Текст книги "Жизнь и Любовь (сборник)"
Автор книги: Евгений Бузни
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
Мороженое
В Ялте нет широких проспектов, по которым бы мчались в пять рядов машины. Да это ей и не надо. Городок маленький. Улочки подальше от центра, то есть в старой части города, если и не совсем короткие, то всё равно узкие. Кругом горы, что поделаешь? И дома на таких улицах старенькие, потёртые, обшарпанные.
На одной из таких улиц на самой окраине города, что буквально прижалась к горе, рядом с железным фонарным столбом растёт согнувшееся от старости дерево.
Вечереет. Под старым деревом, привалившись спиной к стволу и как бы сросшись с ним, ещё более согнутым сидит на низком парапете человек. Он не стар, но пьян, и теперь видно спит, опустив голову почти на самые колени. Струйка слюны выскальзывает медленно изо рта и, не разрываясь, тянется от губ по мятой грязной штанине до самой земли, на которой валяется серая кепка, свалившаяся с головы пьяного хозяина.
Мимо энергично, куда-то торопясь, идут высокая стройная женщина в простеньком летнем платье и маленькая девочка лет пяти в коротеньком сарафанчике из такого же лёгкого, как у её мамы, материала с цветочками.
Они обе одновременно замечают сидящего мужчину и останавливаются. Пальцы правой руки девочки крепко впиваются в ладонь матери. Но, кажется, ещё крепче она сжимает палочку эскимо, которую держит в левой руке.
Женщина резким движением освобождается от цепких пальцев дочери, подскакивает к согнутой фигуре, хватает её за плечо и встряхивает мужчину так, что слюна сразу отрывается, а голова, ударившись о колено, резко поднимается и откидывается на спину, ударяясь теперь о ствол дерева.
– Ах ты, скотина, пьяница безрогий! – кричит женщина, ни мало не заботясь, слышат ли её посторонние люди, и есть ли они здесь вообще. – Вот ты куда забрался, холера тебя возьми! Да что же ты с нами делаешь, подлая твоя душа? А ну вставай и иди домой!
С этими словами женщина хватает мужа под мышки, почти поднимая его на ноги, но тот уже открыл глаза и успевает заметить перед собой небольшой камень, выступающий из разбитого дождями асфальта, упирается в него каблуком поношенного туфля и опрокидывается спиной на тротуар, едва не сбив с ног вспотевшую от напряжения жену.
Она едва выскальзывает из-под падающего тела, в секунду оказывается над ним, хватает мужа за локоть и сильным рывком заставляет пьяного сопротивляющегося человека сесть. Другой рукой наотмашь хлещет его по щекам, приговаривая:
– А ну, гад, вставай! Иди домой! Долго ты ещё будешь нас мытарить?
Однако пощёчины не отрезвили пьяного, но обозлили. Он неожиданно ловко выворачивает руку, высвобождая захваченный локоть, и сам, поймав запястье жены, с силой дёргает её на себя. Одновременно он заносит другую руку со сжатым кулаком для удара по голове чуть не упавшей, но склонившейся к нему женщины. Волосы её, собранные узлом, освобождаются от соскочившей заколки и рассыпаются, серебрясь в лучах заходящего солнца.
Девочка с самого начала борьбы полностью преобразилась. Из обычной девчушки с коротенькими хвостиками связанных в пучки волос она превратилась в маленького съёженного, готового к прыжку зверька.
Мороженое машинально переброшено в правую ладошку. Оно всё время у рта. Язык автоматически в такт движениям ног часто-часто выскакивает изо рта, чтобы успеть облизнуть белую ножку мороженого. А ноги перебегают с места на место, то приближаясь, то удаляясь от места борьбы.
Глаза раскрыты широко, но в них не испуг, а затравленная ярость. Она не понимает, зачем нужно, чтобы этот человек приходил домой, но так говорит мама, значит, так надо.
Мама зовёт его, а самой трудно. Она плачет от боли. Девочке некогда думать. Рука отца (она не знает, что это слово может быть хорошим) сжата в кулак. Он будет бить маму… но вот тебе!
