Текст книги "На берегах Босфора. Стамбул в рецептах, историях и криках чаек"

– Она исчезла на 11 дней, будучи совершенно молодой женщиной. Интересно то, что мой прадед исчез ровно в этот же период времени.

– Да ладно! – Такой неожиданный поворот событий развеселил. – Какая связь между этими исчезновениями, если только они действительно были?

– А связь такая, что та самая Агата Кристи накануне приезжала в Стамбул и останавливалась в… Есть предположения?

– В отеле, в котором работал твой прадед-полиглот?

– Бинго! – Шади довольно потер ладони и побежал за стойку, чтобы принести нам горячего чая.

История была интересной, хотя пока больше походила на сумбурный подбор фактов о жизни знаменитостей из желтой прессы. Осложнялось все еще тем, что я не очень владела этой темой и воспринимала прародительницу детективов исключительно через призму ее собственных романов, не имея ни малейшего представления о ее личной жизни. Шади выглянул на улицу – дождь все лил.

– Послушай, даже если она жила в том отеле, это ни о чем не говорит… Более того, кроме твоего родственника в том отеле работали еще сотни других людей…

– Все верно, кроме одного! Уверен, что ни у кого из работавших в отеле нет вот этого. – И он снова сунул мне в нос свой мобильник со старой фотографией.

Я ничего не понимала из сумбурного рассказа молодого человека, возомнившего себя потомком великого аристократа, пропавшего в одно время с Агатой Кристи. Еще немного, и он объявит себя внуком английской писательницы, а не своего деда.

– Впервые она приехала в Стамбул на «Восточном экспрессе» в 1926 году.

Эта дата казалась знакомой. Конечно, именно она стояла внизу на фото. Я снова взяла телефон в руки, чтобы перепроверить свою память.

– Смотри выше, выше даты, – сказал Шади. – Еще выше. Лицо женщины! – чуть ли не вскричал он от негодования, но тут пришла пора кричать мне. Только сейчас меня осенило! Как я не заметила этого удивительного сходства раньше.

С фотографии на меня смотрел не кто иной, как сама неподражаемая Агата, полная природной утонченности и шарма. Ее глаза светились от счастья.

– Послушай, а ты уверен, что это твой прадедушка?

Шади задумался.

– Я, как ты понимаешь, не видел его своими глазами, но никто в семье не сомневается. – И он рассмеялся. – Ну конечно, уверен. Эта фотография из нашего семейного альбома. Там даже подпись есть на обратной стороне.

Я пыталась свести все услышанное воедино и понять, как это вяжется с историей этого невероятного города, хранящего тайны на каждом углу, буквально в любой пастахане[34]34
  Кондитерская (тур.).


[Закрыть]… Казалось, каждый житель не перестававшего восхищать меня Стамбула, будь он молод или стар, имел не один секрет и, что удивительно, готов был щедро делиться им с совершенно незнакомой собеседницей…

– В общем, я подозреваю, что у прадеда была какая-то связь сама знаешь с кем, потому что… Во-первых, у них есть совместное фото. Во-вторых, он исчез из Стамбула тогда же, когда Агата исчезла из Лондона, то есть они вполне себе могли зависнуть где-то в клубе… – Это предположение меня развеселило. Я вспомнила парочку вывесок на клубной улице Atiye неподалеку: «ТЫ МЕНЯ РЕВНУЕШЬ» или «СЕГОДНЯ РЫБЫ НЕТ» – в заведениях с такими названиями сама не прочь была провести вечерок-другой, умей я, конечно, пить коктейли и танцевать после полуночи… Погружение в мысли о неприятии алкоголя некоторыми организмами заставило бдительного Пуаро замолчать. Но я быстро обнаружила это и пристально уставилась на рассказчика. Мой друг все больше и больше напоминал очаровательного бельгийца.

– В-третьих, она приезжала сюда постоянно. Казалось бы, зачем?

– Она писала здесь. Знаешь ли, вид на Босфор заставит расшевелить даже самую ленивую музу, уж поверь мне.

