Текст книги "Из истории старообрядцев на польских землях: XVII—ХХ вв."

Глава IV
Старообрядцы в Белостокском воеводстве

Сувалкско-Сейненская земля

Согласно легенде, которую рассказывают старообрядцы, проживающие в настоящее время в Сувалкском и Сейненском повятах, первые поселенцы-старообрядцы появились на этих землях уже во второй половине XVI в. Это повествование отражено также в статье Бенедикта Тыкеля, который еще до 1857 г. на основании сведений, полученных от старообрядцев, отметил, что их предки прибыли сюда после 1551 г. [Tykiel 1857: 664]. В качестве доказательства Ты-кель ссылается на московского печатника Ивана Федорова [Березов 1952; Kawecka-Gryczowa / Korotajowa / Krajewski 1959–1960: 261–262; Сидоров 1964: 33–52; Gębarowicz 1969: 393–481], который в послесловии к «Апостолу», изданному во Львове в 1574 г., выразил благодарность литовскому гетману Григорию Ходкевичу [Jasnowski 1937: 358–359] за любезный прием и опеку во время пребывания в Литве. Предположение Тыкеля приводится во многих польских энциклопедиях и в научно-популярных изданиях [Orgelbrand 1861: 866; 1899: 388; Wielka encyklopedia 1898: 442; Fankidejski 1882: 250]. Связь пребывания Ивана Федорова в имении Григория Ходкевича в Заблудове с появлением здесь первых старообрядцев следует считать недоразумением, поскольку в середине XVI в. еще не было формального раскола в православной церкви в России, а Иван Федоров и Петр Мстиславец, прибывшие в начале 1566 г. в Заблудов, не были связаны ни с одной более-менее значительной религиозной группой переселенцев из Московского царства [Березов 1952: 144–160]. Поддержание этой версии событий старообрядцами может свидетельствовать о том, что издания Федорова были им известны и распространялись в их среде. Дата – 1551 г. – может соотноситься с проходившим именно в этом году в Москве Стоглавым собором, постановления которого, как известно, до настоящего времени используются старообрядцами в их религиозной полемике с официальной православной церковью. Здесь следует усматривать ошибку, связанную с подменой дат, потому что старообрядцы не могли появиться на Сувалкско-Сейненской земле после Стоглавого собора. Они появились в этом регионе после известного всем беспоповцам федосеевского собора 1751 г. [Заволоко 19376: 101–102; Архимандрит Павел 1885: 492; Лилеев 1895: 353–357 и др.]. Следует предполагать, что поначалу старообрядцы пребывали в этих местах временно, нанимаясь в качестве сезонных рабочих в лесные хозяйства и на строительство дорог, и только позже стали вести переговоры по вопросу о возможности постоянного поселения.

Фактом является то, что в 1779 г. старообрядцы получили согласие польских властей на свободное осуществление религиозной деятельности [Голубев 1930: 19]. Исследования Ежи Вишневского подтверждают, что старообрядцы появились на Сувалкско-Сейненской земле еще до 1780 г. в качестве поселенцев на основании чиншевого права. Первым собственником, предоставившим свои земли старообрядцам, был «Адам Гелажевский, подчаший Саноцкий (f 18.09.1814), заставный посессор (позже владелец) ключа Лосевичи из имения кн. Массальских, в деревнях Гаусты и Чуванишки» [Wiśniewski 1963: 153; ср.: Tykiel 1857: 664]. Переселенцы появились также в некоторых королевских деревнях, в таких, как Буда (в настоящее время находится на территории Литвы), Иоделишки, Вишторы (в настоящее время находится на территории Литвы). Появились также первые поселения старообрядцев на территории осваиваемой пущи. Уже в 1784 г., согласно Инвентарю ключа Поморского, на территории современного Сейненского повята находилось две деревни, в которых проживали исключительно старообрядцы. Это были деревни Глушин Москали (8 хозяйств) и Будиско Москали (Буда Русская – 9 хозяйств). Один старообрядец – Карпушка с женой Анной – жил в это время в деревне Езерки Велькие [Inwentarz 1786: 223–225; Wiśniewski 1963: 154], откуда потом отбыл в неизвестном направлении (не отмечен в переписи за 1792 г.) [Inwentarz 1792]. В старообрядческих общинах принято было помогать друг другу, а потому их члены быстро становились зажиточными. Основание деревень и их успешное развитие, а также гарантированная государственными властями свобода вероисповедания привлекали на эти земли все новые группы переселенцев.

