Текст книги "Стамбульские сплетни, или Секретная кухня турецких красавиц"

– Простите, но я думала, что девушек держали в гареме насильно. Просто сложно представить, что кому-то будет в удовольствие жить среди конкуренток и делить с ними мужчину, которого ты еще и совершенно не любишь…

Я заискивающе смотрела на Фатьму, рассчитывая на ее снисхождение: в конце концов, высказывать взгляды – право каждого. Мне начинало надоедать постоянно оправдываться за свое мнение в этом городе: уж слишком часто оно не совпадало с общепринятым. Хотя в этот раз я была совершенно уверена в правоте, несмотря на негодующее выражение крохотного лица капризной знакомой: порой достаточно одной фразы, чтобы отдалить людей друг от друга и превратить их в параллельные прямые, которым никогда не суждено пересечься.

Старушка хмыкнула, провела сухой ладонью по глазам и, смешно поджимая губы, вновь принялась за лапшу:

– Ну вот, остыла! – Она снова хмурилась, а я мысленно засобиралась домой. Дождь забил по стеклам сильнее. Определенно, ходить в декабре в гости в Стамбуле – стратегически в корне неверно. И когда я уже почти готова была подняться, чтобы расшаркаться перед наследницей икбал, как она снова заговорила:

– Все думают, как ты… И кто вас этому учит? Но я-то знаю, как было на самом деле. Идем, расскажу. – И мы пошли в небольшую спаленку, уставленную антикварными бюро и комодами. У окна стояло кресло-качалка. Фатьма ловко скользнула в него, а я осталась стоять, так как это было намного занятней: можно было ходить от вещицы к вещице, с интересом разглядывая трещинки, и мечтать о позволении сделать хотя бы несколько фотографий для заскучавшего инстаграма.

Это был долгий рассказ об удивительной женщине, рожденной в 1870 году и прошедшей красивейший из путей. Тогда его называли «золотым»[58]58
  «Золотой путь» – украшенный золотом коридор, по которому наложницу вели в покои султана. Пройти даже единожды «золотой путь» считалось большой честью и навсегда повышало статус девушки.


[Закрыть], но сегодня мы можем назвать его просто счастливым.

– Вот метрика моей бабушки. Она родилась в бедной семье, и многострадальный отец продал ее в гарем. Еще совсем девочкой. Ей было лет пять…

От этих слов стало не по себе, ведь моей Амке было столько же.

– Нет-нет, не думай ничего плохого, – прочитала мои мысли Фатьма. – Это было почетно… Девочки жили, как дома, только в просторных чистых комнатах, хорошо питались и, главное, посещали школу. Там aneane[59]59
  Бабушка (тур.).


[Закрыть] выучилась грамоте. Она читала много книг и так складно рассуждала о звездах, как будто сама их расставляла по небесному своду.

Это милое сравнение меня развеселило.

– А когда она выросла? Ей не было обидно находиться в гареме?

– Ни капли…

Гарем работал, как швейцарские часы. У каждой была своя роль. Одно только объединяло девушек: все они самоотверженно любили одного человека.

– Но так не бывает, – я все еще отказывалась верить в сказки о райской жизни в окружении евнухов и других одалисок.

– Нет-нет, не называй их так! Одалиски – это прислуга, которую не допускали к «золотому пути».

Очевидно, у меня выявлялся пробел в знаниях о гаремной жизни. В голову приходили десятки картин и эпизодов из фильмов, в которых именно одалиски исполняли эротические танцы на шелковых коврах перед тучным и довольным господином. Я в деталях помнила картину «Большая одалиска» Жана Энгра, написанную им для сестры Наполеона. Работа врезалась в память благодаря позе девушки, которая, по мнению анатомов, могла так искусно вывернуть ногу только в случае вывиха коленной чашечки. Нелепо, не так ли?

Находить ляпы в произведениях искусства было чем-то вроде навязчивого хобби, которое преследовало меня со школьной скамьи. Мама называла это тягой к прекрасному, а Дип «ковырянием в чужих промахах». Еще бы ему так не думать, ведь и ему порядком доставалось от этой привычки – особенно когда Дипу приходило в голову затеять кухонные мытарства накануне 8 Марта или еще какого-нибудь знакового дня, которых, к счастью, в календаре было не так много.

