Текст книги "История княжества Псковского"

Между тем рыцарские области оставались поводом к непримиримому раздору для всех разделивших оные держав. Царь Иван Васильевич, не видя надежды прекратить сей спор одним своим оружием, вздумал употребить убеждения рыцарям о соединении всей Лифляндии и Эстляндии в одну область с подданством России. Двое рижских дворян, Иоган Таубе и Элерт Крузе, еще в лифляндскую войну 1558 года взятые в плен, милостиво принятые царем, жившие при дворе его и присягнувшие ему на службу, вызвались в 1570 году отправиться от него с доверенностью в Лифляндию и Эстляндию для преклонения городов. Но упорные рыцари отвергли их предложение. Тогда надумали они другой способ убедить их, советуя составить из себя особое королевство под покровительством России. Надлежало только с согласия царя избрать короля. С сим предложением лифляндской короны сперва отнеслись они к бывшему орденскому орденмейстеру, а тогдашнему Курляндскому герцогу Готарду Кетлеру. Но когда и сей отверг их убеждения, то они обратились к Голштинскому принцу Магнусу, сыну Христиана III, короля датского, владения имевшему тогда на острове Эзеле. Сей юный князь, обольстившись титулом короля, отправил посла к царю для своего удостоверения и, получив твердое обнадежение, поспешил сам в Россию. Царь принял его с необыкновенным отличием и лаской и после переговоров заключил с ним обязательство в четырех статьях: 1) жениться принцу на царской двоюродной по отцу племяннице княжне Марии Владимировне; 2) в приданое получить всю Лифляндию под именем особого королевства с наследственным ему владением; 3) если не будет он иметь детей или всех их лишится, то наследие престола его принадлежать должно ближайшему из боковой его линии; 4) царь ничего себе более не предоставляет, кроме титула покровителя Лифляндии с некоторой маловажной от оной ежегодной платой в знак подданства. Согласившись на сии условия, восхищенный принц в 1571 году поспешно отправился в Лифляндию, сочинил и разослал по всем городам и местечкам манифест о принятии им лифляндской короны, убеждал всех покориться ему беспрекословно и для общего блага соединиться в единое государство, уверяя при этом, что в случае упорства он, по согласию с российским царем, может их принудить к тому и оружием. Но успех не соответствовал его надеждам, по крайней мере в Эстляндии, оставшейся верной Швеции. Ревель первым из городов отверг и манифест, и предложение Магнуса. Оскорбленный принц решился испытать принуждение и, поскольку тогда по эстляндским, удержанным Россией, крепостям находилось много русского гарнизона, то, собрав из оного корпус, подступил он под город, делал многие жестокие приступы, покушался зажечь городовые здания привалом горючих веществ к стенам и прочим, но шведский, находившийся там, гарнизон храбро защищался, и принц от закопченных только им ревельских стен через восемь месяцев осады принужден был отступить безуспешно, а от стыда весь гнев свой излил на бывших при нем и руководствовавших его Тауба и Круза, упрекая их, что они и его, и царя обманули, уверив, что якобы вся Лифляндия и Эстляндия охотно предадутся новоизбранному королю. После такой укоризны сим руководителям ничего хорошего было ждать и от царя, поэтому они перебежали к польскому королю. Но первая неудача принца Магнуса не остановила царя в намерении своем, и он в следующем же году сам пришел в Эстляндию с 80 000 войска, взял крепость Виттенштейн и, разослав многочисленные отряды по всей эстляндской провинции для разорения, сам между тем поехал в Новгород с Магнусом праздновать его бракосочетание. В его отсутствие почти вся Эстляндия была завоевана русскими войсками, кроме Ревеля, и принц с новобрачной прибыл туда уже к распоряжению завоеваний, заняв себе под столицу Оберпален. Царь повелел ему продолжать оные и в Лифляндии. Там народ, недовольный худым распоряжением литовских военачальников, занимавших крепости их гарнизонами, действительно желал уже предаться Магнусу, которому немедля поддались и присягнули четыре города и 20 замков, и он перенес столицу свою в Венден; но царь недоволен был еще медленными его успехами, в 1577 году с многочисленным войском сам пришел туда и, не желая терять времени, обратился сперва на лифляндские города, имевшие в себе польские и литовские гарнизоны, взял Мариенгаузен, Луцин, Динабург, Кокенгаузен, Ашераден и приближался уже к Риге, но, узнав там об изменническом умысле Магнуса, за грубое с ним обхождение задумавшего предаться польскому королю, поворотил назад к Вендену для наказания его. Здесь, насытив гнев свой над ним и даже над поддавшимися сему принцу городами, он через Дерпт и Псков возвратился в Москву, оставив о себе ужас по всей Лифляндии и Эстляндии. Тогдашний польский король Стефан Баторий, государь дальновидный, честолюбивый, предприимчивый, решительный и деятельный, не мог ни остановить, ни отвратить оружия его, потому что был в походе под Данцигом для укрощения и покорения сего против него возмутившегося города. Но окончив сию войну, он решил чувствительно отомстить царю и России; особенно несчастный Псков с областью своей дорого заплатил за царские завоевания.