Мороженое со всего размаху ударяется в самую середину лба взбешённого человека. Белая холодная масса расплющилась до самой палочки.
Отец внезапно замирает с поднятым кулаком. Глаза его пьяные, злые смотрят на девочку, и в них постепенно растёт изумление. То ли пронзительный холод мороженого, оставшегося пятном на лбу, то ли сам факт, что эта пигалица осмелилась поднять на него руку, отрезвляет его и заставляет сидеть некоторое время опешившим.
На мать мороженое тоже почему-то действует успокаивающе. Она выпрямляется, вырывая руку, оставляет мужа, поворачивается и, не глядя, берёт девочку за руку, в которой ещё находится расплющенное мороженое. Девочка перехватывает палочку в другую руку и тянется за матерью почти бегом, облизывая остатки эскимо, поминутно оглядываясь на сидящего под деревом отца, провожающего их недоумённым взглядом.
Часть 4. По разным странам
Славянский эксперимент
Если ехать из Праги на машине в сторону большого города Брно, но не через Ииглаву, а взяв севернее, минуя старинные города Моравии Гавличув Брод, Новое место, Быстрину и затем от Кунштата свернуть к холму Градиско, то почти у самого его основания, окружённая густыми лесами, среди дубовых рощ вам встретится деревенька, которая называется Уезд.
Место это имеет давнюю историю. Предки жителей этой деревни пришли сюда, может, больше тысячи лет назад, тогда же, когда предводитель племени славян Чех привёл в места новые необжитые своих соплеменников, взошёл на холм Ржип, увидел места холмистые, земли плодородные, зверьём, птицей и диким мёдом богатые, реки бурные, многорыбные и воскликнул: «О люди мои! Оставайтесь здесь. Станете жить в довольстве, а горы будут служить вам охраною от врага».
Вот и холм Градиско носит своё название в память о древнем городе, некогда существовавшем здесь, но стёртым с лица земли временем.
Однако не думал Чех, о котором рассказывает сегодня легенда, что через тысячу лет зелёные холмы Чехословацко-Моравской возвышенности не смогут спасти людей от вражеского нашествия, слишком сильными станут захватчики, всемогущим и грозным будет их оружие, безудержно вырастет необузданная жадность на чужие земли и страсть к всевластию.
Пришли враги и в деревню Уезд. Но если горы не стали неприступной крепостью, то населяющий их народ оказался твёрже скал и не сдался завоевателям. Об этом говорит мемориальная доска на стене маленькой часовенки посреди деревни. Чёрным по белому занесены навечно в память поколения имена замученных в нацистских лагерях, не склонившихся перед фашистами, смелых борцов, живших в горах Моравии и отдавших свои жизни за счастье сегодняшних дней. Среди них стоит имя пятнадцатилетнего партизана Йеника Беднаржа. О нём и пойдёт рассказ, который тоже становится легендой.
– И-и-ех!
Маленький топорик с красивым резным топорищем со свистом пронёсся через двор и врезался лезвием в лежавшую на козлах деревянную чурку, расколов её надвое.
– И-и-ех! – опять раздался задорный голос Йеника, и ещё один топор, но теперь покрупнее, полетел чуть ближе и впился своим острым зубом в бревенчатую стену дома, заставив его слегка вздрогнуть от глухого сильного удара.
– Ну, это уже не дело, сынок, – проговорил несколько ворчливо, но не сердито Ян Беднардж, опуская на землю пилу, выпрямляясь и вытирая со лба пот. – Ты так всё наше жилище разнесёшь в щепы. Откуда у тебя столько силы-то накопилось? Смотри, как бы тебя немцы не загребли в солдаты раньше времени.
– Не загребут, – в тон ему ответил Йеник. – Мне ещё пятнадцати нет. А взяли бы, я бы к русским солдатам ушёл. Дядя Ладислав говорит, сейчас немчуру по всей России гонят.
– Тихо ты! – прикрикнул отец и, оглянувшись, увидел у плетня невысокую девочку, одетую по-деревенски в кипу цветных юбок, делавших её толстушкой, и невзрачненькую, но тёплую шубейку.
– Вон ты, оказывается, для кого старался, силу свою показывал. Бажену заприметил.
