Текст книги "Хроники крылатых. Книга первая. Йэндум"

7 глава
Послание от К.Б.

В день, когда исполнился месяц пребыванию Дарин в лечебнице, проходил плановый медосмотр. Из городской поликлиники пришло семеро специалистов в разных областях, они засели в гостиной, каждый за своим столом и велели запускать пациентов небольшими группами.

Всю последнюю неделю Дарин было безразлично происходящее округ. Уже семь дней прошло, как Риши увезли, и, разумеется, никаких вестей. Естественно. Не стал бы этот легкомысленный ребенок звонить или писать, чтобы сообщить, что с ним все хорошо. Даже если бы мог – не стал бы. Нет в нем ни грамма ответственности. Подростки…

А Дарин душило чувство вины. Будто она должна была его защитить и не справилась. Возможно, стоило прислушиваться к тому, что он говорил? И где он сейчас? Куда они его увезли? Зачем? Кто они? За этими вопросами, и постоянным беспокойством о судьбе мальчишки Дарин забыла обо всем, что происходило с ней. Ну, не то чтобы совсем забывала, вряд ли это возможно и при всем ее желании, но собственные проблемы отходили на второй план. И она потеряла бдительность. Снова.

В гостиную она зашла в составе третьей группы. Офтальмолог – грузная хмурая женщина средних лет, неодобрительно покосилась на нее и фыркнула, когда Дарин попыталась завести вежливую беседу. Ее монолог очень скоро скис под пронзительным взглядом докторши. Позже Дарин поняла, почему она себя так вела – наверняка ждала, что пациенты все как один начнут чудачить – как ни как психушка. Что ж, это урок для Дарин – нечего любезничать, особенно с незнакомыми людьми – мало ли какой день был у человека. За навязанную любезность могут и побить.

Дарин наскоро и не особо тщательно проверили зрение и отправили к следующему столу. «Невролог» значилось на табличке. Дарин села напротив доктора, положила перед ним медкарту и подняла глаза. Судя по виду доктора – ему самому впору было звать врача. Его лицо белело на глазах, а рука держащая ручку мелко дрожала, цокая наконечником о столешницу.

– Доктор… – она прочла фамилию на бейджике, – Уолкер, все в порядке? Может Вам нехорошо?

Он был напуган и, что удивительно, испугался он очевидно именно ее. Но стоило Дарин заговорить, хмуро заглядывая ему в глаза и оцепенение доктора спало. Уолкер постарался взять себя в руки, выглядеть спокойным, и Дарин решила сделать вид, что ему это удалось.

– Дарин… Фаркас? – глухо пробормотал он, уткнувшись взглядом в ее карту.

– Да, это мое имя… Вы точно в порядке? – повторила Дарин свой вопрос.

– А, да-да, в порядке, да… – он поморщился и ненадолго замолчал. Но когда через долгие полминуты поднял свои невозможно синие глаза, выглядел куда спокойней, – у Вас есть какие-то жалобы?

Осмотр прошел вполне нормально, жалоб на какие-то боли у Дарин не было. С головой и позвоночником все было в порядке, не болели даже старые переломы, хоть когда-то ей обещали боли из-за перемены погоды и еще многих факторов, каким-то образом влияющих на старые травмы. Вооружившись молоточком, Уолкер проверил безусловные рефлексы и на этом осмотр закончился. Дарин пошла дальше, одного за другим обходя специалистов и понимая, что этот медосмотр только для галочки, никто из докторов не относился к ним всерьез. Может потому что лечебнице есть свой терапевт?

Их группу вывели, зашла четвертая. Третья группа ушла в столовую, все кроме Дарин, она осталась стоять в коридоре. С этим неврологом нужно поговорить. Он ее узнал, и он ее испугался. Дарин его не знает или не помнит, что конечно не удивительно, но он ее узнал. Чего он испугался? Снова одни и те же вопросы по кругу.

