Текст книги "Дети страны хюгге. Уроки счастья и любви от лучших в мире родителей"

Глава 2
Дети с нами заодно!

Дети всегда готовы идти нам навстречу!

Если этого не происходит, значит, они либо делали это слишком часто и слишком долго, либо в чем-то ущемлены.

Главный конфликт

Как мы знаем из истории, главная экзистенциальная дилемма состоит в конфликте между личностью и коллективом (или обществом), индивидуальностью и конформизмом, самоидентификацией и приспособлением. Я предпочитаю называть это конфликтом личных границ и взаимодействия.

Все теории воспитания строятся на том, что дети изначально асоциальны и эгоцентричны, а задача взрослых – научить их приспосабливаться и учитывать интересы других. Методы достижения этой цели менялись. Во второй половине XIX века, например, физические наказания использовались все реже, а роль убеждения росла.

Рисунок 1

Когда я родился, педиатры пропагандировали систему «Тишина, чистота, регулярность». Матери знали, что должны кормить, купать и укладывать младенцев спать в определенное время и с определенными интервалами. Если родителям не удавалось соблюдать эти правила, специалисты предупреждали, что «дети сядут им на голову». Мать волновалась, что ребенок все время беспокоен и плачет, а ей внушали: нельзя отступать от режима, детям полезно кричать для развития легких. К счастью для многих из нас – по крайней мере для тех, кто благополучно пережил свои первые годы, – наши родители не могли долго выносить наши отчаянные крики. Нарушая предписания докторов, они брали нас на руки и кормили в неурочное время.

Еще одно заблуждение: дети зациклены на себе и своих желаниях, поэтому родители должны учить их общаться на условиях взрослых и с самого начала понимать, кто здесь главный. Сорок лет работы с семьями и два десятка лет изучения отношений матери и ребенка доказали мне обратное.

Когда ребенок выбирает между тем, чтобы настоять на своем или действовать заодно с родителями – а это случается несколько раз в день, – то в девяти случаях из десяти он выбирает взаимодействие.

Детям скорее нужно, чтобы взрослые научили их больше заботиться о себе при общении с другими людьми.

Взрослые не видят этой проблемы по двум причинам. Прежде всего, они обращают мало внимания на детей, если те выполняют их условия; только когда дети отказываются делать то, чего мы от них хотим, мы замечаем их. Во-вторых, взаимодействие детей может проявляться по-разному. Итак, уточним, что я называю взаимодействием.

Взаимодействие

Когда я говорю, что дети с нами взаимодействуют, я имею в виду, что они копируют или имитируют поведение самых важных для себя взрослых – родителей или знакомых.

Пример. Мамин декретный отпуск закончился, и шестимесячная Лили начинает ходить в ясли. По утрам, когда мама завозит Лили в ясли перед работой, ребенок плачет и горюет; ничто не может утешить ее. Но если это делает папа, то все идет прекрасно.

В чем секрет? Может быть, мама чересчур опекает малышку, а папа слишком холоден с ней?

Чаще всего радость или огорчение перед детским заведением зависят совсем от другого. Дети плачут с мамой, потому что она эмоционально не готова расстаться с ребенком. Она беспокоится, нервничает, переживает – и это происходит с самого рождения. Она подавляет свои эмоции, поскольку выхода нет – ей нужно на работу, но Лили их чувствует – и копирует. Ребенок действует заодно с матерью, как бы говоря ей: «Мамочка, с нами что-то не так. Я хочу, чтобы ты знала – я это понимаю и надеюсь, что ты решишь проблему, чтобы нам обеим было хорошо».

Однако, если мы спросим мать, которая только что оставила плачущего ребенка в яслях, действовал ли он с ней заодно, она, скорее всего, скажет: нет. Для нее взаимодействие означает, что ребенок научится прощаться с ней без слез.

То же самое происходит, когда мы приводим детей к врачу, стоматологу или помещаем в другую непривычную ситуацию.

