Текст книги "Добро пожаловать в Абрау!"

Полицейские осматривали тоннель несколько часов. Люди в форме приходили и уходили. Менялись смены и фонари, и очень долго никто не мог сказать что-то утвердительное. За это время Елена Николаевна, не знавшая сна с позапрошлой ночи, была несколько раз опрошена и убеждена в безнадежности положения. Поздно вечером полицейские вынесли постановление, что тоннель полностью досмотрен и следов пострадавших в нем нет. Дверь опечатали.

Елена Николаевна вышла на свежий воздух, когда последняя полицейская машина отъехала со стоянки завода. Солнце садилось за горы, темнело, небо закрывали грозовые тучи, и нависающий над Абрау-Дюрсо циклон действовал на нее совершенно безрадостно. На душе скребли кошки. Она хотела спать и есть, но как только вспоминала вопль Кочкина в последний миг своего пребывания под землей, ей становилось дурно. Пропадал и сон, и голод, и единственное, что ей хотелось, это с кем-то поговорить.

Она простояла под темнеющим небом около получаса. Потом зашла в здание, чтобы переодеться, взять сумки и оправиться домой. В коридоре ей повстречались сотрудницы. Эва Кордова пришла на смену и беседовала со своей напарницей Оксаной Биглевой. Завидев Гейкину, обе женщины позабыли о личных делах. Они обступили ее с двух сторон. Биглева с мягкой улыбкой прижала ее к себе, а Кордова со свойственной заинтересованностью уставилась на нее широкими глазами.

– Это правда?!!! – воскликнула она. – Это все правда?!!

– Да, – ответила Елена Николаевна.

– Я же им говорила!!! – не унималась Кордова. – Я им всем говорила, что в пятом тоннеле что-то не так. Этот ящик… туман… запах… Я им говорила! А мне никто не верил!

– Ты права, Эва. Была права, – уточнила Елена Николаевна. – Теперь Бог им судья.

– Успокойтесь, – произнесла Биглева. – Никто еще не умер. Может быть, они нашли какой-то другой выход. Никто не знает, сколько их, верно?

Елена Николаевна пожала плечами. Она предполагала, что есть другой выход из тоннелей, но она его не нашла. Полицейские вообще сказали, что тоннель прямой, как кишка, а на самом деле она помнила развилку, и помнила, как из темноты на нее кто-то смотрел. Скорее всего, полицейские даже не добрались до решетки. Или сам тоннель не захотел их туда впускать.

– Знаете девочки, – Елена Николаевна вздохнула. – Сердце мне подсказывает, что они еще там. Никуда они не уходили. И вообще, не суждено им оттуда выбраться.

– Что ты такое говоришь, Лена! – Биглева встряхнула ее.

– Я своими ушами слышала, как кричал Кочкин. Богом клянусь, это был именно он. Не кричат так мужчины при виде тараканов. То был крик отчаяния…

– Да! – глаза Эвы стали еще шире. Теперь, казалось, будто они занимают половину лица. – Я чувствовала! И говорила им, а Кочкин решил, что я свихнулась!

– Тише! – Биглева наступила подруге на ногу. – Если нас кто-то услышит, пойдут сплетни!

– Сплетни уже пошли, – успокоила ее Елена Николаевна. – Когда вокруг столько полицейских, сплетням не суждено не пойти. Я никогда не чувствовала себя в такой растерянности. И ведь еще до того, как я согласилась на это дело, у меня было ощущение, будто все нам аукнется. Знаете, словно страх подстегивал. Не должна была я соглашаться!

– Не вини себя! – сказала Биглева. – Что не случается, то к лучшему. Лично я уверена, что старый ключник пошутил над Кочкиным. Он всегда над ним шутит. Только теперь испугал его до полусмерти, а потом напился с Поповым, и они заснули где-нибудь в лесу. Скоро объявятся.

– Прошли уже сутки! – не унималась Эва Кордова.

Ее дыхание было резким, будто кто-то колотил ее по спине. Биглева изобразила вытаращенные глаза подруги и сказала:

– Не фантазируй! Любители нагонять злые шутки всегда пугаются первыми. Я гораздо лучше вас знаю старого ключника и его приколы.