Дарин прождала три часа сидя на оранжевой софе, напротив двери в общую гостиную. Она делала вид, что увлечена чтением брошюрок, лежащих на столике, но время шло, брошюры были тонкие, и листать их приходилось очень медленно и это начинало выводить ее из себя. Но стоило очередному проходящему мимо санитару с подозрением на нее покоситься и Дарин тут же заводила с ним разговор о катаракте, аппендиците или завороте кишок, после чего санитары морщились на иллюстрации, которые Дарин пихала им под нос, и исчезали из коридора. И вот, спустя три часа ее страданий, медосмотр, наконец, закончился. Последняя двадцать пятая группа покинула гостиную, врачи вышли еще через четверть часа. Наткнувшись взглядом на Дарин, доктор Уолкер ничуть не удивился, только тихо вздохнул.

– Я пройдусь с Вами? – Дарин постаралась выглядеть как можно безобидней.

– Да-да конечно, – Уолкер сжал губы, на гладком лбу появилась глубокая вертикальная складка. Но Дарин не была настроена кого-то жалеть – ей нужны были ответы.

До лифта они шли в молчании. Но когда они встали перед металлическими дверцами, Дарин заговорила:

– Доктор Уолкер, нет смысла ходить вокруг да около, мне кажется очевидным, что Вы меня знаете.

– Я – нет… то есть, мы с Вами не знакомы госпожа Фаркас… это все… нет, – он нахмурился еще сильней, уставившись на мигающий огонек индикатора этажей. Дарин показалось, что больше он ни слова не скажет. Но доктор взглянул на нее как человек что-то для себя решивший, – мне показалось, что… Вы мне кое-кого напомнили, но я ошибся, извините.

Дверцы лифта разошлись, потом сошлись, поглотив трусливого доктора.

«Лжец – сердито думала Дарин, продолжая стоять у лифта, – какой неумелый лжец». Прошло уже минут десять. Это ее судьба постоянно чего-то или кого-то ждать?! А ведь если он ее знает, ее ту, которую не знает сама Дарин, он смог бы хоть что-то прояснить. Любая, самая маленькая кроха информации была бы для нее на вес золота.

Почему Дарин тут стоит? Потому что она видела колебание в его глазах, перед тем как дверцы лифта сошлись. Он что-то знает и не сможет успокоиться, пока не расскажет. Если она не ошиблась – это знание его очень тяготит. Возможно, стоило немного надавить?..

– Госпожа Фаркас!

Дарин вздрогнула и обернулась. Уолкер запыхался, держась за бок и стараясь дышать носом. Она смотрела на него молча, только правая бровь чуть полезла вверх. Этот лопух бежал по лестнице? Почему не поднялся на лифте? Вот чудак.

– Вы правы – я Вас узнал. Но мы не знакомы. Мне рассказал о Вас один пациент, не могу сказать кто он такой, мы не успели ничего о нем узнать. Его сбила машина, так он попал ко мне. Он показал мне Вас и просил передать его слова. Сказал, что Вы сами меня найдете… Но я и подумать не мог, думал – метастазы… но когда, вот так! Прямо передо мной! То же лицо и взгляд! Это не совпадение… это не может быть совпадением.

И откуда у некоторых столько воздуха в легких? Как только Дарин поняла, что у Уолкера состояние близкое к истерике, она решительно взяла его за локоть и подтянула к лифту.

Они сидели в ее излюбленной беседке в дальнем углу двора. Уолкер немного успокоился и, наконец, смог внятно рассказать про пациента по имени Карлос. Имя – все, что знал Уолкер. «На другой день Мари и не вспомнила его, она забыла все, что было связано с ним. Знаете, я даже не удивился» – горько улыбался Уолкер. Конечно же, имя ничего не сказало Дарин. Старик просил ее проснуться и говорил, что время пришло. Для чего пришло время? От чего ей надо очнуться? Уолкер только пожимал плечами.