После 1785 г. сюда прибыла также часть старообрядцев с Украины, где разошлась весть о том, что «полиция требует от граждан выдачи людей, именуемых филипповцами, издавна в Польше оседлых» [Mecherzyński 1861: 86]. Следует, однако, предполагать, что по дороге в Польшу переселенцы с Украины ненадолго задержались в Курляндской губернии или в Литве. Для многих старообрядцев дальнейшее пребывание на юго-восточных землях Речи

Посполитой оказалось невозможным в связи с возражениями коадъютора киевского митрополита, православного епископа Виктора Садковского, который настойчиво требовал, чтобы раскольники целиком и полностью подчинились его юрисдикции. В результате на местах возникали серьезные конфликты, о которых стало известно польскому правительству Старообрядцев стали подозревать в том, что они сговорились с русскими мужиками о том, чтобы «вырезать» католическую шляхту. Эти подозрения усилились после жестокого убийства в ночь с 30 на 31 марта 1789 г. в деревне Неверково Луцкого повята ротмистра Игнация Вылежинского, его жены и пяти дворовых девок. Хотя старообрядцы не были повинны в этом убийстве, на них обрушились суровые репрессии [Kalinka 1895: 471–472, 512]. Чрезвычайная активизация старообрядческих миграций была отмечена в Универсале порядковой комиссии (третьем по счету), изданном 9 июня 1789 г. в Луцке. Комиссия обязала местных землевладельцев в связи с создавшейся опасной ситуацией задерживать подозрительных прохожих, а в особенности следить за «пилипонами», которые обычно «волочатся в столь большом числе по польским землям», а неприписанных по месту жительства в городах «приставлять к юрисдикции» [Бродович 1869: 248].

Старообрядцы, которые селились на Сувалкско-Сейненской земле во второй половине XVIII в., чувствовали себя свободными от несения угнетающих их повинностей, поскольку в прежних местах пребывания причислялись к разряду крепостных [Заварина 1969: 35–36]. Несомненно, достоинства старообрядцев стали основанием для поселения их на королевских землях, в т. и. новокультурных деревнях (новых деревнях). Больше всего поселений появилось в северной части прежней Переломской пущи, между землями камедулов и Меречской пущей. После основания Кленорейсти (в Сувалкском повяте) в 1784–1787 гг. Мацей Антоний Эйсымонт (1741–1805), будучи инспектором «новокультурных» деревень по поручению королевской вице-администрации Гродненской экономии, к которой в то время относилась Переломская пуща, основал и ряд других деревень на следующих условиях: «Отдаю леса для выкорчевания, освобождая от всяческих оплат на шесть лет, а после выкорчевания лесов мает наступить вечное ограничение. Поселенцы мают ставить добрые постройки на линии, остерегаясь браконьерства и уничтожения дерева под угрозой ловчих штрафов, а также оставляя дубы, пригодные на бревно и на клепку. По истечении лет, вольных от оплат, с грунтов и лугов по изъятию непригодных для возделывания участков платить будут по 80 злотых чинша с каждой волоки (литовской), не считая подымного» [Tykiel 1857: 665–666]. Так возникли Глубокий Ров (1787), Шуры (1788), Водилки (1988), Лопухово (1789), Раштоболь (1789), Залешево (1789) в Сувалкском повяте и Высокая Гора (Wielka Góra, 1789) и Белая Гора (1789) в Сейненском повяте. Несколько позже, скорее всего на тех же условиях, были основаны очередные две деревни: Белый Погорелец (Biały Pogorzelec, известен уже с 1792 г.) и Белоречка (Białorzeczka, с 1791 г.). Согласно проведенной инвентарной переписи «новокультурных» деревень, в 1795 г. на 95 литовских волоках там проживало 100 старообрядческих хозяев. Старообрядческие хозяйства приносили государству ежегодного дохода 5415 злотых, а подымного налога 719 злотых и 24 гроша. В общем счете в старообрядческих деревнях проживало 475 человек, в том числе 216 женщин. Известно, что еще до 1795 г. монахи-доминиканцы собирались основать деревню Марыново, поселив в ней старообрядцев и переселенцев с Мазур. Вишневский полагает, что поскольку деревня была основана в 1799 г., уже после конфискации имущества ордена доминиканцев, ее основали пруссаки, которые также поселились в Липине в Кадарышском старостве [Tykiel 1857: 666; Wiśniewski 1963: 154, 168].