XIII. Нашествие шведского короля Иоанна с севера, а польского Стефана Батория с юга на псковские области и на Псков

Разделившие Лифляндию и Эстляндию государи польский и шведский равно чувствовали притеснение от царя; однако ж каждый порознь не в состоянии был противиться его силе. Но первый больше мог собрать войска, а второй с моря в разных местах обширнейшей с Россией границы своей мог делать высадки и ими производить внезапные набеги. Итак, оба сии государя в 1578 году заключили теснейший союз для войны против России. Положено было начать оную совокупно в самой Эстляндии и Лифляндии вытеснением российских гарнизонов из городов и крепостей, ими занятых. Первое сражение дано было под Венденом, занятым уже польскими и литовскими войсками, с которыми соединились и шведские. Там россияне были разбиты и потеряли все свои пушки. Вслед за этим они вытесняемы были постепенно и из других городов, но рассеянные по всем провинциям засады их долго было бы порознь преодолевать. А притом союзные государи не хотели продолжением войны в Лифляндии и Эстляндии подвергать сии провинции опустошениям и потому, засевших там россиян оставив до времени, согласились напасть на самые российские области с разных сторон. Шведский начал делать набеги от Нарвы и с финляндских границ, а польский – от литовской границы. Они подучали еще и крымского хана с юга занять Россию, но царь убедил его дарами к перемирию на год. Россияне отражали часто не без успеха нападения северного неприятеля и долго удерживались во многих городах эстляндских, а в свои далее Ивангорода его не впустили, но ополчение польского короля превозмогало их. Войско его состояло из различных наемных и своих польских и литовских людей и из корпуса венгерской пехоты. Польскими предводительствовал гетман Мелецкий, литвой – гетман Николай Радзивилл, венграми – славный воевода их Гавриил Бекеш; а при осаде Пскова великим гетманом, или фельдмаршалом, был коронный канцлер Иван Замойский. Первые неприятельские действия Баторием открыты были летом 1579 года осадой Полоцка, который твердо укреплен был и имел, сверх своего засадного гарнизона, еще шесть полков, присланных из Пскова царем, тогда в сем городе целое лето пребывавшим для военных распоряжений. Сверх того, двое воевод, Шеин и Шереметев, из города Сокола делали набеги на неприятельские партии, искавшие корм. Россияне в Полоцке храбро оборонялись, а дабы отнять у неприятеля всякое прикрытие, сами наперед выжгли все предместья города. Шесть недель Баторий держал оный в осаде и многие делал приступы безуспешно. Польские писатели сию медленность и затруднение приписывают неприступному местоположению крепости, а более беспрестанным дождям, всю осаду продолжавшимся. Наконец, осаждавшие успели зажечь крепость и взяли город. Вслед затем польский воевода Николай Мелецкий взял города Сокол и Сушу, а Бекеш – Туров и другие ближние. После сего первого похода, не имея запасов и денег на продолжение оного, король возвратился в Варшаву и 23 ноября созвал сейм, на котором после многих споров и осуждений начатой войны с Россией было решено, однако, дать королю наложением податей пособие. Надлежало умножить и войско, особенно пехоту, в которой польское и литовское дворянство служить считало себе за низость. Королю и гетману его Замойскому много труда стоило уговорить к сему дворян. Однако ж составлено было оной немного и отправлено в поход весной. Намерение короля было начать второй поход с пограничных от всей Белоруссии городов, дабы на случай похода внутрь России обезопасить себя с тыла. Но на пути к Великим Лукам встретил он крепость Велиж, усиленную достаточным гарнизоном, а с белорусской стороны – загражденную многими засеками по непроходимому лесу, отделявшему ее от границы. Польские писатели говорят, что дотоле 100 лет уже никакое войско не смело проходить сквозь лес сей. Окружные дороги были очень далеки, а обойти сию крепость опасно было, дабы не оставить в тылу засадных; но и останавливаться для нее целому войску не было времени. Поэтому король поручил гетману Замойскому