Что касается одалисок, то позже, перекопав массу записок и гаремных хроник очевидцев, я вынужденно признала, что Фатьма-ханым была права: девушек, которые занимались уборкой комнат (oda[60]60
  Комната, помещение (тур.).


[Закрыть]), в серале[61]61
  Сераль – женская половина дворца.


[Закрыть] называли odalık. Именно это слово беспечные французы слегка видоизменили и тут же представили всему миру полотна с изображением утомленных негой одалисок, томно возлежавших на шелковых ложах (да еще и с вывихнутыми коленками).

Фатьма теребила в руках кожаный переплет.

– Это дневник, который всю жизнь вела моя бабушка. Здесь всё: описание ее жизни с самого детства и до последних дней. Но… – оборвала она немую просьбу, которая тут же родилась в моей голове. – Я его никогда никому не передам. Здесь тайна нашей семьи, и она уйдет вместе с последним ее членом.

Ох, уж эти полные драматизма стамбульцы! Их и просить не надо напустить тумана на свою жизнь: такие собеседники – мечта любого писателя.

Фатьма говорила медленно, проникновенно, а мне не хотелось ее торопить: уж очень интересными были подробности гаремной жизни, о которых она была осведомлена едва ли не лучше ее aneane.

– Бабушка вырастила меня… После упразднения султаната гарем распустили. Она была фавориткой, поэтому ей выдали из казны крупную сумму, на которую она купила землю и несколько домов. Кстати, вон тот особняк, у которого вы сегодня так долго стояли, тоже ее. По наследству он перешел ко мне…

– О, неужели?! А я так долго хотела узнать его историю… Он прекрасен снаружи и, уверена, так же хорош и внутри…

– Да, это красивый дом. За ним еще скрывается очаровательный садик, в котором я провела детство. Правда, потом, после смерти бабушки, в нем было тяжело без нее, вот мы и переехали с мамой в эту квартиру. А теперь я осталась одна.

Очередная печальная история, подаренная никогда не перестающим удивлять городом… Сколько еще одиноких душ прячет он под холодными крышами серых панелек из хипповых шестидесятых, на чугунных скамьях в пустынных парках и среди крохотного прихода почерневших от копоти свечей рассыпающихся храмов?

На одной из фотографий на фоне хорошо известного мне особняка стояли три совершенно одинаковые женщины: стройные и сдержанные – очевидно, эти черты успешно наследовались в этом роду.

– А как ваша бабушка смогла выйти замуж? – Я пыталась свести воедино генеалогию гаремного семейства.

– А я разве говорила, что она была замужем? – удивилась Фатьма моей невнимательности.

– Но как же? А как тогда появилась ваша мама? Ведь у нее должен был быть папа? Ваш дедушка?

– О-о-о… Мой дедушка… Прояви смекалку, милая, и все встанет на свои места.

Стоит кому-то заговорить о моей смекалке, как я превращаюсь в подобие истукана и не могу не то что совладать с мыслями, но даже и пары подходящих слов не найду. Однако исторический детектив, угрожавший превратиться в любовный треугольник, приятно щекотал интерес, увлекая в лабиринты чужих жизней – давно прошедших и всеми позабытых.

– Бабушка родила маму спустя семь месяцев после роспуска гарема. Естественно, детей-наследников забирали, и бедная бабуля опасалась, что и у нее могут просто отобрать ребенка, поэтому скрыла беременность и родила одна как раз в этом прекрасном особняке, – говоря это, старушка Фатьма не сводила глаз с дома детства, который выглядел на крохотной улице так же нелепо, как смотрелся бы, скажем, бриллиант в десять карат на руке у уличной попрошайки. Очевидно, особняк не шел этому месту, или место не шло ему, однако с превратностями судьбы спорить бессмысленно. И теперь обреченный на муки исполин терпеливо подпирал свинцовый небосвод, грозивший ему лишь ливнями и грозами…

Я мысленно крутила в голове вехи падшего не так давно с ултаната, пытаясь соединить исторические даты и громкие имена. Выходило совсем интересно: передо мной сидела потомственная принцесса… Определенно, нужно было как-то отреагировать, но, кроме реверанса, в голову ничего не приходило, и я решила опустить церемонии и задала главный вопрос:

– А что насчет секрета похудения? Вы сказали, что я попала по адресу… – Более нелогичный кульбит изобразить было сложно, но мне это удалось. Фатьма-ханым натянуто улыбнулась:

– Ну, раз обещала, тогда слушай. Ты плохо спишь, поэтому и под глазами темные круги, – она прищурилась и вцепилась своими глазами в мои. – Если спать как положено, в организме будет правильный баланс гормонов. Лишняя пища не задерживается в выспавшемся теле.