Поселившиеся на Сувалкско-Сейненских землях старообрядцы не были однородной группой с конфессиональной точки зрения. Прибыв сюда с разных сторон Российской империи, они привезли с собой совершенно разные представления о том, как должна быть организована жизнь религиозной общины. Переселенцы с Украины, по-видимому, были прежде всего поповцами, что отчасти подтверждается более поздними сообщениями священника из Покровска (ныне Каролин) Ивана Добровольского (1835–1902), утверждавшего, что в прежние времена на Сувалкско-Сейненскую землю прибыло около 150 поповцев [Добровольский 1877: 9]. Некоторые религиозные принципы, которых придерживались старообрядцы в конце XVIII в., позволяют предположить, что многие из них прежде принадлежали к чернобыльской общине [Acta DZA]. Вместе с чернобыльцами наверняка прибыли также ветковцы и филипповцы, искавшие убежища на Украине в период после 1765 г. [Mecherzyński 1861: 85, 87]. Об украинских миграциях старообрядцев свидетельствуют украинизмы, по сей день сохранившиеся в их говоре. Тем не менее основную группу прибывших в Сувалкско-Сейненский регион старообрядцев составляли федосеевцы.

Фото 4. Моленная в Погорельце, повят Сейненский

Большинство старообрядцев, потомки которых в настоящее время проживают в Польше, прибыли из Курляндии и из лифляндских повятов, где, как известно, в конце XVII и в первой половине XVIII в. скрывались федосеевцы, бежавшие из России, с новгородско-псковских земель. Их происхождение подтверждается характером их диалекта. И. Грек-Пабисова, изучая говор проживающих в Польше старообрядцев, определила, что их «языковой родиной» являются территории пограничья Псковской группы диалектов и южновеликорусского наречия, т. е. район Великих Лук и, предположительно, северная часть полоцких и городокских земель в Витебской области [Grek-Pabisowa 1968: 12, 167].

После первого раздела Речи Посполитой (1772 г.) большая группа староверов из Лифляндии отправилась в Курляндию и в Литву [Моора / Моора 1960: 41], а значит, можно предположить, что большинство староверов прибыли на Сувалкско-Сейненскую землю после 1794 г., т. е. после присоединения Курляндии к России.