– И не правда, он меня не видел, – вспыхнув, почти закричала девочка и замотала отрицательно головой, разбрасывая из-под зимней шапки две длинные косички почти жёлтых солнечных волос.
– Ну, неправда так неправда, – ухмыльнулся старший Беднарж, – помоги нам тогда уложить дрова, раз уж пришла. Вишь, сколько наколол наш меньшой силач? Не зря он к Ладиславу ходит коней ковать. Сил столько, что девать некуда.
Снег покрыл деревеньку Уезд белым пушистым одеялом, из-под которого то там, то здесь вились синие струйки дыма из невысоких труб топящихся в домах печей. Узкие тропинки следов пробегали большие расстояния от дома к дому то вверх, то вниз по холмикам, на которых были разбросаны дома. В центре на площади возвышалась довольно древняя часовенка, которой было уж, наверное, лет двести. Возле неё было больше всего следов, так как отсюда разбегались в разные стороны улочки, и сюда по ним сходились люди по праздникам. А сегодня была масленица.
Беднаржи жили на самом высоком месте, буквально у подножья холма Градиско, поэтому от них можно было видеть всю деревню, как на ладони и устремившуюся вдаль, прячущуюся потом в лесах, шоссейную дорогу, ведущую на Кунштат и Быстрицу. В той стороне находился и заброшенный карьер, где добывали когда-то бурый уголь, а теперь вот уже несколько лет немцы расстреливали тех, кто особенно возмущался, не хотел помогать Германии, отказывался идти на фронт.
Йенику, как и всем в деревне, очень не нравилось, когда к ним приезжал немецкий наместник господин Ганс со своими солдатами. Они всегда что-то хотели, всегда больше, чем им давали, и всегда люди плакали после их отъезда.
Но сегодня был большой праздник. Непрошеных гостей никто не ждал, и все хотели повеселиться. Жизнь ведь продолжалась и должна была стать лучше, если фашисты проиграют войну. Поэтому Йеник собирался сегодня на колядование. Он приготовил большую деревянную саблю, с которой обычно ходят по домам ряженые, чтобы на неё, как на шампур для шашлыков, под смех и песни нанизывали хозяева куски сала и колбас.
За последний год Йеник сильно вырос, обогнав Божену, которой было уже шестнадцать лет, и поэтому друзья решили, что вести ряженых будет он. Маленький Йеник с детства любил играть со старшей Боженой, и она всегда опекала его, защищая от драчунов и помогая учиться в школе. Но ещё Йенику нравилось бывать у дяди Ладислава в кузнице. Там он быстро научился сам подковывать лошадей, гнуть обода для колёс и чинить множество железных предметов, которые были в деревенском хозяйстве. Почти ежедневная работа с кузнечным горном и молотами сделала мальчика необычно сильным и теперь он сам мог вступиться за Божену, если бы кто её обидел. Однако обычно в деревне жили дружно, особенно после прихода в Чехословакию фашистов.
Божена принесла Йенику маску медведя, которую сделала для него сама, помогла быстро уложить дрова (так уж принято в Уезде, что все помогают друг другу), и побежала домой помогать маме готовить картофельные кнедлики со шкваркам, жаркое из свинины и блины. Они договорились с Йеником встретиться у часовни, где соберутся и другие ряженые.
– Йеник, только ты приходи обязательно, – уходя, просила Божена.
– Я научу тебя сегодня танцевать седлацку.
– Да уж приду, конечно, – улыбнулся Йеник.
Вальс соуседку с хороводом он уже усвоил ещё на рождественских праздниках, а вот кружиться парой на одном месте в седлацке никак не получалось.
Ян Беднарж вышел из сеней во двор принести в дом ещё дров. В такой праздник топятся обе печи: и в избе, и на чёрной кухне в сенях, где сейчас на открытом очаге жарилась утка. Дрова шли быстро.
Глава небольшого семейства (они жили втроём – мать, отец и сын) подошёл было к только что уложенной возле стены поленнице нарубленных дров, как внимание его привлекло какое-то движение за деревней.