как-нибудь пехотой пробраться сквозь лес и врасплох взять Велиж. Два дня с трудом пробирался он сквозь все преграды, а в третий взял крепость и там нашел множество пороха, оружия и припасов, но от Велижа до Великих Лук предстояла такая же сквозь густые леса дорога, которую с трудом прочищала венгерская пехота и на пути оборонялась еще от русских засад. Наконец вышли все на равнины к Великим Лукам. Туда подошел с литовскими войсками и виленский гетман Радзивилл, на пути взявший города Усвят, Невель и Озерище. Великие Луки, по сказанию польских описателей сего похода, были городом тогда многолюднейшим и после Москвы и Пскова обширнейшим и богатейшим. В нем находилась крепость, защищавшаяся 12 батареями. Царь, предвидев Баториево нападение на сей город, велел наперед выжечь предместья, а в крепость прислал все нужные орудия и такой многочисленный гарнизон, который мог не только в стенах защищаться, но и на открытом поле сражаться. Все приступы неприятельские сильной артиллерией были отражаемы, и неприятель не мог проникнуть сквозь валы, ограждавшие крепость, и потому начаты были подкопы, но где болотистый, а где песчаный грунт земли не позволял продолжать их. От сего в войске Баториевом произошел уже ропот за напрасную потерю времени, и все советовали отступить, но Замойский требовал терпения и превозмог всех своим упорством. Он заметил, что валы, защищающие крепость, составлены были из деревянных обрубов, присыпанных только песком и обложенных дерном. Для того решился он подкопами сперва разрушить их и сквозь них сделать себе проходы или, по крайней мере содрав с них дерн, зажечь. Последнее удалось ему более. Ибо покушавшиеся пройти сквозь валы прогнаны были осажденными, но огонь, запущенный в обрубы, хотя сперва погашен был прикрытием мокрых кож, однако в следующую же ночь так разгорелся, что обнял всю крепость пламенем, зажег многие в городе здания и церкви, а дошедши до большого порохового погреба, взорвал оный на воздух и многих побил. При сем-то смятении неприятель ринулся со всех сторон в крепость и взял оную. Король, однако ж, поправил ее для засады своего гарнизона. Ибо в Великих Луках он был намерен оставить свое войско на зиму. В то же время послал он один отряд под начальством брацлавского воеводы Збаражского к Торопцу, где собрано было русское войско для наблюдения неприятеля, Замойскому поручил взять город Заволочье, лежавший на границе псковской, сам же отъехал в Невель дожидаться их успехов. Збаражский у Торопца немного имел дела и скоро возвратился, но Замойский при столь малом городке, каков Заволочье, встретил неожиданные затруднения. Начальствовавший там воевода Сабуров сделал такие благоразумные предосторожности, что все первые к приступу покушения неприятельские остались тщетными. Ибо плотину, по коей одной только можно было доезжать до города, на острове озера лежащего, он разрушил, все лодки истребил, вооружил всех граждан, а от кидаемых на город гранат прикрыл все кровли дерном. Некоторые из неприятелей хотели, переправившись на плотах, напасть на город, но он, сделав вылазку, вогнал их в озеро, и едва немногие уплыли назад. Неприятны были сии вести королю, готовившемуся тогда возвратиться на сейм. Но поскольку Замойский обнадеживал его успехом, то он, послав ему еще немного войска на помощь, в октябре уехал в Варшаву. При втором, уже сильнейшем, приступе Заволочье сдалось неприятелю по договору После сего Замойский поехал вслед за королем на сейм, где они, получив новые пособия податями на два года вперед и набрав свежее войско, на весну возвратились в Великие Луки, где были зимние квартиры польских и