Пример. У Карен и Кристиана после долгих лет бесплодия наконец родилась девочка, Сара. Карен взяла годичный отпуск, чтобы быть дома с дочерью. Как и многие новоиспеченные родители, Карен и Кристиан ужасно счастливы и в то же время боятся, что не смогут правильно исполнять родительские обязанности. По многим причинам они никогда не обсуждали друг с другом эту неуверенность. Таким образом, Карен целые дни проводит с младенцем, не в состоянии разобраться в своих чувствах. Внешне это незаметно; когда Кристиан приходит с работы или их навещают друзья и родственники, все говорят только о Саре и о том, как прекрасно, что Карен может сидеть с малышкой.

Постепенно Карен справляется с неуверенностью и все лучше заботится о Саре. Она знает: у девочки должна быть красивая одежда, ее надо вовремя переодевать, правильно и регулярно кормить.

В три месяца Сара начинает отрыгивать материнское молоко. Карен обеспокоена, но скрывает эту проблему. Девочка теряет в весе. В конце концов мать берет себя в руки и обращается к педиатру. Возникает подозрение, что у ребенка врожденная узкая кардия[6]6
  Кардия – часть желудка, расположенная на стыке самого желудка и пищевода. (Прим. ред.).


[Закрыть], и Сару кладут на обследование. Оно не показывает никаких физических отклонений, но ребенок продолжает отрыгивать молоко. Грудное кормление, которое раньше было интимным и радостным переживанием, становится кошмаром для девочки и матери.

Карен не понимает, что дочь подает ей сигналы, которые можно интерпретировать по-разному.

Например, рвота может означать:

«Спасибо, мама! Я сыта».

Или:

«Мама, лучше я буду есть, когда проголодаюсь, а не когда тебе захочется приложить меня к груди».

Или:

«Происходит что-то не то. Ты так стараешься быть хорошей матерью, что забываешь о моих потребностях. Может быть, тебе поговорить об этом с папой?»

Или:

«Послушай, мама, ты неправильно со мной обращаешься. Мне от этого плохо!»

Но Карен ни о чем не догадывается.

Проходит несколько недель. После новой госпитализации Карен и Кристиан решают обратиться к семейному психотерапевту. (Большинство психотерапевтов сделают один из трех выводов: у Карен невроз, брак родителей в кризисе или что-то не так с ребенком.) На вопрос, какого поведения она ждет от Сары, Карен отвечает: «Если она начнет нормально есть и прибавлять в весе, я буду счастлива».

Но дети не взаимодействуют с родителями такими способами. Они зрят в корень. Они бессознательно пытаются решить конфликт, который мешает семейному благополучию.

Пример

Семья ужинает в ресторане. Когда приносят кофе, мальчики четырех и семи лет получают мороженое и быстро с ним разделываются. Родители тем временем заняты важным разговором. Дети какое-то время прислушиваются, а потом придумывают игру. Они начинают ходить между свободными столиками, все время усложняя свои маршруты. Родители иногда окликают их, и дети прекращают игру, но быстро возвращаются к ней.

Вдруг отец подзывает их тихим сердитым голосом. Когда они подходят, он говорит: «Вы меня не слышите? Вы больше никуда с нами не пойдете, если будете так себя вести. Все, хватит на сегодня. Идем домой!»

Дети обескуражены. Они покидают ресторан, глядя в пол и опустив головы. Ведь они шли родителям навстречу – открыто и честно. Их поведение означало: «Раз у вас важные дела, мы найдем, чем заняться, чтобы вам не мешать».

Забежим на несколько месяцев вперед. Однажды вечером кто-то из детей спрашивает отца: «Мы пойдем сегодня есть пиццу?» «Возможно, – отвечает тот. – Но вы будете хорошо себя вести, а не безобразничать, как в тот раз».