Вглядевшись, он понял, что не ошибся и тут же закричал, стуча кулаком в окно дома, рискуя разбить его:
– Йеник, скорее сюда!
Перепуганный мальчик выскочил на снег без шапки, но отец командовал, не давая опомниться:
– Сынок, немцы едут на двух машинах. Почуяли, что у нас жарится. Лети на кузницу, дай сигнал. Да сделай вид, что и правда куешь что-то или поправляешь.
– Понял, отец. Я крепления на лыжах чинить буду.
Схватил Йеник тут же стоявшие совершенно исправные лыжи, бросил в снег, вскочил на них и уже понёсся вниз без палок, без пальто, без шапки. А через минуту стучал молоток по наковальне. Морозный воздух далеко разносил звон железа по железу. Сыпались искры от мощных ударов молодого силача и встревоженные люди тут же поняли сигнал, не первый раз так было, засуетились, пряча небогатое добро, оставляя только то, что никак нельзя было укрыть. Да и знали ведь немцы, что праздник, потому и ехали, всё не спрячешь.
Всего сто пятьдесят дворов было в деревне, в каждый зашли грабители и нашли, что забрать. Испоганили народный праздник, размахивая автоматами, требуя мясо, сало, пиво и водку сливовицу.
Угрюмые собирались люди на площади после отъезда фашистов. Не было на их лицах весёлых маскарадных масок, не пели они и не танцевали, ибо не только продукты забрали с собой озверевшие немцы. Увезли они нескольких мужиков для отправки на фронт, а наместник Ганс с солдатами связал и забрал в своей машине любимицу всего села Божену и сказал, что будет она у него работницей в городе.
Узнал об этом Йеник, не заплакал, но сжал кулаки и тихо пообещал:
– Отец, не жить Гансу на этом свете. Убью я его.
А рядом стоял дядя Ладислав. Услышал он слова мальчика, положил ему руку на плечо и заговорил так:
– Тихо, Йеник, тихо. У всех горе, но нужно держаться. Ты слышал, что случилось с деревней Лидицей? Два года назад они убили своего наместника Гейндха, и немцы расстреляли там всех мужчин старше 15 лет, а женщин и детей отправили в лагеря смерти. Самой деревни, говорят, тоже нет. Её срыли начисто. Сейчас наши солдаты под предводительством Людвига Свободы сражаются против фашистов вместе с Красной армией Советов. Они идут к нам. Ты уже действительно большой и должен знать. В Словакии много партизан. Рядом с нами в Валахии люди тоже в лесах бьются с фашистами. Пора и нам начинать.
Не сразу, но скоро это начало пришло. Всего через несколько недель после несчастного дня масленицы, когда сошёл снег, недалеко от Рачиц на Вышкове апрельской ночью спрыгнули с самолёта семнадцать советских парашютистов. Распределились они на небольшие группы: кто пошёл в Тишнов, кто в Басковицы, а одна группа добралась до Уезда. Никто не знал об этом, кроме семьи Яна Беднаржа, его брата Ладислава и тех, кто ушёл в лес с русскими.
А случилось так, что когда немцы последний раз пришли в село на масленицу, и пока Йеник звонил по наковальне, предупреждая народ, отец Йеника тоже начал прятать продукты. Шутка ли. Только что забили свинью, которую два года выкармливали. Хватило бы её и на праздник и на всю весну, а тут придут немцы и заберут готовое мясо. Спустился он в подвал, что под сенями был выкопан. Стал думать, как спрятать бочонок с уложенным в него мясом. А когда шёл Ян Беднарж в подвал, то захватил зачем-то деревянную саблю, которую Йеник для колядования сделал, рассердился ещё больше, заметив её в своих руках, да в сердцах решил сломать игрушку и изо всей силы ткнул остриём в стену. Только не поломалась сабля, мастерски сделанная мальчиком, а неожиданно прошла сквозь стену, вывалив большой кусок камня куда-то за подвал. Чуть не упал Беднарж от неожиданности, засветил огнём в образовавшееся отверстие и увидел там большую пещеру. Совсем немного не докопались до неё, когда делали подвал.
