Текст книги "Хроники крылатых. Книга первая. Йэндум"

Хроники крылатых
Книга первая. Йэндум
Ева Лэссер

© Ева Лэссер, 2017

ISBN 978-5-4490-1640-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1 глава
Кошмары, цветы и итальянская опера

Этот сон снится ей пятую ночь подряд. Падение. Бесконечный свободный полет в серую бездну. В груди бьется тревога, не дает дышать. Вокруг нет ничего кроме тумана, он обволакивает тело, лезет в рот, в нос, в глаза… Она долго падает, она летит, пока ей не делается настолько тоскливо, что в горле встает ком. В желудке, чем-то холодным и скользким, сворачивается тревога. Дарин захлебывается страхом, но очнуться может, только окончательно утонув в нем. Смесь из этих эмоций делает ее утро ненастоящим, нереальным, будто сам воздух выкрашен в холодные тона.

Дарин редко снились сны, а этот крутился в голове как на повторе. После очередного кошмара, она просыпалась на рассвете, и пока мир медленно возвращался на положенное место, чувствовала только капли холодного пота, ползущие вниз по вискам. Дарин не могла отделаться от ощущения, что тот туман просочился из сна, пролез в реальность вместе с ее сознанием и стелется по полу, по кровати, обнимает ее тело сырым коконом.

Пятый раз подряд она падает, и тонет в страхе. Дарин знала, что спит, но и проснуться не могла. Это один из тех жестоких кошмаров, когда не можешь даже кричать, только задыхаться, широко раскрывая рот. А в это утро, после пятого падения, все настойчивей становится желание воплотить сон в реальности. Оно томило и давило на ребра, скручивало и путало мысли, заставляло задирать голову и смотреть на высокие здания, рассеянно размышлять о всяких возможностях.

Дарин не была суеверна. Она не верила, что сны могут предсказывать будущее, не верила, что они сбываются. Сновидения – это отголоски наших желаний, страхов, надежд, подавляемых нами, когда мы бодрствуем. Но стоит расслабиться, забыться сном и чувства, раньше скрытые даже от нас самих, лезут наружу. Отражением каких ее переживаний являлся этот сон, Дарин не знала.

Но она точно знала одно – если бы не будильник, добросовестно заверещавший ровно в пять утра, сегодняшнее падение затянулось бы надолго. И кто знает, проснулась бы она этим утром вообще? Дарин лежала поперек постели, в крепких тисках перекрученной на груди футболки, свесив голову с кровати, отчего болела шея. Почему-то, именно в такой позе Дарин просыпалась в последнее время, хотя обычно спала очень спокойно, редко переворачиваясь на другой бок. И первое, что она видела, разлепив веки поутру – холодное предрассветное небо, светящееся между двумя темно-черничными этажками. Одеяло, подушка и даже простынь неживописной кучей валялись на полу. В комнате, в квартире, да во всем городе повисла оглушающая тишина. Можно было включить радио, обычно Дарин так и делала, но сегодня не было настроения. Тишина дарит покой. Через пару часов город загудит, и этот гул будет отдаваться у нее в голове, нервируя и подтачивая самообладание, но сейчас город мертв и тих. А тишина эта – прекрасна, прекрасна, потому что исчезли шепот и гулкий звон, что преследовали ее во сне.

Чем можно было заняться в пять утра, если нет шанса заснуть обратно? Посмотреть телевизор? Почитать книгу? Довольно неплохие варианты, только телевизор стоял в углу гостиной с не размотанными проводами, он стоял так около трех месяцев, а коробки с книгами покоились на полу в прихожей.

Предрассветные сумерки самое ужасное время суток и Дарин считала, что в целях сохранения психического здоровья граждан, власти обязаны ввести комендантский час с четырех до семи утра. Ну, а когда ни одно из доступных в это время развлечений не доступно, остается только любимая работа. Ну и пусть, что слишком рано – времяпрепровождение в одиночестве Дарин не прельщало. В последнее время она не могла выносить своего общества дольше одного вечера.

Осень в этом году была сухой и теплой. Несмотря на то, что уже середина октября, дождей почти не было. Дарин нравилась осень, и в особенности октябрь. Сентябрь еще дышал летом и не считался ею за полноценную осень, так же как промерзший до костей ноябрь. Октябрь – золотая середина, когда деревья уже сменили цвета с однотипных зеленых оттенков на пестрые, насыщенные красные, желтые, коричневые. И солнце октября светило совсем не так как светила других месяцев. Оно не утомляло липким жаром, и не сквозило холодным ультрафиолетом. Свет октябрьского солнца был легким и прозрачным. Он напоминал о тепле, хотя толком и не грел.