Как уже говорилось выше, старообрядческие общины, обустроившиеся в Сувалкско-Сейненском регионе, поначалу не были однородными с точки зрения религиозной доктрины, а следовательно, не имели готовых общих форм организации духовной жизни. Организация религиозной жизни в общине зависела от индивидуальной позиции и знаний «старика» (духовного отца), под влиянием которого находилась определенная группа единомышленников, главным образом простых неграмотных крестьян. По сведениям Кароля Мехежинского, первым «руководителем и патриархом» старообрядцев на Сувалкско-Сейненской земле был Стефан Афанасьев (Афанасьевич), житель деревни Глубокий Ров (Głęboki-Rów). Со времени его появления деревня Глубокий Ров, называемая старообрядцами Клинорезом, стала главным религиозным центром региона. Своим статусом Глубокий Ров был обязан именно Стефану Афанасьеву, который был третьим в очередности предводителем старообрядцев, проживавших на территории Курляндии и Литвы. Афанасьев был воспитанником знаменитого монастыря в Гудишках, а после его ликвидации основал новый монастырь в Дегутях (Дегучай), где в течение некоторого времени был игуменом. В 1764 г. он участвовал в освящении моленной в Видзах. В 1775 г. в курляндских Балтруках он получил благословение «пастырствовать», т. е. исполнять обязанности главного наставника, от Афанасия Терентьевича (монаха Антония) (1704–1775), прежде таким же образом благословленного своим отцом, священноиереем Терентием (1679–1704) [Хронограф: 21, 35–36, 39,118–119; Егоров 1968: 170] <см. также: Поташенко 2006> Наставники, которые могли похвалиться получением благословения от Терентия по прямой линии, пользовались в региональной старообрядческой среде особенным уважением, потому что Терентий еще до своего прибытия в 1678 г. в Лигинишки был священником Московской епархии, рукоположенным еще в дониконовское время. При жизни Терентия курляндские старообрядцы были по сути дела поповцами и только после его смерти стали беспоповцами-федосе-евцами, хотя называли себя так отнюдь не всегда. Прибыв в Глубокий Ров, Стефан Афанасьев поначалу отправлял богослужения в собственном доме, позже – в специально построенной моленной. Вслед за Стефаном Афанасьевым прибыл из Курляндии другой знаток «старого обряда», Стефан Никифоров (Никифорович), который поселился в деревне Гута (гмина Чостков) и стал помогать местному главе общины в отправлении богослужений [Mecherzyński 1861: 88; Хронограф: 13–13 об., 14].

После того как земли, на которых поселились старообрядцы, отошли к Пруссии, еще в период формирования административного аппарата, 11 июня 1797 г. старообрядцы направили военному министру просьбу об освобождении от присяги на верность королю, поскольку принесение присяги противоречило их религиозным верованиям. При этом в обращении было отмечено, что прежде польское правительство освобождало их от присяги, за исключением периода восстания Костюшко, когда старообрядцев пытались силой заставить принести присягу, а они, отказавшись, бежали в леса и в Восточную Пруссию, где были вынуждены внести оплату за освобождение их от воинской повинности [Acta DZA: 2, 3, 8].

Прусские власти, не имея достаточной информации, поручили организационной комиссии Военно-доменной камеры собрать данные о старообрядцах. Посланный со специальной целью гражданский чиновник Вегнер установил следующее: старообрядцы противились введению метрических книг, ссылаясь на религиозные правила, которые запрещали им вносить свои имена в любые правительственные списки; отказывались также от несения воинской службы. В связи с тем, что старообрядцев оказалось относительно немного и они характеризовались положительно с точки зрения их отношения к ведению хозяйства, было решено оставить их в покое. Однако ландрату Вигерского повята Георгу Кристиану фон Хиппелю было рекомендовано предпринять определенные меры в отношении старообрядцев, и тот вскоре провел контактную перепись, которая учитывала только мужское население. Результаты переписи показали, что на подведомственной ландрату территории проживало «около 2 тысяч человек, из которых 333 хозяина, 405 сыновей возрастом менее 16 лет, а 217 – старше этого возраста, но моложе 45» [ActaDZA: 13 – 18об.; Mecherzyński 1861: 88–89; Wąsicki 1863: 235]. Старообрядцам был увеличен чинш на 20 злотых с каждой волоки [Tykiel 1857: 235]. Предположительно в это время наблюдался переход в старообрядчество местного населения римско-католического вероисповедания, в особенности униатов, которые находили убежище у старообрядцев, пользовавшихся особыми льготами, предоставленными прусской администрацией [S. 1803: 105, 111; Mecherzyński 1861: 89].