Отец снова ошибочно путает взаимодействие с «хорошим поведением» и добивается послушания, вместо того чтобы строить отношения с детьми на равном достоинстве и доверии.

Дети – гении взаимодействия во всех областях. Четырехлетний малыш подражает папиной походке, шестилетняя девочка ест, как ее мама, девятилетний парнишка разговаривает с младшим братом точно так же, как папа говорит с ним самим. В этих случаях мы не сердимся и не возмущаемся, а, наоборот, чувствуем себя польщенными.

Но когда дети копируют то, что мы хотели бы держать при себе или в чем не хотим признаваться, нам это не нравится. А ведь малыши в прямом смысле слова изучают нас и зеркально отражают наши чувства, прежде чем учатся выражать свои.

Обратите внимание, что происходит с ребенком от шести месяцев до полутора лет, когда вы приходите в гости к его родителям. Малыш внимательно всматривается в мамино или папино лицо. Если родитель недоволен, нервничает или просто не расположен к визитам, ребенок начинает плакать или отворачивается от вас. Взрослые могут скрывать свои чувства за вежливыми словами: «О, это вы! Пожалуйста, заходите!» Но ребенка это не обманет.

Точно так же дети настораживаются, когда мать принимает ухаживания нового воздыхателя, но не уверена в своих чувствах к нему; когда отец встречается с кем-то, но хочет держать это в секрете.

Как семейный психотерапевт, я встречаю примеры такого копирования каждый день. Дети, особенно маленькие, проявляют недовольство и требуют внимания во время семейных встреч, пока нам с их родителями не удается обозначить семейную проблему. Но как только проблема выявлена и родители готовы ее решить, малыши засыпают; те, кто постарше, начинают рисовать или просятся домой. Очень показательная реакция!

Дети копируют родителей и в конфликтной ситуации. Эта черта часто порождает спекуляции о биологических причинах алкоголизма. Мой опыт показывает, что ребенок алкоголиков вырастает с пристрастием к спиртному, потому что он подражает родителю, к которому особенно привязан.

Иными словами, детское взаимодействие с взрослыми может проявляться двумя способами. Ребенок, который взаимодействует напрямую, имитирует поведение родителей. Так бывает в семьях, где взрослые ведут себя конструктивно.

– Если детей уважают, то они уважают окружающих.

– Если о них заботятся, то они заботятся о других.

– Дети, чьи личные границы не нарушаются, не посягают на чужие границы.

Другие дети ведут себя «наоборот», потому что обращают свое поведение внутрь. Тем не менее это тоже взаимодействие.

Нередко бывает, что двое детей в одной семье ведут себя по-разному. Это часто удивляет родителей, ведь у детей одинаковая наследственность и они получают одинаковое воспитание.

Пример

Молодая мать в лагере хорватских беженцев обратилась за психологической помощью для своего семилетнего сына – он непослушный, капризный и надоедливый. Другого сына, 12 лет, она описывает как ответственного и надежного помощника. Учителя в школе называют его интровертным, но умным и старательным.

Семье выпали тяжелые испытания. Муж женщины был убит на боснийском фронте полгода назад; им пришлось скитаться по разным лагерям и центрам для беженцев. Заботясь о детях, мать не позволяла себе проявлять горе у них на глазах и плакала, только оставаясь одна. Многие ведут себя так из любви и лучших побуждений, но это вредно и для взрослых, и для детей.

Старший сын действовал заодно с матерью, копируя ее поведение. Он держал свои горести в себе, ходил сгорбившись, меланхолической походкой, с неподвижным взглядом. У окружающих взрослых он вызывал симпатию и заботу. Его невысказанные чувства к матери успокаивали и поддерживали их обоих. Он просто делал то же, что и она.

Младший брат тоже взаимодействовал с семьей, но противоположным способом. Он делал все наоборот. Он, единственный из них, открыто выражал свою печаль, отчаяние, разочарование и тоску по общению, которые подавляла в себе его мать. Но она не могла одновременно дать волю своему горю и открыть себя для страданий сына: их чувства были слишком похожи.