Большой цветочный магазин, в котором работала Дарин, находился на краю небольшой площади. Площадь, носящая гордое имя давно почившего полководца, обособлялась от остального города высокими тополями, и имела всего одну широкую аллею так же окруженную деревьями – каштанами.

Площадь – часть истории города, с ней связано немало знаменательных дат, так же она – излюбленное место туристов, следовательно, здесь полно заведений, что необходимы любому туристу: кафе, сувенирных, цветочных магазинов, есть даже старейшая в городе барахолка. И это не считая разномастных ларьков продающих все от ваксы и мышьяка до ювелирных изделий, которые: «Какая медь?! Клянусь, настоящие! От тети достались, да простит Господь ее грехи…»

Дарин шла по аллее к магазину «Элайза», на ходу отмечая метаморфозы, происходящие с миром с приходом рассвета. Солнце сейчас было сонным и висело совсем низко, но Дарин знала, что еще пара часов и оно, набравшись бодрости, начнет хулиганить. Лучи света, проникая сквозь кроны деревьев, окрасятся в различные оттенки, подобно каплям воды, скатившимся по акварельной палитре, они вберут в себе легчайшие полутона окружающей природы и разольют их на прохожих. А люди будут спешить по своим делам, стремительно передвигаясь по аллее, даже не подозревая, что окрашены почти так же как эти осенние каштаны и тополя.

Дарин не часто замечала подобные мелочи, ее не очень интересовала статичная картина окружающего мира. Но сегодня она особо остро различала оттенки света, гуще казались запахи сырых листьев и автомобильная вонь. И печальней, чем обычно звучал голос известного итальянского певца, доносящийся из одинокой колонки у дверей кафе «Моменто».

Сие кафе находилось на той же площади, в десяти метрах от Элайзы. Дарин обедала там как минимум три раза в неделю, приходила даже в выходные. В первое ее появление на работе, когда она пришла на собеседование с менеджером, Дарин решила, что если ее не возьмут в магазин, она напросится в кафе как официантка, настолько ей понравился внешний вид заведения. Пусть она еще не побывала внутри, но музыка, которую там ставили, убедила ее, что у владельцев «Моменто» есть как минимум музыкальный вкус, а за это можно простить даже плохую кухню, если вдруг она таковой окажется. Позже выяснилось, что кухня и интерьер кафе идеальны как по вкусу Дарин. Готовка – самые простые и вкусные блюда итальянской кухни, интерьер – по-домашнему уютный, в теплых тонах, натуральные материалы, пространство не захламлено. На работу в цветочный ее взяли, но Дарин стала одним из самых верных клиентов итальянского заведения.

Весь вчерашний день кафе было закрыто, и никакой записки с объяснением что случилось. Почему-то Дарин настолько расстроилась, что у нее запершило в горле. Слишком сильная реакция на такую мелочь… Это все те сны. Они растормошили ее, съедали кусок за куском душевный покой и так с трудом ею обретаемый.

Сегодня, в течение всего утра, умываясь, завтракая, одеваясь, Дарин злилась от чувства собственной беспомощности. Она злилась, что не могла собраться, сделать себе позитивную или хотя бы нейтральную установку на день, и впервые с тех пор как помнит себя, она плакала. Точнее, впервые что-то настолько ее задело, чтобы вызвать такую реакцию. И не было большим утешением то, что об этом никто никогда не узнает, Дарин проснулась с мокрым лицом – это факт, и он бесконечно раздражал.

Но какова природа этой тоски, сковавшей сердце? Ожидание чего-то страшного или воспоминание об этом? Тоска превратилась в тревогу, тревога в предчувствие, и как бы Дарин не гнала от себя это чувство, оно никуда не желало уходить.

Сегодня и октябрь ее подвел – на улице было по-зимнему холодно, слишком холодно для середины осени. Дарин не успела высунуть нос на улицу, как он у нее замерз. Причем изнутри. Ночью прошел сильный дождь и все улица была в подмерзших лужах, так что ей пришлось вернуться и надеть теплые ботинки, похоже, что время кед прошло. Сейчас под ногами скрипели заледеневшие лужи, но через пару часов они растают и снова будут бесить прохожих, пачкая одежду и просачиваясь в обувь.