– Четвертое. Уезжая в последний раз, она знала, что не вернется. Дед был беден и ничего не мог предложить. Прямо на подножке «Восточного экспресса», следовавшего в Париж, она подписала ему эту фотографию и сообщила, что в номере отеля спрятан ключ от ее дневника, в котором якобы написана о них вся правда.

Дед, конечно, отыскал его, устроив в комнате настоящий погром, но взамен подложил другой, от нашего серванта (он до сих пор стоит дома в гостиной).

– Зачем было подкладывать другой ключ?

– Видимо, решил перестраховаться: ведь по закону за кражу в отеле он мог тогда поплатиться жизнью.

В голове у меня смешались эти невероятные факты, похожие на сюжетную линию агатовского детектива. Шади вел себя так непринужденно, будто рассказывал, чем он ужинал вчерашним вечером – меня же от этих фактов пробивал изнутри озноб.

– Я думаю, – тихо продолжал он, – что тайник внутри самого отеля. Там должен быть дневник Кристи, опубликовав который, мир литературы уже не будет прежним. И я должен его найти…

– Так ищи. Ты пытался сделать это? Ведь настоящий ключ у тебя.

– Думаешь, так легко пробраться в дорогущий отель, куда то и дело заселяются звезды и президенты? А ты иностранка, плюс писательница. Тебя запросто пропустят в номер 411. В нем на самом деле жила Кристи, а не в тех бутафорских комнатушках, которые предлагают тупым туристам. Я сам сколько раз просаживал все деньги, останавливаясь на ночь в таких номерах.

Теперь становилось понятно, зачем этому смышленому Пуаро понадобилась помощь никому не известной, да еще и промокшей писательницы.

– Почему ты считаешь, что дневник спрятан именно там?

– А где еще? Папа рассказывал, что в семидесятых приезжала делегация американских продюсеров. Представь, они нашли ключ – тот, что подложил хитрюга-прадед, а вот дневника так и не отыскали. Но ведь искали именно там!

Нужно было время, чтобы обдумать эту невероятную историю. На минуту показалось, что, может быть, это вовсе не мое дело, и Агата откуда-то сверху грозит мне своим тонким пальцем. Но если все это правда, зачем она оставляла дневник? Причем не отдала его в руки возлюбленному, а прибегла к таким сложным маневрам?

Я засобиралась домой, бормоча под нос, что зайду скоро. Но оказалось, что новоиспеченный Пуаро здесь вовсе не работал, а всего лишь на пару часов зашел, чтобы подменить дядю, у которого рожала жена. Шади был студентом филологического факультета, отделение – английская литература. Вот это поворот… Я тут же представила его маленьким мальчиком, воодушевленным романтическими историями, взращенными за теплыми семейными чаепитиями. Он мужал и мечтал однажды раскрыть секрет своего неудачливого деда, потерявшего несметное состояние, но имевшего счастье какое-то время быть рядом с великой Агатой. По крайней мере, Шади в это искренне верил, а я верила ему. На прощание я пообещала помочь. Если я прикоснусь к этой тайне, то непременно почувствую энергетику великой писательницы, а мне этого так сильно хотелось!

Мы обменялись телефонами, и я побрела в сторону дома по узким петляющим улицам старого левантийского района. Роскошные дома, фасады которых были украшены искусными вензелями, уже не привлекали, как прежде. Хотелось скорее добраться до вольтеровского кресла канареечного цвета, что пряталось в темном углу нашей гостиной, и укрыться в нем с небольшим потертым томиком английской классики «Убийство в Восточном экспрессе».

«Я никогда еще не был в Стамбуле. Было бы огорчительно проехать через него просто так, – Пуаро красноречиво щелкнул пальцами, – не останавливаясь. Срочных дел у меня сейчас нет, так что я останусь там на несколько дней как турист» … Строчки путались, и я погрузилась в легкую приятную дрему, полную предвкушения интригующей истории длиной в человеческую жизнь…

Не называйте меня «ябанджи», или Турецкий язык с французским акцентом

10 мая

Мусорные тачки и первое «merhaba». – Голоса в развалинах эдвардианских усадеб. – Сакральная дверь и бирюзовая патина времен. – Унизительное слово «ябанджи». – О сходстве турецкого языка с французским. – Пропахший сардинами Мехмет. – Очарование старинных кладбищ. – Винтажный лифт времен Абдул-Хамида. – Пыльный портрет прекрасной Тукче. – Варенье из апельсиновой кожуры от оперной дивы. – Настоящая любовь стамбульской женщины.

