Текст книги "Пером и штыком: введение в революционную политику языка"

Представления о том, что означает «говорить с простым народом на его языке», в ходе революции постоянно менялись. Как показывает Фердинанд Брюно, в самом ее начале выдвигалось немало проектов «языкового федерализма», предполагавших «усовершенствование» различных патуа с целью приспособить их к политическим нуждам революции[180]180
  Примеры подобных проектов см.: Brunot F. Histoire de la langue fran-çaise… Vol. IX(I). P. 28–29.


[Закрыть]. Упомянутый проект перевода декретов на региональные языки отражал некий консенсус, сложившийся в первых ассамблеях, которые, по словам историка, «не воевали с наречиями, а, напротив, пытались вступить с ними в союз, чтобы о Революции узнали и поняли ее»[181]181
  Ibid. P. 39.


[Закрыть]. Но четыре года спустя Барер и Грегуар в своих выступлениях не пожалели самых мрачных красок для описания иностранных наречий и патуа, представив их злодейскими инструментами контрреволюции.

27 января 1794 года, или 8 плювиоза Второго года Республики, единой и неделимой, Бертран Барер де Вьёзак представил свое знаменитое донесение «О наречиях» (Surles idiomes). Провинциальный дворянин, выходец из южного города Тарб, при Старом режиме Барер состоял адвокатом при парламенте Тулузы, а также в 1788 году был принят в знаменитую Академию флоралий за сочинение «Похвальное слово Жан-Жаку Руссо, гражданину Женевы»[182]182
  О Б. Барере см.: Launay R. Barère l’Anacréon de la guillotine. Paris: Tallandier, 1989; Gershoy L. Bertrand Barère: A Relunctant Terrorist. Princeton: Princeton University Press, 1962; Thomas J.P. Bertrand Barère, la voix de la révolution. Paris: Desjonqueres, 1988.


[Закрыть]. Депутат Генеральных штатов и член Национального конвента, Барер изображен в первом ряду с блокнотом на знаменитой картине Жака-Луи Давида «Клятва в зале для игры в мяч». Он председательствовал в Конвенте во время процесса над Людовиком XVIII и выступил за немедленную казнь короля, а затем обратился к народу по его итогам. Сторонник Дантона, а затем Робеспьера, Барер в апреле 1793 года был избран в первый состав Комитета общественного спасения и стал одним из самых влиятельных его деятелей.

Комитет, начал свою речь Барер, раскрыл еще один «заговор тирании и невежества». Враги республики собирают свои силы у ее границ, но они рассчитывают не только на свои штыки, но и на заговор аристократов и священников, которые используют «старые орудия заблуждения», чтобы сбить с верного пути доверчивых сельских жителей. Что это за орудия? Это иностранные наречия, поставленные на службу тиранам. Его главное беспокойство вызывают нижне-бретонский на востоке, немецкий на западе, баскский на юго-западе и итальянский на Корсике. Между жителями пограничных коммун и врагами революции существует «единство языка»:

Кто в департаментах Верхнего и Нижнего Рейна призывал к единению с предателями, с пруссаком и австрияком, что вторглись в наши пределы? Обитатели деревень, что говорят на одном языке с врагом, считают своими братьями и согражданами скорее их, а не французов, говорят на отличном от нашего языке и имеют другие привычки. Сила единства языка была столь велика, что при отступлении немцев эмигрировало более двадцати тысяч крестьян из деревень Нижнего Рейна[183]183
  Барер Б. Об иностранных наречиях. См. с. 272 наст. изд.


[Закрыть].

Причем сила эта, подчеркивал Барер, заставила их оставить «то, что дороже всего человеку» или, по крайней мере, крестьянину: «землю, на которой они родились» и «почву, которую они удобряли». Единство языка и схожесть мыслей говорящих по-немецки регионов стали причиной того, что западные департаменты обезлюдели и остались практически без земледельцев. В схожей ситуации оказался «славный и храбрый» народ басков, на который сильное влияние имеют говорящие на их языке священники, и обитатели Корсики, введенные в заблуждение речами коварного Паскаля Паоли́, также известного как Паскуале Па́оли, виртуозно владеющего понятным им диалектом итальянского.

