и благодарная, сама на шестом месяце беременности Карпиком, стояла коленями на занавеске для душа, которой застелили пол в спальне Хелен и Карла. Это была первая беременность, которую она принимала.

– Иди сядь вон там, – приказала Хелен Люку, и Коллин вернулась в настоящее.

Люк сел рядом с Карпиком и принялся болтать ногами.

– Ты ведь скоро в детский сад идешь, да, дорогой? – спросила Коллин. Марша всех звала «дорогими», и эта привычка передалась Коллин, когда она работала в главном офисе лесопилки. Энид сказала, что Коллин так много общалась со стариками, что сама стала почти как они. Люк кивнул. – Вы с Карпиком будете учиться в одном классе.

Медсестра передала Хелен какие-то бумаги.

– Можете заново сделать справку о прививках для детей ДеВиттов? – окликнула медсестру секретарь.

– Что, опять?

Секретарь пожала плечами.

– Она их потеряла.

Медсестра вздохнула и взяла в руки толстую медкарту Энид – шесть детей, и у всех то ушная инфекция, то сломанные кости, то ветрянка и больное горло. Коллин представила свою медкарту: тонкий каталог разочарований. Нет, нельзя так говорить. У нее есть Карпик, вот он, сидит рядом с Люком, болтая ногами.

– Пойдем, Люк, – позвала мальчика Хелен. Глаза у нее были красные. Она быстро кивнула Коллин на прощание.

– Поздравляю, – запоздало произнесла Коллин. Раньше они были близки, но отдалились после рождения мальчиков. Она думала, что Хелен принесет ей свои соболезнования или, может, как-нибудь объяснится: «Я слышала, что случилось, но не знала, хочешь ли ты об этом говорить». Коллин ведь отлично справилась, принимая у нее роды? Может, Хелен захочет, чтобы она помогла ей еще раз? Но Хелен только дотронулась до своего живота, словно боялась, что невезение Коллин может передаться и ей, и толкнула двойные двери, выходя навстречу моросящему дожду.

– В следующий раз придется заплатить, – предупредила Энид медсестра, вручая ей новые справки.

– Ладно. – Энид сунула их в сумочку. – А правда, что дети рождаются без мозга?

Энид. Коллин захотелось на нее шикнуть.

– Как там ее зовут? Вышла замуж за одного из парней Куни. – Энид посмотрела на Коллин в поисках помощи и щелкнула пальцами, пытаясь вспомнить имя. – Бет.

Медсестра окинула Энид строгим взглядом.

– Они все еще шумят у вас под окнами? – спросила она.

Хиппи недавно приехали из самой Аркаты, чтобы протестовать против вырубки лесов. Гумбольдт ими буквально кишел. Пару недель назад они перекрыли Безымянную дорогу, и Рич не мог попасть домой до самой темноты.

– Лужайку подстричь невозможно – каждый раз кто-нибудь заявляется с протестом, – проворчала Энид. – Интересно, а задницы они чем подтирают?

– Кто-нибудь должен им рассказать, что деревья отрастают обратно, – согласилась медсестра.

– Хорошо. – Энид забралась на переднее сиденье. – С этим покончено. – Она поправила пеленку Алси. – Напомни мне выгнать Юджина спать в другую комнату. Шесть детей вполне достаточно.

– Крестильное платье почти готово, – решила сменить тему Коллин.

Через две недели из Кресент-Сити должен был приехать пастор, чтобы крестить Алси. В Кламате уже много лет не было своего пастора. Люди тщательно берегли свои сплетни, галстуки-боло и платья с жемчужными пуговицами, чтобы выгулять все это богатство на пиршестве, которое устраивал «Сандерсон» каждое второе воскресенье – жареная рыба, бесплатная для работников компании и по пятьдесят центов для их семей, ешь сколько влезет. Алси – все еще попытка судить ребенка по имени. Дети Энид оставались просто детьми, пока не рождался еще один ребенок и титул не переходил к нему по наследству. Алси была названа в честь города в Орегоне, где родился и вырос Юджин – у него наконец-то закончились двоюродные бабушки, в честь которых можно было бы назвать дочь.

– Чего ты так беспокоишься? – зевнула Энид. – У меня все еще где-то валяется платье, в котором крестили Мэвис.

– Каждый ребенок – это чудо, – произнесла Коллин.

