Текст книги "Короли преступного мира"

23

У коррупции глубокие корни. Искони, от Рюрика до наших дней, богата была Русь взяточниками. О них писал Чернышевский. Двадцатый век не принес чего-то иного. Фигура Гришки Распутина стала символом эпохи расцвета коррупции…

В уголовном мире на взятки должностным лицам создавались особые фонды – на подкуп милиции, судов, прокуратуры и других должностных лиц. Фонды были неприкосновенны и ни на что больше не тратились – существовали жестокие законы, и за обман казначеи отвечали своим положением и головой.

Мазоня в этих вопросах разбирался неплохо – и, когда кооперативы заполонили рынки и улицы комиссионными палатками, он уже предвидел, что вес взятки будет расти быстрее, чем доллар на бирже.

Адвокат Якуб занимался райисполкомом. После того как Мазоней был создан кооператив «для откачки денежных знаков из карманов населения», он тем и занимался, что вынюхивал обстановку в должностных сферах…

Разрешения на коммерческую деятельность добились без труда – очкастый Якуб владел гипнотическим даром; уж он-то знал, как, не затрагивая совести, уломать начальство.

Покровителем был сам заместитель председателя райисполкома, и дело, конечно, у Мазони было на мази.

Но вскоре от райисполкома пошли придирки, и стало ясно, что трехзначная сумма, получаемая ежемесячно на лапу, покровителя не устраивала…

На экстренное совещание собрались у Мазони дома. Обсуждали без лишних эмоций и без спиртного, хотя Мишка Кошель однажды взорвался, когда Якуб простовато заметил, что должностные лица – народ бессовестный и не знают меры, когда «пахнет жареным».

Мазоня задал всего один вопрос: что будем делать?

Федор Скирда, немного поостыв, откашливался в ладонь, но по его припухшим лихорадочным глазам было видно, что он жаждет крови.

– Пусть утрется тем, что получил, падла!

Такого же мнения был и Мишка Кошель.

– Чего захотел! Я предлагаю сдать его прокурору.

Мазоня, удобно устроившись на диване, слюнявил сигарету. Он был уверен, что у чиновника сработала профессиональная жадность. А если так, то поблажек от него не жди даже по праздникам. С каждым разом потолок взятки будет расти.

Мазоня поежился и даже привстал с дивана. Ткнув сигаретой в пепельницу, он жестко сказал:

– Кошель прав. Этот горе-чиновник – дурак. Жадность фраера погубила. – И Мазоня засмеялся. – Займись этим, Якуб.

На прощанье выпили бочкового пива. Закусывали вареными с золотистым оттенком раками; их брали прямо из ведра, которое стояло здесь же, рядом с диваном.

Хоть и щупленький был Якуб, и очкарик, да голова у него на шее сидела крепко. Недаром его называли мозговым трестом Мазони. В этот же день он был у майора милиции Митрофанова.

Константин Константинович истово возмущался:

– Ах ты, крыса канцелярская, а ведь гонор какой у него – на козе не подъедешь.

И он вспомнил, как этот зам однажды его прорабатывал, грозя увольнением из органов. Ну что ж, долг платежом красен.

Митрофанов и подсказал насчет магнитофона: по новому закону записи считались доказательством. Теперь все беседы зама с Якубом должны записываться…

Якуб на приеме у зама был как никогда сговорчив. При первой же встрече он так умаслил покровителя, что тот повел себя, словно ворона из басни Крылова.

– У нас теперь есть доход, – извивался ужом Якуб. – Приличный. И мы хотели бы удвоить, а потом и утроить эту сумму. Вы такой человек в городе, ваша забота о предпринимательстве…

– Конечно, конечно… Это так. Сейчас мы должны создавать предпринимателя, только он способен возродить наше благосостояние. Вот и президент… Бизнесмен – это сейчас ключевая фигура. И кто ему поможет, если не глава администрации?.. Тоже, как видите, новинка…

Якуб еще раз обсудил все детали в милиции. На столе стопками лежали меченые купюры…

Митрофанов спокойненько жесткой ладонью смахнул их в дипломат Якуба.