– Хорошо, понимаю, возможно это было неожиданно, то, что Вы все-таки встретили меня, – Дарин сузила глаза, – но что в этом такого, что так Вас напугало? Отчего такая реакция?

Уолкер молчал и кусал губы. Посмотрел на нее с тревогой и снова отвел взгляд.

– Вы решите, что я ненормальный, – вздохнул он наконец, – именно так Вы и решите, но я не мог не передать его слова, особенно после того как он исчез… Он показал мне Вас, Дарин. Я узнал Вас не по фотографии и не по описанию – я Вас видел… прямо там, в палате. Понимаете? Вы возникли там как какая-то голограмма… Нет, скорее, это я попал куда-то, где Вы находились. Он сказал, что такой он Вас запомнил… И, да, Вы были в форме. В военной форме, но я не узнал ее.

– Какого цвета? – тихо спросила Дарин после короткой паузы, – какой у меня был цвет?

– А… ну, Вы были нормального человеческого цвета, а форма – синего. Или темно-голубого, я не очень хорошо разбираю оттенки.

– Вы не узнали форму?

– К сожалению нет. Я потом искал в интернете, но ничего похожего не нашел. Был только один похожий дизайн, но нашивки и другие военные атрибуты совсем другие.

– Вы запомнили такие мелочи?

Уолкер невесело посмеялся.

– Я запомнил даже на какую сторону у Вас был уложен пробор. В тот момент это казалось очень важным – запомнить каждую мелочь, чтобы ни с кем не спутать, – Уолкер прищурился, припоминая что-то, – тут, – он ткнул себя пальцем в грудь с правой стороны, – на кармане три диагональные серебряные полоски, а тут, на левом кармане, – он ткнул в нужное место, – круглый орнамент белого цвета. То есть, не просто орнамент, это был цветок. Но что за цветок не могу сказать, я в них не очень разбираюсь.

Уолкер замолчал и Дарин молчала. Перед глазами возникли те двое, из-за кого она оказалась тут. Сейчас она могла спокойно думать о том инциденте, вспоминать без эмоций и паники, рационально анализировать произошедшее. Дарин помнила белые цветы на синем фоне… и она сама пережила подобное тому, что рассказывает доктор. Поверила бы она Уолкеру, если бы не эта сцена в переулке? Она бы поверила, что он верит в то что говорит, но сочла бы его за сумасшедшего. Почему бы она решила, что он не в себе – понятно, а поверила бы Дарин в то, что он говорит правду, свою, ненормальную, но правду из-за одного довода. Не того, что он говорил, а того, что Дарин видела своими глазами, неоспоримый довод – это его лицо, когда он увидел ее за столом напротив себя. Он испугался, искренне и сильно испугался.

Да и не был Уолкер похож на сумасшедшего или на лжеца. Люди по-разному пугаются. Например, когда смотрят ужасы, или когда за ними бежит собака, или когда роняют телефон экраном вниз. Есть много видов страха, а это был страх суеверный. У Уолкера был такой вид, будто он увидел что-то жуткое, ненормальное. Итак, какой то старик на самом деле показал ему Дарин и велел передать свои слова – вот что они имеют в итоге. Ну, или второй вариант: доктор так же безумен, как и большинство обитателей этого заведения и у них с Дарин какие-то связанные галлюцинации.

