Текст книги "Петр Великий: личность и реформы"

Все, что описано здесь, – лишь часть политики нещадной эксплуатации купеческого капитала самодержавным государством, стремившимся за счет купечества и его профессионального дела – торговли – быстро добыть деньги и товары для исполнения своих грандиозных планов. Монополии, службы, повинности, переселение, искусственные ограничения торговой деятельности разного рода – все это не прошло даром для русских купцов: исторические материалы свидетельствуют о значительном разорении наиболее состоятельной группы купечества – так называемой «гостиной сотни» – «гостей».

Исследование А. И. Аксенова по генеалогии московского купечества убедительно свидетельствует, что «вплоть до конца XVII века шло некоторое увеличение количества гостей, а в первые полтора десятилетия XVIII века – резкое сокращение». Если в 1705 году «среди гостей насчитывалось 27 фамилий (собственно гостей было, естественно, больше, поскольку в ряде родов было несколько представителей в этом звании), то в 1713 году в качестве „наличных“ московских „гостей“ числилось только 10».

Причины «оскудения» самой состоятельной прослойки русского купечества – в ликвидации традиционных видов торгов и промыслов после введения многочисленных государственных монополий, а также быстрый рост налогов. Как считает исследователь, за редким исключением именно в Петровскую эпоху богатейшие московские дома-фирмы были разорены, по «гостям» в этот период «был нанесен сокрушительный удар. Даже те немногие из них, потомки которых как будто заняли прочное положение, испытали это на себе. Поэтому, несмотря на внешнее благополучие, роды Филатьевых, Чирьевых и другие медленно, но неуклонно приходили в упадок в середине XVIII века». Этот вывод повторяет наблюдения, сделанные ранее Н. И. Павленко по всей совокупности «гостиной сотни»: к 1715 году из 226 человек только 104 сохранили торги и промыслы, причем 17 представителей верхушки торгового мира «изменили сословную принадлежность, прекратив занятия торговлей и промыслами: одни оказались в денщиках, другие – в подьячих, пятеро угодило в солдаты, а шесть человек обрели пристанище в монастырских кельях». Важно и то, что Павленко указывает глубинные истоки происшедшего: основой богатства купцов был ссудный и ростовщический капитал, находившийся в постоянном обороте. У очень состоятельного купца деньги находились в непрерывном движении, так что «за фасадом процветания торговых фирм скрывалось их неустойчивое положение, обусловленное огромным удельным весом в оборотах ссудного и ростовщического капиталов». Иначе говоря, такой капитал был необычайно «хрупок», зависим от изменений обстановки, конъюнктуры торговли. Грубое вмешательство петровского государства в сферу торговли в значительной степени разрушило и без того неустойчивое равновесие финансового стержня частной торговли, что и привело к упадку цвета купечества России. Не было, таким образом, преувеличения в утверждении авторов регламента Главного магистрата 1721 года, писавших, что русские «купецкие и ремесленные тяглые люди во всех городах обретаются не токмо в каком призрении, но паче ото всяких обид, нападков и отягощений несносных едва не все разорены, от чего оных весьма умалилось и уже то есть не без важнаго государственного вреда».

Да, обеднение и упадок некогда богатейших купеческих фирм, разорение городов, бегство их жителей – это и была та высокая цена, которую заплатили русские купцы, горожане за успех Северной войны, финансируя ее расходы, лишаясь своих барышей вследствие жесткой монопольной политики и различных ограничений, вошедших в практику экономической политики Петра с начала XVIII века. Справедливости ради следует отметить, что стоимость победы в Северной войне горожане поделили с сельским населением страны поровну. Именно на плечи русского крестьянства пала вся тяжесть войны. И победа, как часто бывало в истории, стала возможна только благодаря сверхусилиям народа.

Даже один перечень различных повинностей крестьян-плательщиков времен Северной войны производит впечатление на нас, давно привыкших к незаметному росту налогов через систему цен. Повинности эти были нескольких видов: 1) людские (рекруты); 2) отработочные; 3) подводные; 4) лошадные; 5) постойные; 6) натуральные (провиантом, фуражом и т. д.); 7) денежные.