Дарин неторопливо шла по площади, проигнорировав аллею и рассматривая сырые дождевые разводы на рыжей плитке под ногами. У нее еще уйма времени в запасе. Она повернулась на восток, примерно сейчас солнце уже должно было подняться над горизонтом, она могла бы увидеть морозный восход, если бы не серые бетонные прямоугольники и квадраты, похожие на странные муравейники. Их строят люди и живут в них, не видя неба.

Эта дорога водила ее на работу и домой три года. Каждый ее день был почти точной копией предыдущего, благодаря чему Дарин жилось спокойно. Она безжалостно вычеркнула из своей стабильной жизни все неожиданности, интересности и непонятности. Она неукоснительно следовала своему немудренному правилу, гласившему: «Не высовывайся». Дарин все делала правильно, так почему в этот день все пошло не так?

Работу Дарин, в свое время нашла социальная служба. Флорист. Она иронично хмыкнула, отключая сигнализацию и поднимая металлические жалюзи, пора было готовить «Элайзу» к открытию. Дарин с первого дня работы знала, что нелепо выглядит в длинном пепельно-розовом переднике с эмблемой магазина на груди, но надевала его каждый будний день на протяжении неполных четырех лет. Работа довольно простая и однообразная, но ей нравилось. Она не видела в цветах той романтики, коею многие в них находили, это просто растения, красивые, иногда не очень, но ей доставляло удовольствие составлять разнообразные композиции, сочетая, смешивая цвета и формы.

Когда-то она хотела оставить эту работу, но без специальной подготовки доступной ей альтернативой были курьерская служба и доставка пиццы, это все, на что она могла рассчитывать в своем положении. И Дарин приходила сюда каждый день, надевала розовый фартук и составляла яркие поздравительные букеты, маленькие глупые букетики для выпускниц, свадебные и похоронные венки. Ее композиции пользовались спросом. Возможно, за годы работы она набила руку, а может посетителей забавляло как, составляя букеты, Дарин уговаривала розы не колоться, георгины не вонять так сильно и тому подобное, короче – их веселило ее чудачество. Ну да, Дарин разговаривала с растениями и не то чтобы она ждала от них ответа, просто это успокаивало нервы. А она была довольно нервной, сколько себя помнила, все эти три года и одиннадцать месяцев. Столько времени прошло с той ночи, когда ее нашли.

То был рекордно холодный ноябрь. Припозднившийся собачник нашел Дарин в переулке между боулингом и заброшенным зданием бывшего детского сада. Это было о втором часу ночи и бедный парень перепугался, решив, что наткнулся на труп. А Дарин и была почти труп, и правда могла пугать своим видом: все ее тело было одной сплошной гематомой. Не поврежденным в ее теле остался только позвоночник, даже в лицевых костях были трещины.

Дарин пробыла в больнице около десяти месяцев. Никаких документов при ней не нашли, а пробитый череп позаботился о том чтобы никто, и она сама в том числе, не узнал кто она и что с ней произошло. Поиски родственников не дали результатов, ни в одной базе данных ни ее ДНК, ни отпечатков пальцев не обнаружилось. Тех, кто ее пытал не нашли, и что с ней случилось Дарин все еще не знала.

Когда Дарин впервые просмотрела свою медкарту, у нее возникло очень неприятное чувство, будто за спиной кто-то стоит, заглядывая через плечо. У нее до сих пор иногда возникало это ощущение, что за ней наблюдают. Та жестокость, с которой ее били, леденила кровь, и не было сомнений: в живых ее оставлять никто не собирался. Кем бы они ни были, они пытали ее, переломали почти все кости и скинули с крыши здания боулинга. И единственной связной мыслью, посетившей ее голову, пока она читала свою карту, было: «не высовываться». Страшно представить, что они с ней сделают, если узнают, что она выжила.

Врачи удивлялись, как Дарин протянула с такими травмами несколько часов в подворотне по ноябрьской стуже. Как вообще она пережила эти травмы? Но самое странное, что переломы уже начали зарастать, можно было бы подумать, что она где-то отлеживалась две три недели, прежде чем попасть в переулок, это было бы возможно, если бы не свежие гематомы и ушибы, непосредственно связанные с переломами. Так что, вопросы после закрытия ее дела остались и у Дарин, и у полиции, и у медиков, только если они могли спокойно жить с этим дальше, у Дарин не очень получалось.

2 глава
Часы пошли

С громоподобным «Салют!» – в дверь ввалился Алекс – старшеклассник, подрабатывающий в магазине на доставке. И Дарин как никогда была рада болтливому подростку – он вспугнул тяжелые воспоминания.