Дарин внимательно посмотрела на доктора, тот наблюдал за муравьями у своих ботинок. Нет, вряд ли он безумен…

– Я понимаю, что выгляжу странно… мягко говоря, – Уолкер сам заговорил, отвечая на ее невысказанный вопрос, – но и Вы постарайтесь меня понять, когда Вы явились мне там, в палате, я чуть язык не проглотил. Потом увидел этих неприятных типов в коридоре, а Мари сказала, что старик ушел. А когда после смены я пришел домой, мой пес сидел в шкафу и скулил, долго отказывался вылезать, я битый час не мог выманить его наружу. А все мои рыбки были мертвы, – он всплеснул руками, – и можете сказать, что у меня паранойя, но я уверен – в моем доме кто-то был. Кто-то до смерти напугал Голиафа и зачем то убил всех моих рыб… больной урод. Мне кажется, что за мной следят. Я почти в этом уверен, но не могу понять кто и зачем. Я думал, что может просто перетрудился, взял отпуск со следующей недели, первый за четыре года… И только я стал нормально спать по ночам, как пришел сюда и встретил Вас. Если я сошел с ума, хотелось бы узнать об этом сейчас, прежде чем я ограблю банк или какой-нибудь магазин, или не убью коллегу…

– Ну и фантазии у Вас, – Дарин улыбнулась, – вряд ли Вы способны на убийство.

– Я бы не был так уверен, хмыкнул доктор, – особенно с теперешними моими нервами… знаете, если Полищук не перестанет съедать весь зефир в столовой, боюсь, я могу совершить что-то ужасное.

Дарин рассмеялась:

– Неужели? Из-за зефира?

– Я люблю зефир, госпожа Фаркас, – он посмотрел на нее взглядом – «даже не сомневайся», – но дело даже не в этом, пусть бы он объелся этим зефиром я бы и слова не сказал, но он делает это нарочно, чтобы досадить мне! Видели бы Вы, с каким лицом он говорит: «Уолкер, ты опоздал, я и сегодня все съел».

– Каков негодяй!

– Садист!

– И как таких в больницы берут?! – Дарин возмущенно всплеснула руками.

Уолкер фыркнул и улыбнулся:

– А мы еще шутим.

– А что еще нам остается? – Дарин выставила указательный палец, будто собираясь сказать, что-то поучительное, – я считаю, что шутка и смех хорошее средство для защиты психики от окружающего мира, – Дарин ухмыльнулась, – и над бедами разного рода, очень полезно насмехаться. Чтобы они сами понимали насколько ничтожны.

Уолкер кивнул:

– Вот бы и моя паранойя поняла, насколько ничтожна. А то мне уже кажется, что я странно себя веду и это становится заметно. Хотя, и эти мысли тоже могут быть от паранойи.

– Вы будете в порядке, Уолкер, Вы ведь выполнили просьбу этого Карлоса. И постарайтесь не дать всей этой ситуации окутаться ореолом таинственности: думая о произошедшем, как о чем-то загадочном, Вы никогда не сможете выкинуть это из головы – мистика интригует, привлекает людей. Просто, постарайтесь забыть… Мало ли какие странности случаются в жизни.

Дарин с легкой душой провожала доктора, но у самых железных ворот ей некстати вспомнилось, как отсюда выезжал зеленый внедорожник. Она не слушала мальчишку, и теперь неизвестно где он, с кем, и как с ним обращаются. А еще она непонятно как умудрилась втянуть в эту мутную историю и этого милейшего человека.

– Доктор Уолкер? – Он повернулся, Дарин не смотрела на него, ее заинтересовала серебристый седан в паре десятков метров, она почему-то никак не могла рассмотреть водителя, – не думайте, что то, что Вы мне рассказали – игра вашего воображения. Вы не сумасшедший. Я пока не знаю как все это возможно, но я верю, что в Ваш дом кто-то вломился. Может те же типы, от которых удрал наш таинственный старик. Я пока не знаю, но разберусь и дам знать. Обещаю, эта история не останется для Вас загадкой. А пока, просто будьте осторожны.

На лице Уолкера появилась бледная улыбка. Измученный человек. До чего они его довели, она и этот Карлос. Уолкер ушел, а Дарин стояла там и пока ворота не закрылись, не сводила глаз с легковушки. Определенно, Уолкер не параноик.