– Я тоже знаю ключника и его приколы! – возразила Эва. – Он меня регулярно пугает под конец смены. Но он всегда сознается в этом, а потом ходит и смеется над моими чувствами. Но есть шутка, а есть правда! Если Григорий Ильич не появился до сих пор, значит, случилось что-то серьезное! Розгин не мог напугать его до смерти, а потом напиться до беспамятства и исчезнуть в лесу!

Кордова выдохнула. Она с упреком посмотрела на Биглеву и когда поняла, что Елена Николаевна находится на ее стороне, расслабилась. Гейкина покачала головой:

– Всякое случается на производстве, – начала она. – Кого-то обварило, кого-то стукнуло, кто-то откуда-то упал…

Тут она остановилась.

– Господи, я совсем об этом не подумала! Может быть там, где была развилка… Они пошли другой дорогой? И… яма… пропасть… да все что угодно… Они упали туда втроем и не могут выбраться!

– Лена! – Биглева притопнула. – Полицейские обыскали тоннель вдоль и поперек. Они ничего не нашли. Наших мужчин там нет! И точка!

– Не верю! – вскрикнула Гейкина. – Не верю! Не верю в то, что они обыскали весь тоннель.

– Дверь опечатана. Тебя туда никто не пустит.

– Я сама тебя туда не пущу! – Эва схватила ее за руку.

Елена Николаевна была польщена заботой подруг, но внутренние терзания ее не отпускали. Ее трясло при мысли, что мужчинам нужна помощь. Она редко доверяла своим чувствам, но теперь ее словно подменили. Гейкина хотела заглянуть в тоннель, понимала, что вход туда опечатан, и его сторожит внутренняя охрана завода. Но это ничего не меняло. Ее затягивало в черный непроглядный лаз, туда, где две части тоннеля разделяла старая чугунная решетка.

– Девочки успокойтесь! – сказала Гейкина. – Обещаю вам впредь не нарушать правила безопасности. Придумали их не мы и не нам их осуждать. Нам нужно им следоватьи я была полной дурой, когда согласилась помочь Григорию Ильичу с его безумным планом. Только идиот мог додуматься таскать бутылки по таким опасным объектам, как тоннели в горе Абрау-Дюрсо, построенные сотню лет назад князем Львом Сергеевичем Голицыным!

Биглева рассмеялась. Эву Кордову охватил ступор.

– Скажи! Скажи что-нибудь еще! – взвизгнула Эва. – Я так люблю, когда ты рассказываешь о Голицыне! А тот призрак в погребе, созданный для туристов – это ведь ты им подсказала!? Правда?

– Нет, – Гейкина ущипнула ее за попу. – Идея пришла от начальства. Даже не знаю, кто ее придумал. И она мне не по нутру, потому что Голицын никогда не был таким добродушным и красноречивым, каким они изобразили его проекцию. Лев Сергеевич отличался неуравновешенным характером и громогласным голосом, от которого все его подчиненные приходили в ужас. Кроме того, взгляд у него был настолько суровым и пронзительным, что когда он смотрел на тебя, казалось, будто он заглядывает тебе в душу!

– Ух! – воскликнула Кордова. – Какой был мужчина!

Биглева усмехнулась.

– Тебе бы такого начальника смены.

– Нет, – отмахнулась Эва. – Такого начальника смены я не хочу. А вот мужа…

Елена Николаевна перекрестилась. Биглева выпустила смешок и, пораженная мечтами подруги, покрутила пальцем у виска.

– Такой муж бы тебя точно прибил.

– Зато я бы не работала. Сидела бы дома и заботилась о детях.

– Везде есть свои плюсы, – подытожила Елена Николаевна. – И свои минусы.

Она пригладила волосы и сняла рабочий халат.

– Пойду домой, девочки. Спасибо вам за компанию, за понимание и дружбу. Я очень вас люблю, но сейчас я очень хочу увидеть свою дочь, поесть и лечь в кровать.

– И я пойду, – сказала Биглева. – День выдался сумасшедшим. Все как любит Григорий Ильич… Надеюсь скоро все образумится.