Именно в этом, утверждает Барер, следует искать причину восстания в Вандее: обитатели пограничных департаментов не понимают языка Первой республики вплоть до того, что для них слово «закон» означает религию, а введение новых законов воспринимается как принуждение к смене конфессии. Все эти недоразумения используют контрреволюционные священники и бывшие аристократы, владеющие местными языками. Французский – язык Просвещения и революции, а всякое иностранное наречие – потенциальное орудие в руках контрреволюционера. В подтверждение этой мысли Барер произносит самую знаменитую фразу своего выступления: «Федерализм и суеверие говорят на нижне-бретонском, эмиграция и ненависть к Республике говорят на немецком, контрреволюция говорит на итальянском, а фанатизм – на баскском. Так уничтожим же эти орудия невежества и заблуждения»[184]184
  Там же. См. с. 281 наст. изд.


[Закрыть]. Иностранные наречия объявляются вне закона, а перевод революционных декретов на региональные языки признается ошибкой: «Сколько расходов мы понесли, чтобы перевести законы двух первых ассамблей на различные говоры, что до сих пор в ходу во Франции? Как будто нам следовало заботиться о сохранении всех этих варварских жаргонов и грубых наречий, которые на руку лишь фанатикам и контрреволюционерам! Оставить граждан в неведении относительно национального языка означает предать Родину»[185]185
  Там же. См. с. 287 наст. изд.


[Закрыть].

Революция должна обращаться к народу напрямую, как завещал великий женевец. «Пламя просвещения, – патетически восклицает Барер, – угасает по прибытии, ибо там не понимают законов». Переводчики на «иностранные наречия» из числа священников и аристократов намеренно искажают смысл революционных идей. Прямая демократия в этом контексте означает, что известная в романских языках паронимия «переводчик – предатель» (traduire – trahir, traduttore – traditore) обретает свой подлинно революционный смысл. «Различие в языке» делает из «одной нации тридцать», и именно в этом и состоит смысл феодального разделения на провинции и сословия: «Тиран нуждался в том, чтобы изолировать народы, разделять страны, сталкивать интересы, препятствовать контактам, не допустить единства мыслей и деяний»[186]186
  Барер Б. Об иностранных наречиях. См. с. 277 наст. изд.


[Закрыть]. Единая нация противопоставляется извечно разделенной монархии: возрождение Франции невозможно в условиях, когда нарушен механизм «передачи мыслей» между гражданами.

Однако из этого не следует, что «прекраснейший из всех языков Европы» должен быть сохранен в том виде, в котором он существовал при Старом порядке. Разделение на сословия заставляло привилегированные слои стремиться к тому, чтобы «выделиться в собственной стране отдельным языком». То был язык, что «льстил королям, развращал Дворы и закабалял народы», перед Республикой же стоит задача его революционизировать. Республиканский язык должен стать точен в выражениях и понятен массе граждан: то, что не ясно, еще недостаточно революционно. Демократия, помимо всего прочего, предполагает и своеобразный паноптизм: «В демократии же, напротив, надзор за правительством поручен каждому гражданину, а чтобы надзирать за ним, необходимо его понимать, и прежде всего понимать его язык»[187]187
  Там же.


[Закрыть]. Революционизировать язык – значит усовершенствовать его таким образом, чтобы он стал инструментом демократического контроля над правительством, с которым легко может обращаться любой гражданин.

Как и полагается революционному донесению, речь Барера заканчивалась набором конкретных предложений. Во-первых, направить в департаменты, где практически не понимают французский язык, учителей начальных классов[188]188
  Через несколько месяцев Б. Барер выступил с еще одним донесением, в котором подробно изложил свой проект республиканского образования. См.: Barère B. Rapport sur l’éducation révolutionnaire et républicaine // Baczhko B. (ed.). Une éducation pour la démocratie… P. 440–453.


[Закрыть]. Во-вторых, исключить из числа учителей священников и членов бывших привилегированных сословий. В-третьих, сделать обязательным обучение в государственных школах юных граждан обоего пола на материале текста Декларации прав человека и гражданина, а учителей обязать заниматься устными переводами для взрослых основных законов Республики, уделяя особое внимание правам граждан и законам о земле. В-четвертых, производить обучение за государственный счет, поручив контроль за процессом народным обществам и представителям правительства на местах.

Каких-либо конкретных мер по борьбе с иностранными наречиями или наказаний за их использование донесение Барера не предусматривало. Тогда как некоторые из наиболее радикальных проектов по франсизации территорий предлагали, например, массовые перемещения франкоговорящих граждан в пограничные департаменты и предоставление им преимуществ при приобретении земель и недвижимости[189]189
  Brunot F. Histoire de la langue française… Vol. IX (I). P. 195.


