Текст книги "Императорская Россия"

Петр I активно приучал созданное им же светское общество к новым развлечениям. Так, 26 ноября 1718 года появились ассамблеи. Указ об их введении начинался с объяснения, что это такое: «Ассамблеи – слово французское, которого на русском языке одним словом выразить невозможно, но обстоятельно сказать:

вольное; в котором доме собрание или съезд делается не для только забавы, но и для дела, ибо тут может друг друга видеть и всякой нужде переговорить, также слышать что, где делается, притом же и забава. А каким образом оные ассамблеи отправлять, то определяется ниже сего пунктом, покамест в обычай войдет». Ниже шли «пункты», как нужно вести себя на ассамблеях: хозяин гостей не встречает, не потчует, не провожает, гости «вольно сидят», при виде начальства и даже царя не вскакивают… Ведал ассамблеями петербургский генерал-полицмейстер. Он назначал время и дом для этого «вольного развлечения» и со своими людьми следил там за порядком. Ассамблеи проводились в домах сановников, от посещения их спасала только смерть или тяжкая болезнь. Нарушителей правил ассамблей ждало серьезное испытание – штрафной кубок «Большого орла», вмещавший два литра вина.

В итоге провинившийся гость в этот вечер стоять на ногах уже не мог. Он наверняка даже не слышал, как начинались танцы – главное событие ассамблеи. Впрочем, известны случаи и добровольного пития из кубка. Это происходило тогда, когда щедрый хозяин, шутки ради, бросал на дно заполненного спиртным кубка десяток-другой золотых. Они могли достаться только тому, кто опорожнял кубок до дна. Редко у кого хватало здоровья или жадности дотерпеть до того момента, когда золотые начинали позванивать на дне опустевшего кубка.

Нам, людям начала XXI века, было бы не очень уютно на петровских ассамблеях. В маленьком зальце, переполненном разгоряченными, нетрезвыми и не особенно чистоплотными людьми, невыносимо жарко и душно. Не лучше и в соседних комнатах, где стояли столы со снедью и вином и где за картами и шахматами с кружками пива сидели мужчины. Клубы табачного дыма застилали свет, крики и пьяное пенье заглушали разговор, кто-то из гостей уже лежал под столом, кому-то от выпитого лишнего кубка требовалась неотложная помощь. При этом всем нужно держать ухо востро: маршал ассамблеи с этим проклятым кубком расхаживал между гостей, высматривая нарушителей. Достоинством таких собраний было то, что на них предполагалось естественное, «без чинов», общение, впервые были допущены женщины, которые ранее не выходили, кроме церкви, за пределы своего дома и уж тем более никогда не танцевали европейские танцы с чужими мужчинами.

Ассамблея времен Петра.

Застолью придавалось большое значение. Столы во дворце расставляли и в больших залах, и в покоях поменьше. В зале сидел Петр I и вельможи: сенаторы, адмиралы, генералы, президенты коллегий, за столом в соседних покоях – духовенство, дальше – армейские и флотские офицеры. Отдельно сидели купцы, кораблестроители, иностранные шкиперы судов, стоявших в это время в Петербурге. Императрица и дамы света располагались также в отдельном покое. На столах стояли стеклянные бокалы (или, как говорили в XVIII веке, «покалы»), кружки, кубки, стаканы и так называемые стопы. Гости пили разные вина и водки, которые подавали слуги – на столах бутылки не стояли. Известно, что сам царь более всего любил анисовую водку и токайское вино. Но слуги подавали также сухие французские и немецкие вина, различные настойки, пиво. Столы были уставлены большими серебряными и оловянными блюдами с многочисленными холодными закусками, как мясными, так и рыбными.

Позже шли перемены горячих блюд, которые готовил царский повар Фельтон. Десерта за царским столом обычно не подавали. Фрукты выставлялись сразу, вместе с закусками. Но они не были особенно привлекательны для гостей. Обычно их доставляли в Петербург издалека в засахаренном или засоленным виде – гости угощались вываренными в сахаре сливами, лимонами, а также солеными арбузами. Конфеты («конфекты») подавались только к дамскому столу.

