Текст книги "Пустота"

Пустота
Ева Видмер

© Ева Видмер, 2016

© Мария Судовых, иллюстрации, 2016

ISBN 978-5-4483-1331-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

26 ноября

День был пасмурный и холодный; так всегда бывает поздней осенью, когда снег запаздывает. Прошел дождь. Асфальт был все еще мокрым и темно-серым. В такие дни многие придумывают себе депрессии.

Мое утро тоже так началось. Идти на занятия было не нужно, квартира пустовала, и только голодная кошка брезгливо попискивала, напоминая о себе, когда я заходила на кухню. Мой мобильник молчал уже, наверное, с неделю.

В начале ноября погиб мой друг – разбился на мотоцикле. Это было явным началом конца, мы сразу же это поняли. Нас всего-то было шесть человек, и дружили мы уже много лет, с моего раннего детства. Кроме них у меня никого не было, а теперь, после его смерти, мы стали друг другу живыми напоминаниями трагедии, и я осталась одна. В общем, мерзкая погода полностью передавала все, что накопилось у меня внутри. Дома оставаться не хотелось.

Я хорошо помню, как натянула старые потертые джинсы, майку с голой спиной, потому что только она оказалась свежей, поверх теплый вязаный свитер, пальто и сапоги с каблуком в семь сантиметров, а потом вышла из серого плена своей двухкомнатной квартиры.

Долго бродить не получилось, похолодало, и пришлось зайти в «Саб-Вей». Там я взяла, как обычно, кофе и вспомнила, как раньше мы, обедая здесь, брали себе по одному сэндвичу на двоих. Размешивая сахар, который я раньше никогда в кофе из автомата не клала, я вспоминала то светлое время и думала, где же теперь эти мои друзья. Где они, когда действительно очень нужны? Я не могла больше сдерживать застилающие глаза слезы.

И так у меня проходил практически каждый день. Чтобы хоть как-то отвлечься, я поехала в кино, потратив на дорогу двадцать пять рублей и пятнадцать минут. Но и в фойе, и в зале я не могла отделаться от воспоминаний того, как мы ходили сюда вместе. Мне с трудом удалось заставить себя высидеть и не уйти во время сеанса. Даже если вы сейчас, спустя два часа после окончания фильма, спросите, о чем он, я максимум процитирую краткое содержание из рекламки.

Вот так бездарно весь день и прошел. Дождь я застала, когда пешком возвращалась из кинотеатра. Шла нарочито медленно, поэтому промокла до нитки.

Мои мысли невольно снова и снова возвращались к трагедии; я любила всех моих людей, но его больше всех. Ни с одним человеком никогда в жизни я не была так близка, и вот случай меня его лишил, а потом лишил и всякой надежды на поддержку. Я не могла больше общаться с кем бы то ни было, мы не знали, о чем говорить, чтобы не касаться темы смерти. Говорить о ней было больно, но также больно и молчать, опуская глаза, потому что сказать друг другу нам было уже нечего.

А сейчас я стою на крыше девятиэтажки, что через два дома от моего, руки замерзли так, что мне с трудом удается сгибать и разгибать пальцы, с волос стекает и течет по лицу вода, зубы лязгают от холода. И я не знаю, что делать дальше. Знаю только, что не хочу возвращаться в свою серую бесконечность, не хочу в пустоту, которая меня уже поглотила… Вокруг не было ничего. Я устала от холода и пустоты, с которыми засыпала и просыпалась. Устала от слез, которые текли сами собой, устала от ноющей боли в груди и осознания, что как раньше уже никогда не будет.

На улице, внизу, я не видела ни души. Мокро, холодно, они все по домам попрятались. Там не было молодой мамочки с ребенком, с любопытством первооткрывателя озирающимся по сторонам, которые бы остановили меня хотя бы на время.

Отступая от края ровно на десять шагов, я думала о том, что лучше быть кремированным, чем похороненным в земле. И моего друга как раз тоже кремировали…

Это, наверное, стало мне сигналом, что дороги назад нет.

Шумно выдохнув, я, изо всех сил стараясь бежать быстрее замерзшими ногами, рванула к краю.