Вечером Дарин не пошла на ужин. Проснуться… он сказал, что пора проснуться? Кто этот старик? Дарин лежала на кровати, смотрела в потолок и думала. Бесполезное времяпрепровождение конечно, но что еще делать в ее обстоятельствах? Уолкер не лгал и не был сумасшедшим. Карлос существует. Он пришел к Уолкеру и просил разбудить Дарин. За что он просил прощения? Почему не явился прямо к ней? От него она бы узнала куда больше, чем от доктора. Таинственный старик откуда-то знал, что происходит в ее жизни. Что происходит с ней. «Часы пошли»… неужели он знал, что время для нее будто стоит?

Да, часы пошли. Дарин слышит, как крутятся шестеренки, и она давно слышит их тихое, но такое раздражающее тиканье. Осталось только дождаться звонка будильника.

8 глава
Когда Ваше сердце не бьется, главное не паникуйте

Этой ночью, впервые за последний месяц, Дарин приснился сон. Не тот удушающий кошмар, нет. В этот раз ничего кошмарного, хотя легче по пробуждении от этого не стало. Дарин добрых десять минут сидела, свесив ноги с кровати, и вспоминала мельчайшие подробности.

Это был полет. Не падение в тумане как в прошлые разы, а полет в сизом небе. Дарин проснулась с тянущей болью в спине и с ощущением пустоты в груди. Такое странное чувство – во сне она физически ощущала крылья за спиной. Они росли из ее лопаток, естественно и нормально как голова росла из шеи. Они просто были.

Легко соскочив с отвесного обрыва, Дарин парила над прозрачными зелеными водами. Над морем, над городом из голубого камня. Весь город утопал в зеленых чащах и цветах. Не было ни одного здания, не увитого виноградом, плющом или вьющимися розами. Дарин видела свою тень, скользящую по улицам и крышам. И знала, что за всю свою слишком долгую жизнь не видела места прекрасней.

Это был тот сон, когда понимаешь, что спишь и боишься проснуться. Впервые Дарин хотелось забыть, что сон это только сон.

Дарин махнула в ответ машущим ей босоногим загорелым детям. Один из них – смуглый кучерявый мальчик что-то ей прокричал, и шумная компания залилась громким смехом, Дарин тоже смеялась. Дети роились у самого берега: одни купались, другие загорали, развернув еще совсем бледные и тонкие крылья к солнцу.

Но Дарин устала и только выбрала место для приземления, как зазвенел будильник безымянной соседки по палате.

Разные рассветы она встречала за эти шесть лет – в больнице, вся истыканная железками, в шинах и металлических пластинах; позже, в квартире, когда почти не отодвигала штор. И в последующие годы, когда все вокруг становилось все менее и менее интересным. Были и те недавние тяжелые пробуждения после кошмаров. Всякое было, но проснуться этим утром, очнуться тут, оказалось почти что горем. Кажется, ей зачем-то приснился рай. Но она проснулась и этот контраст, между тем, что было там и что есть здесь, причинял почти физическую боль, противную, ноющую под сердцем.

Завтрак. Как ни странно кормили здесь хорошо. Первое время Дарин это удивляло. Как человек, пересмотревший немало триллеров, в том числе и о подобных местах, она ожидала чего угодно: сумасшедших психиатров, проводящих ужасные эксперименты на пациентах, санитаров-садистов, издевающихся над беспомощными шизофрениками; пациентов, одержимых всякого рода тварями от адских до небесных. Дарин ожидала всего, но только не того, что психиатрическая лечебница окажется просто больницей, в которой служит в меру добросовестный персонал и лечатся в меру ненормальные пациенты. Даже пресловутых шумов по ночам или гвоздей в супе, сопровождавшихся мстительными взглядами соседей по столу, она так и не дождалась. Кто думает, что фильмы о любви сплошная ложь пусть посмотрит ужасы, вот где запрятано настоящее разочарование, вот где фантазии разбиваются о скуку будней действительности.