Хотя федосеевцы по-прежнему не признавали брачных союзов, в реальности многие из них имели семьи. Определенная стабилизация жизненного уклада разрушала ряды «бракоотрицателей» (противников супружества), тем не менее они представляли многочисленную группу, свидетельством тому может быть относительно небольшое количество женщин-староверок. Мехежиньский даже утверждал, что некоторые старообрядцы по причине отсутствия «своих» женщин «уговаривали перейти в свою веру молодых местных девушек, т. е. полек и литовок, и прятали в своих домах младенцев женского пола, рожденных здесь же, чтобы затем, обучив их принципам своей религии, брать их в супруги». Увод девушек якобы был причиной многочисленных жалоб родителей римско-католическим священникам. Принимая во внимание взгляды старообрядцев на брак и нежелание вступать в брачный союз с иноверцами (сохранившееся до настоящего времени), невозможно согласиться с дальнейшими выводами этого автора о том, что «все филиппонки» на этих землях «исконно были польского или литовского рода» [Mecherzyński 1861: 498].

Сложившееся положение принудило духовных предводителей к постепенному смягчению отношения к «новоженам»: все реже соблюдались соборные постановления 1751 г. «Новоженов» стали допускать к совместным молитвам и трапезам до рождения ребенка. После появления ребенка на свет совместные молитвы и трапезы запрещались, однако «новоженов» допускали к исповеди, принимали от них свечи и по их просьбе отправляли погребальные обряды и панихиды. «Новожены» вновь становились полноправными членами общины, как только переставали плодить детей, после соблюдения шестинедельного поста. Такое отношение к «новоженам» на Сувалкско-Сейненских землях сохранялось в течение почти всего XIX в. [Архимандрит Павел 1885: 498]. За это время в деревне Глубокий Ров сменились духовные наставники. Место умерших наставников Стефана Афанасьева и Стефана Никифорова занял Федор Тимофеев, прибывший из Могилевской губернии. По-видимому, между новым наставником и сыном Стефана Афанасьева Иваном произошел острый конфликт, поскольку последний в 1802 г. переехал в Погорелец, где вскоре была основана новая община. Возможно, причиной конфликта было либеральное отношение Ивана к «новоженам», что было неприемлемо для проживавших в деревне «бракоотрицателей». Члены общины отказались выбрать Ивана своим наставником, несмотря на то что он имел на то право и был благословлен на служение своим отцом, вместе с которым руководил духовной жизнью общины [Хронограф: 21, 30; Mecherzyński 1861: 89].

Появление в Погорельце новой общины было на руку прусским властям, которые постановили организовать для общин отдельные гмины, чтобы таким образом активизировать их хозяйственную деятельность. В 1803 г. было произведено административное выделение гмин: гмина Глубокий Ров объединила 16 населенных пунктов Вигровского повята и 2 – Кальварийского, а к гмине в Погорельце стали относиться 12 населенных пунктов Вигровского повята [Dziennik Praw 1810–1812/ I/ 3: 64] <согласно Декрету Фридриха Августа от 8 мая 1808 г. Вигровский повят был переименован в Сейненский, см.: Dziennik Praw 1810–1812. Т. 1. Nr 3. – S. 64.> Вновь созданные гмины подчинялись административной власти солтысов (на королевских землях) или ландратов (в прочих владениях). Администрация не вмешивалась в сферу религии, однако старшим в общинах или лицам, назначенным гминами, рекомендовалось вести книги регистрации рождений и смертей, что было неприемлемо для старообрядцев. К слову, прусские власти не смогли добиться от старообрядцев следования этим рекомендациям [Acta DZA: 23–25].

Создание гмины в Погорельце наряду с образованной там общиной стало причиной того, что наставник Иван почувствовал себя практически независимым, а отношения с общиной в Глубоком Рву еще более заострились. Однако когда в период Княжества Варшавского властями стал обсуждаться вопрос о размере чинша, который платили старообрядцы, и о правах, данных им Эйсымонтом, обе общины единогласно заявили в письменной форме, что в доказательство своей приверженности той земле, на которой живут, они выражают свое согласие на повышение оплат и обещают вносить оплаты по 100 злотых с каждой волоки [Tykiel 1857: 66]. Благодаря данному обязательству старообрядцы были оставлены в покое и освобождены от воинской повинности [Материалы 1877/52: 257]. <Согласно декрету Фридриха Августа от 20 марта 1809 г. (ст. 1, 3–4)> вновь прибывшим старообрядцам, селившимся на залежных землях, находящихся в собственности государства, было гарантировано освобождение от всяческих оплат и чиншей в течение шести лет [Dziennik Praw 1810–1812/ III: 257].