Знаете, многие не верят, что за мгновение до смерти перед глазами проносится вся прожитая жизнь, и правильно делают. Такие моменты мы, как правило, видим замедленно. Уж не знаю, с чем это связанно, но и у меня было так. Я слышала свое ускоренное сердцебиение и даже чувствовала, как лечу. Мне казалось, что прошли не какие-то там полминуты, а, как минимум, четверть часа. Падая, я подумала, что с радостью бы застыла именно в этом моменте, чтобы все время летать… А еще у меня ужасно заболели все кости, словно мое тело разрывалось на кусочки, но я все равно наслаждалась полетом, хоть боль и была невыносимой и прошла, только когда я соприкоснулась с мокрым асфальтом…

Я почувствовала тишину, которая замерла внутри, но вдруг мое сердце снова забилось. Я не расшиблась в лепешку, разве что кости продолжали болеть, но не так, как при переломе. Я была цела и не «поломана», сумела даже встать, только куртка и свитер разошлись по швам, так что я сразу же стряхнула их, как только поднялась на ноги.

Происходящее меня пугало, я судорожно касалась руками голых холодных плеч, до сих пор не веря ни глазам, ни телу. Почему я не умерла? Почему я вообще все еще имею ничуть не поврежденное тело?..

Поднялся сильный ветер, и мне даже не удалось устоять на ногах, когда он попытался меня подхватить. Я крутилась в воздухе, зажмурив глаза, пока не услышала, как что-то, ударившись об асфальт, протяжно заскрипело. А еще я почувствовало боль… Только не смогла определить, где.

С опаской я посмотрела за спину и, не в силах поверить собственным глазам, увидела там два белоснежных крыла, какие мы обычно представляем у ангелов. Я отвела руку назад, чтобы коснуться их. Это были самые обычные птичьи крылья с жесткими перьями. Но ветер снова подхватил меня, не давая собраться с мыслями, только на этот раз я смогла перевернуться в воздухе и лететь. Правда недолго, крылья меня все еще не слушались, и я упала на мокрый асфальт. Все мои косточки захрустели, и некоторое время я лежала на земле не в силах пошевелиться. Боль была жуткой, но я вдруг осознала, что это мои кости быстро-быстро срастаются, несмотря на их хрупкость, ведь они стали трубчатыми, как у птиц.

Я никогда не была верующей, мне и сейчас не казалось божественным мое сходство с ангелом. Очень хотелось, чтобы все эти метаморфозы оказались сном, но жуткая боль, которая все еще ныла во всем теле, беспощадно убеждала меня в обратном.

Поднявшись на ноги, я снова попыталась взлететь, и теперь это получилось у меня гораздо лучше. Мне нужно было как можно скорее где-нибудь укрыться, ведь вряд ли прохожие не удивятся, увидев летающего над их головами ангела… Меня трясло от ужаса, мое сердце так громко стучало в ушах, что кроме него я ничего не слышала, а по спине проходила волна то жара, то холода. Ветер стих, позволяя мне по крайней мере устоять на ногах. Я уставилась на свои руки. Казалось, я целую вечность тупо смотрю на них, пытаясь понять, мои ли это руки. Потом я огляделась по сторонам: тот ли это мир, что был до падения, или же он изменился тоже? Но мир, по-моему, остался прежним. Я оглянулась и снова увидела за спиной свои крылья. Тогда мне в первый раз пришла мысль о том, что они вообще-то очень красивые, но она быстро сменилась волнением, что меня может кто-то увидеть. Неужели мне придется теперь всю оставшуюся жизнь скрываться? Как мне вообще жить после всего этого?

Лететь я боялась, да и не знала, как, поэтому я быстро зашагала в сторону своего дома, прячась за деревьями, мне еще очень повезло, что людей днем в будни, да еще и в такую погоду почти не встретить в спальных районах. Но когда я заметила свою мать, которая возле двери в подъезд копалась в сумочке, я, забыв про всякую осторожность, кинулась к ней. Тогда меня даже не насторожило, что раньше я никогда не видела у нее ни такой сумки, ни этого плаща, и даже прическа была не такой, как утром. Я просто увидела ее лицо, такое знакомое, что мне показалось, только она сейчас может помочь мне разобраться в том, что случилось со мной. Но когда я оказалась рядом, мама меня не заметила, и это насторожило и начало пугать еще больше.

– Мама? – негромко позвала ее я, но она, повернув голову ко мне, снова отвернулась. Я позвала ее громче. Тогда мама некоторое время смотрела прямо на меня, ничего не понимающими глазами, а потом, покачав головой, выудила, наконец, ключи из сумки. Она меня не видела… Как и другие несколько человек, зачем-то вышедших из дома в такую мерзкую погоду. Я, с одной стороны, вздохнула с облегчением – мне по крайней мере не нужно прятаться, но… легче не стало.