После завтрака Дарин узнала у партнера по шахматам, что здесь ни разу не было и маленького бунта, и окончательно пала духом. К слову сказать, в шахматы она играть не умела, но как оказалось – этого и не требовалось: Генри посадил своего «короля» на «коня» и, потребовав от Дарин сделать то же со своими фигурками, устроил рыцарский турнир. Как ни странно, это оказалось занятно, так они и провозились до полудня. Проклятый Генри, разумом не старше десятилетки, а победил с перевесом в три очка.

Дарин просто играла в шахматы. Дарин вела себя хорошо, она была любезна с санитарами и докторами, развлекала пациентов. И как обычно не высовывалась, ни во что не ввязывалась. Все должно было быть хорошо… Но грузные напольные часы, последние лет пятьдесят простоявшие в дальнем углу гостиной, прокуковали три часа по полудню. Дарин сидела и слушала ее, эту механическую кукушку. Ее скрипучий голос казался ей человеческим, «Пора проснуться» – сказал она. И повторила трижды.

И Дарин почувствовала, как враз похолодели руки. Сердце, забившееся было быстрей, вдруг пропустило удар, и Дарин показалось, что оно и вовсе не бьется. Что-то сковало ноги, а лицо покрылось холодной испариной. «Помогите, у меня не бьется сердце!» – хотелось ей закричать, но она не смогла. Во сне так бывает – хочешь кричать, но не можешь. Так, может это сон?

Перед глазами поплыли мутные круги, их никак не удавалось сморгнуть. Все вокруг стало расплываться, она не могла сфокусировать взгляд хоть на чем-нибудь. Дарин медленно подняла голову и посмотрела на Генри. Тот ей рассеянно улыбнулся и Дарин показалось, что как-то странно он это сделал. Она осторожно осмотрела комнату, опасаясь делать резкие движения. Кажется, никто ничего не заподозрил. Хорошо, нельзя чтобы кто-то узнал, что она все поняла. Во сне ведь возможно абсолютно все. Любые ужасы, любой кошмар возможен во сне. Страшно подумать, что они сделают, если узнают, что разоблачены и им незачем станет притворяться дальше.

Дарин должна проснуться. И как можно скорей! Проснись Дарин. Проснись Дарин. Проснись Дарин! Пожалуйста, пока они нас не сожрали или не сделали еще чего-нибудь жуткого – проснись! Ничего не получалось. Дарин вскочила и стала прыгать на месте – не помогло, стала размахивать руками.

– Проснись, – бормотала она дрожащим голосом, – скорей…

Не помогало. На нее стали обращать внимание. Нет-нет! Не смотрите на меня!.. Ею заинтересовался дежурный санитар, вышедший в коридор поболтать с медсестрой. Он нахмурился, сделал шаг к двери, но Дарин оказалась проворней, а может, сработал эффект неожиданности. Она подлетела к двери и, захлопнув ее, продела в ручки ножку стула. Через зарешеченное окошко Дарин видела, как санитар метнулся к двери. Пройдет какое-то время пока дверь откроют. Дарин не теряя ни минуты, схватила второй стул и принялась методично громить комнату.

Она создала много шума, несколько пациентов, человек пять-шесть присоединились. Кажется, им было весело, пока остальные испуганно жались к стенам, они били оконные стекла, сломали телевизор, расшатывали ножки привинченных к полу столов, громили стеллажи с книгами и настольными играми, больше в комнате ничего не было… И откуда у нее взялось столько сил?

Персоналу понадобилось около пятнадцати минут, чтобы вызвать охрану и выломать дверь (уж очень крепкими оказались ручки), этого времени Дарин и остальным хватило, чтобы переломать почти всю мебель в комнате. Только до проклятых часов Дарин так и не добралась – не успела.