Петербург. Гостиный двор. С гравюры 1716 г.

Денежные налоги делились на постоянные и экстраординарные. Размеры (оклады) постоянных налогов оставались стабильными долгие годы. Они формировались из нескольких групп налогов. «Приказные» налоги – это идущие на нужды центральных ведомств. Древнейшие «ямские и полоняничные деньги Ямского приказа» дополнялись «деньгами Военного приказа на жалованье драгунам», «корабельными деньгами Адмиралтейского приказа», а также «рекрутными деньгами Земского приказа». В начале 10-х годов XVIII века появились постоянные налоги на строительство новой столицы: «деньги к санкт-петербургскому городовому делу на кирпичное дело», «на известное зжение», «деньги на припасы и на дело судов». Значительную группу постоянных денежных налогов составляли сословные налоги, то есть те, которые платили отдельные сословия. Так, монастырские крестьяне с 1707 года были обложены «деньгами Монастырского приказа на жалованье драгунам», а также «деньгами на подъем каменщиков и кирпичников». Свои налоги платили дворцовые и черносошные крестьяне.

«Приказные», петербургские и сословные постоянные налоги дополнялись местными платежами, отличавшимися в каждой губернии, провинции и даже уезде. Если объединить их по назначению, то это – сборы на местную администрацию, гарнизоны, содержание почты, дорог, мостов и т. д.

Несмотря на пугающее разнообразие постоянных денежных платежей, можно с уверенностью сказать, что если бы существовали только эти налоги, крестьяне петровской поры жили бы вполне сносно. Но суть проблемы состояла в том, что постоянные и даже чрезвычайные денежные налоги составляли лишь незначительную часть от общей массы государственных повинностей. Наиболее тяжелыми были экстраординарные повинности, как правило, смешанные: денежно-натуральные, денежно-отработочные, подводно-денежно-отработочные и т. д. Характерной чертой таких повинностей были приплаты деньгами, без чего не обходились отправки провианта, рекрутов, работников, лошадей. Сбор и отправка провианта – одна из самых тяжелых экстраординарных повинностей – не прекращались ни на один год. Было несколько видов провианта, который назывался по месту назначения: «петербургский», «рижский», «померанский», «брянский», «азовский», «воронежский», «адмиралтейский» и т. д. Провиантская повинность в каждом регионе страны определялась по-разному. В одних местах (преимущественно хлебных) провиант взимался натурой, в других собирались «провиантские деньги», в третьих повинность была смешанной – натурально-денежной. Провиантская повинность хотя и повторялась ежегодно, тем не менее не была постоянной. Каждый год величина поставляемого провианта, его ассортимент (один год брали муку, другой – крупу, сухари) менялись. Нестабильность провиантских платежей обусловливали и меняющиеся в зависимости от конъюнктуры цены. Помимо поставок провианта или платежей «провиантских денег» крестьяне могли получить указ о платеже «денег к прежнему в прибавок». Особенно тяжелым бременем ложилась провиантская повинность на тех крестьян, в чьих деревнях размещалась армия, которую они, в сущности, кормили и содержали на своих дворах. Так, в 1713 году населению Киевской губернии, где стояла армия Б. П. Шереметева, поставки провианта обошлись в три раза дороже, чем населению тех губерний, где армия не зимовала.

Значительные денежные приплаты сопровождали сборы рекрутов и лошадей для армии. Ежегодные рекрутские наборы начинаются с 1705 года. Первый указ о сборе рекрутов от 20 февраля 1705 года предписывал брать одного рекрута с каждых двадцати дворов, причем только «с пятнадцати до двадцати лет холостых, а ниже пятнадцати и выше двадцати не имать». Эти же двадцать дворов должны были сдать деньги на «корм, и одежду, и обувь, кафтаны серые, и шубы, и шапки, и кушаки, и чулки, и черики». При этом крестьяне, поставившие рекрута, несли за него коллективную ответственность и в случае его смерти или бегства должны были поставить взамен нового.