Я прокручивала в голове последние ночи, проведенные в работе, а после в тщетных попытках уснуть под звуки непрекращающейся перебранки бесстыжих чаек, которые, как назло, устраивали переговоры на парапете моего окна. Особенной громогласностью отличалась одна из них: строптивая белогрудая самка с невероятно скверным характером и, очевидно, проблемами в личной жизни. Она часами могла отчитывать суженого, а тот покорно выслушивал, после чего, в знак примирения, нежно пощипывал ей спинку – так они, счастливые, вместе встречали рассвет. А вместе с ними и я – невыспавшаяся, с темными кругами под глазами, но тоже счастливая.

Трогательные отношения между двумя смешными птицами умиляли: уже второй год они обивали крышу над окном нашей спальни, так что мы были в курсе всех их семейных передряг и разногласий.

Чайки вдохновляют моногамностью и способностью сохранять отношения с одним партнером на протяжении всей жизни, а это около двадцати лет. Много ли найдется пар среди homo sapiens, способных на столь длительные отношения?

Чайки вместе высиживают яйца, растят птенцов… и при этом ничтожно мало спят.

– Видишь, ставни на окнах? – И Фатьма-ханым указала на облезлые заскорузлые деревяшки, нависавшие над старыми рамами с наружной стороны.

Конечно же, я видела эти элементы декора. Ставни украшают едва ли не каждый второй дом Стамбула. Вначале это приводило в неимоверный восторг из-за сходства с любимой солнечной Сардинией, а после я и вовсе перестала их замечать.

– Так вот, перед сном нужно обязательно закрыть все створки и задвинуть шторы… Это главный секрет!

Неожиданнее совета сложно было представить.

Если бы остроумной Фатьме вздумалось надиктовать рецепт снадобья из сушеных лягушек, пряди волос рыжей весталки-целомудренницы и капли январской росы с горы Арарат, я и то удивилась бы меньше…

Какое отношение ставни имеют к лишним килограммам? Возможно, они преграждают путь духам ночного аппетита или чему-то еще в этом несуществующем роде?

– Бабушка пишет… – и старушка методично отлистала дюжину страниц, предварительно щедро плюнув на палец, – …что в гареме, если хотели отомстить девушке, срывали ставни с окон ее комнаты. Через несколько месяцев девушка толстела и становилась похожей на лягушку.

Вот это магия! До такого поворота не додумался сам Андерсен, а вот Джоан Роулинг вполне могла позаимствовать этот сюжет. Но ведь колдовство в мире маглов запрещено!

Фатьма-ханым перевернула еще одну страницу и продолжила чтение медленно и с интонацией:

– Глубокий сон улучшает работу кишечника. Главное условие такого сна – совершенно темная комната, в которую не попадает даже самый крохотный луч Северного Креста. Проснувшись, нужно тут же растворить ставни, а не лежать в темноте. При таком распорядке тело всегда будет оставаться стройным и подтянутым.

– И вы так делаете? – с надеждой я воззрилась на худышку Фатьму.

– А ты разве не видишь? – и она ловко обхватила себя ладонями за осиную талию. И это в ее-то годы! – Так должна делать каждая женщина. А как иначе?

Но как же я, засыпавшая каждую ночь с видом на мигающую неоновую вывеску кафе «Merletto», что торгует пиццами до самого рассвета? Конечно, приятно было осознавать, что причиной лишних сантиметров на талии была не домашняя эриште[62]62
  Эриште – традиционное турецкое блюдо, напоминающее домашнюю лапшу в сливочном масле.


[Закрыть], усыпанная хлопьями пикантного тулума[63]63
  Тулум – выдержанный в козьей шкуре сыр с ярко выраженным ароматом и неповторимым вкусом.