– Ага. Конечно. Скажи это моим сиськам. Свисают до самых колен. Ты бы мне лучше лифчик сшила. Или лучше попроси Рича вырезать лифчик из дерева, потому что ничто другое мою грудь не удержит.

– Я скоро занесу тебе платье, – ответила Коллин. – Осталось только розы вокруг воротничка вышить.

– Ладно.

Пикап взбирался по крутому склону дороги, с океана поднимался туман, стелясь под колесами, как дым. Радиостанцию окончательно заглушили звуки помех. Карпик заснул, потом заснула и Энид, посапывая носом. Коллин покрепче сжала руль. Наконец из тумана вынырнул дорожный знак:

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ДРЕВЕСНУЮ СТРАНУ»,

а затем два золотых медведя, охраняющих мост.

12 августа

Рич

Все еще одетый в рабочую форму, Рич сгорбился у телефонного автомата, стоящего на станции техобслуживания. Он достал из кармана потрепанную картонную подставку для пива, которую ему дал Джим Мюллер, опустил в прорезь десятицентовую монетку. Повесил трубку, сделал шаг назад. Ладони у него вспотели, и он принялся нервно ковырять носком ботинка пол.

Наконец он опустил в прорезь еще одну монету и набрал номер.

– Встретимся на месте, – сказал Джим Мюллер.

– Сейчас? – уточнил Рич. Холод просачивался сквозь его влажную от пота рубашку.

– Через полчаса. – и Джим Мюллер повесил трубку, прежде чем Рич успел передумать.

Когда Рич открыл дверь в отдел сбережений и займов, руки его тряслись от волнения. Воздух был спертым и затхлым. Оказавшись в тишине помещения, он неожиданно остро ощутил свой собственный запах – смесь пота и бензина, сладковатый аромат опилок. Он уже множество лет не был в этом месте. Коллин сама разбиралась с его зарплатными чеками, и все, что ему оставалось делать – это просматривать выписки по счету в конце месяца.

– Мистер Гундерсен? – окликнул его невысокий коренастый мужчина. Он протянул Ричу руку – немного неуверенно, словно опасался размеров посетителя. – Мы недавно говорили по телефону, – напомнил мужчина. Рич думал, что кредитный инспектор будет постарше, в костюме и галстуке. Этот парень был в рубашке с коротким рукавом. – Все документы уже готовы.

Джим Мюллер сидел спиной к двери. Он кивнул в знак приветствия, когда кредитный инспектор привел в кабинет Рича и плюхнулся за стол.

– Мистер Мюллер уже все подписал, – сообщил он. – Осталось только вам подмахнуть документы.

Джим Мюллер передвинул стопку бумаг к Ричу, и Рич принялся ощупывать карман рубашки в поиске очков, но нашел только завалявшуюся зубочистку. В глаза ему бросались отдельные слова: его полное имя, права на участок 24-7, 250 000$, ставка – 8,96 % годовых.

Рич сглотнул и вытер мокрые от пота ладони о задубевшую, запятнанную маслом ткань джинсов.

– Еще раз, какой у меня получается первый взнос? – спросил Рич.

– Мистер Мюллер, можете дать нам минутку? – обратился к нему кредитный инспектор. Джим Мюллер с ворчанием встал.

Кредитный инспектор еще раз объяснил Ричу, как обстоят дела с его банковским счетом, – это он уже делал по телефону.

– В итоге на счете у вас останется две с половиной тысячи долларов – это после закрытия сделки и первоначального взноса, – подытожил он.

Сбережений у него останется маловато – особенно если учесть, что каждый месяц ему придется отдавать по кредиту две тысячи сто два доллара и десять центов.

– А что насчет дома? – спросил Рич. – Я не могу отдать его под залог и снизить плату по кредиту?

Кредитный инспектор покачал головой, кашлянул, затем поерзал на месте, прочищая горло.

– Нет. Учитывая всю эту… – Он замолчал, осторожно подбирая слова. – Ситуацию с парком.

– Я ведь владелец этого дома, разве нет?