Мне ничего не оставалось, как зайти вслед за матерью в подъезд, а потом и в квартиру. Но теперь я едва узнавала свое жилище. Отделка – другая, мебель – другая, даже фотографии, висевшие в рамках на стенах, – другие. И ни на одной нет меня.

Я обошла всю «свою» квартиру и не нашла ни одной знакомой вещи, кроме некоторых лиц на фотографиях, затем вернулась на кухню, где женщина, которая больше не была моей матерью, курила возле настежь распахнутого окна. А ведь в моей жизни она никогда не курила…

Мне хотелось ей что-нибудь сказать, но я решила, что только напугаю ее, поэтому вышла обратно в коридор и еще раз обошла уже не свой дом, зашла не в свою комнату, где еще совсем недавно были мои вещи, но теперь не было ни одной: лишь неуютная гостиная с диваном перед большим телевизором и книжным шкафом во всю стену. Тут я заплакала, наконец, впустив в свою душу весь этот кошмар, что мне приходилось переживать сейчас. Нет ни единого воспоминания обо мне, ни одной отсылки, что я была. Меня для них никогда не было.

Ни для кого.

Никогда.

Не было.

И это, оказалось куда больнее, чем сломать все кости и заново их срастить, этот удар о реальность был сильнее удара об асфальт. Мне следовало бы радоваться, что никого не будет мучать чувство вины и боль утраты, но, как ни эгоистично это прозвучит, мне в глубине души ведь очень хотелось, чтобы обо мне помнили и хоть кто-то страдал так же, как пришлось страдать мне от потерь, хотелось, чтобы моя смерть была тоже чьей-то утратой, а в итоге очередным страданием она стала только для меня самой. Это, должно быть, ужасно, но стоя там, на крыше, я ведь совсем не думала о тех, кто будет меня оплакивать. Задумываясь о самоубийстве, я всегда останавливалась, вспоминая тех немногих, кто будет из-за этого страдать, но не сегодня.

Наглотавшись этой горечи вместе с собственными слезами, я вернулась на кухню и вышла в отрытое окно, где все еще в воздухе чувствовался табачный дым. Я не взлетела, потому что своим новым телом пока не владела, но все же не рухнула на землю со второго этажа, хотя и приземление мое было болезненным. Трубчатые кости снова начали мгновенно как будто заново собираться, и тут уже боль была куда страшнее. Однако меня больше уязвило осознание, что закончить начатое мне не удастся.

Я поднялась на ноги, но куда мне было идти? Если даже в обычной человеческой жизни я не представляла, зачем мне оставаться здесь, то что мне было делать теперь? Для целого света меня нет и никогда не было, и эта мысль в очередной раз обдала меня холодом пустоты.

Но вдруг появилось нечто, что казалось мне единственно важным, – доказать себе, что я была, вернее, что я все еще есть. Больше просто у меня ничего не осталось.

7 декабря

Управляться со своим телом я научилась все же довольно быстро. Может, мне еще не хватало сноровки для маневров в небе с птицами или же на узких улицах среди балконов и веревок для белья, но я не была по крайней мере похожа на ребенка, который учится ходить. Почти сразу же летать стало казаться мне столь же естественным, как ходить пешком, а то и более.

Теперь время для меня текло несоизмеримо медленно. Еще не прошло и двух недель после моей смерти, а мне начинает казаться, что моя жизнь всегда была такой…

Такой плавной, тоскливой и одинокой.

Ничего не проходит: ни боль от потери близких, ни обида, причиненная дорогим человеком, ни чувство одиночества. Особенно здесь, так сказать, наверху. Мне нужно было чем-то себя занять, и, раз уж своей жизни у меня больше не было, я начала интересоваться чужими. Я вижу стольких людей, беззаботно улыбающихся, угрюмых, несчастных, торопящихся, вижу влюбленных, держащихся за руки. Я вглядываюсь в их лица, замечаю малейшие проявления эмоций, таких как улыбка, которая мелькнет лишь на мгновение, после чего снова скроется под каменной маской. Когда нет жизни собственной, начинаешь заглядывать в чужую, как в окна. Но до сих пор я никогда не предавала людям, на которых обращала внимание, такого значения.

В тот день я увидела Ее впервые. И впервые увидела Его.

Увидела девушку, которая вышла из школы. Она чем-то напомнила мне меня – те же темно-каштановые волнистые волосы до лопаток, те же синие глаза, светлая кожа с румянцем, и она тоже предпочитала в одежде черные и темные тона – но все же это была не я.

