Текст книги "Сто историй любви Джульетты"

Элен

Когда я училась в восьмом классе, меня выбрали на роль Джульетты в школьном спектакле. Я была на седьмом небе от счастья, потому что у нас с Джульеттой один день рождения – тридцать первое июля, и я всегда чувствовала связь с ней. Кроме того, Ромео играл Чед Эйкинс, самый популярный старшеклассник в школе, и я пищала от восторга, что выйду на сцену в лучах его славы.

А после первой же репетиции я случайно подслушала его разговор с друзьями, когда они думали, что остальные уже разошлись по домам.

– Просто не верится, что Элен Янсен дали роль Джульетты, – сказал Чед. – Она такая страшила.

– Настоящая кикимора, – согласился один из его дружков. – Толстая, как мешок с картошкой. А ее дурацкий беретик! А очки толщиной в дюйм, от них глаза как у рыбы!

– Овца с кудряшками, – зло выплюнула их подружка.

– Да, ужас, – согласился Чед. – Джульетта должна быть чертовски сексуальной, если этот Ромео втрескался в нее с первого взгляда, верно?

Я как раз не понимала, поскольку тогда еще наивно верила в меритократию. Мне хотелось крикнуть им из-за кулис, что дело не во внешности! Ромео влюбляется в Джульетту, потому что видит в ней нечто особенное – ум в глазах, грациозность движений. Я мечтала, что кто-нибудь разглядит нечто особенное и во мне. А в тот момент мне просто хотелось плакать. Я дала себе волю и только чудом не врезалась в дорожный знак, возвращаясь домой на велосипеде, потому что слезы застилали глаза.

Потом я заперлась в комнате, упала на кровать и зарылась лицом в подушку. Я проплакала несколько часов, игнорируя попытки мамы и сестры успокоить меня через дверь.

Достучался до меня папа. За несколько месяцев до этого ему диагностировали неизлечимую злокачественную опухоль головного мозга, и, когда он постучал, я не могла его оттолкнуть. Я хотела уединения, но еще больше хотела побыть с папой.

– Привет, малышка, – сказал он и сел на кровать.

Хотя к тому времени папа сильно похудел и ходил с тростью, его улыбка оставалась такой же сияющей. Он всегда улыбался мне и моей сестре Кэти.

– Что огорчило мою бродвейскую звезду?

Происшествие с Чедом и его гадкими друзьями выплеснулось наружу в сопровождении соплей и слез.

– Только не надо говорить, что Чед дурак, а я на самом деле красивая. Не поможет.

Папа погладил меня по спине.

– Хорошо, не буду, хотя действительно так считаю.

Я поглубже зарылась лицом в подушку.

– Знаешь, что мне нравится в «Ромео и Джульетте»? – спросил папа. – Не безрассудство героев, потому что, давай посмотрим правде в глаза, эти двое могли бы притормозить и сделать лучший выбор. На самом деле суть пьесы в том, что Капулетти и Монтекки не смогли отбросить свои мелочные счеты, и их неспособность это сделать омрачила самое главное в жизни: любовь.

Я пробормотала что-то неопределенное в знак согласия.

– И вот я подумал… – продолжал папа. – Что, если ты подойдешь к ситуации с Чедом по-другому?

Я выглянула из-под подушки.

– Как это?

– Не позволяй его глупости выбить тебя из колеи. Сосредоточься на истории любви.

– Тьфу. С Чедом?

– Нет. Если ему хочется, чтобы Джульетта соответствовала его вкусу, тогда почему ты не мечтаешь о более умном и милом Ромео? Когда будешь в следующий раз на сцене, представь, что перед тобой стоит кто-то другой. Своего рода тайная месть – стереть Чеда и поставить на его место более достойного Ромео.

Поначалу идея казалась незрелой, сродни придумыванию воображаемого друга. И все же папа был прав – визуализация другого Ромео на сцене помогла мне пережить репетиции и положительно отразилась на моей игре. Чем ярче я рисовала в воображении своего героя, тем сильнее в него влюблялась, и каждый выход на сцену мне аплодировали стоя, потому что я исполняла роль Джульетты, влюбившейся в очаровательного Себастьена, а не в безмозглого Чеда Эйкинса.

Папа приходил на каждое представление. К тому времени он передвигался в инвалидной коляске, но каждый вечер ему удавалось заставить себя встать вместе с остальной аудиторией, а садился он всегда последним. Я знала, как ему тяжело, и это делало каждый хлопок в ладоши еще более ценным.