Ну, думать тут было некогда. Немцы могли начать обход и с их дома. Быстро разбросали тонкую стену сильные руки крестьянина, сделав достаточное отверстие, чтобы пролезть самому и затащить бочки. А тут и Йеник подоспел на подмогу. Спрятали они в пещеру всё, что стояло в подвале, выбрались, завесили отверстие медвежьей шкурой да привалили лестницей и всяким инструментом, который использовался для работ на барских огородах и в саду. Земли-то вокруг были помещичьи, а теперь принадлежали немецкому наместнику Гансу. Много приходилось работать крестьянам, чтобы и себя прокормить, и хозяев.
Быстро управились отец и сын, так что, когда немцы дошли до их дома, то сильно удивились солдаты, почти ничего не найдя, однако в подвал спускаться не стали, увидев сверху в лучах фонарей, что он пуст. Забрали зажаренного гуся, прихватили двух живых птиц, ссыпали в мешок готовые кнедлики и уехали к другим домам. А Йеник с отцом всё опять перенесли в подвал.
На другой день взяли они огня побольше и пошли в ту пещеру. Она оказалась очень длинной, кое-где совсем узкой, но самое интересное то, что выходила она наружу на противоположной стороне холма Градиско и так незаметно, что сколько здесь ходили люди Уезда и на охоту, и за грибами да ягодами, а никто не знал об этой пещере.
Ну вот, когда русские первый раз пришли, то Беднаржи сразу вспомнили о своём открытии, и уж назад в лес уводили партизан своим подземным путём. Пришлось вход из подвала в этот подземный путь так заделать, чтобы никто не мог увидеть, даже если рядом стоять будет.
Жить, конечно, в этой пещере нельзя было, уж очень большая и холодная даже летом, никаким костром не согреешь. Так что неподалеку от неё на холме Градиско выкопали хорошую землянку с потайным входом, скрывавшемся за деревьями и кустами. Лес в этих местах густой, лиственный. Весной всё так зарастает, что порой тропу не сразу найдёшь, по которой зимой на лыжах бегал.
Много заданий было у партизан. Сначала только сведения собирали, всё узнать о немцах старались, а потом начали активно действовать. Интересовали партизан воинские части в районе города Брно, но ещё больше движение воинских эшелонов по главной одноколейной железнодорожной магистрали, идущей от Усти-над-Лабой до словацкого города Чьерна-на-Тиссе. Именно по ней шли подкрепления отступавшим из России германским соединениям.
Магистраль была расположена значительно севернее Градиско. Целых два дня и две ночи приходилось партизанам идти по горам, чтобы добраться до неё в районе города Ческа-Тршебова. Зато после проведенной операции, когда взлетали на воздух поезда с пушками да снарядами и железнодорожная колея надолго выходила из строя, немцам трудно было узнать, где же находятся виновники взрыва, откуда они пришли. А партизаны возвращались к холму Градиско.
Йеник носил еду партизанам чаще всего подземным ходом через пещеру. Только весной и осенью, когда шли сильные дожди и подземные воды заливали ходы, он уходил ночью лесом, неся на спине тяжёлый рюкзак с продуктами. Почти целый год до января 1945 года был Йеник постоянным связным партизан.
Отец Ян и дядя Ладислав иногда выезжали на лошадях в Быстрицу или Юосковице будто продать немного продуктов, а сами привозили оттуда новые сведения, связывались с партизанами тех мест, перевозили взрывчатку, патроны, оружие.
Однако правильно говорит пословица: «Сколько верёвочка ни вьётся, а конец найдётся». Как ни осторожны были партизаны, а почувствовали немцы, что откуда-то отсюда, из Уезда, совершаются налёты на склады с оружием, автомобили с продовольствием, узлы связи. Стали фашисты чаще наезжать в Уезд под предводительством Ганса, который очень любил издеваться над жителями, устраивать порки плетьми, требуя выдать партизан. Но точных сведений у них не было, пока не пришёл этот холодный январский месяц.