Этот мальчик хотел быть заодно с матерью, как его брат, но не мог себя заставить. Его дерзкое поведение не пробуждало у взрослых симпатий, а, напротив, вызывало раздражение. Его считали не «большим и разумным», как брата, а «маленьким и непослушным». Все трое наносили ущерб своему здоровью. Но только младший знал и указывал путь к оздоровлению семьи.

К счастью, мать понимала, что ей нужна помощь. Она видела тревожные признаки и относилась к ним достаточно серьезно, чтобы говорить с другими людьми о своих проблемах. Ей повезло попасть в группу женщин со схожей ситуацией. Когда ей удалось выразить свое горе, она помогла старшему сыну сделать то же самое. В итоге младший сын стал спокойнее.

Мы часто наблюдаем этот феномен – расходящееся поведение – в семьях, где отец проявляет насилие к жене и/или к детям. Часто один ребенок копирует отца и становится жестоким и неуправляемым, а другой, повторяя мать, направляет насилие внутрь себя. Такие дети, вырастая, либо разрушают себя – наркотиками, беспорядочными половыми связями, попытками суицида, – либо становятся тихими и покорными. Они приносят себя в жертву, пренебрегают своими потребностями и испытывают преувеличенное чувство ответственности за других. Обратите внимание, что эти качества часто и ошибочно считают признаками «хорошего воспитания».

Когда дети в таких семьях становятся подростками, их поведение еще больше расходится. По многим причинам мальчики сохраняют склонность к насилию, в то время как девочки чаще ведут себя саморазрушительно. Это происходит потому, что девочки обычно берут за образец жертвенное поведение матери.

Вот схематическое описание прямого и обратного взаимодействия.

• Дети, которых критикуют, начинают критически относиться либо к другим, либо к себе.

• Дети, выросшие в жестокой среде, вырастают склонными либо к насилию, либо к саморазрушению.

• Дети из семей, где не принято выражать свои эмоции вслух, становятся либо тихонями, либо болтунами.

• Дети, пострадавшие от насилия или сексуальных домогательств, будут агрессивно разрушать себя или так же агрессивно унижать других.

По моей оценке, половина детей, которые сталкиваются с деструктивным поведением взрослых, взаимодействует с ними обратным способом. Другие прибегают к прямому копированию и получают ярлык «проблемных».

Деструктивное поведение не всегда бывает жестоким, авторитарным и оскорбительным – оно может быть уступчивым и оборонительным. Я хочу подчеркнуть, что у всех нас хватает причин быть такими, какие мы есть. Всех нас невольно подталкивали к разрушительному/саморазрушительному поведению.

Многие взрослые верят, что их поступки полны любви и заботы, хотя на деле это не так. Другие стремятся нести любовь, но одного стремления недостаточно. В прошлом, когда семья была автократичной структурой, родители легко подавляли врожденную мудрость детей. Сейчас это, к счастью, становится все труднее. Не только дети и подростки больше уверены в себе, но и родители стали более гибкими и само общество склонно принимать всерьез благополучие каждого ребенка.

Границы личности

Под этим термином я понимаю физическую и психическую неприкосновенность, вопросы идентичности, границ и барьеров, личных потребностей и ценностей. Чаще всего дети не могут защитить целостность своей личности от родителей. Это не значит, что они не неспособны обозначить свои границы. Скорее они предпочитают отказаться от своих потребностей, если это ведет к конфликту с родителями; действовать заодно, а не стоять на своем.

Это относится, например, к инцесту.