литовских войск их; а венгерский корпус с артиллерией зимовал уже около Опочки, и по приказанию Замойского воевода Вольский добегал разъездами до Порхова, Холма, Воронича и до Старой Руссы. Весной заняты были Красный город и Опочка, а после сего король от Заволочья двинулся в поход тремя отделениями к Острову, занял по пути лежащие городки Велье и Воронич, подступил под Остров, разбил пушками башни и стены и взял без всякого труда. Ибо там нашел он только 30 засадных стрельцов и небольшое число служилых боярских детей. Тогда очевидна уже была опасность, предстоявшая Пскову. Но король не спешил с походом, неизвестно, из осторожности ли, или от каких-нибудь препятствий, либо от ожидания сбора своих разнонародных войск. Даже непонятно, почему на три года расположил он войну сию, когда мог начать и кончить ее в одно лето. Польские историки приписывают сие затруднению в сборе податей на иждивение войны и медленным переправам через реки и лесистые места. Не менее удивительно и то, что царь Иван Васильевич, столь решительный в своих войнах, имея все способы собрать многочисленное войско и много времени на приготовление себя к обороне, не воспользовался медленностью своего неприятеля. Он мог надеяться и на содействие себе ганзейских городов, по связям торговли доброжелательствовавших России, так что любчане тогда тайно препятствовали даже Баториеву найму войск в Германии, а датчане пересылали в Россию и военные снаряды, как пишет О. Далин. Несмотря на это, царь совершенно оставил Псков на произвол судьбы, а только успел свезенной из разных окружных городов артиллерией достаточно снабдить его, и сам, не оставшись там и даже выехав из Москвы, жил в городе Старице без действия во все продолжение Баториева нашествия, а только написал к королю в Великие Луки укорительную за нашествие его грамоту, на которую сей от 1 августа того же года отвечал ему еще укоризненнее и послал ему целую книгу, тогда изданную в Германии, о его тиранстве. Псковская летопись и князь Курбский нерешительность царя приписывают какой-то непонятной робости и боязни, в то время объявшей его, а Р. Гейденштейн – недоверию к своим войскам и потере рассудка. Сам неприятель, говорит он, дивился, что тот ничем не препятствовал королю в походе, а вместо того искал помощи и посредничества к примирению у римского императора Рудольфа и у римского папы, обещая им за это помощь и содейство против турок. Когда же король двинулся уже из Опочки ко Пскову, то он псковичам прислал только подтверждение, чтобы они стояли крепко и единодушно до последней капли крови; а из Новгорода архиепископ Александр писал к ним только увещания, чтобы они начали молебствия и в соборе, и по приходским церквам, и по домам, а по городу совершали бы ежедневные крестные ходы с иконами; прочее все предоставлено было городовым начальникам и самим гражданам в распоряжение.

Во Пскове тогда находился наместником князь Василий Федорович Скопин-Шуйский с товарищем – князем Иваном Петровичем Шуйским. Сему последнему, как в делах военных опытнейшему, царь поручил и главное распоряжение укреплений. При них там еще находились воеводы: Никита Иванович Очин-Плещеев, князь Андрей Иванович Хворостинин, князь Владимир Иванович Бахтеяров-Ростовский и князь Василий Михайлович Лобанов-Ростовский. Войска с ними было только 15 000, по сказанию наших летописей; а польские писатели полагали оного до 50 000 пеших, считая вместе с пригорожанами, способными к вооружению, и самих жителей псковских до 50 же тысяч, и более 7000 конницы. Сие и могло статься, потому что воеводы, как скоро узнали о выступлении короля еще из Опочки, то послали во все псковские волости, села и засады созывать жителей во Псков с их имуществом, что с собой взять возможно; а прочее все с домами приказали предать огню. В то же время пришел ко Пскову еще отряд казаков под начальством атамана Николая Черкасского. Собрав, таким образом, довольное количество народа, градоначальники сделали распоряжение и войскам, и народу, кому какую часть городской стены оборонять от неприятеля и какие где поставить орудия. Некоторые слабые части стен они укрепили прикопами, деревянными надолбами в два ряда, насыпав промежуток землей, и на насыпях по местам нарубили деревянные же башни, дабы с них стрелять через стены из больших пушек. Над пехотой начальствовал Косецкий, а над казаками – Николай Черкасский; навстречу же королю псковичи выслали только два сторожевых полка под начальством воевод Ивана Михайловича Бутурлина и Василия Плещеева.