Снег в те дни выпал на редкость большой. Партизанская группа возвращалась после успешно выполненного задания из Ческа-Тршебова, сумев удачно уйти от погони. В этот раз их было семеро – трое чехов и четверо русских. Усталые, они приближались к своей землянке, когда вдруг услыхали впереди чужие голоса. Послали одного бойца вперёд в разведку, и тот бесшумно подкравшись, увидел, что вход в землянку раскрыт, а немцы вытаскивают через него убитых партизан, которых застали врасплох спящими, но не удалось захватить живыми.
Это было предательство. Кто-то точно указал немцам место стоянки партизан.
Разведчик попятился назад, и тут раздался оглушительный лай собак. Здесь были немецкие ищейки. Они почуяли чужого и с лаем кинулись в погоню. Бросились за ними и каратели.
Разведчик в упор расстрелял наседавших на него собак, но самому уйти от немецкой пули не посчастливилось. Товарищи пытались спасти его своим огнём. Завязался неравный бой. Раненые партизаны сумели-таки уйти от преследователей, которым не помогали теперь собаки. Ценой своей жизни спас друзей разведчик.
Сделав большой крюк по лесам, поздней ночью четверо раненых русских пришли к дому Беднаржей, оставив в лесу двух чехов, не знавших об этой связи и подземном ходе. Но один из них и оказался предателем. Он убил своего товарища и пошёл за русскими, а, увидев, в чей дом они зашли, тут же помчался за карателями, которые успели уехать в Кунштат.
В эту ночь Йеник стал на лыжи, взял высокую метлу и поехал заметать следы лыж на снегу, которые вели к дому. Идя по ним в обратную сторону, он заметил и след преследовавшего русских предателя, а затем нашёл и убитого им партизана. Вернувшись, он застал дома, кроме своих родителей, и дядю Ладислава, помогавшего перевязывать раненых.
Йеник рассказал, о чём прочитал по следам на снегу, и все поняли, что сейчас могут нагрянуть фашисты. Уйти по снегу незаметно партизаны не могли, поэтому их тут же отправили потайным подземным ходом, прикрыв его изнутри как можно тщательнее и залив пол водой на случай, если опять приведут собак. Но злых клыкастых зверей в этот раз не было. Фашисты приехали сами, и с ними прибыл Ганс.
Уже рассвело, когда две грузовые машины с солдатами и одна легковая с начальством мчались на полной скорости к дому Беднаржей. Дядя Ладислав, боясь за семью брата, не ушёл и встретил выскочившего из опеля Ганса у калитки, спокойно забивая деревянный кол в землю для укрепления плетня.
– Что случилось, господин Ганс? – спросил он, с удивлением наблюдая за тем, как солдаты соскакивают с машин и окружают дом. – Ищете кого-нибудь?
Ганс подозрительно посмотрел на могучую фигуру кузнеца, стоявшего с молотком в руке без тени волнения на лице.
– Чего это ты здесь с самого утра? Партизан прячешь?
– Упаси бог, господин Ганс, – возразил дядя Ладислав. – Партизанам здесь делать нечего. Самим еды не хватает. А встаём мы всегда рано. И разве плохо, если я брату помогу? Таков у нас обычай.
В это время из дома вышли Ян Беднарж и Йеник. Ян был таким же плечистым и рослым, как его брат Ладислав. Но Яна не угнали на фронт по той причине, что пальцы на его правой руке были повреждены во время уборки солодового ячменя и, значит, не мог он стрелять. Ладислава же не брали, как единственного умелого кузнеца на весь район. Йеник ещё не мог заменить его, а ведь даже сам Ганс приезжал в кузницу с заказами.
За мужчинами из дому взволнованно выскочила толстушка мать, отряхивая муку с передника. Только она выглядела напуганной, но так, как обычно боятся женщины деревни появления Ганса, всегда что-то забирающего.
Йеник вышел с банкой краски и кисточкой в руках. Чехи любят разрисовывать передние стены домов, окружая двери и окна красивыми узорами. Один из рисунков Йеник будто решил сейчас освежить краской.
Всё это Ганса поразило. Он считал себя великим психологом и знатоком славян. Сомнений быть не могло – в доме есть или, по крайней мере, были партизаны. Об этом только что сообщил их человек: сын владельца пивоваренного завода, который с большим трудом проник в партизанский отряд, но никак не мог выяснить, с кем в деревне и как поддерживается связь.