Девушку эту звали Марией. Несколько мрачную манеру одежды она унаследовала от старшего брата, на которого когда-то так хотела быть похожей.

Мария сошла с крыльца и двинулась к воротам, но вдруг остановилась. Впереди она заметила четырех молодых людей, которых благодаря брату знала. Ее встревоженный взгляд впивался только на одного из них, не обращая никакого внимания на остальных. Черные джинсы, черная футболка, поверх нее расстегнутая белая рубашка и черное пальто. Виски выбриты, а волосы перекрашены в белый, хотя черные корни уже неопрятно отросли. Мне сразу стало не по себе. Юноша почти не выпускал из рук сигарету, отчего изрядно пропах табачным дымом. Друзья называли его Гостом. Без слов, по одним только взглядам в его сторону было ясно, что он возвышается над остальными.

Людей всегда тянет к подлецам. Уж не знаю, с чем это связано.

Я опустилась на землю рядом с застывшей Марией. Как раз в этот момент Гост чуть повернул голову и заметил ее. Она задрожала и отступила назад. Он усмехнулся и, затянувшись, выпустил струю белого дыма. Мария, шумно выдохнув, быстро зашагала своей дорогой, постаравшись обойти Госта и компанию стороной, но я отчего-то задержалась.

Пользуясь тем, что они меня не видят, я подошла к Госту совсем близко. Он молчал, а его дружки наперебой пытались ему что-то рассказать. Но если они и не замечали, то от меня не укрылось то, что Гост совсем их не слушал. Впрочем, я тоже. Все равно мне сложно было понять, о чем они толкуют, смешивая нормальный язык с вульгарным разговорным жаргоном и какими-то уж совсем странными понятиями. Я продолжала с неподдельным интересом изучать Госта: серо-голубые глаза, тонкие правильные черты лица и светлая кожа. Светлая, но не бледная.

Но также я ощущала холод, который исходил от него. И хоть я больше не была человеком, рядом с ним я чувствовала себя так, словно была сжата ледяными щупальцами так сильно, что с трудом могла дышать. Непроизвольно я попятилась назад, и щупальца начали отпускать меня. Я замерла. Гост повернул голову в мою сторону, и его обжигающе-ледяной взгляд на долю секунды коснулся меня, хоть он об этом никогда и не узнает.

– Голос! – ни с того ни с сего властно скомандовал он.

Я не могла понять, что происходит. Единственное, что мне хотелось сейчас сделать, это уйти… улететь… исчезнуть…

– Гост… я… я все объясню… – раздался тихий голос прямо за моей спиной.

Я оглянулась и увидела запуганного до полусмерти парнишку. С виду он был ровесником Марии и сейчас выглядел жалко, зато Гост показал мне разом и жестокость, и власть одним своим голосом.

Готы отвели парня «под конвоем» в ближайшие дворы и совершенно жутким образом избили. Мальчик даже не сопротивлялся.

Меня трясло, действительно трясло, когда я смотрела на это сверху, но я думала, что не в моих силах что-то сделать. Я закрывала глаза и как наяву видела жалостливые несчастные глаза этого парня, полные боли, и глаза Госта, ледяные и безжалостные. Он не принимал участия в побоях, стоял рядом и смотрел. Но именно с его молчаливого согласия несчастный еще месяц пробудет в больнице, а до этого полторы недели – в реанимации.

***

Вечером того же дня, я вновь увидела на улице Марию. Она одиноко стояла на остановке у парка Блонье. Похолодало, и девушка куталась в пальто, она то и дело поправляла замерзшими белыми пальцами воротник и что-то шептала. Я стояла рядом с ней, но не могла разобрать ее слов.

Подъехал автобус, и я вошла вслед за ней. Несмотря на то, что свободных мест было предостаточно, девушка встала у окна, крепко вцепившись в поручни. Моя рука тоже коснулась их. Я была уверена, что это навеет мне воспоминания о моей жизни, но ничего подобного не случилось. Я увлеченно наблюдала за «своей» Марией. И в том, что она «моя» у меня уже не осталось сомнений.

Эта девочка встретилась мне совсем недавно, но я чувствовала ее. Знала все привычки, безошибочно могла бы угадать предпочтения, я знала ее всю, знала ее душу. И меня больше ничуть не пугала эта мысль. Мне показалось, что я теперь не одна, пусть люди и никогда не узнают о том, что я рядом. Я думала, что если буду оберегать кого-то, то докажу, что я все еще здесь, в этом мире. Докажу это себе. Я видела свое спасение в этой девушки.