Сексуальные домогательства к родным и приемным детям – жестокое насилие над детской физической, эмоциональной и экзистенциальной целостностью. Описывая свои чувства, многие жертвы инцеста отмечают: им было ясно, что происходит что-то совершенно неправильное. Они хотели защитить себя, но отказывались от самозащиты ради взаимодействия. Когда насильник прибегает к угрозам или другой манипуляции, жертва обычно обещает держать произошедшее в секрете. Иногда это лояльное молчание продолжается несколько лет; в некоторых случаях – всю жизнь. Это саморазрушительная реакция на несправедливость, которую общество считает не только незаконной, но и в высшей степени аморальной. Тихие и склонные к саморазрушению дети реагируют так даже на менее вопиющую ежедневную несправедливость, в которой они видят неизбежную часть «хорошего воспитания».

Когда родители постоянно, сознательно или невольно, посягают на личные границы своих детей, те не думают, что родители не правы. Они делают вывод, что не правы они сами! Теряя самооценку, такие дети накапливают чувство вины или стыда. Эти внутренние изменения сказываются впоследствии на всей их жизни и на их отношениях с родителями.

Как ни печально, границы личности человека подвергаются насилию тем легче, чем охотнее он принимает и прощает насильника. Это относится не только к детям, но и к женщинам, которые живут с жестокими партнерами. Психологи, работая со взрослыми жертвами пыток, отмечают связь между уровнем жестокости и чувством вины. Очевидная цель издевательств – уничтожить достоинство жертвы, а не убить ее физически. Для мучителя идеальный результат – когда жертва сама стыдится того, что произошло.

Дети, изъятые из семей из-за жестокого обращения, часто страдают от низкой самооценки и огромного чувства вины. Они сохраняют привязанность к родителям и просят отпустить их домой, хотя знают, что там их ждут побои и издевательства.

Дети, чьи границы грубо нарушены, всегда сообщают об этом взрослым, но их сообщение игнорируется, отвергается или неверно понимается. Например, в моем детстве родители и учителя верили, что ребенка можно сделать «хорошим», объясняя ему, каким он был «плохим». Дети захотят хорошо себя вести, только если им внушить, что они вели себя плохо.

Но говорить детям, что они плохие, означает нарушать их личностную целостность, и они часто сообщают нам об этом без слов, но ясным и откровенным языком. Они плачут, на их лицах отражается страдание; их тела напрягаются, взгляд опускается вниз, голова падает на грудь. Все в них кричит: «Ты делаешь мне больно!»

Некоторые дети произносят это вслух, но слышат в ответ: «Молчи, когда я с тобой разговариваю!» Иногда взрослые неверно трактуют язык детского тела и требуют: «Смотри на меня, когда я обращаюсь к тебе!»

Эти замечания добиваются внешнего социального идеала за счет личностной целостности ребенка. Они означают: «Неважно, больно тебе от моих слов или нет. Пусть даже так, тем лучше ты запомнишь. Главное, чтобы ты научился вежливости и смотрел в глаза, когда с тобой говорят».

Если слова не действуют, взрослые порой берут ребенка за подбородок и заставляют его поднять лицо. Тут у него только один путь защищаться – опустить глаза. Но это так раздражает некоторых родителей, что они переходят к физическому наказанию или отправляют ребенка «подумать» в свою комнату.

Так делали в Дании тридцать или сорок лет назад и продолжают делать до сих пор во многих странах. Почему? На это есть две причины.

Во-первых, так поступали все родители, и это считалось правильным.

Во-вторых – и это главное, – дети положительно реагировали на такое обращение! Ребенок, которого побили или отправили в кровать без ужина, придет в себя через пару часов или на следующее утро. Он снова будет весел и ласков с родителями, будет играть в мяч с папой, шептаться с мамой и бегать по двору с друзьями. Возможно, он произнесет дежурное извинение или ему скажут: «Давай забудем о нашей ссоре, теперь все хорошо».

Ребенок не злится на родителей и не относится к ним хуже, чем раньше. Тем не менее он потерял частичку себя, стал немного меньше собой и чуть больше – таким, каким его хотят видеть взрослые.