И вот сегодня, когда по его чётким данным почти всех разгромили, когда по его словам он лично видел, как русские зашли в дом Беднаржей, хозяева ведут себя так, словно и не подозревают о существовании партизан. Это казалось Гансу невероятным. Он ещё перед тем как ехать сюда, приказал по прибытии немедленно осмотреть следы вокруг дома. Но вот к нему подошёл один из офицеров и доложил, что вокруг дома вообще следов нет.
Порывами дул небольшой ветерок, и тогда по земле мела лёгкая позёмка, но она не могла замести глубокие следы лыж, оставленные в мягком снегу всего часа два назад четырьмя взрослыми людьми, да ещё ранеными. А то, что они ранены, тоже было известно. Да, собственно, и этот лжепартизан был сейчас здесь и тоже удивлённо смотрел на чистый снег возле дома.
Солдаты успели обыскать весь дом. Им приказали перевернуть вверх дном все кровати, вспороть все перины и все мешки. В избе стол был перевёрнут, лавки с резными спинками опрокинуты, на них сброшены подушки и пуховики. Искали под соломенными скатами крыши и в подвале, в сараях и в хлеву, откуда теперь непрерывно мычала недовольная корова, обеспокоенная чужими людьми и задержкой с доением.
Ганс не заметил, как напряглись мышцы лица Яна Беднаржа, когда солдаты стали спускаться в подвал. Ян стоял на пороге сеней и, казалось, готов был к чему-то. Но об этом поняли только его сын и брат по тому, что Ян вдруг запел тихонько песню о крестьянине Ондраше.
Когда-то ещё в детстве Йеник спросил отца:
– Почему ты всегда, прежде чем начать что-то делать, поёшь одну и ту же песню про Ондраша?
– Ну, знаешь, привычка такая, – ответил он. – Ондраш руководил восстанием крестьян в Моравии. И для меня каждое трудное дело, как борьба с самим собой. Вот и пою о нём, чтобы поддержать себя, сделаться таким же, как Ондраш.
Однако солдаты вылезли из подвала, где ничего кроме пива, которое тут же попробовали из бочки, ничего не нашли. Ян облегчённо вздохнул и перестал петь себе под нос.
– Странно, очень странно, – проговорил Ганс, получив очередной доклад солдата о том, что ничего нигде не обнаружено.
Он подошёл к Яну Беднаржу, доставая из кобуры пистолет. Стоявший рядом солдат поднял автомат наизготовку, направив дуло на хозяина дома.
– Как это может быть, – спросил Ганс, – что наш человек видел сам, как русские к вам заходили, а вы ничего не знаете? Не улетели же они на самолёте с крыши?
– А, может, он всё врёт, господин Ганс? Следов-то никаких нет.
Это говорил Ладислав, опершись на кол, только что вбитый в изгородь.
– Правда, следов никаких нет, – согласился немец. – И людей нет. Тут какой-то фокус. Но я его разгадаю. Проведу очередной славянский эксперимент. Ну-ка, мальчик, подойди сюда, – и он махнул пистолетом Йенику.
Тот опустил на землю возле стены банку с краской и кисточкой и подошёл к офицеру.
– Ты, конечно, не скажешь, кто приходил к вам сегодня ночью, пока ты спал? – спросил Ганс, поправляя на длинном носу маленькие круглые очки в металлической оправе.
– А никто и не приходил, – хмуро ответил Йеник.
– Ты откуда знаешь, если спал?
– Оттуда, что я первым просыпаюсь, если кто стучит.
– А что, стучал кто-то?
– Нет, не стучал, раз я не проснулся первым.
– Тогда смотри, чтоб тебе первым не уснуть навечно, – сказал, свирепея, Ганс, и лоб его покрыла дорожка мелких капель пота.
– Я тебе вот что предлагаю, – продолжал он. – Тут у вас лежит бревно, – и он указал на толстый отпиленный кусок дуба, много лет служивший во дворе площадкой для рубки дров. В жаркие летние дни его использовали даже в качестве стола, за которым взрослые пили белопенное чёрное чешское пиво.