– Значит, завтра в одиннадцать?! Что ж, зеленый свет дан. Действуй, старик!

Будущий глава администрации, как и обещал, приехал ровно к назначенному времени. Он еще не остыл после горячего выступления в городском Совете, где громил вышестоящее начальство за плохую поддержку нижнего звена…

Увидев в приемной Якуба, располагающе улыбнулся и пухлой рукой показал на массивную дверь кабинета. Он доброжелательно пропустил его вперед, по дороге разглагольствуя о той трудной доле, которая на него выпала.

– Разве это жизнь, когда все приходится выбивать? Никаких разнарядок, как раньше…

– Какая уж жизнь, – понимающе заметил Якуб, – одно неудовольствие.

Якуб положил на письменный стол, прямо на деловые бумаги, синий дипломат. Щелкнул блестящими никелированными замками.

– Как думаю, в обиде не будешь.

Глаза зама округлились, увидев богатство, и тут же он расплылся в радушной улыбке.

– Дружба. Все по дружбе.

Он с удовольствием подержал в руках пачки с сотенными купюрами, как бы проверяя их надежность, и торопливо стал их совать в ящик служебного стола.

Он облегченно вздохнул и задвинул было ящик… Но именно в эту минуту в кабинет ворвался капитан Митрофанов и несколько омоновцев с автоматами. Зам покраснел, потом побелел…

– Митрофанов, я вас не вызывал.

Капитан Митрофанов ехидно усмехнулся и направил на зама пистолет.

– Зачем нас вызывать. Мы сами пришли.

Зама ловко отодвинули в сторону, чтобы не мешал.

– Я требую ордер прокурора.

Капитан Митрофанов все с той же ехидной усмешкой выдвинул ящик, набитый деньгами.

– Ого! Так и знал. У нас есть ордер прокурора. Вы арестованы, товарищ… или как вас там, господин…

Якуб скромно стоял в сторонке, когда из кабинета конвоиры выводили зама. Полоснув глазами Якуба, тот молча нагнул седеющую и дрожащую голову: карьера его закончилась.

24

Скорее всего, это было продолжением налета «шакалов» на палатки… Восемь человек в масках ворвались во вновь открытое кооперативное кафе Мазони и прямо с порога открыли стрельбу из обрезов…

За одним из столиков сидел Зыбуля с пацанами из «конторы». Под звуки разбитых фужеров и посуды они свалились на пол, и Зыбуля, выхватив пистолет, сделал несколько выстрелов. Кто-то из «шакалов», видимо, был ранен, и они быстро убрались из кафе.

За день до этого молодчики ворвались в другое кафе Мазони и, разгулявшись, били посетителей палками и даже ранили троих ножами.

Мазоня не столько злился, сколько задумался: явно были силы, которым его размах по душе не пришелся, и вот теперь конкуренты наступали на пятки. Надо было что-то предпринимать, но Мазоня медлил, надеясь пока на своих боевиков. Мазоня чего-то выжидал… И никто не знал, что он задумал. Как и никто не знал, что Мазоня ночью тайно встречался с парнем по кличке Сиксот, который якшался с «шакалами».

После этого ночного разговора произошло то, что и должно было произойти. В автобус с «шакалами», которые, видимо, рвались на дело, врезался грузовик. Так врезался, что пазик вылетел на встречную полосу – в лоб другой машине. Столкнувшиеся машины закружились, и автобус попал прямо под Зил, медленно сползший в кювет. Автобус охватило пламя, сопровождаемое взрывами патронов…

Картина была страшная: «шакалы» пытались выдавить стекла, но не сумели их выдавить и потому многие сгорели вместе с автобусом.

Зыбуля, будучи рядом в засаде, надменно заметил, что для них это был «вальс смерти» и потому, мол, живые кое-чему научатся.