Но, как и все дети, он любит своих родителей и готов любой ценой подарить им «правильного» сына или дочь. Убежденный, что они правы, а он нет, ребенок подавит боль и унижение – и через двадцать лет будет так же поступать со своими детьми.

Склонность детей идти навстречу пожеланиям родителей часто используют для доказательства, что тот или иной метод воспитания «работает» и не приносит страданий. Родители показывают на такого ребенка и говорят: «Я уверен, что мы правильно воспитываем Джонни. Смотрите, как мы отлично с ним ладим».

Пример

Молодая мать с трудом справляется с домашними обязанностями, которые ждут ее после работы. Она рассталась с отцом своих детей и самостоятельно растит трехлетнюю дочку и пятилетнего сына, а также убирает, готовит, стирает и содержит семью. Поэтому каждый день она оставляет детей на несколько часов в комнате, чтобы они смотрели телевизор, пока она хлопочет по хозяйству.

Воспитательница в детском саду заметила, что дети замкнутые и грустные. На ее вопрос мальчик ответил, что их заставляют долго сидеть одних. Учительница позвонила матери, которая не просто признала, что держит детей в комнате. Она оправдывалась тем, что ее мать поступала с ней в детстве точно так же и ничего плохого из этого не вышло. К тому же она слышит, как дети весело играют вдвоем. Разумеется, детям не было весело – они просто шли маме навстречу.

Я привел этот пример не для того, чтобы поспорить, хорошо или плохо сажать маленьких детей в комнату на несколько часов. Я хочу подчеркнуть, что дети подают нам ясные сигналы и мы должны принимать их всерьез, даже если это противоречит тому, как растили нас или как растят детей другие.

Физическое насилие разрушает личность любого человека – включая детей. Мы можем доказывать, что «нет другого выхода» или «он это заслужил», и защищать право родителей на телесные наказания. Эти отговорки только подтверждают, что мы делаем что-то не то и сами это знаем.

Тем не менее многие взрослые отстаивают наказания теми же аргументами, какими мать оправдывала сидение детей в комнате: «В детстве мне досталось несколько хороших взбучек – они были заслуженными и ничуть мне не навредили». А еще: «Это работает!» Мол, когда дети делают что-то плохое, крепкая оплеуха гарантирует, что этого больше не повторится.

Аргумент «это работает» распространен не только среди родителей, но и у профессионалов, работающих в сфере образования и душевного здоровья. И знаете – они правы. Чем настойчивее одна сторона требует от другой отступиться от личных границ, тем лучше работают эти методы. Вот почему шестилетняя жертва инцеста напоминает кокетливую тринадцатилетнюю Лолиту и почему японские школьники совершают столько самоубийств. Вот почему новые религиозные секты, каждая со своим трюком, пользуются такой популярностью. Вот почему десятки тысяч людей рыдали после смерти Сталина и Тито. И вот почему авторитарные отцы и властные бабушки сохраняют иллюзию, что семья для них превыше всего, хотя на самом деле они стоят над семьей.

Защищать телесные наказания, апеллируя к их эффективности, неправильно по двум причинам. Во-первых, мы убедились, что дети охотно идут навстречу взрослым, которых они любят, которым доверяют и от которых зависят, – как бы те себя ни вели. Во-вторых, теперь, когда мы так много знаем о долговременных эмоциональных, когнитивных и духовных последствиях насилия, недопустимо оправдывать его кратковременным эффектом.

Иными словами, недостаточно говорить, что что-то «работает». Мы должны изучить, как и почему это работает. Для начала надо осознать человеческую и социальную цену, которую мы сами, наши дети, родители, пациенты и сограждане заплатим за то, что внешне кажется успешным проявлением взаимодействия. Если эта цена – целостность чьей-то личности, то она слишком высока. Это простой и цивилизованный этический принцип.

