Текст книги "Домой не по пути"

– Люди не хотят быть обманутыми. Предубеждение и прочее.

– Предубеждение? Я скажу тебе, зеленоглазка, что такое предубеждение. Я всю жизнь только и слышу: черные врут, черные аморальны, доверять черным опасно. Но вот в чем соль, красавица, не все черные врут, не все черные аморальны и не всем черным нельзя доверять. Более того, и белые врут, и белые аморальны, и некоторым из них нельзя верить. Выходит, предубеждение насчет цвета кожи – самая настоящая чепуха. Теперь ты мысли шире и пойми, что предубеждение в общем полная ерунда. Откуда ты знаешь, что верно, что нет? Потому что где-то об этом прочитала или услышала? Предубеждение – это чушь, моя дорогая. А люди, ставящие предубеждение выше собственного опыта, – глупцы.

Я согласно киваю. Этот худощавый мужчина в соломенной шляпе определенно мне нравится. Его длинные пальцы сжимают старый руль, в салоне пахнет моторным маслом, будто владелец не раз пытался починить двигатель, но тот наотрез отказался работать лучше. Мы едем молча, а затем раздается звук гитары. Я оборачиваюсь и вижу, что Джесси перебирает струны, а два смущенных мальчика подпевают ему, сидя по бокам от Уильяма.

Совсем скоро за окном появляются горы, они едва заметны, висят в воздухе среди облаков. Золотистый ковер полей превращается в зелень, за стеклом мелькают пышнокронные низкие деревья, и тень от них приглушает жару, достигшую апогея.

Мы приезжаем в Брадфорд к вечеру. Желтовато-синий закат сливается с горизонтом, и ветер перестает хлестать по лицу, успокоившись и принявшись прятать прохожих в прохладные руки. Старик тормозит на перекрестке, и пикап предательски скрипит, будто бы прощаясь с нами. Из кузова выпрыгивают ребята, Кори открывает дверь, а я поворачиваюсь лицом к водителю и благодарно киваю.

– Спасибо, вы очень нам помогли.

– Пожалуйста, зеленоглазка. Но больше не ложитесь под колеса, попробуйте что-то менее радикальное. Договорились?

– Договорились! Как вас зовут? Я – Реган.

– Какое имя, красавица, так прямо и не запомнишь. Моррис я. – Мужчина жмет мою руку и широко улыбается. – Моррис Блэк, фамилия как кстати. Какое время странное, да? Сейчас знакомятся, собравшись проститься. Не верят друг другу, что ли?

– Спасибо еще раз, Моррис!

– Не скучай, зеленоглазка!

Он смеется, а я выхожу из салона. Машу рукой и смотрю, как пикап отдаляется все дальше и дальше.

– Нам повезло, – сообщает Джесси, – нам всегда везет.

– И то, что тачку у нас украли, – это тоже везение? – ворчит Тэмзи. Оглядывается и в ужасе хватается за голову. – Мы на отшибе, мать его, мира.

Так и есть. Брадфорд – небольшая деревушка с пятью административными зданиями и десятком небольших домиков. Пахнет тут свежескошенной травой, дождем и мятой, и я так глубоко втягиваю в легкие воздух, что становится больно.

Мне почему-то кажется, что мы вернулись на пару десятков километров назад, где еще не было засухи и золотистых ковров из травы.

– Тут так тихо.

– Нужно участок найти, почту или что-то подобное.

– Здесь, кажется, кто-то есть, – говорит Кори и указывает на четырехэтажное здание с включенным светом на первом этаже. В полумраке сложно сказать, где мы находимся, далеко ли до центральной улицы или мы уже на ней. Мы идем на свет, как мотыльки, и с надеждой стучим в дверь. На вывеске криво выведено: «Закусочная». Сложно представить, что здесь кафе. – Никто не открывает.

– Почему тут так тихо? – не понимает Тэмзи. – Все вымерли, что ли? Ну всё, я поняла: этот водитель привез нас в ловушку, и сейчас начнется какой-то фильм ужасов, вот же блин, я плохо одета, чтобы умирать.

– Ты еще и воняешь, – шутит Кори.

– Замолчи, у самого небось поджилки трясутся.

– Ничего и не трясутся!

– Тихо, – командует Уилл и останавливается, – кто-то идет.

Он загораживает нас спиной и резко поднимает голову. Наверное, собирается что-то сказать, но неизвестный мужчина его опережает. Становится в единственное светлое пятно от фонаря и восклицает:

– Наконец-то!