Стамбул был первым мегаполисом, в котором я была не проездом. Предстояло наладить здесь жизнь: закрепиться, зацепиться – желательно слиться с толпой и по возможности не вызывать недоумевающих взглядов сотрудников в форме на почте, в адвокатуре и коммунальной конторке, куда туристы обычно не заглядывают. Казалось, что может быть проще, чем раствориться в городе с населением почти двадцать миллионов, где тебя ни с кем и ни с чем ничего не связывает. Ты словно пустое место, на которое не реагирует ни одна чайка и ни один бездумно шатающийся пес, потому что твой запах ему не знаком. Ты, как бесплотное привидение, скитаешься по длинным коридорам незнакомых улиц в поисках светящейся таблички «EXIT», опасливо прибиваешься к русскоязычным группам – безразличным туристам, от которых мечтает поскорее избавиться экскурсовод, потому что оплата уже получена.

Каждое утро я распахиваю окно в суматошный мир гудящих мопедов, отбойных молотков непрекращающейся стройки за углом и пронзительных выкриков мусорщиков, которые, словно муравьи, уже сколько столетий снуют по городу с тележками, груженными пыльным хламом. Вначале, завидев такую тачку, я переходила на противоположную сторону или вовсе сворачивала в переулок, обрекая себя на дополнительный крюк. Не хотелось лишний раз глядеть в глаза человеку, вынужденному влачить существование – такое же тяжкое, как и его ноша. Со временем я свыклась с протяжно-тоскливым скрипом деревянных колес и практически перестала замечать мусорные телеги, как мы не замечаем фонарные столбы или провода между ними. Вскоре я заметила, что сгорбленные фигурки начали мне кивать и как-то застенчиво, почти незаметно улыбаться. Я ответила тем же и даже тихо произнесла: «Merhaba»[35]35
  Здравствуйте (тур.)


[Закрыть]. Чумазый парнишка махнул рукой и скрылся за поворотом, и я надеялась, что, может быть, он даже не понял, что я не местная. Эта мысль приятно согревала и вдохновляла на новые подвиги: я должна заговорить по-турецки!

Пока ты турист, в Стамбуле к тебе относятся снисходительно, потому что знают, что через день-другой ты скроешься за раздвижными дверями аэропорта и больше не будешь мозолить глаза своей бесполезностью.

Толпы туристов, направляемые сомнительными гидами, мечутся от одной достопримечательности к другой, параллельно потребляя тонны некачественной еды, которую им выдают за высокую кухню османских султанов. Они крутятся на крохотном пятачке района Султанахмет между Айя-Софией и Голубой мечетью, заскакивая в поражающую воображение Цистерну Базилику, после чего отправляются на один из крупнейших в мире рынков Капалы Чарши и, конечно, Египетский базар – за специями в качестве подарков для родственников. Когда-то я и сама прошла по этому усеченному маршруту ничего не успевающих туристов, оставляющих в своих сердцах лишь смазанные впечатления. Со временем они настолько истончатся, что их едва можно будет наскрести на пятиминутный рассказ в кругу друзей. Именно так в голове однажды соединились воедино соборы Парижской Богоматери, миланский Дуомо и Нотр-Дам де Страсбург, оставив лишь приятное послевкусие от проведенного времени под их сводами.

Я стала сторониться проторенных дорог к культовым постройкам, чей внешний вид был доведен до неузнаваемости толстым слоем свежей штукатурки и сотнями пластиковых табличек «DO NOT TOUCH»[36]36
  Не трогать (англ.).