Эва Кордова, заступившая на ночное дежурство, пожелала подругам хорошего отдыха, и они распрощались. Впрочем, прощание было не долгим. Елена Николаевна даже не успела заснуть, когда прозвенел телефонный звонок и в трубке разразился взволнованный голос подруги.

Распрощавшись, Эва тут же пошла на кухню, чтобы приготовить себе кофе и почитать утреннюю газету. Кофе она пила три раза за вахту. Перед тем как пойти в тоннели, через два часа и через следующие четыре. Она обожала работать ночью, потому что столовая переходила в ее полное распоряжение. На заводе оставались только вахтеры и охрана. С охраной она почти не пересекалась, а вахтеры, если и попадались ей, то в основном мужчины, которые никогда не пили кофе в помещении. Мужчины курили и во время кофейных перерывов отсиживались на улице.

Сегодня Эва заварила чашку крепкого напитка и заметила, что газет на стенде нет. Кто-то их либо спрятал, либо не получал, либо случилось еще что-то, чего она понять не могла. Кроме того, в столовой она столкнулась с омерзительной личностью по имени Горбунов Вячеслав, кому не симпатизировала с их самой первой встречи в две тысячи двенадцатом году. Тогда Вячеслав пришел на завод в должности технолога, хотя на первый взгляд больше походил на копальщика могил. Его старые ворсистые брюки всегда были грязными на коленках, обе руки покрывал то ли грибок, то ли лишай (Эва не знала, что это, но не сомневалась, что медкомиссию он честно не прошел), волосы стояли колтунами. Но больше всего Кордову умиляла улыбка, воспламеняющаяся каждый раз при ее появлении. У нее складывалось впечатление, что она Вячеславу нравилась. Конечно, ей было приятно нравиться мужчинам… но не таким, как Горбунов. Слишком неопрятной казался его внешний вид, и от одного взгляда на его желтые зубы, у нее сводило живот.

Сегодня Вячеслав пришел в столовую со своей кружкой. Он ее никогда не мыл, и на белых фарфоровых гранях рдели грязные кофейные потеки. Сначала Эва удивлялась, как ему удается держать пол-литровую кружку с обломанной ручкой двумя пальцами. Чуть позже она решила, что кружка просто прилипает к ним, благодаря тщательному «уходу».

«Как хорошо, что ты не оставляешь ее в общем шкафу, а уносишь с собой в раздевалку, – чуть не сорвалось с ее губ. – Иначе у нас бы давно завелись тараканы».

– Здравствуй, Эва! – пропел Вячеслав. Его голос был громким, как бубен, и выводил из оцепенения даже сильно захмелевших. – Хотел спросить у тебя совета. Как думаешь, если я буду оставлять свою кружку в общем шкафу, ее никто не возьмет?

У Кордовы подогнулись колени.

– Я не хочу, чтобы из нее кто-то пил, кроме меня, – объяснил Горбунов.

– Не знаю, что и сказать, – она глянула на размазанные потеки. Часть из них уже стерлась, другая часть покрылась отпечатками пальцев Вячеслава. Эва знала, что кружка липнет, как застывшее масло, и ее передергивало при каждой мысли, что Горбунов своими липкими пальцами берется за общий кофейник, пользуется общей ложкой для сахара, а теперь решил оставлять кружку в общем шкафу. – Я думаю, что это плохая идея.

– Поэтому я всегда клал кружку в свой ящик, – открыл секрет Вячеслав. – Непонятно, что здесь делают рабочие дневной смены. Может они вообще пьют из нее кофе, а потом…

– Да, – Эва кивнула. – Так и есть.

– Серьезно?

– Да. Я уже несколько раз замечала, что моя кружка сдвинута.

– Стоит не в том положении, в каком ты ее оставляла? – переспросил Вячеслав.

– Ага. Каждый день так. Я думаю, кто-то пользуется ей.

– Как ты это терпишь?

– Я просто… мою ее перед тем, как взять. И все.

– Молодец, Эва! – он одобрительно кивнул и прижал к себе кружку.