За непоставку в срок рекрута или нарушение правил сдачи налагались крупные штрафы. Рекрутские наборы, начатые в 1705 году, следовали один за другим не только ежегодно, но и не раз в году. Два набора 1705 года дали армии 44 500 рекрутов, а набор конных рекрутов – около 10 тысяч. Почти 20 тысяч человек дали наборы 1706 года, 12 400 – набор 1707 года, набор 1708 года – 11 200 человек и т. д. К концу Северной войны в соответствии с имперскими целями даже возобладала тенденция к росту армии: набор 1719 года дал 14 000 рекрутов, 1721 года – еще 19 700, а в 1722 году было взято 25 500 рекрутов, в 1723 году – 10 000, а в 1724 году – 20 500 рекрутов стали под ружье. Получается, что только рекрутами с 1705 по 1725 год было взято не менее 400 тысяч человек. Притом что в стране в это время было 5-6 миллионов душ мужского пола, это означало (даже с учетом ежегодного прироста, не превышающего 1%), что солдатский мундир при Петре был вынужден надеть каждый десятый-двенадцатый крестьянин, причем в рекруты, естественно, брали наиболее здоровых, а значит, работоспособных. Не менее тяжелой была для крестьянства отработочная повинность. Малые и большие стройки развернулись по всей стране: дороги, каналы, мосты, крепости, здания, редуты и многие другие объекты обеспечивались рабочей силой почти исключительно за счет отработочной повинности. Лишь к концу царствования Петр и его сподвижники, убедившись в низкой эффективности принудительного труда, перешли на подрядную систему, когда на собранные с крестьян деньги «за работных людей» стали нанимать крестьян-отходников. А до этого на долгие месяцы десятки тысяч крестьян бывали оторваны от своего дома и поля. Бегство крестьян и посадских, причем в массовых масштабах, стало характерной чертой петровского времени. Нет необходимости доказывать, что только крайнее, безысходное отчаяние могло толкать крестьянство, привязанное образом жизни, привычками, традициями к земле, которая его кормит, на бегство семьями, целыми деревнями. В петровское время бегство стало повсеместным: в одних случаях крестьяне временно уходили в леса, пока не уезжали из деревень сборщики налогов или солдаты, в других случаях побеги были связаны с поисками работы или пристанища, где можно было укрыться от рекрутчины и повинностей.

Многие документы с несомненностью свидетельствуют, что налоговый пресс в сочетании с неурожаем и другими несчастьями выталкивал на дорогу целые крестьянские семьи, искавшие спасения от своего помещика, сборщика налогов на дворцовых, государственных и иных землях, преимущественно – на пустующих, окраинных. «В прошлых годах, – писал архимандрит Троице-Сергиева монастыря в 1712 году, – бежали из монастырских их вотчин Переяславского, Ростовского, Суздальского и иных уездов многие крестьяне с женами и детьми, и со всеми крестьянскими животы, покиня свои тяглые дворы и жеребья впусте, а сбежав, живут в Алатырском уезде на покидных мордовских землях». Подобные жалобы, часто с указанием мест, в которых укрывались беглые, присылались в Сенат и другие учреждения сотнями. Они отражали общую, крайне неблагополучную картину времен Северной войны.