[Закрыть]. В донесении Барера, напротив, мы находим выраженную «народническую» установку: народ, включая басков, бретонцев и эльзасцев, наивен и восстает против революции по причине непонимания своих прав и преимуществ новых законов. При этом «единство языка» с врагами революции оказывается сильнее не только лояльности к согражданам, но и привязанности к родной земле и почве, «которую они удобряли». Наконец, подобное единство было в принципе недостижимо при монархии, так как территориальные разделения и иерархия языка, как доказывали теоретики языковой унификации, были частью хорошо продуманной политической стратегии. Решение всех перечисленных проблем Барер видел в срочном обучении французскому языку детей из наименее франкофонных департаментов, а также в устном переводе новых законов для взрослых под контролем агентов правительства. Он особо подчеркивал важность надзора за усердием и лояльностью учителей и переводчиков. Война иностранным наречиям была объявлена, но ее стратегия пока что определена в самых общих чертах. Уточнить, конкретизировать и дополнить предложения Барера взялся другой революционный оратор.

Анри Грегуар представит свое донесение «О необходимости уничтожения патуа и средствах для этого, а также об универсализации использования французского языка» через пять месяцев после донесения Барера – 4 июня 1794 года, или 16 прериаля Второго года Республики. Для революции срок весьма существенный, тем более что первую половину 1794 года историки чаще всего определяют как период усиления якобинских репрессий: закон от 22 прериаля, максимально упрощающий процедуру обвинения и положивший начало Большому террору, будет принят всего через неделю. В стремительную эпоху революций, как объяснят нам Делез и Гваттари, развивая мысль Ленина, для понимания актуальности лозунгов важен каждый день[190]190
  См. заключительный раздел части III.


[Закрыть]. К моменту выступления Грегуара на скамье подсудимых по делу об измене Родине окажутся новые обвиняемые.

В отличие от риторически эффектной и умело выстроенной, но довольно простой в смысле аргументации речи Барера, донесение Грегуара пестрит учеными ссылками и затрагивает темы, которые не сводятся к политической лояльности. Оно имеет свою любопытную предысторию, подробно исследованную Мишелем де Серто и его соавторами в «Политике языка»[191]191
  Certeau M. de, Julia D., Revel J. Une politique de la langue… P. 23–60.


[Закрыть], а Брюно утверждает, что Грегуар до известной степени персонифицирует само понятие языковой политики[192]192
  Brunot F. Histoire de la langue française… Vol. IX (I). P. 13.


[Закрыть]. Анри Грегуар был личностью не менее яркой, чем Барер, но при этом куда более разносторонней: воспитанный иезуитами выходец из крестьянской семьи, он стал депутатом от духовенства и уже после революции был избран епископом[193]193
  Хотя по-французски его чаще всего называют аббатом – по его последнему титулу при Старом порядке, поскольку проведенные в ходе революции выборы епископов после Реставрации были признаны недействительными.


[Закрыть], при этом активно выступая за гражданское устройство духовенства. Фигура Грегуара во многом парадоксальна: он оставался галликанским католиком, но одним из первых принял гражданскую присягу; выступал за право народа судить короля, но был против смертной казни; агитировал за новую культуру, но осуждал разрушение памятников, став автором термина «вандализм»[194]194
  О вандализме см.: Baczko B. Vandalisme // OzoufМ., Furet F. (eds). Dictionnaire critique de la Révolution Française: Idées. Paris: Flammarion, 2007. P. 507–521.


[Закрыть]. Его наиболее известные работы, не связанные с проблемами языка, посвящены правам евреев, чернокожих и женщин, что позволяет некоторым авторам видеть в нем одного из первых борцов за права меньшинств, которым не уделялось достаточного внимания в Первой республике[195]195
  Об А. Грегуаре см.: Hourdin G. L’abbé Grégoire, évêque et démocrate. Paris: Desclée de Brouwer, 1989; Hermon-Belot R. L’Abbé Grégoire: la politique et la vérité. Paris: Seuil, 2000; Ezran M. L’abbé Grégoire, défenseur des juifs et des noirs: Révolution et tolérance. Paris: Harmattan, 2000; Dubray J. La Pensée De L’abbé Grégoire: Despotisme Et Liberté. Oxford: Voltaire Foundation, 2008.