Возникла неловкая пауза, в ходе которой Кордове стало не по себе. Она взяла свой кофе, помахала Вячеславу ручкой и удалилась. Спускаясь по лестнице в погреба, Эва думала, почему на завод приходят мужчины, способные вызвать столько нелегких чувств. Она не была избирательной и своего мужа полюбила не за то, что нужно всем женщинам, а просто потому что понравилась ему первой. И пусть у него было много минусов, он хотя бы чистил зубы два раза в день, стриг ногти и носил чистую одежду. О Вячеславе она не могла сказать ничего. Все в нем было не так. И таких как он, на заводе было предостаточно. Сюда словно свозили динозавров общества, пристраивали на низких должностях и терпели, пока они терпели завод.

Эва Кордова достигла тоннеля №5 и первым делом проверила, закрыта ли злополучная дверь. Она бегом направилась к середине тоннеля. Пюпитры здесь были выдвинуты на середину дорожки. Задвигать на место их никто не спешил, и Эва решила, что теперь экскурсии будут пускать либо по тоннелю №4, либо по новым метростроевским, потому что другие, старые тоннели, регулярно подтапливало водой.

– Что ж, мне легче! – высказалась она.

Эхо подхватило ее голос и понесло по путепроводу.

Она вернулась к началу тоннеля и принялась за свое дело. Теперь она переворачивала каждую бутылку. Получалось медленно и нудно. Эва затянула песню, ей стало веселее, а бутылки потеряли счет. Она прошла несколько пюпитров, пролетел час. Эва поняла, что работа затягивается и с такой скоростью ей предстояло остаться без кофе-тайма. Она с трудом решилась сделать то, что обычно давалось ей легко, и пропустила несколько рядов бутылок.

Эва Кордова пела, как оперная дива. Она растягивала слова, точно под контрабас, но чем глубже Эва погружалась в песню, тем меньше та доставляла ей удовольствия. Вскоре ей стало от пения тошно, и она остановилась, раздумывая, как делать работу так, чтобы часы летели незаметно. Внезапно боковым зрением она уловила шевеление. По тоннелю полз туман. Прозрачная пелена поднималась на высоту человеческого роста и рассеивалась, словно боялась тусклых ламп под полотком.

Кордова заволновалась. Положение дел ей не нравилось. Арочная дверь была запечатана, но Эва не сомневалась, что туман исходит именно из-под нее. Откуда ему еще взяться? За столько лет работы в погребах нечто подобное она видела лишь однажды – в ту ночь, когда в тоннеле появился ящик.

Песни закончились. Эва перевернула еще одну бутылку и почувствовала резкое желание исчезнуть из погребов. Она ступила на узкую дорожку между пюпитрами и быстрым шагом направилась к началу тоннеля. Она шла все быстрее и быстрее, пока не поняла, что туман бросается ей под ноги, как морские волны. Воздух под ней становился каким-то зыбким, и как она не пыталась двигаться быстрее, с каждым метром получалось все хуже и хуже. Вскоре Эва остановилась. Ей едва верилось, что добраться до спасительного света ей мешают собственные силы. Она выдохлась, и этот факт теребил ее душу и сердце. В школе она отлично бегала длинные дистанции и была лучшей среди учениц своего класса в беге на километр. Она не сомневалась, что стала бы лучшей и на более длинных дистанциях, но сегодня Эва устала, будто из нее выкачали кислород.

– Это из-за волнения, – сказала она себе, когда в метре от нее разорвалась первая бутылка.

Эва вскрикнула. Осколком задело руку. Она ощутила жгучую боль и схватилась за предплечье. Пока Эва приходила в себя, свет в тоннеле стал мерцать, а туман за ее спиной преобразился в непрозрачное облако. Рядом с ней лопнула вторая бутылка. Звон стекла разнесся по тоннелю, как выстрел. Пенящаяся жидкость выплеснулась на пол, и Эва подскочила. Двенадцать лет назад она и подумать не могла, что будет бороться за свою жизнь на рабочем месте. Но то что происходило сейчас, иначе не объяснить. Она силилась сорваться с места, но ноги не слушались ее. Страх парализовал тело, и она стала медленной и неповоротливой, будто все происходило во сне.