Государь как хозяин дома был страшен для гостей, особенно для тех, кто не привык еще к царскому застолью. Все современники, оставившие записки, утверждают, что Петр I почти насильно спаивал гостей, заставляя их поднимать тосты не только с вином, но и с дешевой водкой (так называемое «хлебное вино»), неприятной на вкус и омерзительно пахнувшей сивухой. Петр I не давал гостям встать из-за стола, держал их там часами, а иногда и сутками. При этом сам нередко покидал застолье, чтобы вздремнуть часок-другой в своих покоях.

Выставленные в дверях часовые не выпускали гостей даже ради совершения неотложных нужд. Известно, что полы пиршественных зал предусмотрительно устилались рогожей, сеном и соломой, чтобы спасти паркеты от продуктов жизнедеятельности засидевшихся гостей.

Танцы под музыку обычно полковых оркестров были непременной частью празднеств. Они позволяли гостям размяться после многих часов сидения за столом. Танцы устраивались в Большом зале и были обязательны для всех гостей. Обычно сам Петр с Екатериной открывали действо. Начиналось все с медленных, церемонных танцев: «аглинский» (контрданс), «польский», менуэт. Царственная пара отличалась неутомимостью и, бывало, выделывала такие сложные фигуры, что пожилые гости, шедшие за ними и обязанные повторять предложенные первой парой движения, под конец танца еле волочили ноги. Зато молодые были в восторге. Об одном таком эпизоде иностранец пишет, что старики довольно быстро закончили танец и пошли курить трубки да в буфет закусить (в соседних покоях выставлялись столы с закусками), а молодым не было удержу:

Десять или двенадцать пар связали себя носовыми платками, и каждый из танцевавших, попеременно, идя впереди, должен был выдумывать новые фигуры. Особенно дамы танцевали с большим удовольствием. Когда очередь доходила до них, они делали свои фигуры не только в самой зале, но и переходили из нее в другие комнаты, некоторые водили (всех) в сад, в другой этаж дома и даже на чердак.

Заглянем в источник

Петр сам редко напивался до бесчувствия (хотя и такое бывало), но любил смотреть, как его гости приходят в скотское состояние. Один из иностранцев – датский посланник Юст Юль писал, что царь это делает с умыслом, чтобы из ссор и пьяных откровений своих подданных вызнать их тайны. В итоге, как писал другой иностранец, голштинский камер-юнкер Ф.-В. Берхгольц, побывавший на празднестве, зрелище через несколько часов застолья становилось занятным:

«Великий адмирал (Ф. М. Апраксин. – Е. А.) до того напился, что плакал как ребенок, что обыкновенно с ним бывает в подобных случаях. Князь Меншиков так опьянел, что упал замертво и… его люди с помощью разных спиртов привели его немного в чувство и испросили у царя позволение ехать с ним домой».

Примечательно, что во время застолий гости не смешивались, переходить от стола к столу им запрещалось. Это мог делать только царь, который, как писал англичанин П. Г. Брюс, «в каждом застолье поддерживал беседу соответственно профессиям и занятиям присутствующих».

Генерал-адмирал Ф. М. Апраксин.

Словом, танцы открывали неограниченные возможности для волокитства. Правда, разгоряченным танцорам в помещениях дворца, маленьких и тесных, было невероятно душно. Густые винные пары, табачный дым, запахи еды, пота, нечистой одежды и немытых тел (предки наши не были особенно чистоплотны) – все это делало атмосферу праздника тяжелой в прямом смысле этого слова, хотя и веселой по существу. В праздник, когда за окном темнело, все ждали так называемой «огненной потехи». Она начиналась в виде зажженной иллюминации: тысячи глиняных плошек с горящим жиром были выставлены на стенах Петропавловской крепости, других сооружений, «очерчивая» таким образом в темноте контуры зданий. Но все ждали главного действа – фейерверка.

Действующие лица

Генерал-адмирал Федор Апраксин

С парадных портретов генерала-адмирала Федора Матвеевича Апраксина на нас смотрит суровый седой воин в латах, с мерцающей на груди бриллиантовой звездой высшего российского ордена Андрея Первозванного. Для знающих суть дела во всей этой нарочитой воинственности видна усмешка судьбы. Апраксин действительно провоевал всю свою жизнь, но не стал ни воином, ни флотоводцем; он вообще не был ни воинственным, ни грозным. Он стал первым президентом Адмиралтейской коллегии, командовал флотом, но вряд ли самостоятельно смог бы ввести в гавань хоть один корабль. Многие его морские и сухопутные победы принадлежали другим – часто за спиной Апраксина стоял сам царь Петр, который уходил в тень, оставляя славу победителя Апраксину. Так было и в 1713 году, когда Апраксин был объявлен главным героем занятия богатой шведской провинции Финляндии. Как писал историк Мышлаевский, при завоевании Финляндии проявилось самое главное различие между Петром и Апраксиным. Царь был военным гением, в любой ситуации действовал решительно и нестандартно, а Апраксин – военной посредственностью, которая всегда норовит тянуть время.