– А вы участвовали в законодательных собраниях? – спросил кредитный инспектор – словно Ричу мог кто-то это предложить. Ему не повезло: он владел двадцатью акрами земли в одном из узких уголков побережья, которые конгресс решил приспособить для создания нескольких государственных парков. Людям в Гумбольдте досталась худшая добыча – земля в форме перевернутого морского конька, которая в конечном итоге стала национальным парком. Участок округа Дель-Норте являлся хвостиком этого конька – узенькой цепочкой государственных парков, тянущихся вдоль моря, и дом Рича располагался прямо посередине. – У вас, скорее, своеобразный договор аренды, – объяснил он. – Они выкупили землю когда, в шестьдесят восьмом? Значит, двадцать пять лет… – принялся считать кредитный инспектор. – Это у нас девяносто третий будет?

– Или пока мы не умрем, – ответил Рич. – Мы можем жить там, пока не умрем. Моя жена младше.

Кредитный инспектор кивнул, словно уже привык к тому, что люди так спокойно рассуждают о смерти в его присутствии.

– Чтобы взять кредит под залог имущества, оно должно вам полностью принадлежать, – объяснил он. – Прошу прощения, я на минутку.

Джим Мюллер вернулся и тяжело опустился на стул. Ричу вспомнилось, как Коллин провожала его этим утром. Будь осторожен. Он всегда осторожен.

– Нужно иногда и рисковать, – заметил Джим Мюллер, словно Рич произнес последнюю фразу вслух.

Шариковая ручка, казалось, весила тонну. Рич сглотнул, и рот тут же снова наполнился слюной. Кредитный инспектор вернулся как раз когда Рич расписывался на последней странице. Сложно было поверить, что четверть миллиона баксов так легко уместить в договор всего в несколько страниц.

– Расчищать путь не надо, – проговорил Джим Мюллер – он стал куда разговорчивее, как только Рич подписал договор. – Как только «Сандерсон» вырубит нижнюю половину Проклятой рощи, сможешь добраться до участка без проблем. Сорок процентов можно срубить, остальное оставляй – пусть отрастает назад. В один прекрасный день твой пацаненок будет сидеть на пенечке, наблюдая, как его внуки рубят древесину.

– За такие разговоры и схлопотать можно, – заметил Рич. – Посмотрите на Ларка. В свое время он проповедовал принципы устойчивой урожайности – это когда лес вырубают достаточно медленно, чтобы он успевал восстановиться. От таких идей было рукой подать до создания профсоюза, пенсий, оплачиваемого отпуска. Сандерсон профсоюзы за милю мог учуять, так что эту искру он потушил сразу же, пока она не успела разгореться до пожара.

Джим Мюллер провел ладонью по столу, словно пытаясь смахнуть грустную историю Ларка куда подальше.

– Ты гигантское состояние сколотишь, – произнес он с сожалением в голосе. – Что ж, вы, Гундерсены, на этот участок слюни пускаете вот уже восемьдесят лет. Хэнк бы чертовски гордился, что он наконец-то перешел во владение вашей семьи. – Он протянул руку, и Рич пожал ее. Кредитный инспектор проводил Джима Мюллера за дверь. Оставшись один, Рич уставился на лакированные настенные часы, висящие за письменным столом. Еще и сорока минут не прошло с тех пор, как он сюда пришел.

Вернулся кредитный инспектор и вручил Ричу план погашения кредита. Первый платеж нужно было внести в октябре. Рич нацарапал на листочке бумаги номер почтового ящика.

– Что это? – спросил кредитный инспектор.

– Почтовый адрес.

За счетами следила Коллин – выписывала чеки, облизывала марки. Нельзя, чтобы она узнала об этом вот так. Нужно рассказать ей лично – как только он сам разберется во всех деталях.

Рич толкнул дверь банка и с облегчением вышел на свежий воздух. Стоял ранний вечер, на лице мелкими каплями оседал дождь. Рич сложил документы пополам, перегнулся через заднее сиденье грузовика и вытащил из бардачка его пластиковое дно. Он нашарил ключ от почтового ящика, который арендовал на прошлой неделе у Джеральдины, женщины молчаливой и недружелюбной – а потому заслуживающей доверия. Взвесив его в ладони, Рич запихнул в тайник документы, туда же закинул ключ и приладил пластиковое дно на место.

Коллин

Коллин подвела Карпика к витрине с игрушками и достала из кошелька список покупок.

– Постой здесь, хорошо?

Карпик кивнул, не сводя глаз с ряда крошечных игрушечных машинок – каждая стоимостью в шестьдесят девять центов, и даже чуть не уткнулся носом в полки. Он мог выбрать только одну.

– Изучай глазами, а не руками, – напомнила ему Коллин.