Когда бутылки начали взрываться по обе стороны от дорожки, Эва Кордова запаниковала. Она зашлась адским криком, и несколько секунд тоннель разрывали только ее вопль и разлетающееся стекло. Очень быстро Эва ощутила в горле резь и вопить перестала. Она сорвала голосовые связки и засипела, словно в груди образовалась огромная дыра. Воздух исходил из нее рывками. Свет над ее головой затеял дьявольскую игру. Лампы то вспыхивали ослепительным сиянием, то гасли, будто их заливало водой. А в промежутках между тем и тем Эва слышала, как влажный туман стелется по полу, и шипит точно змея, ползущая на запах крови.

Чуть погодя бутылки биться прекратили, и в тоннеле повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь шипением и знойным гулом мерцающих ламп. Ослепительное сияние прекратилось. Свет приступил к режиму новогодней гирлянды. Эва достигла конца тоннеля и упала на колени, хватая воздух, точно плыла под водой дольше, чем способен выдержать ее организм. Вслед за ней из тоннеля донесся визгливый смех, который Кордова слышала уже много-много раз. Смех принадлежал технологу резервуарного цеха, Максиму Попову.

Она обернулась и в заволоченном туманом пространстве увидела силуэты двух знакомых мужчин. Оба были низкого роста, один тощий, как спичка, другой толстый, как бочка. Лица их оставались черными, руки и ноги неподвижными. И только смех будоражил тоннель глубоким хаосом, словно зло, вселившееся в него, выбиралось наружу. Эва поняла, что ее состояние близится к обмороку. Она уже и не думала подниматься на ноги, но тут свет в тоннеле погас, и звуки прекратились.

Где-то вдалеке из пюпитра выпала бутылка. Оглашая погреба легким звоном, бутылка покатилась по каменному полу и прибилась к ногам Эвы Кордовы. Пораженная женщина отползла к стене и уселась в канавку, по которой сточная вода дренировалась из тоннелей в колодцы. Бутылка остановилась, и пока Эва приходила в себя, стала вращаться, огибая горлышком тесный коридор меж старыми погребами. Свет здесь горел ровно и постоянно, но даже в коридорах, в непосредственной близости от главных производственных цехов, Эва чувствовала себя беззащитной. Она подозревала, что если дьявол решил добраться до нее, он это сделает. Через час она попытается объяснить полицейским, как бутылка выкатилась из тоннеля, как начала вращаться, как выстрелила в нее. Но ей никто не поверит, потому что камера, установленная в коридоре, снимет ее абсолютно одну. Она покажет полицейским огромную гематому на бедре, оставленную пробкой. Даже не постесняется снять с себя халат и рабочие штаны. И оперативники снова включат запись видеонаблюдения и снова увидят, как Эва Кордова отползает назад, будто видит перед собой нечто страшное, но никакой бутылки, пробки, мерцающего света и прочего на видео они не обнаружат.

Зато на следующий день женщину отправят к неврологу. Там ей сделают укол, после чего Эва заснет примерно на сутки и проснется перед фактом четырехсот семидесяти разбитых бутылок общей стоимостью четыреста тысяч рублей.

Завод продолжит нездоровую жизнь, а Эва Кордова получит жесткий выговор и будет переведена на дневную смену, где помимо начальников за ней будет присматривать весь персонал предприятия.

Каждый по чуть-чуть.

Глава 13 

Вокруг озера. Юра Насморк

Из своего тесного жилища в селении Большие Хутора, расположенном неподалеку от Абрау-Дюрсо, до набережной, где находились поющие фонтаны, Юра Насморк всегда добирался пешком. Он выходил около трех часов дня и шел пять километров по жаре и зною, из-за чего еще до подступов к поселку успевал стоптать ноги, пропотеть и захотеть пить. Чтобы побороть жажду, Юра ел все, что росло на деревьях. Многие фрукты ему нравились, но были и такие, от которых его живот нередко сводило судорогой. На панкреатит это оказывало отрицательное влияние. И еще до первой остановки, где имелась вода, люди и туалетная бумага, Юра успевал образовать в себе газы и их прогнать.