[Закрыть]. Перестали нравиться слащавые голоса чрезмерно любезных экскурсоводов, которые описание жизней отрапортуют, как скупой список ингредиентов к постным щам. Хотелось окунуться в настоящий мир никому не известной истории, ведь в действительности она была именно такой – спрятанной от глаз, живущей в полушепоте едва слышных интонаций, которые и по сей день летают среди полуразрушенных стен старых усадеб Балата[37]37
  Традиционный еврейский квартал в европейской части Стамбула на западном берегу залива Золотой Рог.


[Закрыть]; они обитают в лестничных пролетах модерновых подъездов Перы[38]38
  Старое название венецианских и греческих кварталов, входящих сегодня в состав района Бейоглу в европейской части Стамбула.


[Закрыть] и за слуховыми окнами нежилых этажей под черепичными крышами. Там никогда не было маляров и реставраторов, представителей Министерства культуры или Комитета по охране объектов культурного наследия. Даже ЮНЕСКО вряд ли догадывается, что за обшарпанными фасадами покосившихся зданий позапрошлого века, мимо которых не пройдет ни один турист, скрываются эдвардианские интерьеры, присыпанные вековой пылью. И эти дома – никакие не музеи, на них нет табличек, и тем более никто не продает билеты на входе. К ним даже невозможно указать точный адрес, потому что они не нанесены на карты. Рядом с ними можно оказаться лишь случайно, затерявшись в сказочных лабиринтах цветных домишек с полукруглыми эркерами и гигантскими фикусами, свисающими с портиков над дверями.

И тогда я поняла, что мне непременно нужно подружиться со Стамбулом, заговорить на его языке, проникнуть в его мысли, и, может быть, тогда он допустит к своим сакральным дверям и даже позволит заглянуть одним глазком в замочную скважину, покрытую бирюзовой патиной времени.

Первые два месяца меня называли обидным словом «ябанджи»[39]39
  Иностранец (тур.).


[Закрыть]. Где бы я ни оказывалась, кругом были недовольные взгляды и тихое шипение: «Ябанджи»… Я могла просто стоять и молчать, но кто-то непременно бросал в меня как бы между прочим это скверное прозвище. А стоило открыть рот, как я тут же жалела об этом и бежала прочь, не понимая, в чем же моя ошибка. Прошло время, и стало ясно, что

ябанджи – это такой особый вид идиота, который уже не турист, но все же никогда не станет стамбульцем.

Он все делает не так и оттого раздражает окружающих своим тотальным невежеством. Вскоре я стала бояться этого существительного и вздрагивала каждый раз, когда кто-то складывал губы особым образом, чтобы произнести с легким придыханием ужаснейшее из слов.

Ябанджи… Так меня называли в мясной лавке, когда я просила разделать баранью корейку для гуляша; в рыбном ряду, если я интересовалась, сегодняшний ли у них леврек и как готовить кальмаров. «Ябанджи», – прошипел таксист, когда я перепутала адрес и мы оказались на другом берегу Босфора, а потом два часа стояли в пробке, чтобы вернуться обратно. В конце концов, я даже записала несколько характеристик ябанджи со слов знакомых стамбульцев: я просто просила их коротко описать наивных смельчаков, которые, как и я, попали в чужой монастырь и теперь изо всех сил пытались избавиться от собственного устава.

Все пункты я каллиграфически записала от руки и повесила в кухне на холодильник. И вот что получилось:

Ябанджи никогда не знает, чего хочет и где это взять.

Ябанджи никогда не говорит по-турецки.

Ябанджи не ходит в рестораны, в которые ходят стамбульцы.

Ябанджи платит всегда в три раза дороже, чем вещь того стоит.

Ябанджи слишком строго воспитывают детей.

Ябанджи часто не любят кошек.

Ябанджи не понимают, как может быть сорок видов домашних оливок, и всегда покупают некачественные в банках, которые для них же и производят.

Ябанджи пьют кофе перед завтраком.