Наставник из Погорельца Иван (| 1807 г.), чтобы сохранить преемственность курляндско-литовской линии наставников и создать в деревне определенные формы религиозной жизни, решил по сложившейся традиции заранее приготовить себе преемника. Его выбор пал на Василия Максимова, который под руководством Ивана овладел необходимыми знаниями. В присутствии собравшихся прихожан наставник благословил своего преемника. Во время торжества Василий Максимов, обращаясь к духовному отцу с просьбой о благословении, совершил земные поклоны перед своим учителем, благословившим его на служение во имя Бога. С этого времени обряд благословения наставника в такой форме сделался обязательным на Сувалкско-Сейненских землях, в результате «старик» <т. е. старец, поначалу занимавшийся надзором за выполнением духовно-моральных норм в «скитах», небольших монастырях, состоявших из нескольких келий [Borowski 1971: 32–36]> стал пользоваться необычайно высоким авторитетом и считался главным учителем своих одноверцев [Mecherzyński 1861: 89–90]. В обязанности наставника входило отправление двух основных, признанных у беспоповцев, таинств: крещения и покаяния (исповеди). Наставник мог также позволить какой-нибудь из хорошо известных ему прихожанок совершать крещение или погребение. Если же наставник умирал неожиданно, не определив перед этим своего преемника, то общее собрание общины, так же как во времена ранних христиан, выбирало себе нового наставника из своей среды, однако он должен был все же получить благословение иного наставника, на котором ранее уже почила благодать благословения, и только в этом случае получал право читать Евангелие и отправлять прочие религиозные требы. При этом вновь избранный наставник обязан был проявить хорошее знание принципов старой веры и славиться своим благочестием. На первых порах только неженатый мужчина мог стать наставником, затем в наставники стали выбирать и вдовцов, и даже женатых, преимущественно пожилых мужчин, отличающихся, кроме знания религиозной доктрины, соответствующими моральными качествами, придерживающихся запрета на курение, употребление алкоголя и брадобритие. Наставником не мог стать тот, кто женился дважды. Если наставник – в обиходе довольно часто называемый попом – не придерживался известных принципов, он мог в любое время быть разжалован. Таким образом, наставник на самом деле ничем не отличался от остальных верующих. Он по-прежнему жил на те средства, которые составляли обычный источник его доходов, мог принимать только добровольные пожертвования от остальных прихожан, однако в случае утраты трудоспособности община была обязана обеспечить ему средства существования. Следует отметить, что и в настоящее время в отношении наставников соблюдаются те же принципы [Iwaniec 1967: 415–416].

В дер. Глубокий Ров в 1807 г. произошли следующие изменения: после Федора Тимофеева главным духовным предводителем был избран Ефим Борисов, прибывший в те края из Режицкого повята Витебской губернии. Это был человек, руководствовавшийся суровыми принципами, не признававший в делах вероисповедания никаких новшеств. Он обвинил верующих Погорельской моленной в слишком мягком отношении к административным властям, назвав их отщепенцами [Akta Komisji Rządowej: б/н; Mecherzyński 1861: 90]. Требования нового наставника вызвали очередной конфликт в среде прихожан моленной, который разгорелся в период Царства Польского. Большинство жителей деревни перешли на сторону Ефима Борисова, который завоевал себе сторонников также в Погорельце [Gerss 1909: 67; Sukertowa-Biedrawina 1961: 46].