[Закрыть]. Впрочем, это не мешало ему оставаться убежденным республиканцем во французском понимании этого слова, поэтому среди современных англоязычных авторов преобладают куда более сдержанные оценки его деятельности[196]196
  Popkin R. The Abbé Grégoire and His World. N.Y.: Springer, 2000; Sepinwall A. The Abbé Grégoire and the French Revolution: The Making of Modern Universalism. Berkeley: University of California Press, 2005.


[Закрыть].

Республиканские убеждения Грегуара приводят его к идее о необходимости полного уничтожения патуа. Прежде всего в уточнении нуждается сам термин: патуа отличается не только от языков, но и от разоблаченных Барером наречий (idiomes). Невозможно требовать от философской грамматики конца XVIII века терминологической точности, которую поднимет на щит позитивистская наука конца XIX – начала XX века: мы не обнаружим четких критериев различия между языками (langues), содной стороны, и наречиями (idiomes) и диалектами, или патуа, – с другой. В донесении Барера имплицитно предполагается, что немецкий и итальянский в пограничных провинциях «находятся в крайнем упадке» и не являются полноценными языками, поэтому их вполне можно рассматривать скорее наравне с нижне-бретонским или баскским, не имеющими богатой письменной традиции. Патуа в таком случае можно оценивать как следующую степень дисквалификации, а статья в «Энциклопедии» определяет их как «испорченный язык, на котором говорят почти во всех провинциях… На настоящем языке говорят только в столице»[197]197
  Цит. по: Certeau M. de, Julia D., Revel J. Une politique de la langue… P. 49.


[Закрыть]. Это важный качественный переход от борьбы с иностранными наречиями, так как теперь опасность для революции представляет не только чужой, но и формально свой, хотя фактически искаженный до неузнаваемости язык. В качестве синонима патуа и Барер, и Грегуар чаще всего используют слово жаргон[198]198
  См.: Барер Б. Об иностранных наречиях. См. с. 276–277 наст. изд.; Грегуар А. О необходимости уничтожения патуа. См. с. 301, 303, 308 наст. изд.


[Закрыть]. При этом Грегуар, как показывает в своем анализе де Серто, всегда употребляет термин «наречие» (idiome) в единственном числе (idiome national), подразумевая под этим подлинно французский, или, как сказали бы сегодня, парижский, диалект французского, ставший основой национального языка[199]199
  Certeau M. de, Julia D., Revel J. Une politique de la langue… P. 58.


[Закрыть]. С исторической точки зрения именно термин «патуа» был первой пейоративной квалификацией миноритарных языков, в дальнейшем эта функция перейдет к термину «диалект»[200]200
  О краткой истории дисквалификации патуа и диалектов см.: Calvet L.J. Le colonialisme Linguistique et colonialisme. Paris: Payot, 1974. P. 59–78.


[Закрыть], который в конце XVIII века еще не был четко идентифицирован и мог быть синонимом как патуа, так и наречия[201]201
  Certeau M. de, Julia D., Revel J. Une politique de la langue… P. 58–60.


[Закрыть].

Донесение Грегуара фиксирует результаты коллективного изучения патуа в послереволюционной Франции. После решения о переводе декретов на региональные языки было высказано немало сомнений в политической целесообразности подобной меры, и «опросник Грегуара» был призван проанализировать ее эффективность. 13 августа 1790 года Грегуар разослал опросник своим друзьям, коллегам по Национальному собранию, многочисленным Обществам друзей конституции, опубликовал его в одном из ведущих изданий эпохи – «Французском патриоте»; также опросник был воспроизведен в «Национальном хроникере» – выходившем в Тулузе и распространяемом по всему юго-западу Франции политическом журнале.

В опроснике содержалось 43 вопроса о различных аспектах функционирования патуа. Первые три относились к базовой языковой ситуации в конкретном регионе: «1. Является ли использование французского в вашем краю обязательным и универсальным? 2. Говорят ли в нем на различных патуа? 3. Много ли в нем корневых и составных терминов?» Затем опросник переходил к связи с древними языками, расхождениям с национальным языком и описанию социального поля использования патуа в различных сферах общественной и религиозной жизни, литературе, ремеслах и земледелии. Главная задача опросника без всяких экивоков была сформулирована в вопросах под номерами 28 и 29: «28. В чем состоит религиозная и политическая важность полного уничтожения патуа? 29. Какие средства для этого необходимы?»[202]202
  Certeau M. de, Julia D., Revel J. Une politique de la langue… P. 13.