Дарин ответила Алексу, не отрываясь от своего занятия, она все утро сортировала залежавшиеся цветки. Но Алекс ее уже не слышал, он ушел в комнату персонала, облачиться в униформу доставки – безразмерную розовую футболку.

Заказав на доставку пока не было, и Алекс милостиво предложил Дарин свою помощь, которую она с радостью приняла. И в течение двух часов, они отбирали свежие тюльпаны от увядших и обрезали розам колючки. Алекс – тот еще балабол, он не молчал дольше двадцати секунд. Это чистая правда – Дарин засекала. Парень травил смешные байки и сам над ними смеялся. Идеальный собеседник – сам с собой говорил, сам себя смешил и развлекал, и главное – не обижался на ее безынициативность в беседе.

Дарин привыкла вести себя незаметно, никак. Она избегала смотреть людям в глаза, чтобы ее не запоминали. Жила очень медленно и тихо. Не высовывалась. Четыре года тянулись как полвека и ее все устраивало. Пока не начались эти сны. Дарин не помнила себя особо жизнерадостной или энергичной, но эти сны тащили ее к настоящей депрессии. Все чаще ее посещала беспричинная тревога. Страшно жить, не зная кто ты, и почему кто-то хочет твоей смерти. Странно и горько просто забыть обо всем, что когда-либо имело для тебя значение.

Первые два месяца были самыми тяжелыми: помимо того, что не болели у нее только уши, Дарин страшно было засыпать, страшно было, когда в соседней палате скрипела дверь. Но хуже всего было, когда приходили ставить уколы или делать перевязку. Приходилось жестко контролировать себя, чтобы не оттолкнуть медсестер с разными железками в руках, надвигающихся на ее раны. Шевелиться было больно, есть и глотать было больно, смотреть телевизор было больно. Оставалось только лежать с закрытыми глазами и повторять себе: «Это все закончится. Сколько бы времени это не продлилось – когда-нибудь закончится. Все проходит и это пройдет».

После выписки Дарин поселили в съемной квартире, оплачиваемой государством. Дарин почти год прожила, не отодвигая шторы, установила три замка на металлическую входную дверь и никогда не здоровалась с соседями. Ей так и не удалось ничего вспомнить. Собственное лицо в зеркале не вызывало никаких эмоций и чувств, том числе узнавания. Дарин не могла вспомнить, что оставила в прошлой жизни, кого забыла, но точно знала, что упускает что-то очень важное. Мысли об этой неизвестности, неопределенности, мысли о людях, которые хотели ее смерти, о том как опасно ей находиться в этом городе, все эти мысли изрядно отравляли жизнь, особенно в первое время. Но даже эти страшные думы не приводили ее в такое уныние, как одна единственные мысль, что ее совсем никто не искал. За все это время – никто.

Дарин не была суеверна, именно поэтому смогла пережить и оставить в прошлом полтора года тяжелой паранойи, только избавиться от ощущения чьего-то присутствия за спиной так и не удалось.

Дарин не верила в предчувствия, как и в пророческие сны. Поэтому могла весь рабочий день отгонять от себя тревожные мысли. Может позитивную установку на день она сделать и не смогла, но убедить себя в том, что ее страхи надуманы, у Дарин получалось всегда.

«Элайза» – довольно большой цветочный магазин, в штате шесть продавцов, четыре доставщика и два менеджера, но, несмотря на немаленький штат, сегодня пришлось посуетиться – клиентов было феноменально много. Дарин умудрилась выполнить за день недельный план продаж, чем заслужила похвалу начальства и шутливое раздражение коллег. В целом, как ни странно, ее день прошел в позитивном ключе. Но вечерело, и чем ближе был конец рабочего дня, тем тяжелее становилось на душе. Дарин все чаще засматривалась в окно, где на площади уже загорались фонари, думала, не лучше ли взять такси до дома.

Такси Дарин не взяла, и, выйдя из магазина, не пошла домой, а зачем-то села на скамейку напротив «Моменто». Сегодня кафе работало и из колонки у двери, на всю площадь раздавались звуки джаза. Возможно, Дарин не взяла такси, потому что ей было о чем подумать, (а на свежем воздухе думалось лучше, чем в ее тесной квартирке), или, возможно, она как тот полумифический правитель, пытаясь сбежать от своей судьбы, бежала к ней навстречу.