Перепуганных пациентов вывели из комнаты, остальных бунтарей очень быстро успокоили – скрутили и что-то вкололи. А вокруг Дарин сужался круг из охранников и санитаров. Подойти никто не решался, на их лицах было замешательство. Казалось, вот такой же пациент как остальные, такой же бунтарь. Ничего сложного – скрутить и вколоть то же что и остальным. Она одна, их куда больше. Так почему они стоят в нерешительности? Отчего не решаются подойти? Они и сами не знали. Может, их напугали металлические ножки от стульев, с торчащими из рванных краев саморезами, по одной в каждой ее руке. А может что-то еще.

Прибежал ее доктор. Кажется, он был неслабо удивлен тем, что зачинщиком бунта оказалась Дарин. Он ей что-то говорил, но Дарин не слышала – в ушах сильно шумело. Голова закружилась, стало ощутимо подташнивать. Доктор все еще что-то говорил, глядя ей в лицо и тыча куда-то ей в живот. Дарин посмотрела вниз, левую руку заливала темная кровь, теплая и густая она сочилась откуда-то из предплечья, должно быть поранилась, отламывая ножки. Стоило немного наклонить голову и ее повело: голова перевешивала, становилось трудно ее держать; тошнота усилилась.

Тут-то Дарин поняла, что это не сон, и она может умереть от потери крови, заражения, столбняка или чего-нибудь еще в этом духе… От столбняка умирают? Никто не смог воспользоваться заминкой, но даже решись они подойти – она бы не оказала сопротивления – она свалилась в обморок.

Дарин очнулась на твердой, но довольно удобной койке. Первое что она отметила – тошноты не было, второе – глухая пульсирующая боль в левом предплечье никуда не делась. Похоже, что она легко отделалась – только рука была туго перебинтована. Легко отделалась она, конечно, если не брать в расчет ремни, которыми она по рукам и ногам пристегнута к койке, но в ее обстоятельствах полезно быть философом, правда? Главное, что она никого не покалечила, в любом случае, лучше провести всю жизнь в лечебнице, чем в тюрьме. Так ведь? Если смотреть на все с такого угла, то ремни – маленькая неприятность, которую перекрывает огромное счастье, что она никого не убила и даже не поранила. Ну, ее собственная рука не в счет.

Дарин и не знала, что здесь есть такие палаты: без окон и настолько белые, что поначалу трудно найти дверь. Зачем нужны такие комнаты? Чтобы пациенты не слишком рано выздоравливали? Вот теперь это больше похоже на то, что она видела в фильмах.

Вечером пришел доктор, но Дарин отказалась с ним говорить, пока он не скажет где Риши. И зря. Пожилой доктор ушел очень недовольный ее состоянием. Ей поставили укол, от которого Дарин казалось, что она лежит в лодке, покачивающейся на спокойных водах какого-то очень спокойного озера. Последняя ее связная мысль была такова: «Глупая Дарин, надо было поговорить с доктором, показать растерянность от своего поступка и готовность исправиться, желание вылечиться, а ты…»

Она их слышала – дверь была приоткрыта. Врач бормотал, что это бессмысленно, она спит после процедур, а если бы и нет, говорить она все равно не будет, потому что снова молчит, вот уже три дня. Но второй голос был непреклонен – их расследование очень важно для мэра, а доктор ведь не хочет неуважительно отнестись к тому, что очень важно для мэра, а значит и для их города, не так ли?

«Нет-нет, проходите, я просто хотел сберечь ваше время… Но я пойду, нужно закончить обход»

Дарин открыла глаза, со всех сторон, у самой кровати чуть колыхалась белая материя. Зачем здесь ширма? И кровать другая, должно быть пока Дарин спала, ее перевели, через щелки в шторках были видны светло-голубые стены. Она пошевелила рукой и вздохнула, хоть ее и перевели из одиночки – ремни остались.

Дверь скрипнула, как-то Дарин расслышала даже этот тихий звук через толщу воды, под которой находилась. Она почти физически чувствовала тяжесть, навалившуюся на все ее существо, не дающую думать и делать резкие движения. Через щелку в ширме Дарин видела, как открылась дверь, она не успела рассмотреть вошедших в палату, но определила по шагам, что их двое.