Усиление налогового гнета неизбежно вело не только к росту побегов крестьян, но и к усилению социальных противоречий, выливавшихся в неповиновение властям, а нередко – в вооруженное сопротивление. Характерной чертой жизни провинции петровского времени были разбои, творимые весьма часто, причем довольно крупными отрядами во главе с атаманами. «В прошлом, государь, 1710 году, – писали выборные крестьяне Самеровских деревень Петербургской губернии, – в Самеровском присутствии и в других уездах ходили воры и разбойники великими станицами человек по сту и по полутораста и больше и многий села и деревни выжгли и всяких разных чинов людей многих пристрелили и прижгли, и воровской атаман Савватий Вахрушенок, собравшись со многими товарищи, пришед близ Самерова версты с три вотчинниково село Романовское выжгли дворов с пятьдесят и больше, и из того села пришед под самое Самерово об реку, деревню Хахилеву разбили и животы у всех корелян пограбили, и в Самерово приступали и с самеровскими жителями бились часов пять и больше и насилу от них, воров, отбились…»

Нельзя не отметить, что среди нападавших на села и деревни было немало попросту деклассированных элементов, убийц и садистов, пытавших женщин и детей. Однако не они составляли большинство. Многолюдство «разбойных команд» – прямое следствие ухудшения положения крестьян, искавших спасения от повинностей, рекрутчины, многочисленных карательных отрядов, рассылаемых по стране властями.

Примечательно и типично сообщение о случае в Старицком уезде Московской губернии. Придя в сельцо Обувково летом 1710 года, разбойники «преловили работавших на полях 4 крестьян и, положа их на плахи, ломали им руки и ноги пополам, и потом троих из них, привязав к дереву, разстреляли из фузей до смерти, а четвертаго покинули живого, говоря: за то, де, вас побиваем до смерти, что помещик ваш бьет челом о сыщиках и ездит с ними сам, но сколько, де, ему не ездить, а будет у нас в руках; тело его обрежем, да по полю собакам размечем». Разграбления, поджоги помещичьих усадеб, убийства и пытки их обитателей были, несомненно, свидетельством не только мести, но и более серьезных, социальных противоречий.

С особой силой они проявились в Булавинском восстании, вспыхнувшем как раз в наиболее тяжелый период отступления русской армии в Белоруссии и на Украине. Восстание, которое начал в октябре 1707 года донской атаман Кондратий Булавин, отразило в себе всю остроту социальной ситуации, возникшей в стране к концу первого, самого тяжелого периода Северной войны. Верхнее течение Дона и его притоков издавна было местом поселения беглых крестьян из центральных районов России. Как верховья питали тихий Дон водой, так и эти беглые мужики составляли неисчерпаемый источник казачества на Дону. Казачество, как бы зажиточно оно ни жило, обладало развитым корпоративным сознанием, исходным элементом которого было представление о праве любого человека найти себе убежище на земле вольного Дона, стать казаком. Всякое нарушение этого исконного права Москвой встречало ожесточенное сопротивление казачьей демократической республики.

К 1707 году поток беглых из центра настолько усилился, что правительство, получая многочисленные жалобы владельцев беглецов и донесения окраинных городов об усилении разбоев и передвижениях масс беглых, предприняло в общем-то обычную для тех времен полицейскую акцию: отправило летом 1707 года отряды «сыщика» князя Ю. В. Долгорукого, которому было предписано освидетельствовать и вывезти беглых крестьян с Дона в Россию под конвоем. Долгорукий действовал согласно указу, но с особой жестокостью. Его отряды, как писал Булавин кубанским казакам, «многия станицы огнем выжгли и многих старожилых казаков кнутом били, губы и носы резали и младенцев по деревьям вешали, также женска пола и девичья брали к себе для блудного помышления на постели». По-видимому, действия Долгорукого имели большой общественный резонанс и стали той искрой в пороховом погребе, которая и привела к взрыву в ночь на 9 октября Булавин с двумя сотнями человек окружил место ночлега Долгорукого и перебил весь его отряд. Вскоре были уничтожены и другие отряды сыщиков, а стоящие во главе их офицеры казнены. После непродолжительного перерыва в феврале 1708 года восстание запылало с новой силой. Эту силу ему придавала связь, установленная между булавинцами и Запорожской Сечью, а также весьма эффективная пропаганда среди крестьян Тамбовского, Воронежского, Борисоглебского и иных южнорусских уездов. Булавин рассылал в ближние и дальние места «прелестные» письма с призывом к крестьянам, ко всем страждущим от властей и официальной веры присоединиться к повстанцам. Воззвания призывали не подчиняться властям, «перевесть» бояр, воевод, подьячих, помещиков.