[Закрыть], а всего лишь огни большого города, которые без стеснения заглядывали в распахнутые окна нашей небольшой спальни под самой крышей. Все ближе я приближалась к разгадке томившей долгие месяцы тайны, и это не могло не радовать. Однако определенные сомнения одолевали: возможно ли в многомиллионном мегаполисе организовать полноценный сон, всего лишь задраив окна и изолировавшись от мира, который в этом году и так преуспел в вопросах самоизоляции?

Стамбул – город не для сна. В нем каждый второй мучается бессонницей, длительной и изнуряющей, волнующей и сладкой…

И в этом очаровании город не знает себе равных: стоит сумеркам спуститься на его шумные улицы и вечернему азану освятить протяжной молитвой сапфировый небосвод, как повсюду – будь то крохотные квартирки на самых окраинах или роскошные апартаменты пятизвездочных резиденций – начинается особое таинство… Это еще не пылкие объятия – они случатся гораздо позже, когда огни погаснут и не будут мешать взволнованным влюбленным; это уже не дружба, так как ее время, напротив, прошло с теплым закатом и опустевшими стаканчиками мутной ракы[64]64
  Ракы – крепкий спиртной напиток, настоянный на анисовом корне.


[Закрыть]; это нечто большее – уникальное душевное единение, жизненно необходимое каждому стамбульцу с момента его рождения и, вероятно, до самой смерти. Ночь объединяет людей – любых, и неважно, какими и кем они были днем. Бары и рестораны звенят сотнями веселых голосов: их обладатели судачат без умолку, и в этом протяжном гуле невозможно чувствовать себя одиноко.

Здесь нет своих и чужих, красивых и не очень, расслабленных и утомленных – все дети одной огромной семьи, и именно это всеобщее спокойствие, накрывающее с головой в одночасье, дарит невероятное ощущение счастья, больше похожее на эйфорию.

В стаканы с той самой ракы скучающие дамы опускают кусочки льда, и анисовый эликсир, словно по мановению волшебной палочки, белеет на глазах и укрощает страхи каждого, кто его пригубит. Обожженные крепкими напитками губы становятся чувственными и жаждущими терпких поцелуев… Так бурлит жизнь: красивая и короткая.

Стамбульцы знают о скоротечности жизни практически всё и достойно проходят это мудреное испытание временем.

Веселые компании безустанных студентов толпятся до рассвета на узких тротуарах вблизи дорогих клубов, в которых проводят вечера уже состоявшиеся горожане среднего возраста. Те подъезжают на дорогих машинах, небрежно бросают ключи парнишке с местной vale и на долгие часы теряются в накуренных залах богемных заведений, в которых подают авторский кокореч[65]65
  Кокореч – традиционное турецкое блюдо, король уличной еды. Представляет собой зажаренные на вертеле бараньи кишки, фаршированные всевозможными потрохами. Подается со специями в хрустящем хлебе.


[Закрыть] и до рассвета читают «стендап». Парочки пенсионного возраста медленно прогуливаются тут же, по ночным запруженным улицам, с горящими глазами всматриваясь в толпы шумной молодежи. Вначале я думала, что в толпе они ищут внуков, забывших к полуночи вернуться домой. Но нет, в раскрасневшихся от выпивки юных лицах старики ищут себя, молодых и красивых… Они помнят давно ушедшее время и с трепетом вспоминают о нем, как о приятном фильме или увлекательной книге, которую хочется перечитывать снова и снова…

– Я бы хотела быть молодой, как ты… – сказала напоследок Фатьма-ханым. Такие признания даются тяжело тем, кто их делает, но еще тяжелее тем, кому они адресованы. Будто электрический ток, тонкая боль пробежала под кожей. Угнетающее состояние беспомощности, когда болезнь неизвестна науке и единственный диагноз звучит как приговор: неизлечим. Болезнь под названием старость – вот настоящая пандемия, захватившая мир. Она уносит всех без исключения, однако никому и в голову не придет придумать средство борьбы против вездесущего недуга. Никаких вакцин – лишь разведенные руки и обреченные взгляды. А если представить на минутку, что старость – обыкновенный вирус, передающийся воздушно-капельным путем, только его инкубационный период намного дольше обычного?

– Ступай и скажи тому глупцу, чтобы не околачивался у моего дома и не смел больше никого подсылать ко мне.