– Можешь говорить что угодно, – прошептал мужской голос, – но я не думаю, что парнишка ошибся. Да и мне самому показалось, что я видел ее во дворе. Тогда я решил, что показалось, что спутал, сам себе придумал, но это была она!

– Ты ведь не рассмотрел лицо, Тит…

– Думаешь, я ее с кем-нибудь спутаю?!

– Ты сам только что сказал…

– Не цепляйся к словам.

Шторка у изножья кровати скакнула в сторону.

Дарин их сразу узнала. На Зеленом снова эта куртка, ужасающая яркостью и насыщенностью оранжевого цвета. Женщина снова в костюме, но в другом. Ее плащ аккуратно сложенный, висел на локте, прическа волосок к волоску. Очевидно, что они кого-то ищут и Дарин надеялась, что не ее. Надеялась, что они сейчас извинятся и выйдут из ее палаты и больше никогда не вернутся. Но они не вышли. Они стояли и молча смотрели на нее. Первым в себя пришел Зеленый.

– Будь я проклят, – со свистом выдохнул он. На секунду Дарин показалось, что Зеленый собрался броситься к ней с объятиями. Но она не успела что-то возразить – он был пойман своей спутницей за плечо.

– Тит, – она с неким намеком посмотрела на него.

– А. Ох, да… – Зеленый стушевался, смущенно улыбнувшись Дарин.

– Кто вы? – почему-то голос звучал громко и четко, хотя Дарин ожидала хрипа, как у только очнувшихся коматозников в кино. Наблюдать за этими двоими становилось почти забавно.

Какое-то время они смотрели на нее молча. Потом, так же молча, женщина задернула шторку, отгородив себя и Зеленого от Дарин.

– Будь я проклята, – прошептала она, – это она. Это же она, так ведь Тит? Это ведь капитан Визири, да? Это не может быть просто очень похожая на нее женщина как в прошлый раз. Не может быть… Значит, это и правда она… Хватит, надо успокоиться, Тит, нам нельзя терять время – если мы ее нашли, то и они себя ждать не заставят.

Дарин накрывало глухое раздражение, они что не понимают, что ширма – это просто материя и ей их прекрасно слышно, а местами и видно?

– Да-да-да, – забормотал Тит, – нужно торопиться! Но, кажется она немного… – замялся он и неуверенно кивнул на ширму.

– Не в себе, – кивнула Кейко, – и не удивительно… после всего. Но это сейчас не важно, это все поправимо.

Наконец шторка снова отскочила в сторону. Кейко открыла рот собираясь что-то сказать, но встретившись взглядом с уже порядком раздраженной Дарин, закрыла и нахмурилась, не издав ни звука. Зеленый раскачивался на пятках, сцепив руки за спиной, и бросал подбадривающие взгляды на спутницу, но Кейко смотрела куда-то в сторону и Тит понял, что говорить придется ему.

– Слушай, – протянул он, миролюбиво улыбнувшись Дарин, – я знаю, ты нас не помнишь, Дарий говорил про стирание… но это ничего. Мы вернемся за тобой, хорошо? Только, пожалуйста, постарайся не делать глупости.

Дарин ничего не ответила, даже не смотрела на них. И они ушли. Просто ушли. Возможно, Зеленый думал, что успокоил ее, сказав, что они вернутся, но стало только хуже. Еще больше вопросов и как следствие – нестерпимая мигрень. Дарин обрадовалась, когда вечером медсестра пришла ставить укол: определенно, лучше чувствовать себя водорослью на дне океана, чем пытаться связать воедино все, что происходит в ее жизни.

Весь следующий день Дарин с опаской ждала их возвращения, вздрагивала от голосов в коридоре, от скрипа половиц. Они не пришли. Ни в этот день, ни в следующий.