Ефим Борисов решительно воспротивился реализации постановлений царских декретов о введении рекрутчины, поскольку солдатам предписывалось брить бороды и питаться из общего котла с иноверцами, что было совершенно неприемлемо для старообрядцев [Материалы 1878/15: 59]. Когда в 1817 г. рекрутские команды приступили к проведению записи, среди старообрядцев добровольцев не оказалось. В некоторых гминах в комиссию явились старцы, которые заявили, что выслали свою молодежь за границу, за что готовы понести наказание и потому «поддаются любым приговорам правительства, какие только могут выпасть на их долю» [Материалы 1878 / 14: 54]. Наместник генерал Юзеф Зайончек (1752–1826) поначалу был готов согласиться на то, чтобы рекрутские комиссии брали тех, кого «датчики поставят», или даже на то, чтобы старообрядцы откупались от рекрутчины [Материалы 1878 / 13: 50]. Однако члены Правительственной комиссии юстиции и полиции высказались против такого решения и, несмотря на то, что старообрядцы пугали правительство массовой эмиграцией в Восточную Пруссию, рекомендовали наместнику отказаться от своего намерения, поскольку полагали, что в старообрядчество стали бы переходить молодые мужчины других вероисповеданий, а также многие прибыли бы с этой целью из России, чтобы избежать воинской повинности. На основании мнения, высказанного в докладной записке инспектора Курыка, члены комиссии заявили также, что безземельные старообрядцы служить согласны, а хозяева земельных угодий хотели бы заплатить денежный взнос в размере 1 рубля с человека взамен за освобождение их от воинской обязанности. Таким образом власти пытались доказать, что коль скоро часть старообрядцев все же согласились пойти на военную службу, значит, это не противоречит их религиозным убеждениям [Материалы 1878 / 13: 54; 14: 54]. Старообрядцам не помогли протесты и жалобы самому царю [Материалы 1877 / 52: 257] – комиссия не освободила их от рекрутской повинности [Материалы 1878 / 2: 8; Akta Komisji Rządowej]. В связи с этим стали составляться списки старообрядцев на местах [Iwaniec 19756: 410]. Кроме того, желая получить более точные сведения о передвижении населения, власти, руководствуясь кодексом Наполеона, действующим с 1 мая 1808 г., потребовали от местной администрации введения обязанности регистрирования рождений, браков и смертей в форме актов гражданского состояния. Эти распоряжения старообрядцы признали оскорбительными, поскольку любая регистрация считалась у них «антихристовой печатью» [Jakubowski 1961: 82]. Община, во главе которой стоял Ефим Борисов, в ответе на распоряжение властей указала на нарушение ст. 11 конституционной хартии [Dziennik Praw 1817–1828: 8; Mecherzyński 1861: 91–92]. Однако Василий Максимов оценил сложившуюся ситуацию иначе: под давлением властей он подчинился распоряжениям.

Несмотря на сопротивление жителей прихода в дер. Глубокий Ров, Правительственная комиссия юстиции в распоряжении № 1503 от 10 февраля 1820 г. рекомендовала введение книг записи актов гражданского состояния в обоих приходах, поручив исполнение задания Василию Максимову, позиция которого возмутила Ефима Борисова. Борисов стал призывать своих прихожан к сопротивлению властям и неподчинению, а самого Василия проклял как язычника, еретика и отщепенца. Верующих, согласившихся зарегистрироваться, Ефим отлучил от религиозной общины [Mecherzyński 1861: 83; cp.: Gerss 1909: 66]. Он в течение 9 дней отказывался совершить чин погребения ребенка, смерть которого была зарегистрирована в актах, и оказался в конфликте с властями [Akta Komisji Rządowej]. Дело рассматривалось в Комиссии внутренних дел и в Комиссии вероисповеданий и общественного просвещения и в конце концов дошло до самого великого князя Константина, по приказу которого в 1821 или 1822 г. непокорный Ефим был арестован и содержался под стражей в Бельведере (sic!)[28]28
  Прим. перев. – В резиденции наместника в Варшаве.