Но царю нужен был Апраксин как формальный глава флота. Он был добр, мягок, безответен, послушен. Федор Матвеевич олицетворял русское начало в первом русском адмиралитете, состоявшем сплошь из англичан, датчан, голландцев и шведов. Так уж получилось в судьбе Апраксина. На заре своей жизни он, как и многие другие юные дворяне, попал в «потешные» Петра, прошел типичный путь петровского сподвижника: непрерывные и сложные поручения сурового царя, дело, к которому не лежала душа этого вальяжного московского человека. Из переписки Апраксина с его ближайшим другом фельдмаршалом Шереметевым видно, что Апраксин никогда не горел служебным энтузиазмом плебея Меншикова, не жаждал знаний как князь Кантемир или Брюс. Апраксин был недобровольным сподвижником царя-реформатора, воспринимал Петра как данное Богом испытание и беспрекословно подчинялся высшей воле. Воспитанный в старомосковских традициях, он остался на всю жизнь добросовестным «нижайшим рабом», как называл себя в письмах, хотя Петр требовал от Апраксина – члена интимной «компании» собутыльников – обращения к нему как к равному.

Апраксин – адмирал поневоле, не был, как царь-романтик, влюбленным в море и корабли человеком. Но зато он был исполнителен и надежен. А в верности «нижайшего раба» всегда были сомнения. И Петр – человек проницательный – как-то сказал Федору Матвеевичу: «Хоть ты всегда одобрял мои предприятия, особенно по морской части, но я читаю в сердце твоем, что если я умру прежде тебя, ты будешь один из первых осуждать все, что я сделал». Как в воду смотрел царь. После смерти Петра Апраксин вошел в состав Верховного тайного совета и вместе с другими петровскими сподвижниками отважно критиковал дела царя-реформатора. А как он был рад, когда внук Петра Великого Петр II в 1728 году перенес столицу в Москву! Апраксин был, как и прежде, на первых ролях в государстве, но, больной и усталый, не участвовал в политической борьбе тех лет. В 1728 году так нелюбимая им стихия настигла горе-адмирала – он умер от водянки.

Иллюминация Петропавловской крепости в январе 1735 года.

Фейерверк тех времен был сложным делом, синтезом пиротехники, живописи, механики, архитектуры, скульптуры и даже литературы и граверного дела. Для каждого фейерверка изготавливалась гравюра, которую уснащали пояснениями различных фигур фейерверка и поэтическими надписями. Эти гравюры играли роль современных театральных программок, которые раздавали (но чаще продавали) зрителям. С этими гравюрами-программками в руках зрители (тогда их называли «смотрителями») выходили на крыльцо дворца или смотрели за «огненной потехой» из окон. Царь обожал фейерверки, сам участвовал в их создании и их сожжении, причем не раз рисковал жизнью, но считал огненные потехи очень важными, ибо так можно было приучить людей не бояться огня и унимать «Вулкановы злобства» как на пожарах, так и в бою. Вначале с участием самого государя составлялся подробный проект фейерверка, затем художники и пиротехники брались за изготовление «плана фейерверка» – так называлась огромная деревянная рама высотой до десяти метров. На эту раму натягивались шнуры, пропитанные горючими пиротехническими составами. Переплетения шнуров образовывали рисунок – порой сложную композицию из нескольких фигур с «девизом», который пояснял изображение. При дневном свете все это представляло собой лишь малопонятную путаницу шнуров и веревок, и только когда в темноте концы шнуров поджигали солдаты, бегавшие по узким трапам с обратной стороны плана, изображение и буквы «девиза» бывали видны за сотни метров. Таких рам-планов в одном фейерверке могло быть несколько, благодаря им создавалась нужная перспектива. Между планами ставили различные скульптуры из дерева, гипса или бумаги, которые в темноте были подсвечены. Пока горел план, в различных местах начинали извергать огонь разные пиротехнические сооружения – «вулканы», «фонтаны», «каскады», «огненные колеса», создававшие феерическую картину «пиршества огня». Искусные мастера фейерверка каждый раз стремились чем-то удивить зрителей. Бывало, что в начале фейерверка по протянутым и невидимым в темноте тросам к плану «подлетал» сияющий огнями двуглавый орел, державший «в ноге» пучок «молний», которыми он и поджигал план. Так, в 1723 году, в день тезоименитства Екатерины Алексеевны фейерверк был «зажжен слетевшим из императорской залы ангелом с ракетой». Наверняка в путь от окна залы к раме фейерверка его отправлял сам государь – во время фейерверка царь был главным распорядителем и хлопотал больше всех. Ангел поджег план, и все «смотрители» увидали девиз из белого и голубого огня, представлявший вы сокую колонну с императорской короною наверху и по сторонам ее две пирамиды, увитые лавровыми ветвями. После того как сожгли фейерверк, гремел мощный салют, от которого нередко вылетали стекла соседних с дворцом домов.