– Ты теперь настоящая Джульетта, – сказал он, когда закончился последний спектакль.

Я покраснела.

– Настоящая Джульетта говорила на итальянском.

– Значит, учи итальянский, – поддразнил меня папа. – Будет ближе к оригиналу.

Через две недели после спектакля он умер.

Мы на долгие месяцы погрузились в траур. Мама, Кэти и я почти не спали, не ели, не разговаривали. С уходом папы – центра нашей вселенной – мы, потеряв всякие ориентиры, плыли по течению. Дом казался пустым и слишком тихим, даже когда мы были там втроем.

В конце концов мы выкарабкались. И среди занятий, которые помогли мне пережить страшное горе, первое место занимало изучение итальянского языка. Вероятно, папа предложил это не всерьез, походя, но поскольку разговор произошел незадолго до его смерти, я отнеслась к идее как к его последней воле. Видимо, по той же причине я не отказалась от Себастьена. Сначала я придумала его по совету папы. Потом папа ушел, а Себастьен остался.

Сочинение историй о нем стало моим спасением. Раньше я никогда не писала всерьез, однако после папиной смерти у меня в голове начали появляться почти полностью сформировавшиеся рассказы: небольшие романтические сценки, и в главной роли всегда Себастьен. Вероятно, так работал механизм выживания, позволяющий в печальные времена сосредоточиться на чем-то светлом.

Всякий раз, когда у меня случались неприятности – неразделенная любовь в старших классах, или потеря всех сбережений на первой работе после окончания колледжа, которая оказалась финансовой пирамидой, или измены моего мужа Меррика, – рассказы о Себастьене уводили меня от ужасающей реальности. Примеряя эти истории к себе, я начинала понимать, что такое безусловная любовь, когда есть человек, готовый тебя выслушать и защитить.

Хотя в каждом рассказе героя звали по-разному, мое воображение всегда рисовало одно и то же лицо. В моих романтических фантазиях героиня ехала через пустыню верхом на верблюде, а он шел по песку, держа верблюда за повод и указывая дорогу. Мои персонажи совершали как великие деяния, например плавали на португальских каравеллах и помогали Иоанну Гутенбергу печатать книги, так и не столь значительные: посещали скачки в Викторианскую эпоху. Я люблю историю не меньше, чем книги, и мне хорошо удаются исторические рассказы. А костюмы того времени! Героиня истории о скачках, например, носила невообразимую шляпу, украшенную пучком голубых перьев и лавандовыми розами.

А вчера этот человек, до сих пор существовавший только в моей голове, вдруг появился в «Ледяной выдре»! Живой, настоящий. Я что, воплотила его в жизнь? Нет, чушь! Так что же произошло?

Бедный Себастьен! Я набросилась на него, как стая голодной саранчи, а он понятия не имел, кто я такая.

Потягиваюсь и смотрю на часы на прикроватной тумбочке. Восемь тридцать утра, за окном еще темно. Моя ленивая половина хочет свернуться калачиком под одеялом, а новая, энергичная Элен уговаривает вылезти из постели.

По коттеджу гуляет сквозняк, и я немедленно раскаиваюсь в своем опрометчивом решении. Ступив на промерзший деревянный пол, я взвизгиваю от боли. Вся одежда еще в чемоданах, и я нелепо переминаюсь с ноги на ногу, ища носки (надеваю сразу две пары) и толстовку оверсайз. Слава богу, что я живу одна и никто не видит только что изобретенного мной нового ритуала пробуждения. Аляска!

Хорошенько утеплившись, я иду на кухню, довольно уютную: столешница в цветочек, газовая плита семидесятых годов и смешной холодильник, который пыхтит так громко, словно хочет показать мне, как старается. Как паровозик в любимом мультфильме моего племянника: «Паровозик Томас и его друзья». Я смущенно улыбаюсь холодильнику и говорю:

– Я буду звать тебя Реджинальдом.

Так могли бы звать старого ворчливого дворецкого, и это имя вполне подходит многострадальному холодильному агрегату.

На столе стоит приветственная корзинка с капсулами для кофемашины и пачкой английских кексиков. Вот и завтрак готов, чему я очень рада, ведь никакой другой еды в коттедже нет. Сегодня мне предстоит заняться домашним хозяйством, например купить продукты, чтобы загрузить Реджинальда и кладовую.

Я завариваю чашку кофе с фундуком и делаю глубокий вдох, сидя на высоком табурете у стойки.