Загородники притаились: такой дерзости они, пожалуй, не ожидали и действительно находились в трансе; но, придя в себя в общем-то скумекали, что их кто-то предал. Не мог же Мазоня (а то, что устроил это Мазоня, они не сомневались) знать заранее маршрут автобуса…

И вычислили Сиксота.

Его выловили в ресторане и привезли в старую, заброшенную и замшелую баню, где пытали. Сиксот клялся всеми богами, что он здесь ни при чем. Ему расквасили лицо и стали грозить, что вырвут орган удовольствия, если он по-хорошему не сознается… Сиксот не любил своей клички. Прилипла. Куда от нее денешься, если прилипла. Не то по дурости кого-то, не то по личной глупости. Но Сиксот оказался парнем стойким. Он мужественно выносил издевательства и пытки, и у многих «шакалов» даже появились сомнения: он ли? Уверенные в том, что расправа от него не уйдет, его ночью выбросили на свежий воздух. Сиксот отлежался, замерз и пришел в себя. Всю ночь он ковылял, едва переставляя ноги. Под утро добрел до города. Возможно, за ним следили. Машка, содержательница притона, куда притащился он, увидев лицо Сиксота, похожее на раскисший помидор, страшно испугалась:

– Господи, откуда ты?

– Водки! – простонал Сиксот.

Он залпом выпил два полных стакана водки и тут же замертво свалился на лежак.

Машка молча набросила на него байковое одеяло и грустно покачала головой. Сиксот как мужик ей нравился…

Мазоня явно не дремал – сила, с которой он обрушивался на противоборствующие группировки, лишний раз подтверждала его возможности…

Автобусом все не кончилось. На кладбище за городом произошла короткая разборка. По всем правилам военной подготовки мазоновцы лихо разбросали «шакалов», а через день был вычислен и убит один из их главных паханов. У «шакалов» царила растерянность. Группировка теряла былую славу. Где бы они ни появлялись, их будто ждали и расправлялись безжалостно.

«Шакалы» присмирели. По крайней мере Мазоня был оставлен в покое.

25

Москва не похожа на Санкт-Петербург, где жизнь на Невском к ночи становится разнообразнее и богаче. Поздним вечером Тверская, идущая от Белорусского вокзала к Красной площади, пустела и выглядела сиротливо-одинокой.

Но это не значило, что жизнь в столице замирала. Ночная жизнь только начиналась…

Еще вовсю работали самые дорогие и фешенебельные рестораны: «Интурист», «Москва», «Космос»… Вовсю лилось шампанское и гремела музыка. В ресторанах больших и малых рангов, в кооперативных кафе за доллары и рубли шла своя тайная жизнь.

Новоиспеченные бизнесмены, нажившие миллионы на инфляции и спекуляции, торопились жить богато, красиво, цветасто; рядом с ними, не уступая ни в чем, а может быть, даже пытаясь и перещеголять, заняв в легальном бизнесе свое достойное место, широко и вольно гуляли преступные кланы…

И неудивительно.

В годы славной перестройки криминальный мир столицы, росший, как на дрожжах, весьма пополнился и омолодился; московские окраины с достоинством поставляли боевиков, и преступные группы, родившиеся в Видном, Люберцах, Железнодорожном, в Балашихе, умело и с размахом выполняли приказы и задания своих предводителей и паханов.

Москва становилась притягательным местом. Здесь было что грабить. Здесь было чем поживиться… И ехали в Москву отовсюду: из Набережных Челнов и Грузии, из Северного Кавказа и Азербайджана…

У каждых групп свой промысел, свои возможности. Центром наркобизнеса стал Черемушкинский рынок. А вот Рижский – огромной преступной биржей, где «свои» находили «своих», где можно было сбыть все: от добычи карманников до любой экстравагантной машины и любого вида оружия…

На Калининском проспекте – лихое мошенничество, вымогательство и операции «черного рынка». Здесь и любимое место «деловых ребят» – рестораны «Лабиринт», «Арбат».