Петр оказался в очень сложном положении, ибо его армия под непрерывным давлением шведов отступала через Белоруссию и Украину и возникла реальная опасность оказаться между двух огней. Поэтому царь с начала апреля 1708 года предпринял самые активные действия по локализации восстания и его удушению. Командиром карательного отряда был назначен В. В. Долгорукий – брат убитого Булавиным «сыщика». Выбор этот был не случаен, хотя Петр предупреждал его о необходимости осторожного обращения с народом, «дабы, как есть простой народ, оне того не помнили, что ты станешь мстить смерть брата своего, что уже ныне не без молвы меж них». Реально же Долгорукий мог удовлетворить свое чувство мести, не преступая данной ему инструкции от 12 апреля 1708 года: «Понеже сии воры все на лошадях и зело лехкая конница, того для невозможно будет оных с регулярною конницею и пехотою достичь, и для того только за ними таких же посылать по разсуждению. Самому же ходить по тем городкам и деревням (из которых главной Пристанной городок на Хапре), которыя пристают к ворофству, и оныя жечь без остатку, а людей рубить, а заводчикоф на колесы и колья, дабы сим удобнее оторвать охоту к приставанью… воровства у людей, ибо сия сарынь кроме жесточи не может унята быть».

Для подавления восстания были переброшены не только части, находившиеся в распоряжении киевского и азовского губернаторов, но и драгуны с фронта, а также решено было поднять дворянское ополчение на Москве. Примечательно, что настаивавший перед царем о сборе ополчения Долгорукий видел в этом залог успеха не только по военным, но и социальным причинам. 2 июня 1708 года он писал из Острожска Петру: «Прошу, государь, о том, чтоб ваше величество подтвердил своим государским указом, чтобы судьи по доношению моему послали указы, чтобы царедворцы ехали ко мне немедленно, а они, государь, зело нужны на етех воров и на противников. Известно тебе, государю, самому, каковы донские казаки: нерегулярное войско, а царедворцы на них зело способны будут, они сами се, у них люди свои будут, хоть бы казаков против их вчетверо было. И на царедворцов мошно надеетца, на шведов они плохи, а на этот народ зело способны».

К этому моменту восстание достигло апогея: Булавин вступил в столицу Донского края – Черкасск – и был избран на кругу войсковым атаманом. Судя по рассылаемым им грамотам, он рассчитывал на присоединение к восстанию запорожских и кубанских казаков. После бурных дебатов запорожцы прислали к Булавину крупный отряд, принявший участие в военных действиях.

После успехов Булавина в Черкасске стало ясно, что угроза нависла над Азовом и Таганрогом. Летом же повстанцами была, по существу, перерезана Волга. П. М. Апраксин писал Петру «Доношу Вашему величиствию: от последних чисел майя не имели на Волге свободного проезду от детей вселукавого диявола, воровских казаков, как те воры Булавина злодейственного сонмища, пришед з Дону Сиротинской станицы и других городков, с ними ж беглые стрелцы и салдаты, собрався человек с тысечю, майя 13 пришли на Волгу и город Дмитровской на Камышинке взяли без бою, те камышенские своровали, не противились, зложились заодно». Последнее обстоятельство – ненадежность местных гарнизонов, сочувствовавших повстанцам, – очень беспокоило Петра. С тревогой он спрашивал губернатора Азовской губернии И. А. Толстого: «…нет ли какой блазни (соблазна. – Е.А.) у вас меж салдаты, также (от чево, Боже, сохрани), ежели Черкаской не удержитца, имеешь ли надежду на своих солдат?»

Падение Азова и Таганрога было бы для Петра катастрофой, которая могла изменить всю ситуацию на юге России: 6 июля 1708 года булавинцы подступили к Азову, а 8 июля Карл XII, одержав победу над русской армией под Головчином, вступил в Могилев, намереваясь перейти Днепр и двигаться на Украину. Предусмотреть заранее, как поведут себя крымские татары и Османская империя по мере приближения шведов и захвата булавинцами Азова, было невозможно. У Петра были все основания опасаться установления связи между всеми его противниками.