– Но почему? – Не хотелось грубить странному архитектору. – Кажется, ему интересен этот особняк… И не только ему…

– Ему интересна я. Тридцать лет он крутится здесь и пытается склонить меня продать этот дом. Но все только для того, чтобы просто заговорить. Трус!

– Но, возможно, вам стоит быть мягче с ним… Он стеснительный, и ему нужно время…

Фатьма гомерически рассмеялась, но тут же умолкла и сникла.

– Какое время, деточка? Со стариками никогда не говори о времени. Ты же не станешь с голодным бродягой обсуждать аппетитную баранью ногу, верно? В старости мы все становимся нищими, потому что ценность в этом мире имеет только одно – время… Не трать его попусту на разваливающиеся дома и глупых стариков, которые скоро растают в предрассветной дымке.

Я топталась у двери и не могла решиться так просто выйти и оставить Фатьму одну в пустой квартире. Но и набиваться на еще один визит не хотелось, особенно с учетом рекомендации не тратить время впустую.

– Я зайду к вам на днях, хотите? – все же поинтересовалась я. – А архитектору скажу, что у вас все хорошо и он может зайти на чай.

– Вот еще! – всплеснула руками Фатьма и неожиданно раскраснелась. – Видеть его не могу!

Наши взгляды встретились, и, кажется, мы подумали об одном и том же. Уж слишком знакома для двух женщин была эта ситуация. Похоже, она симпатизировала ему все тридцать лет, но, как истинная стамбулка, сводила с ума несчастного человека скверным характером.

Когда я вышла из дома, старичка на улице не было. С тяжелого неба все еще накрапывал дождь, и я обрадовалась, что до дома рукой подать. Проходя мимо торжественного особняка, я мельком бросила взгляд и поспешила прочь. Теперь совершенно не хотелось тратить время на чужие дома и вещи, хотелось скорее создавать свои: интерьеры, привычки, традиции…

Перед тем как уснуть, я долго думала о гаремах, бежавших беременных наложницах (сколько их таких было?..), ставнях на окнах и осиной талии внучки последнего султана…

– И ты поверила ей? – рассмеялся Дип, который едва ли не бредил уже в полусне. – У меня пол-офиса сотрудников, которые считают себя потомками или Сулеймана Великого, или Ататюрка. Здесь это модно, что ли?

– Как бы то ни было, этой ночью все-таки не буду закрывать окна, – решила я, всматриваясь в огни пролетающих вертолетов.

– Не закрывай, – сквозь сон промямлил Дип, не выражая никакого интереса к этой фразе.

– В темноте спать, конечно, полезнее, но я не могу лишить нас гудков пароходов и кудахтанья сумасшедших чаек… Да и без песен пьяных туристов уже непривычно будет…

Услышав несвязную речь под окном, я тут же выныриваю и вслушиваюсь в темноту. Иногда говорят по-немецки, чаще по-английски, а порой какая-нибудь заплутавшая в ночи парочка тихо насвистывает «Очи черные»… На днях компания шумных туристов гремела на весь район «Подмосковными вечерами». Обычно я улыбаюсь и даже незаметно машу рукой вслед, когда незнакомые силуэты скрываются за углом дома. На душе сразу становится пусто, как будто близкие родственники только что скрылись за кабинкой паспортного контроля в аэропорту, и ты плетешься по пустынной зоне отлета к выходу. Провожающим всегда тяжелее, чем уезжающим… Я спешу обратно в теплую постель, где ныряю под мышку храпящего Дипа и понимаю, что у нас все дома. И дом там, где мы…

Рецепт

Köy eriştesi, или Лапша по-деревенски по рецепту наследницы султаната

Для лапши:

• 1 яйцо

• 200 г муки (и немного для припыла)

• 3 столовые ложки овощного пюре (на выбор: крапива/шпинат, свекла, морковь)

• 0,5 чайной ложки соли

Сырно-ореховая посыпка:

• 70 г соленого творожного сыра (в идеале овечий или любой другой с ярко выраженным вкусом)

• 40 г грецких орехов (или одна-две жмени)

• 1 столовая ложка топленого масла (можно заменить сливочным)

• 1 столовая ложка растительного масла (в идеале оливковое)

• 2–3 зубчика чеснока

• 1 чайная ложка паприки

Домашняя лапша – это всегда магия, запыленная мукой кухня и счастливые дети, которые тут же налетают на только что сваренные кусочки нежнейшего теста. Добавьте к лапше хороший кусок сливочного масла – и она превратится в изысканное семейное лакомство, которое вполне может перейти в разряд традиционных и стать предметом вашей гордости как домохозяйки. Но обо всем по порядку.