Тщательно обдумав все пункты, я поняла: хоть призрачный, и все же шанс избавиться от унизительного статуса «ябанджи» у меня был, и я решила незамедлительно приступить к покорению новых языковых вершин. Дип встретил такой энтузиазм без особого воодушевления: мои увлечения обычно оставляли его без ужинов, долгих душещипательных бесед под сентиментальным абажуром и глубокого сна – он никогда не мог спать при свете ночника с моей стороны кровати. Вначале нашей совместной жизни мы долго спорили на эту тему, пока я наконец не отвоевала законное право читать по ночам. Я нагромоздила на икеевском столе из карельской березы (идеальный предмет из последней коллекции) стопки учебников и разговорников, отыскала с десяток обучающих сайтов и, конечно, прибегла к помощи русскоязычного турка, что предлагал услуги опытного репетитора в соцсетях. Отныне три раза в неделю по вечерам я запиралась в кабинете и постигала тонкости турецкого, искусно преподносимые очаровательным Ахмет-беем. Он был не стар и не молод, не страшен и не красив – одним словом, идеален, чтобы не отвлекаться от изнурительных попыток повторить неподражаемую турецкую интонацию. Но сколько бы я ни старалась, как бы ни скручивала язык трубочкой и ни закатывала глаза, как это делают турчанки, он терпеливо качал головой, и мы повторяли все заново. Он свято верил в то, что ни один язык не похож на турецкий и никогда не сравнится с ним по красоте и сложности. Я не спорила, хотя день ото дня в голове возникало море вопросов, которые, как правило, оставались без ответа Ахмет-бея, не терпевшего никакого компрометирующего контекста.

– Мы, турки, не такие, как все, – обращался он с экрана ноутбука. – Вот скажи, ты йогурт ешь по утрам, наверное, да? Вот… А турки едят йогурт всегда и со всеми блюдами. Мы его в салаты кладем, в мясо кладем, в супы кладем, пельмени им заливаем. Запоминай: Türkler her şey yoğurtla yiyorlar. Поэтому у вас йогурт в маленьких баночках продают, а у нас в больших.

И действительно, я вспомнила полки молочного отдела в супермаркете, уставленные трехлитровыми ведерками кисломолочного продукта. Меня это всегда интересовало, равно как и то, имел ли этот факт хоть какое-то отношение к моему обучению. Однако спустя несколько недель я медленно начала выговаривать сложные фразы, задавать вопросы и неумело, но все же более или менее сносно рассуждать на бытовые темы. Ахмета это не очень радовало, так как его теория о неприступности турецкого языка рушилась на глазах. Я же считала: на то он и язык, чтобы сдаваться перед упорными попытками желающих овладеть им.

И чем больше погружалась в новые лексемы и морфемы, тем больше мне казалось очевидным сходство турецкого языка с французским. Поделиться наблюдением с педагогом я не решалась, боясь оскорбить до глубины души его патриотические чувства, однако тесная связь двух языков не давала покоя. Тем более что один из них я вот уже много лет боготворила. Французская речь с ее грассированным вибрирующим «р» вводила в состояние экстаза и доставляла истинное наслаждение, равно как и вытянутые в трубочку губы французов, придающие их лицам капризный и заносчивый вид. Так вот на кого похожи турчанки, часами щебечущие с подругами за чашечкой кофе!

Я часто работаю в кафе и поэтому множество раз могла спокойно наблюдать за этой особенностью местных посиделок. Вначале меня пугали слишком назойливые интонации, которыми можно исключительно жаловаться и дотошно критиковать. Я почти не понимала смысла, но была уверена, что девушка за соседним столиком уже полчаса отчитывает подругу за то, что она увела у нее мужа, и вот-вот вцепится ей в волосы. Однако каково было мое удивление, когда после этого монолога вступала вторая скрипка – теперь подруга в тех же интонациях осуждала собеседницу (возможно, они увели мужей друг у друга?). Перед расставанием они нежно обнялись и договорились о следующей встрече. Такое сходство со своенравными француженками было настоящим открытием, и я стала тренировать недовольный тон на Дипе. Ему этот эксперимент не нравился, но я продолжала противно гнусавить, периодически срываясь на истеричные тона.