Дарин только через час встала с той скамейки, и, пройдя несколько метров по аллее, почему-то свернула в переулок, за магазины. Сколько раз потом она будет себя спрашивать: зачем изменила привычный маршрут? Что заставило ее уйти с ярко освещенной площади? И было бы все иначе пойди она старой дорогой? Конечно – нет. То, что должно произойти – произойдет. Это судьба. А спорить с судьбой, как известно, напрасная трата времени и сил, и вообще ужасная глупость.

Узкий переулок был освещен только редкими тусклыми фонарями. Где-то слева прогремел гром, и на лицо Дарин упали первые мелкие дождевые капли. Запахло сыростью. Дарин спешно раскрыла зонт – она ненавидела мокнуть под дождем, даже под таким теплым. Она раскрыла зонт, а потом ее жизнь перевернулась вверх тормашками.

Сначала был только звук.

– Говори! – неожиданно рявкнуло у нее над правым ухом.

Дарин вздрогнула и встала как вкопанная. Она не хотела оборачиваться, но и уйти не могла. Она будто знала, что увидит обернувшись. Сердце билось слишком быстро – Дарин не успевала дышать, лицо почему-то немело, она не чувствовала боли от закушенной щеки. Бежать. Нужно просто убежать. «Не оборачивайся, – кричал кто-то в ее черепе. Кто-то, для кого был важен покой, – беги или всему конец!»

Какая глупость, как будто от этого можно убежать… Но крик в голове набирал громкость, и когда ор стал совсем невыносим – Дарин обернулась. Ничего. Дарин прокрутилась вокруг своей оси, цепляясь подошвой за выщерблины в тротуаре, вглядываясь в каждую подозрительную тень, в каждый мусорный бак и темное окно – ничего. Но стоило ей вернуться на исходную точку, и она взглядом уперлась во что-то красное. Прямо перед Дарин, в полуметре от ее носа, возникла чья-то спина.

Она застыла на месте, пакет с баклажанами, которые она купила в обед, шлепнулся прямо в лужу, зонт, подхваченный сырым ветром, улетел куда-то в сторону.

А фигура перед ней мерцала, вибрируя в пространстве. Красное, что клубилось в прозрачной оболочке, густело и темнело до бордового оттенка в районе груди существа, далее рассеиваясь. Дарин затрясло, ладони против воли сжались в кулаки, протыкая ногтями кожу. Мысль о нереальности происходящего пронеслась в ее голове с гулом и грохотом старого паровоза. Стоило проигнорировать, стоило уйти и никогда больше не появляться на этом переулке. Она могла повести себя благоразумно как всегда… но осталась. Дарин медленно обошла красную фигуру и поняла, что их двое.

Обе фигуры мужские. Красный вцепился Синему в район горла, Дарин догадалась, что он держит за невидимый ей ворот. Из живота Синего вытекал густой светло-серый туман, собирающийся у его ног – он был ранен. Не трудно догадаться кем.

Тем временем Красный встряхнул висящего в его руках Синего, продолжая допрос:

– … и только попробуй опять соврать! Во второй раз не получится, – шипел он, – ты встречался с ней накануне ночью, так? Что она тебе сказала? Тебе известно, где они! Говори, ты лицемерная сволочь!

Синий молчал и морщился от боли. Дарин знала, что его лицо морщится, так же как знала, что лицо Красного искажено яростью, знала, хотя не могла видеть их лиц, только прозрачные оболочки, напоминающие стеклянные манекены. Дарин не видела и во что они одеты, только их цвета, насыщенные в районе груди и блекнущие, чем дальше от нее, их ладони с трудом угадывались, ног ниже колен не было видно вовсе.

Дарин вздрогнула, и отшатнулась – у Красного не было ступней, его голени оканчивались большими, под стать внушительной фигуре, копытами. Она не успела прийти в себя как из затылка Красного засочился черный дым – это было его отчаяние. У него больше нет времени, а он так и не получил ответа ни на один свой вопрос. У Дарин вдруг возникла иррациональная потребность сказать ему что-нибудь утешительное, что-то вроде: «Ничего страшного, главное, что ты сделал все, что от тебя зависело…» И она уже открыла рот, но сказать ничего не успела – Красный дернулся и поднял голову, прислушиваясь, затем посмотрел налево, должно быть оттуда шел звук, недоступный ее ушам.

– Явились, – прошипел он, скорее обреченно, чем раздраженно и отпустил Синего. Тот осел на землю, придерживая полупрозрачной ладонью правый бок, и только теперь Дарин заметила, что прямо груди Синего росла ветка с крупными белыми цветами. Красный бык и синее дерево?