Между тем король Стефан от Острова шел уже безостановочно и впереди пустил венгерцев, разделив их на три отряда, из коих один пошел прямо ко Пскову, а два остались в скрытой засаде. Первый, встретив сторожевые псковские полки, сделал легкую стычку и начал отступать назад, но, доведши их до своих засад, вдруг все напали, разбили псковичей и взяли двух воевод в плен и еще потом третьего, подошедшего к ним, – Никиту Кростова, а через пленных король, узнав о состоянии города, жителей и засадного войска, вслед затем 18 августа 1581 года сам явился с польскими и литовскими войсками за рекой Черехой и там со стороны ручья укрепил стан свой тремя рядами обозных повозок, о чем вестовые стражи, от Пскова там поставленные, тотчас дали знать городу. Тогда общим советом воевод положено было выжечь все Завеличье, а из церквей и Мирожского монастыря все вывезти в город. Войско польского короля состояло из различных народов, по сказанию Псковской летописи – из 17, по Серапионову описанию осады Пскова – из 14, по летописи Покровской церкви – из 12, по Печерской – из 10, а по лифляндским и польским – только из поляков, литвы, разных немцев, голландцев, прусаков, курляндцев и венгерцев. Число их также полагается различное: по летописям Покровской и Печерской – до 100 000, по Псковской – до 70 000, по сказанию немецкого путешественника Самуила Кихеля, бывшего во Пскове около 1589 года, – до 60 000, а по историкам польским – якобы только 30 000 и 5000 венгерской конницы и пехоты. Если первый счет войск сих увеличен, то, может быть, уменьшен и последний. Ибо невероятно, чтобы король осмелился с малым корпусом войти в такое государство, которое могло выставить против него многочисленное войско. Современный польский историк Гейденштейн, описавший подробно всю сию осаду, говорит, что и по окончании оной, когда по силе заключенного с Россией мирного договора войска неприятельские отходили от Пскова, то, сверх пехоты, конницы у них было до 24 000, а кроме того, в завоеванных городах оставались еще засадные гарнизоны. Впрочем, тот же историк говорит, что сам король, при начале осады осмотрев Псков и узнав о состоянии оного, раскаивался, что давно не послушался советов идти под сей город, не замедляя в пути, и что надлежало бы привести под оный втрое больше пехоты, в которой замечал уже он у себя недостаток, так же как и в порохе, нужном для сей осады. Посему думал даже, оставив Псков, идти на Новгород, по тогдашним слухам меньше укрепленный, или к городам Порхову и Гдову и, заняв их, набегами оттуда беспокоить Псков. Но стыд отступления от Пскова и опасение Новгорода удержали его, а наступившая уже осень не позволяла предпринимать дальнейшего похода. Как бы то ни было, король хотел сперва облечь весь город кругом, и 26 августа, переправясь через Череху, распорядил войска свои в обход. Но сильная стрельба со стен расстраивала их. Для закрытия себя они потом начали обходить далее лесами, около города тогда еще бывшими, но ядра проникали и сквозь леса и, ломая оные, застилали им проход и многих побивали. Король не ожидал, чтобы город имел столь сильную и далеко бьющую артиллерию. В самом деле, по свидетельству Гейденштейна, были там такие пушки, которые 70– и 80-фунтовыми ядрами заряжались и пробивали три ряда коробов, насыпанных землей. К вечеру король уклонился еще далее от города и расположил шатры свои по Порховской дороге, на высотах – в пяти верстах около Николаевского Любятова монастыря. Граждане все сие видели со стен и в молчании только направляли пушки свои на его лагерь, а когда довольно уже смеркалось, то открыли беспрестанную и сильную пальбу, от которой в ту же ночь снял он свои шатры и, удалившись опять к реке Черехе, стал за буграми и горами, – на речке Промежице, близ Спасского монастыря. После того переменил он все расположение своей осады и, чтобы не разделять далеко сил своих, решился сделать приступ с одной юго-восточной линии градских стен. Таким образом, назначил он угол между Покровской и Свинусской башнями одной части венгерцев под начальством вождя их Гавриила Бекеша, а другую часть их под начальством племянника своего Бальтазара переправил через Великую реку на левый берег. Против Свинусской башни велел стать полякам и загородиться коробами, насыпанными землей, от Порховской дороги к Петровским воротам стать литовцам, а в остальном промежутке – немцам. В сие самое время прибыл к королю от турецкого султана для переговоров о татарских на Украине перебежчиках посланник, которому король показал все свои войска и распоряжения и получил от него похвалу. По отпуске его были начаты немедленно подступы. Венгерцы первые подошли к стенам между Покровской и Свинусской башнями, но вылазкой граждан были прогнаны. 27 августа, по сказанию Псковской летописи о сей осаде, некоему благочестивому мужу, именем Дорофей, были явление и откровение от Божией Матери