Она положила в корзинку кварту перекиси, мазь от бородавок – для Карпика, крем для ног – для Рича, коробку дрожжевых кренделей, витамин Е. За это лето у Рича уже дважды начинался страшный зуд – чешуйчатое пятно на ребрах, которое затем расползалось по груди и рукам, словно ужасающие засосы, и держалось это все по шесть недель. Пропотевшая одежда, натирающая кожу грубая ткань – вот что было причиной. Лекарства от этого не было, но витамин Е помогал. Коллин нашла ватные диски и спирт для растирания, латексные перчатки, занавеску для душа – все, что ей понадобится для рождения Мелоди Ларсон. Мысли про свои собственные роды Коллин из головы выбросила.

– Коллин?

Она подняла взгляд. Напротив стоял мужчина: из-за уха у него торчал карандаш, волосы – длинные и темные, вид – уверенный в себе, спина – прямая. Он был на полдюйма ниже, чем Коллин.

– Дэниел?

Она тут же пожалела, что произнесла это имя вслух – словно одно его звучание было способно вернуть к жизни смутное прошлое. Дэниел взял ее холодные ладони в свои и сжал. В палец впилось обручальное кольцо.

– Все еще мерзнешь, – отметил он и шутливо потянулся за блокнотом, лежащим в кармане рубашки, как будто хотел записать это наблюдение в блокнот. Он улыбнулся, демонстрируя щель между передними зубами – такую широкую, что в нее можно было вставить монетку. Коллин ощутила странное желание прижать к его зубам подушечку большого пальца, как она делала когда-то очень давно.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она вместо этого.

– Да так, туда-сюда. – Глаза Дэниела сверкнули. – В основном вожусь с рыбой.

– Рыбачишь или потрошишь?

С губ Дэниела слетел смешок – как будто он и впрямь мог возить туристов на рыбалку или работать на консервном заводе, как все нормальные люди. – Пожалуй, и то, и другое. Обычно просто ловлю и отпускаю. Зависит от того, какое исследование я провожу. – Когда они виделись в последний раз, Дэниел учился на втором курсе в Гумбольдтском политехническом. Единственный из всех ее однокашников, кто поступил в настоящий университет. – Рад тебя видеть. – Он потер ладонью затылок, словно пытаясь припомнить, сколько лет утекло со времени их прошлой встречи.

Шестнадцать.

– А что ты исследуешь? – Коллин сглотнула горькую слюну. Для Дэниела учеба всегда была на первом месте.

– Качество воды, содержание ила.

Она все еще живо помнила, как упрямо Дэниел отказывался опускаться на чужой уровень. В школе, полной Биллов и Чаков, его никогда не звали ни Дэном, ни Дэнни – всегда только Дэниел.

– Даже рыбные фермы не помогают – кижуч уже почти не нерестится, – сказал он. – Да и чавычи с каждым годом все меньше. – Дэниел опустил взгляд. – Я же вижу, что это значит для моего дяди. Он рыбачит с девяти лет – все, что у него есть, ему подарила река. Да не только ему, всему нашему сообществу. Людей от этого уже просто тошнит, – тихо признался он. – Это ведь не просто еда. Не просто заработок. Это вся наша жизнь, это то, кем мы всегда были, кем были наши предки сотни лет назад, понимаешь? – Голос у него зазвенел от напряжения. – Без лосося нет и племени юрок. А вода… – Он покачал головой.

– Что не так с водой? – Коллин наклонилась поближе, чтобы расслышать его голос, и ощутила запах ментола.

– Ну, для начала, ее слишком мало, – произнес Дэниел таким тоном, словно это было очевидно. – Все эти плотины и гидроузлы, которые понастроили вверх по реке: когда сбрасывают отработанную воду, лосось чуть ли не варится в реке заживо. И с отводом воды большие проблемы. Ты не поверишь, какой вред нанесла вырубка леса. Ручьи забиты илом, тени нет, вода такая теплая, что в ней купаться можно. А уж уровень загрязнения…

Он все говорил и говорил, рассеянно шаря взглядом по полкам – словно пытался найти на них некий предмет, который поможет проиллюстрировать его слова. Коллин с трудом сохраняла внимание, пытаясь поспеть за резкими поворотами его мыслей. Кожу начало покалывать, как от электричества – так близко они стояли с Дэниелом.