Красный отступил на пару шагов и развернул невидимые ранее крылья. Они были настолько широкими, что выходили за пределы участка, доступного глазу Дарин.

– Оперативно работают, – глумливо похвалил он Синего, – хорошо ты их поднатаскал, – но тут же добавил совсем другим тоном, – что ты натворил, Альберт? – и совсем тихо, – как ты мог?

Синий дернулся и наконец, поднял голову. Он хотел что-то сказать, но не успел, Красный взметнулся вверх, одним взмахом преодолевая расстояние в три метра, и исчез, как только пересек невидимую границу, доступного Дарин. Затем и небольшой мерцающий видимый островок, исчез вместе с Синим.

В пустом переулке осталась только Дарин Фаркас, от крылатых галлюцинаций не напоминало ничего кроме навязчивого гула в голове. Она подняла голову, подставив лицо крупным холодным дождевым каплям. Ей чудилось, что они еще тут, стеклянные люди-птицы, они поднимаются выше и выше, пока не растворяются во мраке ночного неба. Дарин осела на мокрый тротуар рядом с вывалившимися из пакета баклажанами. Она совсем промокла, и пропитанная грязной водой из луж чувствовала себя бездомным животным. Капли дождя ударялись о мутную поверхность луж, танцуя какой то танец. Чистые капли, попадая в мутную воду, становятся такой же мутной водой, частью лужи.

Дарин качнулась назад и медленно легла на землю. Она постаралась сконцентрироваться, замедлить свое восприятие, чтобы увидеть как капли дождя пролетая мимо фонарей, отражают их свет, переливаясь прозрачными оттенками желтого, красного и синего.

Вскоре, ее стало трясти крупной дрожью – организм пытался себя согреть, сокращая мышцы. Дарин улыбнулась и по зубу ударила капля, отчего ей вдруг стало смешно, и она беззвучно рассмеялась. Хотя смех быстро смолк, она прислушалась, откуда-то из-за спины, сквозь шум дождя до нее доносилось тиканье как от часов. Но звук исчез, прежде чем она успела прислушаться.

На следующее утро Дарин впервые за долгое время проспала. Вчера она так и заснула в мокрой одежде и теперь та была безбожно измята, а голубой свитер еще и вонял сырой шерстью. Пока она была укрыта одеялом, Дарин было тепло, но стоило выползти из-под него, и она мгновенно продрогла до костей.

Сегодня Дарин не пойдет на работу. И не станет звонить менеджеру, чтобы предупредить, что не придет, она выключит телефон. К чертовой матери ответственность и серьезность.

Дарин приведением шаталась из комнаты в комнату, чувствуя себя сбитой с толку. Какао закончился. Очень странное утро. И Дарин не собиралась думать почему, о прошлом вечере она вспоминать не будет. Никогда.

Весь день Дарин посвятила телевизору – размотала шнуры и подключила его, и книгам – наконец расставила их по полкам. Вечером, когда она, наконец, почувствовала голод, обнаружилось, что холодильник почти пуст. Она не смогла заставить себя выйти на улицу, так что заказала доставку на дом. Благо, была пятница и впереди два дня выходных. Она не сошла с ума, ей просто нужно хорошенько выспаться и отдохнуть. Это переутомление.

В понедельник с утра накрапывал мелкий противный дождик. Дарин забыла зонт дома, но решила не возвращаться, не доверяя своей силе воли, если Дарин вернется, она просто ляжет куда-нибудь: на диван или на пол – не важно, и проспит несколько часов, а может год. Она решила, что работа и стабильный заработок важней здоровья и внешнего вида, и теперь, как следствие, мокнет под этим недодождем. Быстрым шагом Дарин шла мимо витрин, злой торпедой сбивая, толкая прохожих и не обращая на это никакого внимания. Этим утром совсем не хотелось быть вежливой. После трех дней, проведенных перед телевизором, в комнате с зашторенными окнами – мир снаружи казался каким-то нереальным.

В городе ходила эпидемия гриппа. Персонал магазина стоял на ушах – трое продавцов слегли, и их некому было заменить и никто даже не вспомнил, о ее отсутствии в пятницу. Дарин прошла по торговому залу, наполненному галдящими сотрудники, спорящими от том, на чью долю падут сверхурочные, и заперлась в комнате отдыха. Зря она пришла сюда – этот шум плохо сказывался на ее расшатанных нервах. Она бы что угодно сделала, чтобы они замолчали, чтобы все округ взяли и умолкли.