0 будущем нападении на град со стороны угла крепости при Покровском монастыре[36]36
  Все сие явление обстоятельно описано на иконе, находящейся доныне в той же Покровской церкви под изображением самого того явления. В «Историческом описании московского Успенского собора» сказано, что там над южными дверьми в деревянном кивоте стоят за стеклом изображение и мера чудотворной иконы Псковско-Покровской обители, называющейся «на углу», на которой изображено вышеупомянутое явление. На одной из трех золотых таблиц при том списке находится следующая надпись: «1740 года сей образ тщанием ее императорского величества великой государыни, императрицы Анны Иоанновны, самодержицы всероссийской, обложен золотым окладом и украшен алмазами по ее императорского величества христолюбивой вере к сему образу для бывшей войны против турок и татар с 1736 по 1740 год, которым праведных ради молитв даровал Бог Всероссийской над сопротивными победу».


[Закрыть]. Поэтому Печерского монастыря игумен Тихон, еще до осады, по повелению архиепископскому, пришедший в город с чудотворными Успения и Умиления Богородицы иконами Печерского монастыря, начал с духовенством и гражданами совершать ежедневные крестные хождения с теми иконами в упомянутое место, а воеводы и бояре поставили в той части стены три креста заветных. Четыре дня после сего не видно было никакого неприятельского движения. Но 1 сентября усмотрено, что по большой Новгородской[37]37
  Тогда дорога сия лежала через реку Череху.


[Закрыть]дороге к загородной церкви Святого Алексея – человека Божия и к градским воротам Великим, Свинусским и Покровским – со стороны Флоро-и-Лаврской, бывшей за Выползовой слободой, у Песков, церкви – начали они от своих станов копать большие рвы. Три дня занимались они сей работой и выкопали пять больших борозд рва к городу и семь поперечных. Внутри сих борозд, как после осады найдено, сделали они 130 большие и 904 малые землянки с печками для жительства полковым чиновникам и ратникам. Прокопы доведены были почти до самых стен градских и заслонены высокими насыпями, сквозь кои наведены были пушки. 4 сентября в ночи со стороны Алексеевской церкви, на версту от города, они прикатили и поставили туры, или насыпные коробы, в коих сделали съезжий двор для закрытия конных и засадных, а другой таковой же – к Великой реке от Флоро-и-Лаврской церкви; еще двое туров бойничных – против Свинусских ворот и угольной Покровской башни; а третьи таковые же туры – против той же башни за Великой рекой; и все оные в одну ночь насыпали землей, а на следующий день, 5 сентября, в бойничных уставили осадную артиллерию. Осажденные, замечая все сие, сами против тех туров сделали со своей стороны укрепления и, не надеясь на одну каменную стену свою, начали рубить еще за ней, от Покровского угла, по той линии деревянную с тарасами, с нагрузкой каменьев и земли на случай пролома, а по каменной поставили большие пушки и особый отряд дворян, стрелецких голов, стрельцов и посадских. Сия передовая стена от Покровской башни до Свинусских ворот особенно поручена была обороне воеводам – Андрею Ивановичу Хворостинину и князю Ивану Петровичу Шуйскому. Но ежедневно туда же съезжались на совет и все бояре, и воеводы. Прочие места крайних стен и даже средней по слабейшим частям прирублены были также деревянными стенами в тарасах, с нагрузкой каменьев. Все сии стены распределены были в защиту другим воеводам, неотлучно стоявшим там день и ночь. 6 сентября начальствовавший тогда во псковском духовенстве печерский игумен Тихон по некоему откровению, с совета прочих духовных, поутру благовестом созвал граждан в собор и сделал оттуда опять крестный ход к Покровскому углу с чудотворной Печерской иконой Богородицы, с мощами святого благоверного князя Псковского Гавриила и со старой печерской хоругвью. Весь народ сопровождал их с плачем и рыданием, не чая ниоткуда более помощи и защиты, кроме Бога.