Однажды Ахмет посоветовал мне начать смотреть турецкие сериалы – и как я сама раньше не догадалась! Я быстро отыскала в Netflix несколько популярных картин и, уложив детей спать, начала убивать вечера под яростное шарканье тапок Дипа: он с трудом выдерживал мою одержимость турецким и вот-вот готов был развязать войну. Однако моя новая манера интонационно подражать стамбульским женщинам, видимо, настораживала его, и он, как затаившийся дракон, грозно метал молнии из желтого вольтеровского кресла, намеренно громко перелистывая страницы книги. Клетчатый плед на коленях и носки с котятами делали его образ на редкость безобидным, о чем он, конечно, не догадывался.

Однажды в понедельник, выходя из дома, я непринужденно бросила девушке на ресепшене: «Gün aydın! Nasılsınız?»[40]40
  Доброе утро! Как ваши дела? (тур.)


[Закрыть] Она удивленно посмотрела на меня и тоже что-то ответила. Что именно, я не поняла, однако мне показалось, что я сделала первый шаг к операции «Побег из клана ябанджи».

С этого дня я набросилась на новые темы и слова с таким рвением, что совершенно позабыла о хронической депрессии, нестерпимой мигрени и полуобморочных состояниях. Я хотела свободно говорить на улице с каждым, кто хоть чем-то мог быть полезен: таксистами, мусорщиками, отрешенными художниками и их котами, что сворами ходят за каждым «добрым сердцем».

Вскоре я начала задавать правильные вопросы в мясной лавке, звучно цокать при виде сочной бараньей ноги и просить получше отбить шницель. В рыбном ряду я стала любимицей усатого и насквозь пропахшего сардинами Мехмета: завидев меня, он каждый раз махал руками и напевал какую-то веселую песенку. Потом он приглашал в каморку за прилавком, где на гриле доходило филе рыбы-фонаря или пыхтел чугун с осьминогами. Я пробовала кусочек и, закатив глаза, аплодировала его кулинарному мастерству – Мехмет пускал слезу и делал мне отличную скидку.

По субботам я начала посещать базар в стиле «органик» – этот единственный подобный рынок в Стамбуле, к превеликой радости, располагался в ста метрах от дома. Найти его проще простого: в районе Бомонти о нем знает любая собака и даже с радостью проводит к месту за небольшое вознаграждение в виде экологичного куриного окорока.

Между длинными столами, заваленными кривенькими яблочками и заскучавшими бананами из Анталии, томно прохаживаются люди богемного вида. Здесь нет места пластику, который успешно заменили прочными холщовыми сумками и пакетами из крафтовой бумаги. Кругом царит аура безмятежности и любви к природе. Никаких криков и традиционных призывов купить помидоры у товарища, отплясывающего чечетку прямо за прилавком.

В одну из таких утренних вылазок я поняла, что уже умею на глаз определять степень сладости апельсинов по кожуре, количество крохотных рыбешек хамси в килограмме и, главное, покупать оливковое масло, что так же непросто, как и выбор вина. Я долго раскатывала маслянистую основу по языку, затем изучала осадок на дне бутылки и в конце концов растерла каплю изумрудного золота на запястье и глубоко вдохнула – престарелый продавец, выращивавший оливы едва ли не с рождения, был глубоко тронут моими познаниями и на радостях пригласил на свой семейный заводик для дегустации самых редких сортов маслин. Дип (так и не потерявший вид заезжего туриста) с опаской наблюдал за такими метаморфозами, и, как он признался позже, порой начинал сомневаться, не подменили ли ему жену. Но нет, это была точно я – просто слегка овладевшая турецким, открывавшим мне двери не только на малоизвестные рынки, но и в распахнутые сердца стамбульцев.

Однажды вечером после ужина, когда все сказки перед сном были прочитаны для младшей и даже старшая уже мирно посапывала в кроватке, Дип попросил объяснить ему логику языка, который все глубже проникал не только в наш быт, но и в стиль общения.