Я недоуменно смотрю на него, удивленная, как и остальные ребята. Мужичок невысокого роста, его живот почти выкатывается из-под пиджака. Он размахивает крохотными руками и говорит неожиданно басом:

– Где вы были? Мы ждем вас уже несколько часов.

– Нас? – переспрашивает Уильям и прищуривает глаза. – В смысле?

– Вы ведь музыканты, верно? Мы звонили вам, заказывали на свадьбу. У меня дочь сидит в платье, а вокруг так тихо, что повеситься можно! Вот, – он подходит к Гудмену и впихивает ему в руки несколько свернутых купюр, – здесь как мы договаривались, только шевелитесь, прошу вас, быстрее! Установка уже там.

Мужичок идет вниз по улице, а мы растерянно замираем. Уилл тупо пялится ему вслед.

– Какие еще музыканты? – спрашивает Кори. – Что это было?

Несколько секунд мы молчим, затем Уильям поворачивается к нам, и на лице у него играет уже знакомая мне хитрая улыбка.

– Это наш шанс, братец.

– Что?

– Тут двести баксов.

– Сколько? – переспрашивает Тэмми, но Джесси прикрывает ей рот и хмурится.

– Не кричи так, о’кей?

– Издеваешься? Нам просто так кучу денег дали!

– Давайте их отработаем, – предлагает Уилл, – все равно делать больше нечего.

– Отработаем? – переспрашиваю я и округляю глаза. – Ты спятил? Какие мы музыканты? Тут только Джесси играть умеет.

– Я сяду за установку, Кори тоже себе гитару поищет.

– Я на фортепиано в школе играла, – задумчиво говорит Тэмми, – ну так, пыталась.

– Вау! Отлично! Какие тут все талантливые. А мне что делать? Найти кастаньеты?

– А ты пой, – встревает, мать его, Кори, и я ошеломленно смотрю на него. У меня, наверное, лицо становится диким, потому что парень в панике отскакивает в сторону. – Ты же умеешь, Реган!

– Издеваешься? Ничего я не умею!

– О, так птенчик у нас поет.

– Не пою!

– Лгунья.

– Господи, Кори, я тебя придушу!

– Зачем? – улыбается Уильям. – Он просто хочет, чтобы ты раскрыла свои таланты.

– Я не буду петь.

– Будешь!

– Нет!

– Да! – Гудмен приближается ко мне и едва слышно шепчет: – Это мое задание, и ты обязана его выполнить.

Глава 8

Я сжимаю и разжимаю пальцы, сжимаю и разжимаю. Оглядываю толпу невидящими глазами и судорожно сглатываю. Что я здесь делаю, почему стою на сцене, держа старый микрофон? Что, черт подери, происходит?

Это сон. Страшный сон.

Опускаю взгляд, проверяя, на месте ли одежда. Фух, на месте. А ноги не приклеены к полу? Переминаюсь и киваю – не приклеены.

Что ж, значит, не так уж все и плохо. Вот только петь я не хочу и находиться под прицелом десятков любопытных взглядов, ожидающих от меня того, чего я не смогу им дать. Ну кто тянул Кори за язык? Додумался ведь меня так подставить. Еще и Уилл, естественно, не прошел мимо. Как же я сейчас всех жутко и люто ненавижу, давно я уже не чувствовала себя так по-идиотски.

– Раз, два, три, четыре, – кричит за моей спиной Уилл, и я оборачиваюсь через плечо, чтобы прожечь его испепеляющим взглядом. Кем он себя возомнил, черт возьми? Рок-звездой? Ох, что за бред? А он еще и лыбится! Боже, как же мне сейчас хочется вскочить с места и вмазать ему кулаком по довольной роже. Но парень ударяет по барабанам, Джесси громко вступает, и мне ничего не остается, как повернуться к зрителям и закатить глаза.

Какая несуразица. От безысходности я начинаю нелепо покачивать бедрами. Мы выбрали песню Джоан Джетт «Я люблю рок-н-ролл». Точнее, выбрал Джесси, а мы кивнули, потому что никто из нас нормально ни играть, ни петь не умеет. К счастью, слова я знаю, и уже от этого на душе немного легче. Хотя меня то и дело тянет схватить микрофон и со всей дури сначала врезать им по башке Кори, а потом – Уилла. Ну и Тэмзи можно хорошенько огреть. Она меня раздражает просто так.