Но в сражении под Азовом казаки потерпели поражение, причем решающую роль сыграла в этом корабельная артиллерия, наносившая большой урон повстанцам. Они отступили, и, воспользовавшись поражением, недовольная Булавиным казачья верхушка начала мятеж в Черкасске. Во время разгоревшегося возле дома Булавина боя атаман погиб при неясных обстоятельствах (или от руки противника, или же, оказавшись в безвыходном положении, – от собственной).

Тогда же правительство решило объявить народу, в среде которого ходили упорные слухи о восстании, происшедшем на Дону, уже как о событии с победным исходом. В этом нельзя не видеть известную традицию политической культуры нашей страны, когда власти, не желая «сеять панику», «огорчать» или «смущать» народ, умалчивали о происходивших драматических событиях вплоть до их благополучного разрешения, чтобы затем громом победного салюта развеять сомнения и соблазны. Так, получив сообщение о гибели Булавина, князь Матвей Гагарин писал в протоколе заседания боярской комиссии, правившей дела на Москве: «Должно быти благодарение принести Богу и пушечной стрельбе быть должно для того, дабы о том уведомилися многий для нынешнего случая ведали, зане сие воровство произошло в слухи многим людям». Но через два дня бояре передумали без указа Петра устраивать фейерверк и решили ограничиться публикацией в «Ведомостях», выдержанной в том же успокоительном духе. Читатели из нее узнали всю многомесячную историю с начала и до благополучного конца: «Донской казак, вор и богоотступник Кондрашка Булавин, умыслил во украинских городех и в донских казаках учинить бунт, собрал к себе несколько воров и единомысленников, и посылал прелестные письма во многие городы и села, призывая к своему воровскому единомыслию, и многие таковые ж воры, и все донские казаки, иные по нужде, а иные по прелести его к нему пристали. И собравшемся многолюдством, ходили по городы и в села, для разорения и призывания иных в свое единомыслие, и того ради царское величество указал послать свои войска, под командою господина Долгорукова, дабы того вора Булавина поймать, и злый их воровский совет разорить. И ныне по писмам из полков, и городов, подлинно ведомость получена: что они воры булавинцы (не во едином месте) многие, и главнейший его товарыщ вор Стенка Драной ко многом своем собрании убит, и единомысленников их не малое число побито. Также и под Саратовом и Азовом посланные его воровские его товарищи с немалым собранием побиты, и, видя, он, Булавин, что не может от войска царского величества уйти, убил сам себя до смерти. А единомысленники его многие побиты, иные же переловлены и сидят окованы. А донские казаки всех городков принесли повинные. И ныне милостию Божиею то Булавина и единомысленников его воровство прииде во искоренение. А в которых числех и где, и сколко их воров побито и переловлено, и то объявлено будет впредь. На Москве, лета господня 1708, июля в 20 день».

Как часто бывало, власти в своих победных реляциях опережали события, выдавая желаемое за действительное. И хотя непосредственная угроза Азову исчезла, восстание не затихало. Его возглавили атаманы Булавина – Н. Голый, С. Беспалый, И. Павлов и И. Некрасов, которые перенесли действие на Волгу, овладев Царицыном и осадив Саратов. Однако к осени 1708 года каратели получили перевес в силах на всех направлениях, восстание было потоплено в крови, по Дону поплыли плоты с повешенными – жестокая традиция устрашения сохранялась по-прежнему.

Восстание Булавина отразило явное неблагополучие в социальных отношениях, являвшееся следствием усиления податного давления, и было самым крупным звеном в цепи подобных выступлений. Как написал бы иной романист, Россия петровских времен озарялась не только победным огнем пушек Полтавы и Гангута, но и пожарами помещичьих имений и воеводских дворов.