– Возьми топор и разруби его пополам. Мне говорили, что ты очень сильный. Не разрубишь через пятнадцать минут – убью твоего отца, а потом, может, и дядьку. Не посмотрю, что он кузнец хороший. А пока будешь рубить, подумай и лучше всего скажи о партизанах. Тогда все живы останетесь. И вы все подумайте, – сказал Ганс, поворачиваясь к Яну и Ладиславу Беднаржам.
– А если разрублю полено? – Вдруг спросил Йеник.
– Да не разрубишь.
– Ну, а вдруг разрублю?
– Тогда тебя пристрелю, щенка, чтоб ты глупым таким не был.
Йеник криво усмехнулся и принялся за работу. В круглом дубовом полене засыпанные снегом торчали оба его топора: один побольше – колун и другой – меньшего размера с красивым резным топорищем. А полено было действительно гигантским – около метра в диаметре. Пришлось когда-то спилить старый дуб, да крепок он оказался, вот и оставили часть для рубки дров. Никому и в голову не приходило колоть его на части.
Сын взглянул на отца. Тот стоял, напружинившись.
– Не волнуйся, отец, разрублю, – сказал Йеник и, плюнув в руку, схватил колун.
– Не надо, сынок, – хрипло ответил Ян Беднарж. – Всё одно, думаю, мне крышка.
Но пятнадцатилетний мальчик, почти выросший в юношу, уже работал. Он смахнул снег с поверхности бревна, положив второй топор рядом с собой, и несколькими ударами колуна отсёк от краёв острые крепкие клинья. Затем, взяв в руку маленький топорик, быстрыми ударами слева и справа сделал ровную насечку через всю поверхность распила. В эту насечку начал вставлять клинья и потихоньку вбивать их один за другим.
Ганс отошёл в глубину двора, прислонившись к стене дома. Его увлекла идея славянского эксперимента, и он с удовольствием посматривал время от времени то на часы, то на Яна и Ладислава Беднаржей. Его интересовали два вопроса. Может ли действительно этот парень разрубить такое огромное бревно? Но ещё больше интересовало, почему он взялся рубить. Неужели не проще сказать о русских партизанах, чем трудиться, зная, что получишь за это пулю? Ну, спасёт отца, спасёт партизан, а сам-то погибнет. Казалось бы, чего проще, пытаться разрубить, но не суметь. Мальчишка не будет виноват в смерти отца. Все видят, что он пытался спасти его. Но Ганс видел, что происходит нечто другое, что заставляло его не понимать славянский характер.
Йеник знал своё дело. Уже через пять минут дерево затрещало под мощными ударами топора по клиньям.
Солдаты, переставшие искать, стояли лениво кто вокруг плетня, кто в самом дворе. Чуть подальше за их спинами собрались и жители деревни, привлечённые шумом машин и голосов у избы Беднаржей. Все молча наблюдали за работой мальчика.
Разрубив волокна, связывавшие трещины по краям, Йеник приготовился делать последний ход. Он вложил колун лезвием в глубокую трещину, врезавшуюся через всё полено, и ухватил покрепче резное топорище маленького топорика. В этот момент он услыхал песню об Ондраше и, подняв голову, смахивая пот со лба левой рукой, быстро проговорил:
– Рано поёшь отец. Я ещё не сказал своё последнее слово.
– Ну-ну, говори, – засмеялся Ганс. – Никогда не пойму славян. Посмотрим, что ты скажешь теперь, – и он начал поднимать пистолет, приговаривая: – Разрубишь, и нет тебя. Разрубишь, и нет тебя.
Ян Беднарж, словно зверь в западне, напрягся, готовясь к прыжку. Присевший солдат с автоматом, забыв было об охране, потянулся рукой к курку.
Йеник смотрел на немецкого офицера, и улыбка скользнула на лице мальчика. Он даже хмыкнул и пояснил своё поведение словами:
– Да, господин Ганс, вам никогда нас не понять.
– Ну, ты руби! – взревел офицер, поднимая и опуская пистолет. – Или говори, где партизаны. А, может, вы скажете, чтобы спасти сына или племянника? – и Ганс посмотрел на Яна Беднаржа.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.