Какая роскошь – свежий ароматный кофе! Раньше я только и думала о том, чтобы угодить другим, а именно – моему почти бывшему, и такие излишества, как сахар и молоко, были запрещены, чтобы лишние калории не вылезли на бедрах и любимый не нашел себе более стройную, симпатичную стажерку, которая будет его ублажать.

«Хватит о нем думать». Я зажмуриваю глаза, словно это спасет от мыслей об изменах, от беспомощности и отчаяния: несмотря на все мои старания, я для него недостаточно хороша.

Открыв глаза, я тянусь к стопке желтых тетрадок на кухонной стойке. Погружение в истории со счастливым концом вселяет надежду, напоминает, что существуют лучшие возможности. Нахожу одну из своих любимых зарисовок, действие которой происходит в Версале во времена Марии-Антуанетты, платьев с кринолинами и птифуров. Героев зовут Амели Лоран и Маттео Басседжио, однако Маттео как две капли воды похож на Себастьена. Лучше уж думать о нем, чем о Меррике.

Сады Версаля. Маттео сидит на веслах и восхищенно смотрит на Амели, расположившуюся на корме лодки. Яркие фонари Гранд-канала очерчивают изящный профиль девушки с носиком-пуговкой, пухлыми губками и собранными на затылке белокурыми локонами. На заднем плане возвышается золотой дворец, будто король, наблюдающий за своим ботаническим королевством. В его сверкающих зеркальных залах властвуют политические интриги, коварство и предательство.

А здесь, в садах, царит обманчивое спокойствие. Обширные королевские владения с тенистыми рощами скрывают множество павильонов, среди которых вьются дорожки, ведущие к цветникам и оранжереям, статуям, вырезанным лучшими художниками Европы, и фонтанам умопомрачительной красоты. В центре всего этого великолепия протекает Гранд-канал, по которому плывут лодки. По воде пробегает легкий ветерок, и Амели смеется, поправляя шляпку с лентами.

С тех пор как два месяца назад Маттео прибыл во Францию в качестве посла Венецианской республики, они встречаются почти каждый день. Семья Амели – из французской знати, стоящей достаточно высоко в придворной иерархии, чтобы владеть резиденциями поблизости от Версаля, и в то же время не настолько высоко, чтобы Амели не могла амурничать с Маттео. У придворных Людовика XVI есть куда более важные дела, чем безобидный флирт влюбленной парочки.

– Тяжело грести, месье Басседжио? – спрашивает Амели. – Для меня мучительна мысль, что я наслаждаюсь прогулкой, а вы страдаете под палящим солнцем.

– Ради вас я на все готов, мадемуазель Лоран. Хотя, если не возражаете, я бы снял жилет. Понимаю, это не совсем прилично, но…

– Ах, бедняжка, вы, наверное, совсем взмокли. Конечно, снимите.

Двор Марии-Антуанетты снисходителен к подобным нарушениям этикета.

Снимая жилет, Маттео замечает нежный румянец, вспыхнувший на щеках Амели. Чего бы он только не отдал, чтобы поцеловать ее прямо сейчас! Нельзя: это нарушит равновесие лодки, и они окажутся в Гранд-канале. Маттео сдерживается и возобновляет ритмичную греблю.

– Расскажите мне о Венеции, – просит Амели. – Я никогда там не была, наверное, она ужасно романтична.

Маттео улыбается и замолкает, обдумывая, что сказать. Венецианская республика простирается от Адриатического моря вглубь страны до самого Миланского герцогства. Маттео живет в главном городе, Венеции, и недавно получил титул дожа, выборного правителя.

Они плывут дальше по Гранд-каналу, оставив далеко позади лодочную станцию, где кипит жизнь. Плеск воды напоминает Маттео о доме.

– Венеция – поэма, построенная на воде, – говорит Маттео. – По каналам бесшумно скользят гондолы, похожие на кареты ангелов. Море изо дня в день ласкает сушу, приливы целуют ступени кирпичных зданий, желая доброго утра или доброй ночи. Над городом возвышается, словно могучий страж, величественная колокольня на площади Сан-Марко. А мосты исполняют желания влюбленных, гуляющих по ним в лунном свете.

– Божественно, – вздыхает Амели. – Надеюсь когда-нибудь ее увидеть.

– Если хотите, я отвезу вас туда, – осмеливается предложить Маттео.

На щеках Амели расцветает румянец.

– Правда?

– Хоть сегодня.

– Ах, если бы! – смеется она.