– Посмотрим, как рыба пойдет на нерест осенью. Но я сразу скажу: я бы из этих ручьев больше не пил, – закончил он. – Времена нашего детства давно прошли. Но люди редко беспокоятся о том, чего не видят, верно?

Коллин кивнула: слушала она только вполуха, постоянно отвлекаясь.

– Все еще живешь в Кламате? – спросил он.

Коллин почудился в этом неприятный подтекст: а как же наши мечты выбраться из этого захолустья?

– На севере города, – ответила она. – У Проклятого ручья.

– Серьезно? – Его глаза расширились. А может, ей просто показалось.

– Арката… – выдавила она. – Это все было не для меня.

Как будто эти пять месяцев – ее крохотный рабочий стол в офисе по продажам недвижимости, булькающий диспенсер для воды, арендованная комната с тесной двуспальной кроватью, пружины которой скрипели так громко, что они с Дэниелом переместились на пол, чтобы хозяйка их не услышала, – были просто неподошедшей обувью, которую Коллин примерила и отложила в сторону.

– Я никогда не была умной.

В школе мальчишки часто задирали Дэниела: «Если ты такой умный, чего не научишь своего дядю красть рыбу и не попадаться?» вжимали его в стену, разбивали ему нос, если он пытался сопротивляться. И все же в девяти случаев из десяти это Дэниела директор порол так сильно, что он потом не мог сидеть. Коллин как-то подслушала, как учитель объясняет: они должны бить детей из племени юрок, вроде Дэниела, сильнее, чем всех прочих, потому что кожа у них крепче и чувствуют боль они слабее.

Повисло неловкое молчание. Дэниел принялся мычать мелодию – три короткие ноты, явно свидетельствующие: он задумался о чем-то, чего Коллин было никогда не постичь.

– А ты? – спросила она, возвращая его на землю.

– Я работал в Канаде, в Британской Колумбии. Исследовал лососевых. Недавно получил финансирование, чтобы съездить сюда на год. – Он наморщил лоб – видимо, на деле история была несколько сложнее. – Учитывая дядю и все остальное… Я решил, что сейчас было бы неплохо вернуться домой, понимаешь?

Коллин вгляделась в его глаза, пытаясь отыскать в них старую, затаенную злобу. «Я сюда никогда не вернусь». Но нет, ее больше не было. Дядю Дэниела десятки раз арестовывали за ловлю рыбы при помощи жаберной сети – тогда это еще было запрещено. Но племя юрок добилось, чтобы Верховный суд рассмотрел их дело, – и выиграли. Коллин даже видела в газетах фотографию дяди Дэниела, когда несколько лет назад суд принял окончательное решение: племя юрок рыбачило в этой реке с самого начала времен, и они имели право делать это так, как привыкли, в пределах реки в сорока пяти милях от океана, плюс по миле в ручьях с каждой стороны – на территории всей резервации, что бы там ни считали власти штата. Каждое второе воскресенье, на пиршестве от «Сандерсона», Коллин обязательно напоминал об этом очередной взбешенный рыбак, севший рядом: как, дескать, их руки связаны законом штата Калифорния, а юроки вылавливают себе из реки лососей размером с собаку. Рич, кажется, считал решение суда справедливым, но в городе далеко не все были согласны с этим мнением. То и дело Коллин натыкалась взглядом на наклейки, гласившие: «Спаси рыбу – закатай в банку индейца».

– Как давно ты вернулся? – спросила она.

– Пару месяцев назад, – признался Дэниел. – Рад, что мы вот так вот столкнулись. Вообще-то, я хотел спросить… – Вид у него стал застенчивым. – Наверное, мне стоило спросить об этом уже очень давно…

– Миссис Гундерсен? – Из-за торгового стеллажа появилась Мелоди Ларсон. Двухлетнюю дочь она пристроила у себя на бедре. – Угадайте, что? – Она схватила свободную руку Коллин и прижала ее ладонь к натянутой коже своего живота, провела вниз, пока Коллин не нащупала головку младенца. – Чувствуете? – Она широко улыбнулась. Мелоди только-только исполнилось двадцать три, но в уголках ее глаз уже залегли морщинки. – Сработало. Упражнения эти. – Она повернулась к Дэниелу. – Она заставила моего малыша сделать сальто, – объяснила она. – Спасла меня от кесарева.

Коллин ощутила, как лицо заливает краска.