– I saw him dancing there by the record machine, – начинаю я сиплым голосом и пялюсь на толпу. – I knew he must have been about seventeen.

Под широким навесом собралось человек так шестьдесят. Они стоят около накрытых столов и смотрят на меня, как на обезьяну в зоопарке. Но какая разница? В конце концов, один раз ведь живем, верно? Да и жизнь нужно не только классно прожить, но и синяки успеть понабивать. Унижение вполне входит в список дел каждого уважающего себя человека. И не стоит выделяться. Позориться так позориться, а главное – под хорошую музыку. Чертыхнувшись и осознав, что сделала я это вслух, я продолжаю старательно изображать соблазнительный танец.

– I love rock-n-roll, – пою я, сжимая в пальцах микрофон, – so put another dime in the jukebox, baby! I love rock-n-roll, so come and take the time and dance with me!

Какая-то женщина с блестящими от дешевого лака волосами хмурит невыщипанные брови – ей-богу, они у нее пол-лба занимают! И я наклоняю стойку с микрофоном прямо к ее лицу и громко, безнаказанно выкрикиваю «Ау!» в проигрыше.

Джесси крадется ко мне, мучая гитару, за спиной трещит ударная установка, я все думаю, что она развалится от оглушающего грохота и напора, с которым Уилл бьет по ней. Тэмми издевается над пожелтевшими клавишами фортепиано – ему наверняка столько же лет, сколько всем нам, вместе взятым, а Кори старательно теребит струны бас-гитары, которую он взял у какого-то мужика в зале.

Мы вместе выкрикиваем: «I love rock-n-roll», – и даже страх нас боится, боится наших звонких голосов, нашего намерения свести здесь всех с ума. Люди молчат, а мы горим, как горят звезды. Как горят мгновения, пролетающие перед глазами с такой скоростью, что ты обычно их не замечаешь. Но я чувствую. Здесь, внутри, я чувствую, как воспламеняюсь и возрождаюсь из собственного страха, как феникс из пепла.

Люди привыкли бояться самих себя, своих мыслей и желаний. Любая попытка быть тем, кто ты есть, понять, кто ты есть, кажется неверной. Тебе стыдно быть собой, стыдно делать то, что хочется, потому что ты должен делать то, что нужно, и это сводит с ума. У нас столько страхов, свихнуться можно. Но правда в том, что в этой жизни бояться стоит других вещей. Каких? Что твой страх публики перед раком? А что насмешки людей перед Холокостом или крушением самолета? Да, тебе кажется, свет клином сошелся на тебе и на твоих проблемах, но фишка в том, что это не так. Твои проблемы – не проблемы, если живут они только в твоей голове. Бороться – вот что главное. Нет ничего постыдного в желании быть тем, кем ты хочешь быть. Пробовать то, что на пути попадается, с головой в собственный мир погружаться, да так, что наизнанку выворачиваться; ошибаться и разбивать в кровь колени – нормально. Ненормально прийти к пятидесятилетнему рубежу без единого шрама. Ты вроде такой идеальный, нетронутый, правильный и разглаженный. Но жил ли ты, если тебя ничего не ранило?

Пот скатывается по моему лицу, я вытираю его тыльной стороной ладони и подхожу к Кори, покачивая бедрами. Мы сталкиваемся, тремся спинами, сходим с ума, как сходят с ума лишь те, кто ничего об этом не подозревает, и рисуем каракули в воспоминаниях друг друга. Я запомню этот его дикий взгляд. Пройдет время, оно нас разлучит, оно всегда так поступает, и ничего у нас с Кори не останется, кроме этого. Я рада, что однажды сяду за стол, подопру ладонями лицо и вспомню своего доброго друга, который никогда не был плохим парнем, но который, как и я, сходил с ума по жизни.

Джесси играет заключительный аккорд, Уилл ударяет по барабанам, и, тяжело дыша, я смотрю в зал, ожидая, что прямо сейчас в нас полетят еда, столовые приборы, а когда и это закончится, то стулья, обувь. Что там еще можно быстро кинуть в порыве минутного помутнения рассудка? Но толпа тихо и растерянно аплодирует, невеста, стоящая в центре – пухлая, круглая девица с красными непонятно от чего щеками, – молчит, а жених ее – весьма подтянутый молодой парнишка – хлопает длиннющими ресницами. Того гляди, мы взлетим от его растерянности.