Впрочем, живой организм – это не бутылка с газировкой. Просто открыть крышку и прогнать все газы Юре не удавалось. К тому же, когда его живот начинало пучить, а задний проход жечь, стихи слагались гораздо сложнее. Именно поэтому, свой долгий поход из Больших Хуторов в Абрау-Дюрсо Юра шел молча, пребывая в напряжении. В поселке на бесплатной парковке он пил и облегчался. Далее жизнь становилась веселее. Оставшийся путь Юра шел в тени деревьев, где чувствовал себя будто с замененными батарейками.

Но сегодня был необычный день в его жизни. Он покинул дом гораздо позже трех часов дня. Солнце клонилось к закату, и на пересыхающем пруду квакали жабы. Юра шел на маршрутку. Не так давно он освоил это занятие, и, сказать по правде, не очень оно ему нравилось. Но человек, представившийся ему Хозяином, строго-настрого наказал добраться до Абрау именно так. Юра не хотел перечить новому знакомому. Причиной тому было вовсе не упоминание о давней дружбе с Господином в черных штанах. Просто Юра испытывал небольшой страх, когда вспоминал огромный глаз посреди лица, и как только ему удавалось подумать о том, что ему вновь суждено встретиться с Хозяином лицом к лицу, он чувствовал себя из рук вон плохо. На него словно оказывали давление, и в любой момент Юра мог пустить в штаны.

Он сел в маршрутку на повороте, где главная дорога из старого асфальта превращалась в щебенку. Большие Хутора заканчивались в сотне метрах отсюда. Дальше начинались виноградники, а еще дальше поднимались горы, и если идти по ним на срез, то через несколько часов можно достичь моря.

Маршрутка была наполовину пустой, но даже те люди, что были разбросаны по салону, подняли Юре настроение. Он сразу заплатил за проезд и на первой же остановке пролепетал:

– Женщины умней мужчин, потому я и один!

Большая часть пассажиров оставили его слова без внимания. Задние ряды не слышали его из-за гула мотора, средние из-за занимательной местности за окном. Но две пожилые женщины, сидящие напротив, отнеслись к нему с пониманием. Одна из них вздохнула, другая покачала головой. Все как в ритме вальса и тогда Юра заложил следующее:

– Зря родился я на свет, ведь смысла в жизни больше нет! Я ненавижу жизнь свою, ведь превратился я в свинью!

Теперь на него обратил внимание водитель. Юра видел, как старый армянин покосился в зеркало заднего вида, словно салон подвергся задымлению. Водитель отвернулся и сконцентрировался на дороге. Он увеличил скорость, заложил вираж, от которого пассажиров чуть не сорвало с кресел, и понесся по пустой дороге к повороту на Абрау-Дюрсо. Когда за окном замелькали деревья, Юра почувствовал тошноту. У него сдавило горло, заболел живот, и мысленно он проклял Хозяина за то, что тот посоветовал ему такой тяжелый путь. Идти семь километров в одну сторону по солнцепеку было куда легче, нежели мчаться на маршрутке. К тому же по дороге он мог есть и кое-где пить. А здесь ему не светило ни того, ни другого. И вдруг Юра почувствовал Хозяина настолько близко, будто он сел на соседнее сиденье. Его живот шумно булькнул, лицо перекосило, и деревья перестали мельтешить перед глазами. Впервые за долгое время Юра поверил в то, что Хозяин не только смотрел на него, но и отвечал. Он сказал, что проклинать его не стоит. Он уже проклят, и дальше продолжать эту затею не имеет никакого смысла. Не может бумага сгореть дважды.

После короткой паузы Хозяин исчез, Юра заметил, что они несутся вдоль озера, и парковка, где он обычно пил воду и справлял большую нужду, осталась далеко позади. В нем вспыхнула паника, и как только водитель притормозил, чтобы перескочить лежачий полицейский возле одного из отелей, выпалил:

– Достойны большего все те, кто не лихачит, по лихачам давно могила плачет!

Водитель вновь смерил его взглядом. На этот раз его взор остановился на Юре на несколько секунд, и добра в нем было ровно горстка.

– Юра Насморк идиот, всегда платит наперед! – взвизгнул он.