Теплых уголков немало. Кому-то из мафиози нравились кафе «Колхида», «Фиалка», а кому-то «Пиросмани»… Так, северокавказцы, наложив лапу на спекуляцию автомобилями, на уличные азартные игры и проституцию, обожали рестораны «Узбекистан», «Олимп» и «Грозный».

Но центром полуночной Москвы было все же «дно» – между кремлевской стеной и Моссоветом; здесь же в свое время и родился известный даже в Америке «уголок» – блатное местечко, небольшой треугольник между гостиницами «Националь», «Москва» и «Интурист»…

Дон Роберт это местечко любил и частенько приезжал сюда на собственном «мерседесе» с кем-нибудь из приближенных, а раньше, бывало, и просто один.

Ему все нравилось: и освещенная витринами улица, и припаркованные вокруг отеля иностранные машины, и неожиданные, как перелетные птицы, бродячие оркестранты… Здесь все было как в Европе, маленький уголок чужой жизни. И в то же время это была жизнь своя. Шныряют в толпе людской наркоманы, продают наркотики и валюту, «стайки» с Юга снуют, суетятся, около них тусуются и колобродят крашеные девицы.

Проституткам тут навар: инфляция работает – вчера еще сто и пятьсот рублей за ночь… Сегодня больше тысячи.

Потому и шустрят вовсю сутенеры, молодые, изящные люди, иногда совсем еще пацаны с приятными мордами, хотя, собственно, многие проститутки – их школьные подружки, которым по тринадцать и четырнадцать лет. Сейчас это модно: путана чем моложе, тем дороже…

У дона Роберта психологическое нутро и острый глаз. Он хорошо чувствовал, как пульсировал в этой большой малине криминальный нерв. Находясь в круговороте людских страстей, он острее мыслил, ярче осознавал нагую современность… Он-то понимал сущность бытия. Девочки «на уголке» – чаще всего не москвички; эти малолетки и несмышленыши приезжали в столицу за шикарной жизнью; их ловили на вокзалах, легко обрабатывали и так же легко продавали в злачных местах. На «уголке» они получали классный опыт. Когда ласки поднадоедали, занимались «кидками» – заманивали клиентов, а дружки затем обирали их до нитки и зверски избивали.

Дон Роберт не раз наблюдал и другие сцены: храбрые молодые люди прямо с тротуара затаскивали девочек в машину. Он знал, что было дальше. Смазливых девочек пускали по кругу. А потом, насладившись до упора и запугав, везли продавать…

Но дон Роберт не был журналистом и потому на «жриц любви» смотрел практически – он был один из тех, кто делал этот мир и эту жизнь, и потому-то хотел знать ее особенности не только из кабинета фирмы «Олимпия».

Москва к полуночи зверела: в ресторанах шла шумная торговля валютными проститутками, дрались и стреляли, выясняя отношения, рэкетиры; а за ресторанами, на полутемных улицах, грабили такси и частные машины, раздевали неудачливых прохожих и убивали «по заказу» разбогатевших валютчиков.

В последнее время дон Роберт стал как бы остывать к ресторанам. Если и посещал, то немногие, считая, что время изменилось и поглупело, а «навоз» заполонил некогда любимые им приличные заведения: ведь как приятно было в молодости побалдеть с девочкой в том же «Звездном небе» гостиницы «Интурист» или в былом «Метрополе»…

Иногда большие деловые и правительственные люди приезжали к нему на дом – мило посидеть в узком домашнем кругу, доверительно поговорить о том о сем…

Дон Роберт восседал в красивом, старинном кресле, доставшемся от деда, и, выпив коньячку, артистично жестикулируя руками, распространялся о жизни:

– Жаль, но все идет ко дну. Наши политики неповоротливы и ленивы. Коммунизм разгромлен под бурные аплодисменты, ну а дальше? Буш, потирая руки, поздравил американскую нацию с победой в долгой сорокапятилетней холодной войне… А мы перенацелили ракеты и стали второсортной страной вроде Бангладеш! С некоторых рынков нас просто попросили убраться. Вежливо объяснив, что дружить с Западом и торговать оружием неприлично. Прежде надо, мол, стать цивилизованной страной. Боже, а если я хочу торговать оружием? И он хочет торговать оружием? Нас, бизнесменов, вынуждают объединяться в контрабанду…

Гость по положению был высокий, но моложавый и приятный. Он с непонятливой и тихой улыбочкой слушал дона Роберта.