– А этой вот она помогла родиться всего за четыре часа. – Мелоди Ларсон легонько подкинула дочку на руках. – В этот раз собираюсь рекорд побить – рожу за три.

– Я обязательно приду в среду, – пообещала Коллин, изо всех сил желая, чтобы Мелоди Ларсон ушла.

– Жду не дождусь, – проговорила та и поспешила по своим делам, оставив Коллин и Дэниела одних.

– Как долго ты работаешь акушеркой? – спросил Дэниел. Сама она себя так никогда бы не назвала.

– Я не акушерка. Я не училась этому и ничего такого. Я просто… Ну, ты понимаешь. Один раз кому-то помогаешь, и все уже об этом говорят. Ты знаешь, что у нас за город.

– Я думал, от крови тебе нехорошо, – поддразнил ее Дэниел, и она тут же словно вновь оказалась в кинотеатре Аркаты. Коллин покраснела еще сильнее.

– Я научилась с этим бороться.

Дэниел шумно выдохнул через нос.

– Хорошие были времена. – Несколько секунд он рассматривал содержимое ее корзинки. Затем их глаза встретились, и во взгляде Дэниела сверкнул игривый огонек, казавшийся почти неуместным среди выбеленной стерильности аптечных полок. – Ты ведь знаешь, что эти крендели совершенно безвкусные? – У Дэниела всегда была манера задавать вопросы так, что Коллин чувствовала себя очень важной – все его внимание было сосредоточено на ней! – и одновременно глупой.

– Неправда, – возразила она. – На вкус они как картон.

Дэниел рассмеялся. В животе у Коллин потеплело – так ей стало приятно, что у нее получилось его развеселить. – Моему мужу они нравятся, – добавила она.

– О, – Дэниел кивнул. Она была замужней женщиной. И ее крендели Дэниела никак не касались.

– Мам? – Карпик стоял в конце ряда стеллажей и наблюдал за ними, зажав в руке игрушечную машинку.

Коллин отступила на шаг назад. Дэниел откашлялся.

– Ты уже выбрал? – обратилась она к Карпику. – Дай-ка посмотреть.

Она протянула руку и взяла небесно-голубой пикап, почти такой же, как у Рича, только крошечный. Тут сумка соскользнула у нее с плеча и что-то со звоном запрыгало по полу.

Дэниел поднял упавшие серьги – небольшие капельки гранита, обрамленные золотом. Рич подарил их еще в больнице, словно одной только новой машины, ждущей снаружи, было недостаточно. Коллин сунула их в карман сумки, туда, где ей бы не пришлось на них смотреть.

– Красивые. – Дэниел поднял на нее взгляд. – Только вот тебе бы уши проколоть.

Она подставила руку, и Дэниел уронил серьги ей в ладонь.

– Спасибо. – Она взяла Карпика за ручку. – Удачи с исследованиями.

Дэниел отсалютовал ей старым, знакомым жестом. Когда-то это могло заставить сердце Коллин трепетать – теперь даже и думать об этом было смешно.

– Кто это был? – спросил Карпик, когда она выгружала покупки на кассе.

– Мальчик, с которым я когда-то ходила в школу, – ответила Коллин, понимая, что Дэниел все еще где-то неподалеку. Она надеялась, что кассир не слышала их разговор. Слухи в этом городе распространялись быстрее ветра. Бежали наперегонки с ручейками, капали в чашки вместе с водой из-под крана. Коллин пришлось пересчитать сдачу дважды – в первый раз она сбилась.

Уже на парковке она сунула руку в карман сумки, ища ключи от машины, но вместо них нащупала острую застежку сережек. Вообще-то она собиралась как-нибудь заехать к ювелиру, чтобы переделать серьги в клипсы, но вместо этого поехала на городскую площадь. Карпик увлеченно играл со своим новым пикапом, пока Коллин дезинфицировали мочки ушей спиртом.

– Пойдет, – сказала женщина, осмотрев сережки-гвоздики. Затем она вставила их в пистолет для прокола ушей. Коллин дернулась, когда к ее уху прижалась его холодная насадка.

– Не бойся, это не больно, – сказала женщина.

Коллин собралась и замерла на месте, даже немного гордясь тем, что сохраняет такое спокойствие. Как давно она вообще делала что-нибудь на эмоциях?

– А это больно? – спросил Карпик, когда они вернулись в машину.

– Нет, – соврала Коллин.