Промелькнула новая полоска озера. Темнело. Поток машин увеличивался. Люди спешили к вечернему представлению. Юра тоже спешил. Его тошнило от порочной маршрутки и ее водителя. На следующей остановке он вышел. Точнее не вышел, а вылетел, как пробка из бутылки классического шампанского «Абрау-Дюрсо». Окунувшись в толпу, Юра почувствовал себя лучше. И пусть образ Хозяина не исчезал у него из головы, быть здесь доставляло ему удовольствие.

Он быстро пересек площадь, где обычно проводил все отведенное время. По пути ему встретились красивые девушки, держащие под руку угрюмых парней. Дети бегали друг за другом. Их мамы и папы поглядывали в сторону озера в ожидании представлений. На набережной еще горел свет, играла музыка, и люди фотографировались на фоне зеленых зон, свадебных арок, панорамы озера и других людей, постепенно расползающихся вдоль парапета. Совсем скоро свет выключат, прекратят музыку, и начнется то, что в Абрау-Дюрсо называют достопримечательностью. Но Юру это не волновало.

Он несся сквозь толпу. Оживленная площадь и парк остались позади. Он промчался мимо магазина «Грот» и побежал по дороге вверх. Хозяин сказал идти этим путем. Еще Хозяин сказал, чтобы он не разговаривал с людьми. По дороге ему приходилось притворяться таким умным и серьезным, будто он проектирует турбину для вертолета. Юра с трудом представлял, что это такое, и на свое лицо никогда внимания не обращал, но слова Хозяина цепляли его острыми невидимыми крючками. Он понимал, что если пренебрежет ими, случится что-то непоправимое.

Юра достиг поворота. Здесь ему предстояло подняться на гору, к жилому сектору, где он никогда не был и не горел желанием побывать. Улица выглядела пустынной, как ночное кладбище. Юра мог долго крутить головой, прежде чем заметить хоть какое-то шевеление. Хотя кое-что все-таки двигалось, но к живому оно не относилось. Из-за облаков то и дело выплывала луна. Несколько дней назад луна была полной, сейчас ее бока начали худеть, точно их кто-то объедал. С озера дул свежий ветер, и в воздухе стоял запах дыма.

Юра поднялся по крутой лестнице и очутился на верхней улице. Теперь над его головой склонились деревья, и луна проглядывала лишь отчасти. Все вокруг было мрачным и тихим. Он посмотрел назад и вдруг вспомнил, что Хозяин наказывал сделать еще. Ему понадобится нож. Обычный, кухонный нож с острым лезвием и удобной деревянной ручкой. Хозяин сказал, если идти по улице вниз, то в ста метрах от лестницы он найдет тропу. Так он спустится к озеру с другой стороны и наткнется на небольшой кемпинг. Что такое кемпинг, Юра тоже не представлял, но главное было не это. Главное, достать нож и сделать то, что велел Хозяин.

Он добрался до тропы, спустился вниз и вышел к костру. Теперь он понял, что такое кемпинг. Кемпинг – это костер, куча мусора и несколько палаток вокруг. Людей Юра не увидел. Недалеко от кемпинга он слышал голоса, смех и всплески воды. Вероятно, основатели этого кусочка земли развлекались на озере и не подозревали, что их логово кое-кто навестил. Юра уже собирался подойти к костру, когда услышал странные стоны, которые поначалу принял за урчание своего живота. Очень быстро его предположения рассеялись, и он понял, что стоны исходят от одной из палаток. Полог на ней плавно покачивался, а вход был застегнут на молнию до упора. Юра присел в тень. Его крайне заинтересовал сей феномен, но чуть позже он услышал в голове клич Хозяина и прочие странности кемпинга перестали его интересовать. Его словно ударили под дых. Больно стало даже в ногах.

Юра подумал, что хоть Хозяин и дружил с Господином в черных штанах, в нем было нечто такое, чем он серьезно от него отличался.

Пока палатка покачивалась на фоне угасающего пламени, а стоны то утихали, то разгорались, будто их подпитывал неиссякаемый источник энергии, Юра подошел к самодельному столу. Нож бросился ему на глаза, и он сделал все, как велел Хозяин: взял нож за ручку и сунул в карман. Кроме ножа на столе он обнаружил жареное мясо, огурцы, помидоры, печеную картошку и… стеклянную бутылку с желтоватой жидкостью, похожей на мочу. Юра не решился к ней притронуться. Всякое случалось в его жизни, но мочу он не пил никогда. Ни ослиную, ни собачью, ни даже свою. Он взял один огурец и заторопился обратно к тропе.