Легенды и слухи

Всепьянейший собор

Кроме ассамблей в петровское время было и другое – уже для узкого круга избранных – развлечение под названием «Всепьянейший», или «Всешутейший собор». Это довольно сложное явление жизни верхов петровской России. Его корни уходят в традиции шутовской скоморошеской культуры, когда в Святки устраивали карнавальные действа с ряжеными, шутками, разгулом и пьянством. Петр I сделал эти развлечения постоянными, ввел в их организацию четкий порядок и регламент. «Заседания», или, проще говоря, попойки «Всепьянейшего собора», проходили по утвержденному царем ритуалу, каждый участник имел карнавальное имя, свою шутовскую роль. Сам Петр был «протодьяконом» Собора, а главой многие годы оставался Никита Зотов – некогда учитель Петра. Он носил титул «патриарха князь-папы», которому все участники Собора шутовски поклонялись. Непременными участниками Собора были многочисленные придворные шуты, карлы, уроды. Собор во многом копировал церковную иерархию, что отражалось в титулах участников, в названиях церемоний. И хотя многие считали, что на Соборах пародируется католицизм, но заметно, что там осмеивалось и православие. В основе ритуалов Соборов лежала система святочных «передразниваний» реальной, вполне «серьезной» жизни, типично средневековый публичный смех с его озорством, беспробудным пьянством, непристойностями и издевательствами над людьми. Душой Собора был сам царь, который мог бросить все дела, чтобы сочинить очередной шутовской указ или регламент шутовской церемонии. Неясно, какие цели при этом ставил сам царь, не давая угаснуть этому сомнительному с точки зрения морали, веры и утомительному для многих людей «учреждению». Возможно, Собор для Петра, перегруженного сотнями ответственных дел, был своеобразной отдушиной, давал необходимый перерыв в нескончаемой государственной работе. В окружении соборян-собутыльников он мог расслабиться, отдохнуть. Как человек с фантазией, юмором, энергией, но, одновременно, с довольно низкой культурой, он находил развлечение не просто в попойках, а в «организованном, регламентированном пьянстве» в рамках Собора, смахивающего на церковь и, вместе с тем, на канцелярию, учреждение. Не исключено, что Собор, подобно Эрмитажу Екатерины II, позволял царю в неслужебной, вольной обстановке лучше изучить людей, понять их стремления и характер. Со смертью Петра Собор прекратил существование, хотя и оставил после себя дурную память как пример самовластия и самодурства великого реформатора.

Как известно, в допетровской России женщина жила по нормам «Домостроя» – кодекса домашнего поведения XVI века. Эти нормы были довольно жестоки в отношении женщины: полная власть мужчины в семье, имущественное и юридическое бесправие, многочисленные ограничения, которые делали невозможным самостоятельную жизнь женщины в обществе. С петровскими реформами женщина вышла из терема. Вместе с мужчиной она появлялась на празднествах, ассамблеях. Как видно из процитированного выше отрывка из «Юности честной зерцала», женщину даже приходилось укорачивать – так она быстро восприняла данные ей вольности.

Женщинам (женам и дочерям) было разрешено сопровождать мужей за границу. А сколько проблем принесли женщинам новые западные моды!