– Как тебе так просто дается турецкий? – Дип выглядел обескураженным, потому что на работе каждый сотрудник считал своим долгом как бы между прочим предупредить, что за турецкий даже не стоит браться: он слишком сложен и оригинален. Оставалось только улыбнуться, ведь мной давно был раскрыт секрет «сложнейшего» языка. В это, конечно, сложно поверить, но, когда я поделилась с Дипом своими наблюдениями, через неделю он уже с видом эксперта дегустировал оливковое масло на органическом базаре, щелкая пальцами и выкрикивая одобрительно: «Çok gözel!»[41]41
  Очень хорошо! (тур.)


[Закрыть]

Итак, главное правило, которое я вывела:

Турецкий очень похож на французский! За одним исключением: он проще. Не нужно запоминать тысячи артиклей, потому что их в нем попросту нет.

Главное, что нужно знать, так это то, что ударение всегда ставится исключительно на последний слог. Кажется, мелочь, но в изучении языка осознание этого – уже полдела. O-la-la!

Если вы не знаете какое-то слово по-турецки, используйте аналог из французского языка – и вас непременно поймут. Конечно, для этого нужно знать французский, но… уверена, в определенном объеме (а больше и не нужно) им может овладеть каждый. Сложно поверить, но это истинная правда, имеющая вполне научное объяснение.

Почти сто лет назад, а именно в 1923 году, сразу после создания Турецкой Республики, было принято решение провести языковую реформу. Турция всеми мыслимыми и немыслимыми способами стремилась на Запад, подражая ему во всем. Горожан переодели в двубортные пиджаки и фетровые шляпы, приталенные платья и меховые манто. Появились каблуки и изысканные ридикюли, в которые новоиспеченные кокетки прятали ароматные пудры и яркие помады, придававшие их лицам роковую красоту.

С улиц постепенно исчезали мудрые дервиши древнейших орденов, которые столетиями тихо, полушепотом проповедовали во дворах старых районов Стамбула. Это произошло так быстро, что почти никто не смог толком вспомнить, когда видел в последний раз головокружительные танцы этих миролюбивых аскетов. Без них опустел город, ушло в небытие все то, что привлекало столетиями европейцев, толпами бродивших по шумным улицам падшего когда-то Константинополя, которые с замиранием сердца вслушивались в звонкую перебранку женщин за толстыми стенами гаремов. Так ушли традиции, которые нигде и никогда не суждено было возродить.

Владелец нашей квартиры, профессор старейшего Стамбульского университета, прежде чем подписать договор аренды, долго рассказывал, что раньше в городе все было иначе. В его глазах читались грусть и безысходность от утраченного, и, если бы не вечно спешащая риелтор Ешим-ханым, он мог бы пробудить подобные чувства и во мне, хотя я никогда не видела того, о чем он говорил.

– Когда я был маленьким, мы с мальчишками бегали на старые кладбища в самом центре города. Увитые виноградниками, засаженные высокими кипарисами, они были нашим пристанищем и никогда не вызывали дурных мыслей. Это было старейшей традицией… Потом все захоронения перенесли куда-то за город, и мы остались будто бы без дома. С кладбищами ушло очарование стамбульских площадей…

Тогда было сложно понять седовласого преподавателя истории, скучавшего по надгробиям, но спустя время, научившись думать так, как принято это делать здесь, я поняла, о какой утрате говорил этот человек. В начале прошлого века исчез и арабский шрифт с его невероятной художественной каллиграфией, а на его место пришел сдержанный и строгий ряд из двадцати девяти латинских букв. Персидско-арабскую лексику запретили, и вот тогда очарование тюркской речи разбавили не менее очаровательные французские слова, которые прижились настолько, что сегодня без них ни один стамбулец и двух минут не продержится.

Дип выслушал меня, однако по его неуверенному взгляду я понимала, что ему нужны доказательства. Я победно раскрыла перед ним составленный мной разлинованный словарик, исписанный мелким почерком.

И так половина тетради… Конечно, это вовсе не означало, что в турецком языке не было тюркских слов, напротив, их было превеликое множество. Однако так получалось, что, используя вполне международную лексику, можно было неплохо изъясняться с соседями по дому во время выгула их голосистых шпицей, а также с веселыми лавочниками, которые были в восторге от моего обворожительного акцента.