Прошло около часа. Он брел по улице и считал шаги. В школе его научили считать до тридцати. Хозяин сказал, чтобы до этого числа он досчитал шестнадцать раз, после чего поглядывал налево в поисках дома с серой крышей. Так как в Абрау-Дюрсо имелась куча домов с серыми крышами, Хозяин сказал, что номер на заборе будет двухзначный. Обе цифры он написал Юре на вывернутой стороне кармана.

Незнакомая улица поднималась вверх. В окнах домов редко горел свет. Время близилось к полуночи. Прежде чем Юра отыскал нужный двор, минул еще один час. Он выбился из сил, голова разболелась, и задача переросла в ранг повышенной сложности. Но Юра не отступил. Он отыскал дом с серой крышей, соотнес знаки, нацарапанные черной ручкой с номером на заборе, и понял, что все сходится. Он был на месте. Оставалось только выполнить задание так, как сказал Хозяин. Сначала пункт первый, потом второй, потом третий.

Юра перелез через забор и пошел по чистой, выстриженной дорожке.

Глава 14 

Абрау. Трофим и Говрун.

Рано утром Трофим проснулся от криков соседей. Он глянул в окно и увидел как мама Аркадия, схватившись за голову, бегает по двору. За ней бегал папа Аркадия. Несмотря на то, что женщина весила втрое больше своего мужа, она смотрелась гораздо проворнее. Пока Трофим соображал, что к чему, она успела споткнуться и упасть. Папа Аркадия помог ей подняться, но как только женщина оказалась на ногах, она с такой силой оттолкнула от себя мужа, что тот полетел на землю, как мусорный бак, сшибленный машиной во время неудачной парковки. Трофим внимательно присмотрелся ко двору. Вроде бы на первый взгляд, ничего не изменилось. Он знал, что мама Аркадия всегда славилась вспыльчивым характером, а папа наоборот был спокойным, как удав. Но что-то сегодня явно пошло не так, потому что женщина пребывала не в ярости, а в полнейшей истерике.

Трофим глянул на часы. Шесть тридцать утра.

Он взял со стола телефон и подумал, правильно ли поступает. Трофим никогда не звонил другу с целью узнать, почему его мама сегодня так громко кричит. Он привык к их семейным скандалам, и они были для него чем-то вроде кудахтанья кур после удачной попытки снести яйцо. Но в это утро он почувствовал разницу, которая яркой полосой выражала не совсем обычное взаимоотношение между членами соседской семьи. Он решил, что что-то случилось.

Трофим набрал номер Аркадия, но еще до того, как послать ему вызов, услышал стук в окно маминой спальни.

Стук был такой силы, что стекло задребезжало. Если бы мама находилась в доме, ей бы это не понравилось. Но мама была на ночном дежурстве и домой возвращалась после восьми утра. Трофим вздрогнул, когда стук едва ли не снес следующее окно – уже не в маминой спальне, а где-то ближе к прихожей. Он выбежал в зал и через два шага оказался на крыльце. Перед ним стоял Говорун. Его вид окончательно пробудил мальчика, и пока Трофим хлопал глазами, пытаясь что-либо произнести, Аркадий заорал:

– Это ты во всем виноват!!! Это ты меня туда потащил!!! Ты!!!

– Сынок! – окликнул его отец.

Трофим остолбенел. Говорун Старший, серый, как цементный столб, возник у него на пороге. Он схватил сына за живот и оттянул от крыльца. В этот момент Аркадий уже накидывался на Трофима с кулаками. Сквозь плач и слезы он кричал что-то угрожающее. Трофим понял, что он в чем-то виноват, а в чем именно, оставалось загадкой. Папа оттащил сына к забору, но даже оттуда Аркадий продолжил отчаянно вырываться, кричать и размахивать кулаками. Слюни вперемешку с соплями стекали по руке отца. Красное, разъяренное, перепачканное лицо надувалось, точно Аркадий тужился. Сильные руки отца не расцепились.