Древнерусская одежда существенно отличалась от европейской. На смену шушунам – длинным сарафанам, телогреям, летникам с рукавами до земли пришли платья с большим вырезом на груди и спине, жесткие корсеты и фижмы, причудливые парики. На головах дам громоздились несусветной величины шляпы или прически в виде многопушечного фрегата, замка, букета цветов. Это означало подлинную революцию в жизни русских женщин. В богатых домах появились парикмахеры – «куаферы», без искусства которых «строительство» такого фрегата на голове было невозможно.

Новоманирные наряды стоили очень дорого. Поначалу их привозили из-за границы, но вскоре и в России научились делать шляпки, ленты и прочие «галантереи». Русские портные, привыкшие шить только летники и телогреи, быстро усвоили и шитье западных платьев. Да и нужда их заставляла: попасть под кнут за шитье старомодной одежды, как обещали указы Петра I, никому не хотелось. Русская женщина петровской поры была большая модница. Особенно любила она румяниться и белить лицо, для чего расходовала за свою жизнь килограммы румян и белил. Иностранцы поражались, как быстро русские дамы усвоили новые моды и манеры. Один из иностранцев писал: «Русская женщина, еще недавно грубая и необразованная, так изменилась к лучшему, что теперь мало уступает немкам и француженкам в тонкости обращения и светскости, а иногда в некоторых отношениях даже имеет перед ними преимущество». Мужья таких дам без радости смотрели на успехи своих жен на ассамблеях – за цену иной модной шляпки можно было купить неплохую деревеньку с десятком-другим «крестьянишек». Кроме того, нравы менялись медленней, чем моды, – светское поведение женщин не одобрялось в обществе. Петр I изменил и старинный обычай заключения браков. Ведь раньше, до Петра I, жених видел невесту впервые только за свадебным столом – их судьбу решали родители. Теперь наступили новые времена – молодежь встречалась на публичных празднествах, ассамблеях, на вечеринках. Поэтому молодые люди виделись до обручения – обмена кольцами. Кроме того, девушка, которой не понравился жених, могла расторгнуть брачное соглашение.

Благодаря Петру в русское общество внедряется идея любви и свободной воли сторон как решающей причины брака. Двадцать второго апреля 1722 года Петр I указом запретил браки, заключенные по принуждению со стороны как родителей, так и помещиков (если речь шла о крепостных молодых людях). Легче становятся и разводы. Царь как-то сказал: «Бог установил брак для облегчения человека в горестях и превратностях здешней жизни и никакой союз в свете так не свят, как доброе супружество; что же касается до дурного, то оно прямо противно воле божьей, а потому столько же справедливо, сколько и полезно расторгнуть его, продолжать же его крайне опасно для спасения души». И все же и в XVIII веке муж обладал огромной властью над женой, его с большим доверием слушали судьи при разводе, он оставался безраздельным хозяином общей собственности семьи. Самым обычным в семье были побои женщины. За убийство жены мужа обычно наказывали кнутом или посылали на покаяние в монастырь на несколько месяцев.

Бывало, что нелюбимая жена, не в силах сопротивляться побоям и тиранству мужа, уходила в монастырь и тем самым позволяла мужу жениться снова. Двухвостая плеть была устойчивым символом семейной жизни того времени. И тем не менее новое все глубже входило в жизнь русского общества, особенно дворянского. В книге «Юности честной зерцало» есть целый раздел для девиц, который называется «Девической чести и добродетели венец». В нем перечислены двадцать добродетелей, которыми должна обладать воспитанная девица. Среди них – набожность и богобоязнь, почитание родителей, трудолюбие, приветливость, милосердие, чистота телесная, стыдливость, воздержание, целомудрие, бережливость и др. Особо приветствовались такие достоинства дам, как молчаливость и стыдливость.

Заглянем в источник

Преступницу-женщину, особенно если она убила мужа, ждала страшная казнь – ее живой (по грудь или по горло) закапывали в землю. И если на улице было тепло, а стража вовремя отгоняла голодных псов, готовых разодрать жертву, то мучения несчастной затягивались на недели. Вот типичное доношение в Брянскую воеводскую канцелярию:

«Сего 1730 года, августа в 21-го дня в Брянске, на площади вкопана была крестьянская жонка Ефросинья за убийство до смерти мужа ее. И сего сентября 22-го дня оная женка, вкопанная в землю, умре».

Следовательно, крестьянка прожила в земле больше месяца!