На утро 7 сентября при самом рассвете король открыл стрельбу по стенам градским с трех бойничных туров из 20 пушек и из расставленных по прикопам, продолжал оную весь день до ночи и на другой день от утра до девяти часов оного. 24 сажени городовой стены от Великих ворот до Свинусской башни и весь охаб были разбиты до земли, и еще 69 саженей стены избиты и рассыпаны в разных местах. Осажденные успели наскоро заградить пролом только рвом и фашинами, работая почти под пушечными выстрелами. Около полудня 8 числа стрельба с бойничных туров умолкла, но появились из окопов выступившие к стенам пришедшие войска. Воеводы, видя приближение их, для извещения народа приказали зазвонить в осадной колокол, висевший в Среднем городе на стене у церкви Василия Великого на горке, а неприятеля встретили со стен жестокой пушечной стрельбой, коей целые ряды его положили на поле. По звуку колокола изо всех концов города граждане, прощаясь с домашними, сбежались к стенам на оборону, а в Троицком соборе духовенство с остальным народом начало совершать беспрестанное моление. В самый полдень, по сказанию Гейденштейна, немцы, а по сказанию других – венгерские гайдуки, одетые в латы, под предводительством вождей своих Борнемиссы, Матфея Керекеза и Фомы Дерцена с частью немцев, столпившись и закрывшись щитами, усиленно и поспешно приближались к пролому от Покровской башни с ручным оружием, но, дошедши, вдруг остановились, либо почитая пролом для себя тесным, или встретив вышеупомянутые фашинную и палисадную преграды со рвом, как пишут лифляндские историки, а вероятнее – сильное сопротивление. Тогда поляки, за ними шедшие, из ревности протеснившись сквозь них, устремились с такой яростью на сопротивляющихся, что, сломив их, одни встали на проломе, другие взлезли на разбитые стены, третьи взошли уже на Покровскую и Свинусскую башни и, подняв там свои знамена, стреляли с высоты в осажденных. К ним туда же влезли и венгерские вожди Керекеза и Дерцен. Самая великая трудность предстояла осажденным – не допустить неприятеля через проломы в открытый уже город. Ибо, к несчастью, не успели еще они в сем месте закончить начатую перед осадой заднюю деревянную стену в заслон проломной. Несмотря на это, воеводы с войском и народом упорно отбивали вторгающихся неприятелей и старались сбивать взошедших уже на стены. Крик с обеих сторон, звук и треск оружия и взаимные выстрелы пищальные заглушали даже все начальнические приказания, и каждый действовал почти только по своему устремлению. Польский король, на все сие смотревший за полверсты, из-за города – с колокольни Никитской церкви, заметив смятение граждан, а своих уже на башнях и на стенах со знаменами, полагал, наверное, взять Псков в тот же день. Окружавшие его бояре, завидуя успеху и славе осаждающих, сами выпросились у него к стенам, обещаясь встретить его в городе и представить ему плененных начальствующих псковских воевод. Таких охотников с польскими и литовскими войсками пошло тогда под стены всего около 2000. Они все, оставив венгерцев и немцев на проломе, сами взошли на стены и в башни, а оттуда, как частым градом, осыпали пулями защитников, падавших рядами от поражения и от утомления при случившемся тогда солнечном жарком дне. Стон раненых, разносимых по улицам и по домам, распространил ужас по всему городу, а весть о занятии уже стен врагами достигла множество народа, собравшегося в соборе на беспрерывное моление. Отчаяние овладело всех сердцами. Все подняли руки к небу с рыданием; старые, жены и дети наполнили