[Закрыть] в течение двух недель. По ходатайству генерала Дмитрия Куруты (доверенного лица великого князя. – Прим, перевод.) генерал Зайончек отпустил Ефима Борисова, пользуясь отсутствием Константина [Jakubowski 1961: 83; Gerss 1909: 68–69; Sukertowa-Biedrawina 1961: 45]. Новый конфликт с властями произошел в 1824 г. в связи с очередным рекрутским набором [Jakubowski 1961: 83]. Старообрядцы отказывались также посылать детей в школу. В соответствии с принятыми постановлениями, Станислав Сташиц уже в 1818 г. планировал открытие школ для старообрядцев [Mecherzyński 1861: 83; Gerss 1909: 69].

За призывы прихожан бойкотировать распоряжения властей Ефиму Борисову было запрещено наставническое служение, а оба прихода были объединены в один и отданы в распоряжение Василия Максимова. После закрытия моленной в дер. Глубокий Ров Ефим Борисов стал тайно отправлять богослужения на кладбище. Когда власти издали распоряжение, в силу которого Ефим был арестован и посажен в тюрьму, его брат Сидор, человек зажиточный и энергичный, пользуясь достаточно либеральным (по крайней мере, поначалу) отношением Александра I к старообрядцам (ср.: рескрипт 1801 г.), выпросил в Петербурге не только освобождение Ефима, но и согласие на откуп старообрядцев от воинской обязанности при условии сдачи в рекруты нанятых людей [Mecherzyński 1861: 91; Gerss 1909: 69]. Ефим после освобождения переехал в Посейнянки и попытался организовать там новый приход. В 1825 г. во время проезда Александра I из Варшавы в Петербург он подал царю мемориал, содержащий жалобу на власти Царства Польского. По приказу царя было проведено следствие, которое поручено было вести чиновнику Дрожиловскому. В результате расследования барон Дибич передал генералу Куруте царское постановление о возвращении Ефима Борисова в Россию, если он не склонит своих прихожан к подчинению властям [Akta Komisji Rządowej]. В конце концов после получения письма графа Новосильцова[29]29
  Прим. перев. – Заместителя председателя Временного совета, учрежденного для управления герцогством Варшавским.


[Закрыть] от 30 декабря 1825 г. генерал Зайончек 11 февраля 1826 г. издал приказ следующего содержания: запретить переселение старообрядцев в дер. Глубокий Ров, раздать 500 бедным погорельчанам землю при условии оплаты ими чинша, построить на казенный счет две моленные в обоих приходах, рассчитаться с Ефимом Борисовым за построенную им часовню, если она действительно ему принадлежит, а его самого выселить из страны [Akta Komisji Rządowej; Mecherzyński 1861: 92]. Извещенный о приказе, Ефим Борисов в течение некоторого времени оставался в дер. Кленорейсть, где, по всей вероятности, и принял решение выехать в Восточную Пруссию на Мазуры. Однако до выезда наставник не дожил.

Оба прихода оказались теперь в руках Василия Максимова, которому помогали в служении Иван Дмитриевич и Сергей Иванов из деревни Водилки [Mecherzyński 1861: 92; ср.: Rocznik Instytutów Religijnych 1826/27: 186].

Согласно постановлению наместника Зайончека от 3 ноября 1825 г., в Царстве Польском были введены исполнительные положения к IV разделу гражданского кодекса, в силу которых книги записи актов гражданского состояния были объединены с церковными метриками, при этом обязанности ведения книг были возложены на священников или духовных предводителей приходов [Dziennik Praw 1817–1828 / 11: 15–16]. Таким образом, Василий Максимов стал чиновником, регистрирующим акты гражданского состояния в своем приходе. В сохранившихся в Государственном архиве в Сувалках книгах регистрации рождений, браков и смертей за 1826 г. и за 1827 г. соответственно можно обнаружить его подписи: Василей Максимов, священник (Wasiley Maximow Duchownyj), гражданский чиновник Василей Максимов (Urzędnik cywilny Wasiley Maximow). В 1826 г. он зарегистрировал 20 новорожденных мальчиков и 13 девочек, 9 браков и 11 смертей [Księgi urodzin, zaślubin i zgonów (1826/27)]. Тем не менее необходимость регистрации браков рассматривалась старообрядцами как принудительная мера.