Ее уши пульсировали болью в такт биению сердца. Она повернула зеркало заднего вида, чтобы рассмотреть их получше.

Мочки ушей покраснели и опухли, но Дэниел был прав: она чувствовала себя красивой.

Коллин смахнула тыльной стороной ножа лишнюю муку и высыпала содержимое стакана в миску. Когда Рич вернулся домой, уже начало темнеть.

– Где ты так долго был? – крикнула она.

– Заехал повидаться с Ларком.

– И как он?

– Все еще трепыхается. – Рич вошел на кухню. – Что готовишь?

– Лимонный кекс. Мы с Карпиком уже поели. Твоя тарелка стоит в духовке.

– Сейчас, только умоюсь.

По коридору пронесся Карпик и с размаху запрыгнул Ричу на руки. Тот застонал.

Коллин еще раз сверилась с рецептом, хотя лимонный кекс она пекла почти каждую неделю – Рич очень его любил. Энид отмеряла муку пригорошнями, а когда у нее кончалось молоко, разбавляла тесто водой прямо из-под крана, но Коллин всегда делала все точно по рецепту. Она разбила пару яиц, потерла саднящие мочки ушей.

Рич вернулся через пару минут, вытирая мокрые волосы полотенцем. Коллин как раз выжимала сок из лимона. Он убрал в сторону ее волосы и поцеловал в шею, в то самое местечко за ухом. Коллин напряглась, ожидая, что сейчас он заметит проколотые уши, но Рич уже отошел в сторону и открыл дверцу духовки.

– Как день прошел? – спросил он, доставая тарелку.

– Нормально. – Лимонный сок украсил тесто разводами. – Мы поехали в Аркату. Я купила тебе еще витамина Е.

Рич принялся за ужин. Коллин смазала форму маслом, включила духовку. Рич отнес пустую тарелку к раковине. Коллин собрала со стола грязную миску, венчик для взбивания и мерные чашечки, легонько пихнула Рича бедром. Он стряхнул с рук капли воды.

Она домыла тарелки, уложила Карпика в постель, включила его ночник в форме ракеты.

– Доброй ночи, Печенюшка. – Она тронула большими пальцами ямочки на его щеках. – Доброй ночи, мой дорогой Грэмми.

Карпик зевнул и свернулся клубочком, натягивая одеяло на самый нос.

Когда она вернулась в комнату, Рич сидел на диване и листал журнал про древообработку.

– Ты ничего нового во мне не заметил? – намекнула Коллин.

– Что?

Она забралась к нему на колени, и старые пружины дивана жалобно заскрипели. Рич откинулся назад, чтобы получше ее рассмотреть. Вскоре до него дошло.

– Больно? – спросил он, нахмурившись.

Коллин кивнула. Она хотела рассказать ему про Дэниела. Как он узнал ее спустя столько лет. Рассказать про первого мальчика, с которым она поцеловалась. Единственного, кроме Рича. Она ждала, когда он скажет: ты выглядишь красивой.

– Что такая красивая девушка делает в таком месте? – Рич заправил прядь волос ей за ухо. Сердце Коллин пропустило удар. Рич застонал, словно от ее веса у него разболелась спина. – Я ужасно устал.

Он зевнул и похлопал ее по бедру – точно таким же жестом, каким он давал Скауту понять, что чесать его за ухом больше не будут.

Коллин скинула вес, набранный за время беременности, но на спине и бедрах у нее все еще оставался целлюлит, а на животе – упорно не желавший исчезать валик жира. У нее слезы на глаза наворачивались, когда она нащупывала этот грустную складку кожи – последнее напоминание о ребенке, которого она потеряла. Может, это из-за ее округлившихся форм Рич начал приходить домой позже – он заканчивал работать в пять тридцать, дома он должен был появляться к шести, может, поэтому он поворачивался к ней спиной, ложась в постель, может, поэтому не хотел заниматься любовью. Он подождал, пока она встанет с его колен.

– Я тебя больше не привлекаю? – окликнула она Рича, когда он был уже на полпути к спальне.

– Чего-чего? – переспросил он, наклонив голову и дожидаясь, пока она повторит.

Слух у него был все хуже, и особенно плохо Рич слышал правым ухом – тем самым, в которое обычно ревел мотор пилы. Он работал на лесозаготовках уже тридцать пять лет, и мир с каждым годом звучал для него все тише.

Коллин ощутила прилив стыда:

– Ничего.