Маттео вытаскивает весла из воды и кладет на колени. Лодка замедляет ход и плавно дрейфует.

– Почему бы и нет?

– Тысяча причин, – все еще улыбаясь, говорит Амели. – Во-первых, даже если бы я могла поехать, нужно собрать вещи, а это само по себе займет несколько дней. Во-вторых, незамужняя женщина не может так просто уехать за границу с мужчиной. Одно дело – встречаться здесь, при дворе, и совсем другое – отправиться без сопровождения в чужую страну.

– Тогда я прошу вашей руки.

Амели чуть не роняет зонтик в воду.

– Что вы сказали?

Маттео закрепляет весла в уключинах и осторожно придвигается к девушке, берет ее руки в свои.

– Мы поженимся, переедем в Венецию, и вы будете жить как принцесса на берегу моря.

Он чувствует, как бьется пульс девушки. Это уже не безобидный флирт. Их сердца стучат наперегонки.

Маттео надеется на положительный ответ. С самого первого дня, когда он увидел Амели, игравшую в крокет с группой придворных, он жить без нее не может. По утрам, когда дела Венецианской республики требуют его внимания, Маттео неустанно расхаживает по комнатам, протирая ковры. Ночью он беспокойно ворочается в постели и изводит прислугу требованиями принести то подушку помягче, то одеяло потеплее. Как будто ткань его души порвалась, и только ласковые слова и улыбка Амели способны вновь сплести нити воедино.

Она высвобождает одну руку и обмахивается веером. Другая остается в руке Маттео. Амели пока не приняла решение.

Он задерживает дыхание.

– Ваше предложение – полное безумие, – тихо говорит Амели и поднимает взгляд. В ее глазах пляшут солнечные зайчики с Гранд-канала. – Но я ни с кем так сильно не хочу сойти с ума, как с вами.

Сердце Маттео колотится, как у тигра, которого вот-вот выпустят на свободу.

– Значит, вы согласны?

– Вопреки здравому смыслу, да.

Амели улыбается, и Маттео окончательно понимает, что за всю историю человечества не было женщины красивее. С ней не сравнятся ни Нефертити, ни леди Годива, ни даже Мона Лиза.

Он подается вперед, чтобы поцеловать возлюбленную; лодка качается, и Амели протестующе машет рукой.

– Сядьте, не то мы перевернемся! – смеется она. – У нас есть целая вечность для поцелуев. Потерпите, пока мы не окажемся на суше.

Маттео изо всех сил гребет обратно к лодочному сараю. Как только их ноги касаются причала, он притягивает Амели к себе и впивается в губы – к черту этикет. Волосы девушки пахнут розами и летней грозой, она закрывает глаза и целует его в ответ, и Маттео вдруг осознает, что жизнь готов отдать за эти губы, эти ласки, эту любовь.

Я счастливо вздыхаю, закрыв блокнот, и почти совсем успокаиваюсь. Небо на горизонте розовеет, предвещая скорый рассвет. Мои мысли возвращаются на Аляску. К Себастьену.

Я не уверена, что настоящий Себастьен имеет что-то общее с лучшим другом моей мечты, с моей родственной душой. Видимо, они просто похожи внешне, или у меня разгулялось воображение. Я могла увидеть похожего парня на черно-белом снимке в рекламе Calvin Klein, или в моей памяти запечатлелся актер, который в ожидании звездного часа подрабатывал официантом (таких в Лос-Анджелесе хоть пруд пруди), и это лицо вошло в мои мечты.

Знаю точно, что его зовут Себастьен. Он капитан краболовного судна «Алакрити». А новые впечатления – ключ к пробуждению творческих сил писателя.

– Значит, решено, – произношу я вслух и позволяю себе улыбнуться.

Я спущусь на причал под предлогом поиска материала для написания очерка о Рыбной Гавани и постараюсь пересечься с Себастьеном. Вполне правдоподобно, я ведь работала журналистом. Если он там, буду действовать осторожно – и посмотрю, что получится. Если его там не окажется, я все равно расспрошу людей в порту, потому что, черт возьми, ловить камчатского краба действительно интересно, и, возможно, эти заметки войдут в мой роман. В любом случае, я потрачу время не зря.

Однако с этим придется подождать до завтра. Сегодня мой первый полноценный день на Аляске, и нужно разобраться с некоторыми важными делами. Причем поскорее, поскольку я не знаю, что где находится в городке, и не настолько уверена в своих способностях водить машину по снегу, чтобы делать это в темноте.