В прошлом, когда мы верили, что дети рождаются непонимающими недочеловеками, было еще возможно защищать насилие над их личностью. Взрослые, по их убеждению, знали, что нужно детям, чтобы те выросли и стали полноценными людьми.

«Ты поймешь, как это важно, когда вырастешь!»

«Это для твоей же пользы!»

«Когда-нибудь ты мне скажешь спасибо за это».

«Мне это еще больнее, чем тебе!»

Вот лишь несколько классических фраз, которые используют взрослые, подавляя личность ребенка. Эти оправдания показывают, насколько родителям трудно поступать так, как требует от них общество.

Теперь мы знаем больше. Мы знаем не только что дети мудры, но также что они:

• рождаются социальными существами;

• могут устанавливать свои личные границы;

• сознательно взаимодействуют с любым типом поведения взрослых, независимо от вреда или пользы, которое оно им несет;

• сознательно отражают, вербально или невербально, эмоциональные переживания своих родителей.

Иными словами, дети особенно ценны для родителей именно в те моменты, когда кажутся источником проблем.

Далее я постараюсь проиллюстрировать и обосновать это, на первый взгляд провокационное, утверждение, которое должно стать краеугольным камнем для построения нового типа отношений между родителями и детьми.

Рассмотрим три примера.

Пример 1

Когда Николасу было 11 месяцев, его родители переживали серьезный кризис в отношениях. По ночам они часто ссорились.

Каждый раз, когда это случалось, Николас просыпался и плакал. Родители брали его на руки, чтобы успокоить, но, несмотря на все их старания, он был безутешен. Чем больше они пытались понять, чего он хочет, тем более требовательно и раздраженно он вел себя, пока, утомленный, не засыпал. Но на следующую ночь все повторялось.

Родители не думали, что Николас «требует внимания» или старается доставить им неприятности. Вскоре они сообразили, что эти эпизоды напоминают им другую ситуацию. Николас обычно просыпался, когда они занимались любовью, но при этом был весел и его нетрудно было снова уложить спать. Тогда они наконец поняли деструктивную природу своих ночных ссор. Не только тон их разговоров был упрекающим и неприятным, но и сами аргументы ни к чему не приводили. В итоге они чувствовали себя усталыми, обиженными и разочарованными.

Через несколько недель супруги нашли более конструктивный способ обсуждать свои разногласия. Николас по-прежнему просыпался, немного растерянный и недовольный, но через 5—10 минут успокаивался на руках у родителей и просился обратно в кроватку.

Принимая всерьез реакцию своего сына, родители получили урок, который в другой ситуации им пришлось бы усваивать годами. Он поняли, что капризы ребенка означают: «Дорогие мама и папа, мне не нравится, как вы решаете свои проблемы. Это меня пугает и расстраивает. Вы не могли бы делать это по-другому?»

Когда они перешли на другой тон обсуждений, Николас изменил свое сообщение: «Я по-прежнему немного пугаюсь и огорчаюсь, когда вы спорите, но меня уже не тревожит то, как вы это делаете».

Пример 2

Луиза, капризная девятилетняя девочка, начала вести себя в тревожной, саморазрушающей манере: она режет себе пальцы ножницами, прокалывает ножом кожу на животе и засовывает иголки в нос, чтобы вызвать кровотечение. У нее есть старший брат, с которым она часто себя сравнивает. Уже несколько лет она постоянно спрашивает родителей: «Почему вы любите Томаса больше, чем меня?» Попытки вызвать кровь из носа начались вскоре после того, как Томас прошел лечение из-за частых кровотечений.

Родители Луизы – ответственные люди, которые очень любят дочь и делают все возможное, чтобы наладить с ней отношения. Они отзывчивы, рассудительны и стараются дать ей все, что она требует. Другие взрослые советуют им поставить ребенку более жесткие рамки. Но Луиза по-прежнему ведет себя вызывающе. Несколько раз она «официально» приглашала родителей на «встречу», чтобы объявить: «Так, как мы относимся друг к другу, не может дальше продолжаться. Давайте попробуем все же стать друзьями?»