– Ну зачем же так? У России есть шанс…

– Какой? – удивленно и широко таращил глаза дон Роберт. – Посмотрите вокруг. Бывшие столпы великой партии ногами топчут идеи социализма; как кричат, как бьют себя в грудь: теперь они хотят строить только капитализм! Господи, кругом же одни перевертыши…

Гость был не согласен с доном Робертом и привел как пример активную деятельность мэрии.

– У России есть шанс. В предпринимательстве.

Вежливый и почетный гость уезжал – он спешил на какое-то деловое совещание. Дон Роберт проводил его до машины. А, вернувшись, стряхнул костюм и, тяжело вздохнув, заметил:

– Как пробка. Но нужный чиновник.

В гостиной оставались Расул Абу и Ахмет Борисович. Тем более адвокат принес свежие новости о Сомове. Расселись вольготно, вальяжно, выпили и почувствовали себя свободно.

– Положение его аховое, – сказал о Сомове Ахмет Борисович. – Эта баба, в которую он верил, как в себя, – всего-навсего баба. К тому же вонючая…

– Вывернется, – спокойно заметил дон Роберт. – Он жук тот еще.

Ахмет Борисович внимательно посмотрел на шефа. В его глазах промелькнуло сомнение. Но он считал, что пока дело с Сомовым надо вести.

– Военная техника, как выяснилось, списанная. Ее можно оформлять в документах как металлолом… И если даже Сомов сгорит, мы останемся в связке с военными. Сомов для нас пока всего мостик… А если не сгорит, его счастье! Мы во всех случаях не в накладе!

Дон Роберт в который раз оценил предусмотрительность Ахмета Борисовича.

В гостиной их было трое. Жена посидела лишь для приличия и, выпив бокал шампанского, ушла к себе, пожелав мужским разговорам успеха. В этом смысле она понимала мужчин, но вот Роберт, ее Роберт, менялся на глазах: он все больше и больше не выносил дома женских посиделок – этих кокетливых бездельниц… Впрочем, теперешняя деловитость вытесняла из домашних вечеров беззаботность и прежнюю интимность…

Откинувшись привольно в кресле, дон Роберт ухмылялся:

– Бьюсь об заклад, Сомов не сгорит… Вы, Ахмет Борисович, конечно, знаете о нем больше… Я меньше, почти совсем не знаю, но он номенклатура. Как известно, она не тонет и не горит… Потому верю в Сомова.

Расул Абу одобрительно кивнул, дожевывая люля-кебаб: он верил в нюх шефа, иначе дон Роберт не родился бы гением; а то, что его дон – гений, Расул Абу не сомневался: тогда он не был бы Пантерой.

На минутку веселый Ахмет Борисович перехватил инициативу в свои руки. Как шутку он рассказал историю, которая якобы случилась в аэропорту Шереметьево-2. Турист, побывавший в Америке, не удивился, когда таможенники положили перед ним фальшивые доллары:

– Вы знали, что везли?

– Господи, а где же эту фальшивку еще можно сбыть, если не у нас?

Дон Роберт, схватившись за живот, смеялся от души; при этом его разбирали слезы, и глаза стали узкими и хмельными.

– Это же верно! Где еще?

Поскольку главный вопрос – об отношениях с Сомовым был решен, то и разговор пошел в сторону… Заговорили о турнире по «блэк-джеку» – карточной игре, весьма напоминающей игру в «очко»; но не на «живые» деньги, а на фишки, подобные тем, что используются для игры в рулетку.