Ее темные волосы, подхваченные ветром, скрывали ее лицо всякий раз, когда в салон врывался поток холодного воздуха с улицы, стоило дверям открыться на очередной остановке. Ее пальцы, отогревшись, начали то быстрее, то медленнее барабанить по поручням, а потом она непринужденно заправляла непослушные прядки за ухо левой рукой и снова барабанила…

Наверное, я улыбалась. Мария тоже улыбалась, несмотря на непонятную мне грусть, отчетливо читающуюся в ее глазах.

Я последовала за ней до самого дома. Она жила в хорошем богатом районе, в большой светлой квартире на шестом этаже, из окон которой открывался чудесный вид на город: дорожки старых белокаменных трех-четырех этажных домиков, а за ними, вдалеке, виднелся красный кирпич заброшенного костела, где уже несколько десятилетий хранился архив.

***

– А ты вообще знаешь, сколько в этом градусов?! – услышала я противно-визгливый женский голос. А когда оглянулась, увидела Госта с высокой худощавой крашеной блондинкой, отросшие темные корни волос которой сразу бросились мне в глаза.

Я была уже довольно далеко от дома Марии, бесцельно бродила по темным дворам, но вот чего-чего, а встретить гота с подружкой мне сейчас хотелось меньше всего. Гост нес в руках какой-то сверток, довольно большой и никак не реагировал на крики своей спутницы, и она продолжала:

– Семьдесят два! Слышишь, семьдесят два! И вообще, во многих странах продавать абсент запрещается, потому что в нем содержатся наркотические вещества!

Я понимала по глазам Госта, что она раздражает его ничуть не меньше, чем меня, но почему-то гот никак не реагировал на ее слова.

Мы втроем подошли к подъезду, и Гост открыл дверь своими ключами, затем мы поднялись на шестой этаж, и он открыл дверь в квартиру. Юноша сразу же пошел в комнату, даже не снимая обуви и верхней одежды, блондинка свою куртку оставила в коридоре. Я вошла в комнату вслед за Гостом. Он уже сидел на диване и держал в руках рюмку с изумрудной жидкостью. Когда же его гостья появилась, гот выпил и даже не поморщился, лишь на пару секунд зажмурил глаза, не утруждаясь поджигать сахар или еще как-нибудь усложнять свое опьянение. Девушка презрительно фыркнула.

– Может, ты все-таки хочешь мне что-то сказать?

Гост посмотрел на нее и, выдержав паузу, ответил:

– Нет.

Блондинка начала багроветь от злости. Взгляд ее темных глаз яростно впивался в хозяина квартиры.

– А что, сестра Артура одобряет это твое увлечение? Ах, да, она же все одобряет! Точнее, она может только потакать тебе. Удобно, наверное.

Гост посмотрел на нее исподлобья. Его голубые глаза стали ледяными, как и тогда, у школы. Мне снова стало страшно. Действительно страшно. Но, к моему удивлению, Гост ничего не сделал и даже ничего не сказал.

– Ну, что, я права? Тебе нравятся те, кто не могут и слова сказать тебе наперекор! А тех, кто может, ты не терпишь. Вот почему ты такой, да?

– А ты, значит, считаешь, что можешь? – юноша встал и с силой швырнул рюмку под ноги, после чего осколки трепетно заскакали по полу. Девушка растерялась, как и я, а Гост даже не изменился в лице и спокойно продолжал: – Я делаю то, что хочу, и для этого мне не нужно ничье разрешение. Убирайся, я тебя сюда не тащил и удерживать не буду, потому что ты – ничтожество, которое возомнило, что может меня учить.

Девушка задрожала, поджала губы и вышла в коридор. Гост же подошел к столу и достал из ящика новую рюмку. Я вздрогнула, когда захлопнулась входная дверь.

У меня долго не укладывалось в голове, как могут быть связаны Гост и «моя» Мария. А еще я никак не могла придумать что-нибудь, чтобы не дать им пересекаться, ведь Госту я противостоять пока не в силах. Я действительно боялась, и прежде всего за Марию. Она оказалась слишком близко к этому человеку, связываться с которым не стоило. Но он почему-то нарочно старался, чтобы Мария сблизилась с ним.

Гост частенько как будто случайно встречал девушку на остановке, при этом он почти ничего сам не говорил, но слушал ее. А я ничего не могла с этим поделать, как бы ни старалась.