Я допиваю кофе и отправляю короткое сообщение маме и сестре, что свяжусь с ними по видеосвязи позже, они ведь хотят знать, как я устроилась. Затем я принимаю душ и одеваюсь, не забыв, как всегда, надеть папины сломанные часы.

Сегодня разберусь с бытовыми вопросами, а завтра отправлюсь в погоню за мечтой.

Себастьен

Снежные вершины гор зазубренным ножом прорезают пурпур утреннего неба, солнце неторопливо выглядывает из-за горизонта, словно раздумывая, не одарить ли нас сегодня несколькими светлыми часами. Прохладный соленый воздух обжигает щеки – единственную открытую часть тела. Я заканчиваю проверять ловушки для крабов на разрывы или слабые места.

«Алакрити» выйдет в море только завтра, а команда уже выдраила судно от носа до кормы. У большинства членов экипажа есть семьи, с которыми они стремятся проводить все свободное время, а моя единственная любовь – этот корабль. Здесь, в порту, за привычной работой, я уверен в себе, и беспокойство по поводу происшествия в «Ледяной выдре» уходит на второй план.

Как быть с Элен, я решу позднее. Скоро я вновь уйду в море, где можно спрятаться за холодом как за ледяной броней.

Многим людям зимы на Аляске кажутся суровыми и невыносимыми, а для меня они единственное утешение. Ловля королевских крабов – изнурительный труд, зато в океане не до нытья о старых проклятиях.

Пять лет назад, когда мы с Адамом купили «Алакрити», помятое айсбергами, изъеденное ржавчиной суденышко уже было ветераном ледяных морей Аляски, а половину его веса составляли ракушки, которыми оброс корпус. Капитан ушел на покой, сколотив состояние; добыча королевских крабов – рискованная и щедро оплачиваемая профессия.

– Если вам хватит ума, – сказал он, когда мы с Адамом подписывали купчую на корабль, – то заработаете кучу денег и успеете выйти из дела. Краболовы долго не живут. Жадность до добра не доводит.

– Я не боюсь смерти, – сказал я.

Капитан посмотрел на меня внимательно.

– Боишься. Просто не так, как другие.

Я стараюсь не думать об этом разговоре и о том, что бывший капитан прав. Колин Меркульеф, восемнадцатилетний племянник Адама, только что привез свежие продукты – у нас принято, что новый член экипажа отвечает за снабжение. В кузове грузовика хватит еды, чтобы прокормить нашу команду из шести человек в течение десяти дней. Продолжительность рыбалки будет зависеть от погоды и от того, насколько хорошо работают ловушки.

– Ты уверен, что этого хватит? – смеясь, спрашиваю я.

Колин набил четыре переносных холодильника замороженной пиццей, буррито и хот-догами, беконом, курицей, говядиной и сырами. Я насчитал две дюжины коробок с хлопьями, десять буханок хлеба, по упаковке арахисового масла и джема, банки с протеиновым порошком для коктейлей и несколько десятикилограммовых мешков картофеля. И это только в кузове. Кабина тоже забита.

Розовые щеки Колина багровеют. Он роется в кармане пальто, достает небольшой блокнот на спирали с загнутыми уголками и показывает мне записи.

– Дядя Адам сказал, что за один день в море мы сжигаем десять тысяч калорий в день и должны хорошо питаться, – мол, лучше купить лишнего. Он дал мне список продуктов, которые являются источником сложных углеводов и белков. Я акцентировал на них внимание.

Я вновь смеюсь. Парень молод и старается.

– Я шучу. Ты молодец!

Колин краснеет еще сильнее.

Нам требуется пять ходок, чтобы погрузить все на борт. Я напеваю себе под нос старую морскую песенку: работа поднимает настроение.

– А на что будем ловить? – спрашивает Колин, когда мы наконец заканчиваем.

– Наживкой займемся с утра, прямо перед выходом, она должна быть свежей.

– А, понятно, – говорит он, вытаскивает из кармана блокнот и записывает новую для себя информацию.

Снизу, с причала, нам машет рукой Адам.

– Как дела у нашего желторотика? – кричит он.

– Пока жив, дядя! – отзывается Колин.

Адам невесело похохатывает. Для Колина это первый сезон охоты на королевского краба, а семья Меркульеф работает в этой отрасли уже несколько поколений. Всем им не понаслышке известны опасности, которые таятся в непроглядно темном небе и ледяной январской воде. По статистике, в среднем на Аляске погибает один ловец крабов в неделю.