– Молодцы-молодцы, – говорит мужичок, который впихнул Уиллу деньги, и быстро поднимается на сцену. Его лицо, похоже, скрипит от фальшивой улыбки. – А теперь мы с радостью послушаем следующую песню, более лиричную и подходящую для этой церемонии. Правда, ребята? – Посмотрев на меня, он цедит: – У нас тут свадьба, а не кабак, милочка, что вы творите?

В его глазах паника, в коленях – дрожь. Я пожимаю плечами, а Джесси подходит к микрофону и торжественно объявляет:

– Тысяча лет!

– Что? – шепчу я, подпрыгнув к нему. – Что еще за тысяча лет?

– Песня такая, – одними губами отвечает он и широко улыбается.

– А я знаю эту песню?

– Все ее знают.

– Ты ошибаешься, – продолжая глазеть в зал, сообщаю я, – понятия не имею, о чем ты говоришь, на ходу сочинять у меня не получается, гений, если ты не в курсе.

Джесси кланяется, отводит меня немного в сторону и показывает Уиллу, чтобы тот отбил бит. Боже, дурдом, меня так и тянет расхохотаться, но я сдерживаюсь и гляжу на Бонда со всей серьезностью, на которую только способна.

– Белла, Эдвард, свадьба, ну же, Реган. В конце эпичный момент, воспоминания.

– Я похожа на человека, который любит «Сумерки»?

– Ты похожа на человека, который любит всё, что ненавидят остальные.

– И как это относится к песне, Джесси?

– Вспоминай, в конце, они на поляне лежали, и там такая мелодия была милая: «Я любила тебя тысячу лет, и буду любить столько же». Поняла?

– О господи, – я хлопаю себя ладонью по лбу, – ты издеваешься, что ли?

– У тебя нет выбора.

Джесси пожимает плечами и смотрит на Тэмми. Неужели она знает партию? Вот это да. Сейчас еще окажется, что они репетировали.

Тэмзи с серьезным видом начинает играть медленную светлую мелодию, а я громко выдыхаю и становлюсь в центр сцены. Как там песня-то начинается? Сердце не бьется? Или бьется. Быстро, медленно. Черт.

Я мило улыбаюсь и подмигиваю краснощекой невесте. Кажется, челюсть у нее вот-вот упадет на пол. Бедняжка, сколько ей сегодня пришлось пережить, а теперь еще и мы портим ее любимые песни. Наверняка, «Сумерки» она сто раз пересмотрела.

Наконец вспоминаю слова.

Мой голос становится очень нежным. Сама не понимаю, как начинаю петь красиво, проникновенно, закрыв глаза. В моей груди становится горячо-горячо. Я почему-то думаю о том, что сама вряд ли когда-то надену нарядное платье, признаюсь в чувствах. Испытаю ли я то, что сейчас испытывает эта девушка? Смогу ли я сказать то, о чем пою?

Я открываю глаза, и теперь уже не зрители смотрят на меня, а я на них.

Любовь – что это? Новое ли это слово, придуманное специально, чтобы как-то иначе назвать боль? Люди любят, но любовь не вечна. Она испаряется, как и любые другие чувства, как злость, зависть, презрение. В один момент ощущения теряют смысл. Так почему любовь должна остаться? Что в ней особенного? Почему о ней пишут книги, сочиняют песни, почему о ней мечтают, ее ждут. Любовь – вымысел, плод нашего разыгравшегося воображения, которому скучно и одиноко. Любовь опасна. Лишенные способности здраво соображать, люди творят невероятно глупые вещи. И все же любовь – повсюду. Будто бы одержимые и сумасшедшие, все ищут ее и не находят. Я уверена, чаще всего любовь – самообман, которым прикрываются те несчастные, которые не могут жить одни. Неужели этот русоволосый милый парень влюблен в толстушку, что с ним рядом? Она ведь больше его в два раза! Но он держит ее за руку. С ума, что ли, сошел? А она как вообще на него взглянула? Наверняка влюбилась в саму мысль, что на нее какой-то парень обратил внимание.

Встряхиваю волосами. Допеваю песню и отхожу от микрофона, хмуря брови. Что на меня нашло? В голову лезут ненужные мысли, и я протираю ладонями лицо.

– Ты чего? – спрашивает Кори, пока толпа аплодирует. – Ты в порядке?

– Я должна отойти.

– Что?! Но ты ведь солируешь.

– Пусть Джесси споет, хорошо? Я скоро вернусь.