Дон Роберт однажды увлекся этой игрой и бывал в казино ресторана «Бомбей». Игрой своей был недоволен. У него, как и у многих других, толково не получалось, правда, это совсем его не злило.

Но ему нравилось, как была вышколена охрана. Стоило кому-то «перебрать», как тут же за спиной оказывался человек в фирменном пиджаке…

26

Дон Роберт не бросил девочку, занявшую третье место на конкурсе. Он ей не обещал новых высот, просто был с ней… Она сама еще не знала: верила ли в него или это был лишь любовный самообман.

Встречался он с юной Ларисой в небольшой уютной квартирке, которую снимала фирма. Здесь был интим, здесь все располагало к откровенности…

Она с трудом догадывалась, что же он хотел от нее, хотя он шибко не скрывал своих целей: сейчас все больше желающих зашибить деньгу «на девочках». Она тоже мечтала выскочить из пешки в дамки. Она где-то читала, что у «дамок» хищные глаза. У «пешек» глаза глупые. Ей иногда казалось, что она так и осталась «пешкой» с глупыми глазами.

Иногда ее посещало чувство униженности; ей казалось, что она оскорблена самой судьбой и, находясь в роли наложницы сильного и властного человека, способна лишь на капризное подчинение. Но что делать и как поступить по-другому, если все надежды выбиться в «дамки» рухнули и навряд ли могут когда-нибудь осуществиться…

Но поведение дона Роберта, настойчивое и ласковое, сжимало сердце: может, он любит?

Конечно, поверить в это было трудно, но так хотелось верить…

Дон Роберт с ней был прост и открыт: он не играл в кошки-мышки, и это даже в какой-то мере ее обнадеживало. В последнюю встречу, отгорев, получив шикарную дозу удовольствия, разнеженные и умиротворенные, они долго лежали в белоснежной постели, и разговор шел о школе российского стриптиза. Дон Роберт был уверен, что такая школа необходима: именно российская, в которой было что-то свое, свое «национальное»… Не холодное американское. Не изысканное французское.

– Стриптиз у нас? Это даже слишком! Смешно! – робко сомневалась она.

– А ты думала, что только у них? Эх, лапочка, ты совсем отстала от жизни. Теперь и у нас уже в газетах пишут. Высокая эротика – это искусство! Поняла, искусство! Как у Родена. Все голое, милое, но не похабное… через эту эмоцию он брал зрителя за живое.

Она тоже думала о стриптизе. Она, пожалуй, пошла бы в эту школу, хотя – странно, когда дон Роберт говорил о том, что в этой школе должны быть монастырские условия: никакого разврата, никаких половых связей. Целомудрие и стриптиз – совместимо ли? Целомудрие и торговля телом…

Но это было в последнюю встречу. А сегодня дон Роберт немного задумчив, даже серьезен; обняв ее за талию и прижав к себе, он мило чмокнул в щечку:

– Тебе, Ларисочка, придется помочь мне. Он, конечно, огурец не первой свежести, не столь цветущ и приятен, как я… Но что поделаешь, жизнь! Он нужен…

– Значит, я… – Она заплакала.

– Брось дурачиться! – строговато сказал Роберт. – Можно подумать, что ты до меня не знала мужчин. Это дружеская просьба. Впрочем, ты можешь отказаться – твое право.

Дон Роберт изысканно подошел к столу и налил в фужеры шампанское.

– Выпей и успокойся. Ко всему мы деловые люди, если хотим что-то делать. Если б что-то подобное попросила ты – я понял бы… – Он строго посмотрел на часы. – О, как раз время!

Действительно, позвонили, и дон Роберт поспешил открыть дверь. На пороге стоял Сомов – сутуловато-могучий, с сильным, грубоватым лицом.

– Проходи, – радушно пригласил дон Роберт, как старого знакомого.