воплем всю церковь и, как говорит летописец, весь пол облили слезами, моля о защите града и о внушении защитникам доброго совета и храбрости. В то самое время пришла мысль воеводам завести большую псковскую пушку, Барса, к церкви Похвалы Богородицы и, поставив на раскате, направить на Свинусскую башню, заполненную лучшими чиновниками польскими. Несколькими выстрелами из оной потрясена была башня и засыпала многих, а воеводы в то же время успели подложить еще под оную порох, зажгли и развалинами погребли всех там засевших. От взрыва и погибели многих королевских бояр ужас перешел на сторону неприятеля, а осажденные, оживясь мужеством, погнали смятенных в поле. Король, увидев бегущих, немедленно выслал в помощь им свежие лучшие свои войска, с решительным повелением не отступать от стен до совершенного взятия города. Битва неприятельская возобновилась, и защитники опять начали ослабевать от усиленного напора. Тогда воеводы послали в собор к духовенству сказать, чтобы они принесли к пролому мощи святого благоверного князя Псковского Гавриила с чудотворными иконами Богородицы и другими. Немедленно были подняты из собора сии святыни, а наперед их прискакали к пролому на конях три монаха: Печерского монастыря – келарь Арсений Хвостов, Снетогорского монастыря – казначей Иона Наумов и игумен Мартирий – все родом из бояр и в мире бывшие храбрыми воинами. Они воскликнули к воеводам и воинам громким голосом: «Не бойтесь, братия! станем крепко! устремимся вкупе на литовскую силу! Богородица бо к нам грядет с милостию и заступлением и со всех святых помощью!»

Сей неожиданный глас духовных воинов оживил всех и ослабевавших. Все друг другу повторяли торжественно: «Богородица к нам грядет! о друзи! умрем вкупе за Христову веру и за православного царя и не предадим града Пскова». Вслед засим появилось духовенство, несущее мощи святого благоверного князя Гавриила и чудотворные иконы. Началось молебствие перед самым проломом на виду у защитников и врагов и продолжалось шествием к Покровской церкви. Сие зрелище вдохнуло в защитников такое мужество, что все устремились в пролом на неприятеля; самые женщины вмешивались в сражение: иные приносили жаждущим воинам питье, иные подавали оружие, иные сами бросали на врагов каменья и со стен лили на них кипящую воду и всякие нечистоты. Сражение с обеих сторон было жаркое, долговременное и упорное. Наконец, при наступавшей уже ночи неприятели все были вытеснены в пролом, сбиты со стен и прогнаны с беспорядком в поле, где на бегу добиваемы были уже народом без пощады; а иные, укрывавшиеся во рвах и за стенами, взяты в плен. Больше всех потерпели в осаде и в отступлении венгерцы, кои были впереди. Оставались только засадные в Покровской башне, из коей нельзя было ни самим им сойти, ни выгнать их защитникам, хотя многие уже и там были подстрелены. Поэтому остальные пороховым взрывом под башней были погребены в развалинах. Бежавший неприятель бросил на поле много оружия и военных снарядов, которые все подобраны гражданами. Таким образом, Псков избавился от первого и жесточайшего Баториева нападения. Воеводы, бояре и все граждане обещались тогда же в память сего построить близ Покровской церкви новую – во имя Рождества Богородицы, день сего приступа, а убиенных своих погребли с честью. Псковская летопись при сем, жалуясь на укрывшегося в Старице-городе царя Ивана Васильевича, говорит: «А у него было в собрании тогда триста тысяч; а на выручку бояр своих не посылал подо Псков, ни сам не пошел, но страхом одержим был».