Не дожидаясь разрешения, спускаюсь с небольшой сцены и бегу куда-то, не разбирая дороги. Прорываюсь через толпу, несусь к выходу и останавливаюсь на улице у терновника. Шипы царапают ноги, но я не двигаюсь, а смотрю в небо на звезды и молчу, сжимая до боли кулаки. Что на меня нашло? Я ведь и раньше думала, что у любви нет ни одного достойного оправдания, что любовь – вымысел, чушь и насмешка человека над собственным здравомыслием. В любви абсолютно всё неверно: ни желание посвятить свою жизнь другому человеку, ни попытки забыть о мире, заперев себя в ловушке из чужих стен. Любовь – идеал. Но ничего идеального в нашей жизни нет.

Значит, и любви нет.

Тогда что заставляет эту девушку сжимать руку этого парня? Что заставляет их быть здесь, а не где-то в другом месте? Не бывает такого, чтобы люди взяли и с ума сошли. Все. Вместе. Одновременно. Всем этим чертовым миром, будто бы сговорившись.

И тут я понимаю, что именно так меня испугало. Люди твердят о любви, у них ни от чего так глаза больше не горят, только от нее. А я никогда не испытывала этого. Я не любила. Я видела, как больно моей маме, и я закрылась в себе, как закрываются не на время, а навсегда двери и окна. Замуровала себя в собственном мире. Ледяная. Черствая.

И одинокая.

– Глупости, – ворчу я и нервно ковыряю землю.

Как мой отец любил мою мать? Он определенно любил ее бить, пиво любил и бар любил. Но любовь как чувство к человеку, как желание сойти с ума по одной улыбке, по одному лишь прикосновению – что моему отцу об этом известно?

Как и мне – ничего.

Я заправляю волосы за уши и протяжно вздыхаю. Тень от деревьев падает на лицо, ветки хрустят, покачиваются от ветра, и ночь пробирается внутрь меня, вдохновляя на те мысли, которые утром даже в голову не придут.

Внезапно я слышу чьи-то всхлипы. Оглядываюсь, вытягивая шею.

Из палатки доносятся звуки гитары, барабанов, по навесу носятся яркие пятна от светомузыки. И кажется, что я здесь одна, наедине с собственным безумием, но нет. Я замечаю в кустах еще одного человека.

– Эй? – Я делаю несколько шагов в глубину зарослей. – Что-то случилось?

Уже через пару секунд лунный свет освещает мокрое от слез лицо пухлой невесты. Я приближаюсь к ней уверенно, но затем застываю в нерешительности – чего она ревет? Что уже успело приключиться?

– Ты в порядке?

Невнятно пробурчав что-то, девушка отворачивается. Мне вдруг становится не по себе, будто это я ее обидела.

– Что с тобой? Нашла где разгуливать в платье.

– Какая разница!

– Это ты мне скажи, я в свадьбах поменьше тебя понимаю.

Девушка переводит на меня блестящие от слез глаза и делается еще более жалкой. Неохотно кладу ладонь на ее плечо.

– Что случилось?

– Это ты пела на сцене?

– Ну да.

– И почему ты ушла?

– Душно стало.

– И мне стало душно.

– От этого не ревут ночью в терновнике.

– Думаешь? – Пухлыми пальцами она протирает щеки и шмыгает носом. – Я просто хотела уйти оттуда, я… я не могу там находиться.

– Не можешь находиться на собственной свадьбе?

– Это была плохая идея.

– Знаешь, мне кажется, тебе стоит вернуться. Твой отец… Низенький мужик в смешном смокинге, верно? Он будет волноваться.

– Он вечно волнуется. Постоянно. Ничего с ним не станется.

– И все же, что ты тут забыла? Мы не подруги, и ты можешь прогнать меня, но я не понимаю. Это ведь твой день, красавчик ждет тебя, а ты здесь ревешь.

– Я не могу вернуться.

– Почему?

– Потому что они убивают меня! – внезапно кричит девушка, и ее полноватые плечи опускаются. Я хмурюсь.

– Кто они?

– Люди.

– В смысле?

– Ты что, не видишь, как они на меня смотрят. Это невыносимо. У них такие лица, будто я чудовище, отнимающее у них сына, друга, брата. Я не могу.

– Подожди… – Я растерянно хлопаю ресницами. Смотрю на это несчастное, убитое горем создание. Неужели она не хочет возвращаться из-за того, что люди на нее как-то не так смотрят? Мне становится стыдно. Я ведь тоже с трудом понимаю мотивы жениха. Невеста далеко не красавица. От собственных мыслей мне тут же становится тошно. – Не выдумывай.