Оба родителя были измучены и растерянны. Они не сердились на дочь и не настаивали на том, чтобы ее «проверили и исправили». Но когда Луиза начала травмировать себя, они поняли, что нуждаются в помощи.

Мы изучили отношения Луизы и родителей, начиная с ее рождения, и некоторые моменты стали проясняться.

Беременность у матери протекала тяжело, роды были сложными и болезненными. Маленькая Луиза плохо спала, мало ела и часто плакала. Ее мать чувствовала себя неумелой и виноватой. У нее были проблемы с грудным молоком, и другие женщины в родильной палате смотрели на нее с осуждением.

Отец был постоянно занят, поскольку открывал новый бизнес. По его признанию, лишь через несколько лет он начал заниматься дочерью и понял, что матери трудно наладить с ней гармоничные отношения.

Луизе с самого рождения не хватало защищенности, необходимой детям для здорового развития. Она не чувствовала, что находится в надежных, умелых руках. Ее мать все время занимала оборонительную позицию и вынуждена была сама решать многочисленные проблемы.

В этой ситуации у маленькой Луизы было два пути – смириться и стать «легким» ребенком или яростно бороться за то, чего ей недоставало. Луиза «выбрала» последнее.

В последние годы некоторые исследователи пришли к убеждению, что ребенок рождается с определенным «характером». Но на мой взгляд, неважно, был ли упрямый и вызывающий характер Луизы результатом наследственности или вынужденным способом ее взаимодействия с родителями.

Луиза как будто говорила свой матери: «Дорогая мама, кажется, ты не знаешь, как правильно за мной ухаживать. Поэтому мне придется давать тебе ясные указания. Я буду протестовать, когда мне что-то не нравится, и требовать то, что мне нужно».

Вслух она выражала эту дилемму фразой: «Почему вы любите Томаса больше, чем меня?»

С точки зрения традиционной психологии или здравого смысла такой вопрос продиктован ревностью – но я с этим не согласен. Луиза хочет сказать, что ее любят не так, как надо. Ей кажется, что родители ее не ценят – а все мы отчаянно стремимся в детстве быть ценными для своих близких. Иначе дети (да и взрослые) становятся раздражительными, агрессивными и растерянными. Справиться с этими сложными чувствами не способен почти ни один ребенок.

Представьте себе, как четырехлетняя Луиза говорит родителям: «Послушайте! С нами что-то не так. Я знаю, что вы меня любите, и делаю все, чтобы заслужить эту любовь. Но чаще всего я чувствую себя нелюбимой. Когда я смотрю на ваши отношения с моим братом, я вижу, что вы ладите с ним гораздо лучше, чем со мной, и мне трудно не завидовать». Именно так! Но дети не умеют говорить то, что им хочется сказать. Когда родители и специалисты называют это «ревностью», Луиза чувствует, что ее не понимают, и ее поведение становится еще более «ревнивым».

Родители Луизы реагировали так, как делали бы большинство любящих взрослых. На ее претензии, что брата любят больше, они отвечали: «Нет, Луиза, это неправда! Мы любим тебя так же сильно, как Томаса». Этот честный и искренний ответ приносил обратный результат: Луиза чувствовала себя еще более одинокой и «плохой». Она могла бы сказать себе: «Я вижу, что они любят меня, и они сами об этом говорят. Но почему мне этого не хватает? Очевидно, со мной что-то не так».

Вернемся к ее изначальному способу взаимодействия – требовательности. Она требует постоянного внимания. Часто она просит невозможного – например, определенный сорт мороженого в середине зимы. Каждый раз, ложась спать, она по 10–15 раз зовет родителей. Их совместное времяпрепровождение омрачено драмами, потому что родители не могут или не хотят исполнять детские капризы. Но Луиза стоит на своем.