Сомов скинул плащ и смело прошел в комнату. Ему навстречу выпорхнула Лариса – с нее все сошло, теперь она понимала, что это единственный ее шанс удержать Роберта, еще верилось – ее Роберта.

– По бокалу шампанского, – добродушно сказал дон Роберт.

– А здесь уютно, – бесстрастно заметил Горбатый.

– Конечно, – согласился дон Роберт, – для кого-то старались!

Втроем выпили шампанское. Поговорили о погоде, как обычно, и немного шутливо о российской школе стриптиза… Потом дон Роберт, как бы между прочим, заметил:

– Ларисочка, ты, помнится, хотела принять ванну?

А когда Лариса с деланной улыбкой ушла, многозначительно сказал:

– Нравится? Она своя. Понимающая девочка.

Сомов из-под густых бровей взглянул на дона Роберта: ах, эти современные бизнесмены! Все хотят перехватить с Запада…

– Значит, дело простое, – сказал Валерий Петрович. – Одно военное училище в Санкт-Петербурге готово продать сверхскоростные истребители прямо с учебного аэродрома… посреднической фирме как металлолом. Устраивает?

– Я в курсе дела. Конечно, устраивает. И уже покупатель есть. Финляндия, Швеция и даже в Америке готовы приобрести эти забавные самолеты… металлолом, как вы изволили заметить.

– Ну они еще летают… и весьма боеспособны. Ну, это военным лучше знать. Наше дело – продать.

Сомов усмехнулся и сам налил коньячку. За сделку!

– Я вас таким и представлял, – спокойно, прищурившись, сказал дон Роберт, – этаким сибирским богатырем.

– Я действительно сибиряк, – пошутил Сомов, – правда, по делу. – Он положил на стол синюю папку. – Здесь все необходимые на продажу документы. Будь спокоен, все в порядке. Кое-что следует подписать сейчас…

– Где? – официально спросил дон Роберт.

– Вот здесь. Как видишь, дело простое.

Роберт подписал документы, и они по-мужски обнялись.

– Вот что, – вдруг вспомнив, сказал дон Роберт. – Все у нас о’кей! Но мне необходимо слетать в офис. Лариса меня заменит. На время, конечно… Она добрая ласточка, и тебе наверняка понравится, Валерий Петрович. А я мигом…

Лариса вышла из ванной в красивом салатовом халате. Немного растрепанные волосы и обворожительная улыбка. Сомов – мужик хваткий: пытливо взглянув на нее, он сразу оценил вкус дона Роберта. Красотка! После небольшой дозы алкоголя страсть наплывала волнами, и Горбатый, мужик в страсти хамоватый и властный, смело подошел к Ларисе:

– Вы, честное слово, очаровательны. Сознаюсь, я не сдержан…

– Ах! – Лариса близко увидела толстые губы и нагловатое жирновато-пористое лицо, кое-где уже покрытое морщинами, но глаза его горели жадно, хищно, как у зверя, захватившего и терзающего добычу.

На долю минуты было неприятно и противно, но Лариса поборола себя и, вспомнив фразу дона Роберта, что «ко всему мы деловые люди, если хотим что-то делать», мило улыбнулась. – Вы зверь… В вас такая сила…

Он схватил и сломал ее…

Телом Горбатый был жилист и неухожен, но, несмотря на возраст, настолько был горяч и темпераментен, что Лариса, пожалуй, забыла о его некрасивом, тяжелом лице; она не ожидала такой силы и страсти; дрожь пробивала ее, и она, ошалев от секса, орала диким голосом и плакала, сама не понимая еще, от чего все это – от нарастающего неимоверного оргазма или от чего-то другого…

Он был ненасытен и мучил ее долго.

Она лежала, обессиленная, потная и бледная, не способная встать, чтобы пойти в ванную. Для нее это было ново и непонятно: она со страхом и безнадежностью смотрела на огромное, во многих местах волосатое тело Сомова, похожего на орангутанга.