[Закрыть]. Между 1790 и 1792 годами Грегуар получил 49 ответов, 36 из которых до нас не дошли. Полученную от корреспондентов информацию Грегуар активно использовал в своем знаменитом донесении, хотя она при этом никак не сказалась на его централизаторском и универсалистском пафосе.

Донесение Грегуара представляет собой попытку создать республиканскую или даже якобинскую версию памфлета Ривароля, которого он в своем выступлении так ни разу не упомянул по имени. Он начал с констатации факта признания французского языка классическим во всей Европе, не вдаваясь при этом в объяснение причин, которые должны быть известны его слушателям из сочинения Ривароля. Он указал на распространение французского в приграничных областях Германии, Италии, Голландии, Швейцарии, а также в Канаде и Миссисипи и задал риторический вопрос: «По какому злому умыслу он все еще не известен значительной части Франции?»[203]203
  Грегуар А. О необходимости уничтожении патуа. См. с. 283 наст. изд.


[Закрыть]. По Грегуару, незнание национального языка простирается далеко за пределы приграничных департаментов, о которых говорил в своем донесении Барер, и опасность подобной ситуации не сводится исключительно к «единству языка» с врагами революции. Грегуар открывает парламентариям неизведанную область, которую де Серто назовет «сельским миром»[204]204
  Там же. См. с. 284 наст. изд.


[Закрыть].

У Барера «различия в языке» были связаны с лимитрофным расположением департаментов и, если можно так выразиться, с попытками их синхронической ретерриториализации на контрреволюционные центры в Риме, Мадриде, Берлине или Вене. Грегуар открывает перспективу диахронических ретерриториализаций: во-первых, по различным патуа можно изучать историю переселения различных народов, оставивших свои следы в языке, во-вторых, что критически важно для революционной политики, география их распространения «объясняется пределами старых феодальных вотчин»[205]205
  Там же.


[Закрыть]. Некоторые патуа понятны на значительной территории, другие же – в пределах пригородов, которые при Старом порядке входили в различные феодальные домены: в речи Грегуара часто встречается оборот «бывший» (ci-devant), например «в бывшей Гаскони». Поэтому языковая реформа призвана стать продолжением реформы административной и обеспечить ретерриториализацию на новые центры департаментов.

Представленная Грегуаром картина выглядит куда более угрожающей, чем риторика Барера, призывавшего к укреплению языковых границ: по результатам ответов на свой опросник он приходит к выводу, что во Франции есть всего 15 департаментов, где говорят «исключительно по-французски», но даже там можно констатировать «существенные отличия в произношении или неуместном употреблении некоторых понятий»[206]206
  Там же.


[Закрыть]. Грегуар представил подробный перечень патуа, который насчитывает более 30 наименований. В чем, по его мнению, опасность патуа, помимо того, что они препятствуют пониманию законов и могут способствовать «единству языка» с врагами революции? Во-первых, они укрепляют суеверия и предрассудки, которые станут неискоренимы, если воспрепятствовать общению с «учеными людьми и книгами». Во-вторых, они делают невозможными рабочую кооперацию между различными департаментами и систематизацию опыта, так как в соседних регионах преобладают вернакулярные названия как растений и деревьев, так и орудий труда. Отсюда задача унификации «технического языка». В-третьих, они препятствуют торговле между департаментами по причине различных названий товаров и из-за отсутствия единых стандартов мер и весов. Наконец, незнание национального языка закрывает выходцам из провинции путь к занятию политических должностей, тогда как в правильно устроенной республике «было бы желательно, чтобы все могли занимать их по очереди, а затем возвращались к своим сельскохозяйственным или рабочим профессиям»[207]207
  Грегуар А. О необходимости уничтожения патуа. См. с. 286 наст. изд.


[Закрыть]. В подобных условиях между «простыми людьми» и людьми «благовоспитанными» из бывших привилегированных классов быстро восстановится иерархия, несмотря на все меры правительства, направленные на уничтожение привилегий.