– Не выдумывай? Серьезно? Взгляни на меня! Я – урод, а Шон – идеальный.

– Не бывает идеальных людей.

– Бывают, – настаивает она. В этот момент мне становится понятной еще одна вещь, пожалуй, самая главная: когда ты в кого-то влюблен, этот человек кажется тебе совершенным. – Шон – добрый и искренний, умный. Он – мечта, а я оказалась на его пути. Уродливая и совсем не такая, какую рядом с ним хотели бы видеть его родители.

– Я не умею об этом разговаривать. Вопросы об отношениях – это не ко мне.

– Но знаешь, что самое ужасное, – не слушая меня, продолжает девушка, а я закатываю глаза. Ну я и влипла. – У меня такое ощущение, что я не на свадьбе, а в цирке. Все собрались, чтобы на меня поглазеть. Подумаешь, жирная, и что с того? Сейчас этим никого не удивишь.

– Ты не жирная…

– В мое платье влезешь ты вместе со своей подружкой, что фальшиво на фортепиано играет. Кстати, музыка у вас отвратная. Честное слово. Вы хотя бы виделись раньше?

– Провокационный вопрос. Если я на него отвечу, мне придется тебя убить.

– Этот день должен был быть совсем другим, – шепчет девушка и робко поправляет выбившиеся из пучка светлые волосы. Я смотрю на нее и не знаю, что сказать. Мне об отношениях ничего не известно, но я хочу ей помочь.

Стискиваю зубы и подаюсь вперед, расправив плечи.

– Каким будет этот день, зависит только от тебя.

– Сомневаюсь.

– Люди сделают то, что ты им скажешь. Если ты позволишь им издеваться над тобой, они не упустят этой возможности, поверь мне. Они отыграются на тебе, да так, что от тебя живого места не останется.

– И что делать?

– Вернуться, – уверенно отвечаю я и усмехаюсь, – показать им, с кем они имеют дело. Если Шон выбрал тебя, значит, ты особенная. Хотя бы для него. И наплевать на остальных. Пусть они катятся к черту.

– Почему ты так говоришь?

– Я так думаю.

– Неправда. – Девушка качает головой. – Ты смотришь на меня так же, как и все.

– Как тебя зовут?

– Ребекка.

– Бекки, – я беру девушку за руки и смотрю ей прямо в глаза, – насрать. На меня, на тех, кто в зале. Мы всегда смотрим с недоумением на тех, кто от нас отличается. И к тебе это относится. Мы не понимаем других людей. Это абсурд, но это правда. Мы и себя-то с трудом принимаем, о чем тут можно говорить?

– Думаешь?

– Я знаю. Мнение человека не размахнется и не ударит тебя по лицу. Они могут тут целый вечер накручивать себя и сплетничать, но как это на тебе отразится? Забей, Бекки, ты живешь один раз. И, поверь, не все встречают таких парней, как Шон. Воспользуйся этим, ты никогда больше не будешь здесь, никогда больше не будешь такой же молодой и красивой. Жизнь пройдет. Моменты неповторимы.

– Я боюсь.

– Кого? Меня? Гостей, которые локти кусают?

– Вдруг я поступаю неверно. Возможно, Шон заслуживает…

– Прекрати! – обрываю я ее. – Никогда не говори подобной чуши. Живи здесь и сейчас, Бекки. И ради себя живи. Ты хочешь быть с ним?

– Хочу.

– И ты любишь его?

– Да.

– Тогда наплевать на всё. – Я улыбаюсь и подхватываю девушку под руку. – У нас с тобой есть дело.

– Какое дело? – удивляется Ребекка, а я тащу ее в сторону навеса.

– Ты выбрала песню, под которую будешь плясать перед всей этой злобной толпой?

– Что? Нет, конечно. Издеваешься? Я не хочу.

– Хочешь!

– Нет!

– Что ты потом вспомнишь, Бекки? Как ревела в кустах? Еще книгу об этом напиши. Но лучше утри всем им зад.

– И что ты предлагаешь? – осторожно интересуется она. Ее голубые глаза горят от ужаса и предвкушения. Внезапно я понимаю, что ошибиться в человеке так же просто, как и проспать утром, потерять перчатку или набрать неверный номер. Мы делаем это случайно. Вот только не разглядев человека, мы подставляем не только его, но и себя.

– Dancing queen.

К счастью, слова этой песни мне знакомы.