Нужно знать одно: если бы лапша готовилась муторно и долго, очевидно, разговорчивые итальянки вряд ли бы возвели пасту в многовековой культ, довлеющий над Апеннинским полуостровом и поныне. Да что полуостровом – всем миром! Турецкие женщины, отличающиеся не меньшей коммуникабельностью, а значит, и вечной нехваткой времени, также преуспели в премудростях этого блюда. Замешивающие цветное тесто стамбулки – частое зрелище на витиеватых улицах старого города, где ход времени замедлен – в этом и заключается магия. Попробуйте замесить тесто сами и поймете, о чем я. А проще этой задачи и придумать сложно.

В глубокой миске смешиваю все ингредиенты и минут десять наслаждаюсь их мягкой консистенцией: тесто должно стать гладким и не липнуть к рукам. Вначале кажется, что это недостижимо, и так и хочется добавить муки. Но не поддавайтесь на провокацию. Продолжайте методично работать руками и в награду спустя несколько минут получите именно то, что имеют терпеливые старушки, торгующие в бакалейных лавках в кривых переулках. Обернутое в пленку тесто оставляю на тридцать-сорок минут для набухания – спустя это время оно станет еще более эластичным и податливым. А большего радетельной хозяйке и не надо!

Для раскатки проще всего воспользоваться специальной машинкой, которая станет украшением любой кухни. Свою я купила на антикварном рынке. Она слегка поцарапана временем и даже с несколькими вмятинами на тусклом боку (как если бы кто-то решил в нее однажды вбить гвоздь). Я бережно отмыла ее шершавую поверхность, натерла до некоего подобия первоначального блеска – и жизнь, стеснительная и осторожная, снова затеплилась в этом крохотном аппаратике, видевшем на своем веку многое и многих…

Раскатывать можно и скалкой, однако непременно тонко, толщиной в один-два миллиметра. Турецкие женщины накручивают тесто на охлов[66]66
  Охлов – особый вид длинной скалки, предназначенной для раскатывания или растягивания тонкого теста.


[Закрыть] и делают разрез по всей длине: так у них получаются готовые полосы, сложенные вместе. Остается лишь нарезать их на полосочки шириной не больше сантиметра.

Я расстилаю чистое полотенце на столе и рассыпаю по нему еще мягкую лапшу. Раскрываю окно… и на глазах миниатюрные кусочки теста начинают заветриваться и черстветь – это мне и надо. Через час перекладываю хрупкое «эриште» в банку с герметичной крышкой и храню в холодильнике.

Пока в глубокой кастрюле с подсоленной водой я буду отваривать лапшу, в сотейнике подготовлю то, из-за чего дети уже томятся в нетерпении у порога кухни.

Согреваю несколько ложек топленого и растительного масла и тут же забрасываю к ним разломанный руками молодой сыр творожной консистенции. Добавляю рубленые орехи и немного паприки с пропущенным через пресс чесноком. Ждать практически не нужно – масло немедленно проникает в текстуру ореховой крошки, напитывая ее едва уловимым сливочным ароматом молодого сыра. Чеснок придает пикантности и пробуждает аппетит.

Отваренную пасту раскладываю по глубоким тарелкам и накрываю орехово-сырной шапкой – тишина и покой воцаряются в кухне, так как рты у всех заняты… Конечно, каждый стамбулец водрузит поверх этого великолепия еще и ложку жирного йогурта, без которого турецкая кухня просто не существует, и я последую прекрасному примеру. Чтобы сказать, вкусно ли это, нужно всего лишь однажды попробовать. Впрочем, эта формула применима к любой стороне жизни. «Bir ye, bin şükret»[67]67
  Съешь один раз, а поблагодари тысячу раз (тур.) – турецкая пословица.


[Закрыть], – сказала Фатьма-ханым, и я до сих пор с благодарностью вспоминаю ее крохотную кухню, на которой с трудом умещались мы, две маленькие женщины Востока…