Таким образом, патуа одновременно замедляют развитие производства, торговли и парализуют работу республиканской администрации, в которой должен соблюдаться принцип сменяемости должностных лиц и свободного доступа граждан к любой должности. Они препятствуют созданию того, что Грегуар называет «политической амальгамой», без которой невозможно возрождение нации. Он последовательно объясняет, почему инструментом ее создания, или, модифицируя его метафору, ее катализатором, должен стать именно единый национальный язык. Грегуар сразу же отбрасывает «химерическую» идею универсального языка для всей Европы, которая является аналогом философского камня в химии. От сравнений химических он легко переходит к механическим: переводы на региональные языки увеличивают расходы, замедляют и усложняют «работу политического механизма». Да и сама техническая возможность переводов ставится им под сомнение с учетом того, что даже французский «политический язык едва сформирован», а патуа либо имеют богатую литературную, но не политическую и философскую историю, либо представляют собой «грубые и неотесанные жаргоны без упорядоченного синтаксиса». В них, о чем предупреждал Руссо, нет необходимого количества «абстрактных терминов», поэтому еще большим заблуждением было бы приблизить письменный язык к разговорному, так как «отношение письма к речи является предметом чистой конвенции»[208]208
  Там же. См. с. 286 наст. изд.


[Закрыть]. Единственная реальная возможность технической и политической унификации отношений состоит в том, чтобы «придать единообразие языку большой нации таким образом, что все входящие в нее граждане были способны беспрепятственно сообщать свои мысли»[209]209
  Там же.


[Закрыть]. Подобная задача требует не усовершенствования «грубых жаргонов», а «полного отказа от патуа». Поэтому, резюмирует Грегуар, необходимо обратиться к гражданам с «патриотическим призывом отказаться от этих патуа и постоянно выражать свои мысли по-французски»[210]210
  Там же. См. с. 302 наст. изд.


[Закрыть].

Впрочем, Грегуар не испытывал иллюзий относительно того, что этот процесс будет быстрым и безболезненным, особенно на Большом юге, где даже образованные классы до сих пор активно использовали гасконский и провансальский. При этом он не только терпимо относился к акцентам, если они не препятствуют пониманию смысла сказанного, но даже признавал за южными патуа определенные достоинства. Провансальский и гасконский способны, по его мнению, передавать «порывы нежного сердца» в соответствии с «духом народа, чьи мысли текут легко и выражаются соответственно, а в их синтаксисе мы найдем меньше аномалий, чем в нашем»[211]211
  Грегуар А. О необходимости уничтожения патуа. См. с. 293 наст. изд.


[Закрыть]. Изучение южных патуа может полезно не только с исторической точки зрения для понимания «древних памятников», но и послужить источником тех самых «энергичных выражений», которые французский утратил под влиянием изнеженного придворного стиля. Философия должна изучать патуа в момент «благоприятный для революционизации нашего языка», чтобы позаимствовать из них «пламенные фразы, простодушные обороты, которых ему не хватает»[212]212
  Там же. См. с. 294 наст. изд.


[Закрыть]. Однако эти малозначительные реверансы в сторону патуа не должны были влиять на общий вектор ретерриториализации на единый национальный язык. Аргументы о том, что отказ от сельских диалектов повлияет на чистоту нравов, Грегуар решительно отверг, так как само понятие нравов он связывал с республиканским строем: «Без них нет Республики, а без Республики – нравов»[213]213
  Там же. См. с. 295 наст. изд.


[Закрыть]. Утверждение республиканских нравов в римском смысле должно привести к тому, что сельское хозяйство перестанет восприниматься как недостойное образованных граждан занятие, а сами деревни преобразятся и станут неким подобием города. План Грегуара по экономическому и культурному возрождению деревни предполагал, как сказали бы сегодня, развитие инфраструктуры и реформы сельской экономики.

Предложения Грегуара идут значительно дальше проекта Барера по отправке учителей начальных классов в департаменты с преимущественно нефранкофонным населением. Он предлагал, во-первых, «внести в наш язык усовершенствования и обогатить его, не изменяя самой его основы». Для этого потребовалось бы внести уточнения в орфографию и придать более «акцентированный» характер синтаксису и просодии. Во-вторых, по возможности устранить из языка неясность и двусмысленность. В-третьих, составить новый республиканский словарь, в рамках которого необходимо «осуществить общий пересмотр слов». Например, связать понятие «суверен» с народом, а не с монархом. В-четвертых, дополнить этот словарь новыми терминами, соответствующими новому политическому строю и прогрессу искусств и ремесел, не увлекаясь при этом накоплением синонимов. Наконец, сделать «полными семейства слов», заимствуя по необходимости «энергичные выражения» из патуа или термины из иностранных языков, а также устраняя любые аномалии, как, например, неправильные глаголы. Республиканские реформы языка должны были покончить с воспетой Риваролем «иерархией стилей» и стать гарантией всеобщего равенства, как в «вертикальном» смысле, уничтожив сословия, так и в смысле «горизонтальном», стирая различия между Парижем и провинцией, городом и деревней.