К счастью, на стоянке появляется девушка Адама, Дана Вонг, с корзинкой для пикника, и мы меняем тему.

– Обедать будете? – спрашивает она.

– Смотря что предложишь, – улыбаюсь я, спускаясь по трапу на причал. – Что сегодня вкусненького?

Дана – хозяйка единственного в городе заведения, специализирующегося на барбекю, и у меня урчит в животе при одной мысли о том, что она положила в эту корзинку.

– Да так, ничего особенного, – прибедняется девушка. – Копченая грудинка, цыпленокгриль, запеченные бобы, кукурузный хлеб.

– И пиво, – добавляет Адам.

– Ну, если пиво, тогда я «за», – говорю я.

Дана шутливо толкает меня в плечо.

– Давайте, мальчики, пойдемте в тепло, и я вас покормлю.

Мы вчетвером направляемся в маленький трейлер на парковке, который служит нам офисом. Стол завален стопками счетов-фактур от фабрик по производству морепродуктов, которые покупают наших крабов. К счастью, бухгалтерию и документацию взял на себя Адам. Он умеет общаться с людьми, и клиенты его любят. Я терпеть не могу лишние разговоры, и мой тип личности не способствует привлечению крупных клиентов.

Колин раскладывает маленький карточный столик, и мы с Адамом ставим вокруг него все четыре стула. В офисе тесновато – я упираюсь спиной в окно, Колин – в дверь, Дана и Адам плотно прижаты к столу, – но когда Дана распаковывает корзину, мы забываем обо всем. Трейлер наполняется ароматом обугленного дерева и копченого мяса.

– Детка, ты превзошла саму себя, – говорит Адам и целует Дану.

Втайне от девушки мой друг с самого начала сезона откладывает свою долю прибыли от улова и планирует в следующем месяце сделать предложение руки и сердца, купив огромное кольцо, угрожающее Дане артритом.

Я смотрю на них через стол, наверное, со слишком мечтательным выражением лица, потому что Дана вдруг обращается ко мне:

– Знаешь, Себ, ты тоже мог бы найти свое счастье.

Я вздрагиваю, прекрасно осознавая, что произойдет, если я разрешу себе быть счастливым. В голове проносятся мысли об Элен, и я отгоняю их как назойливых мух.

Настроение пропадает. Не желая портить обед, я с беззаботным видом пожимаю одним плечом, как закоренелый холостяк: не стоит тратить силы и объяснять, насколько я неисправим.

– Я не из тех, кто способен остепениться.

– Верно, – подтверждает Адам. – Он давно женат – на лодке. Сибасу лучше заводить интрижки с туристками, которые приезжают в Рыбную гавань на пару дней и никогда не возвращаются.

Колин смотрит на меня с подростковым восторгом.

– Фу! – фыркает Дана. – Ты способен на большее, Себ, и достоин лучшего.

Не знаю, не знаю… Я пробовал встречаться с девушками кроме Джульетты. Ничего хорошего из этих встреч не вышло, потому что я «слишком отчужден» и «не подпускаю к себе». Я честно старался, но стоит только влюбиться, как я в Джульетту, и познать, каково это – отдавать себя без остатка, держать в объятиях свою вторую половинку, чувствовать тепло, безопасность, уют, принадлежность, – и ты становишься ни на что другое не годным. Вот почему я не хожу на свидания. Нечестно разбивать сердца, ведь я не могу отдать свое никому, кроме Джульетты.

Тем временем Дана бросает на Адама испепеляющий взгляд.

– Ну и советы ты даешь своему лучшему другу!

Адам, смеясь, скрещивает указательные пальцы.

– Назад, женщина! Не околдовывай меня своим взглядом.

Она со вздохом поворачивается ко мне.

– Видишь, с кем мне приходится иметь дело?

Адам подскакивает к ней и еще раз чмокает в губы.

– Тебе это нравится. Ты не можешь удержаться от искушения нас исправить.

Я смеюсь, а Дана откусывает кусочек грудинки, чтобы скрыть улыбку.

Когда все наедаются, Адам протягивает мне бутылку дешевого шардоне. Согласно обычаям Аляски, вино нужно разлить на палубе на удачу.

– На завтра, – говорит он.

Дана цокает языком.

– Предполагается, что для этого берут хорошее вино, а не дешевую бурду из бочки.

– Все самое вкусное из долины Напа мы уже выпили, детка.

– Не важно, – улыбаюсь я. – Наверняка оно принесет нам не меньше удачи. Откроем его завтра на рассвете.