Рано утром я отправилась на пробежку. Еще издали мне бросилась в глаза странная сценка, которая заставила замедлить шаг. На улице Abide Hurriyet Caddesi – там, где она вплотную примыкает к угловому кафе при отеле Le Mirage, продавец апельсинов активно жестикулировал и махал руками кому-то вверху. Я задрала голову: с последнего этажа на веревке рыжеволосая старушка медленно спускала корзинку.

– Быстрее, быстрее! – кричал нетерпеливый парень, нервно поглядывая на часы. Тележку, груженную апельсинами, он придерживал ногой, она же так и норовила умчаться по крутому тротуару вниз. Несмотря на недовольные выкрики молодого человека, бабуля не спешила. Несколько голов выглянули из окон этажами ниже и начали наперебой расспрашивать продавца, почем апельсины.

Наконец, корзинка была у самой земли. Вместо апельсинов паренек наполнил ее кожурой, которая обычно остается после выдавливания сока. Я тут же вспомнила, как много раз замечала сбыт этого сомнительно товара, который должен идти на выброс, только на этот раз решила удовлетворить свое любопытство – тем более теперь я знала, как будет звучать вопрос по-турецки. Слово «портакал» мне безумно нравилось, хотя и пришло не из французского, а португальского, который я знала весьма посредственно.

– Зачем вы продаете кожуру? – спросила я у спешившего продавца.

– Что она там говорит? – послышался голос старушки сверху.

Продавец поднял несколько упавших оранжевых пожеванных половинок и крикнул:

– Спрашивает, зачем вам нужны корки.

– Скажи ей, что у меня спрашивать надо: я ведь покупаю!

– Она говорит, – начал было передавать слова старушки парень, но я его остановила, так как все прекрасно поняла сама.

Слегка смущенная вниманием покупательницы сверху, я уже собралась продолжить пробежку мимо католического кладбища, полного фамильных склепов еще константинопольской эпохи. До него было рукой подать. Кроме того, сегодня была смена весьма сговорчивого смотрителя, который с радостью пускал меня побродить по тенистым аллеям, скрывающим невероятной красоты мраморные изваяния, венчающие древние надгробия византийских христиан. Наверное, когда-нибудь здесь похоронят мою соседку фанариотку Айше, но я никогда ее об этом не спрашивала. И стоило мне направиться прочь, как громкоголосая старушка принялась кричать так, чтобы я непременно ее услышала:

– Скажи ей, чтобы поднялась. Я расскажу, зачем мне кожура.

Продавец не успел произнести: «Abla»[42]42
  Сестра (тур.). Вежливое обращение к девушкам в Турции.


[Закрыть], – как я почувствовала, что Его Величество Случай снова приглашает меня в незабываемое путешествие по страницам стамбульской жизни, и скорым шагом направилась к высокой деревянной двери ультрамаринового цвета, чьи створки были украшены тонкой резьбой и бронзовыми фамильными медальонами когда-то проживавших здесь семей.

Я быстро нырнула в темное пространство парадной, и меня тут же окутал мягкий полумрак с блеклым столбом света, прорывающимся сквозь витражное слуховое окно над входом. Понадобилось время, чтобы глаза привыкли и научились различать предметы в этой очаровательной игре солнца, расцветавшего нежными фиолетовыми пятнами на мраморной лестнице, идущей так высоко, что у меня закружилась голова. Сложные узоры лепнины придавали стенам сказочный вид: словно увитые лианами и экзотическими цветами, они гостеприимно приглашали внутрь старинного подъезда времен сурового Абдул-Хамида[43]43
  Абдул-Хамид (1842–1918) – султан Османской империи, последний самодержавный правитель.


[Закрыть]. Я сделала несколько робких шагов по отполированным временем широким ступеням, как будто созданным для того, чтобы ступать по ним медленно, всем видом демонстрируя важность своего рода и благосостояние семьи. Конечно, легинсы и худи, что были в то утро на мне, не лучшим образом вписывались в этот интерьер, но я сделала скидку на XXI век, чем быстро успокоила себя.