Текст книги "Жизнь и Любовь (сборник)"

В нашем архиве сохранились и письма папы с войны, и письма мамы папе на фронт, и письма бабушки из Симферополя, когда она с нетерпением ждала нашего возвращения и всё высматривала любимый поезд, в котором надеялась увидеть дочь и внуков. Открытки от папы приходили иногда на фирменной бумаге с изображением в углу звезды с серпом и молотом посередине и надписью: «Красноармеец! Презрение к смерти рождает героев! Не знай страха в борьбе за нашу Родину, за наши города и сёла, за наших отцов, матерей, жён и детей». Вот, например, его письмо, написанное 5 июля 1942 года на одной странице, которая складывалась втрое перед отправкой и заклеивалась:

«Дорогие! Пишу под впечатлением очень грустным. Пришлось нашим войскам отдать Севастополь, и пока что наши мечты об освобождении Крыма и возврата туда на старое место на некоторое время откладываются. Я думаю, что мы пойдём туда скоро, но пока об этом не слышно. Нахлынули воспоминания: как я в Симферополе в коляске возил по ул. Горького наших близнецов, как Галочка пела «Ой, пропали гуси, один серый, один белый», прогулки на ставок и рыбная ловля с Ромой, купание, катание в лодке, санаторий Кучук-Ламбат, курсы бухгалтерии и наши прогулки.

Читаете ли вы газеты? Почему не пишешь, получила ли справку, которую я послал заказным письмом. Очень мало вы мне пишете, я обижаюсь и сам перестану писать вам в наказание. В последнем коротком письме было обещание подробного письма, и я его не имею, а беспокоюсь я ужасно, так как ты писала о том, что заболел Тёмик и ты не можешь достать для него Сульфедин. Сейчас лето – и желудочные болезни, как ты знаешь, очень опасны для ребят, тем более, если у них дизентерия или холера, сульфедин надо достать обязательно, я бы вероятно это сделал.

Шурочка, если ты мне пришлёшь от врача справку о серьёзности болезни Тёмика, то меня смогут отпустить в кратковременный отпуск. и я либо по дороге, либо в Степанакерте или в Тбилиси достану сульфедин с таким расчётом, чтобы хватило на будущее. Только с присылкой справки поспеши, очень уж хочется увидеть вас и помочь в ваших делах путём личного посещения Азторга, секретаря Райкома и вашего начальства. Это возможное дело, некоторые у нас уже побывали в отпуску.

Срочно пиши, как твои денежные дела. Если увидимся, поговорим многое, а когда пишешь, многое, о чём думал написать, забываешь в момент писания письма. Я живу по-старому, пишу день-деньской, жду новостей от вас и с фронтов. Целую вас всех крепко. Ваш Коля.

От кого получаете письма? Не думаете ли ещё уезжать в деревню? Очень прошу, пиши чаще, если есть конверты, пришли. Как здоровье Юрика, мамы и Маруси? Как ведут себя Рома и Галя? Целуй их и наших близнецов».

Но если это письмо написано мелким убористым почерком, то письмо старшему сыну Роме (ему тогда уже исполнилось 12 лет) папа писал крупными буквами, чётким почерком:

«8/VI-1942 Дорогой Ромочка!

Хороший ты у меня сынок, что не забыл своего папку и написал ему несколько строк; когда вернусь домой, крепко расцелую тебя за это, ты представить себе не можешь, как я был рад твоему письму, хотя ты его и не закончил и не подписал, но это пустяки. Я хочу тебя просить об одном важном для меня деле, которое, я думаю, ты будешь выполнять, если меня любишь. Это вот какое дело: мама очень всегда занята работой в учреждении и дома и часто писать мне письма не может, поэтому я прошу тебя не реже, чем через 2–3 дня писать мне письма о том, как вы живёте подробно без прикрас и хорошее и плохое, какие успехи наших близнецов Жени и Тёмы, как поживает моя Галюська, как их кормят в яслях и детском саду, что вы достаёте для питания деток и что сами кушаете, как с хлебом, хороший или опять плохо выпеченный, регулярно его получаете, не болеете ли, читаете ли газеты, какая у вас погода, что есть на базаре и почём, как ты справляешься с домашними делами, читаешь ли книги и решаешь ли задачки, кто где спит и как спите, исчезли ли блохи?

Одним словом, пиши обо всём, не забудь написать, как живёт бабушка и Маруся с детками, как здоровье Юрика, от кого ещё получаете письма.

Мне живётся неплохо, работаю много, целыми днями пишу и пишу, недавно на три дня уходили в поход научения.

Недельки через 2–4 поедем крушить своей артиллерией фашистов и освобождать от них нашу Родину и в частности наш Крым и Симферополь. Я здоров, только от недостатка витаминов имею на ноге фурункул.

Целую тебя, Галочку, Женюрку и Тёмочку несчётное число раз, очень по вас тоскующий папа».

Мы жили в Азербайджанском городе Агдам, а письма приходили из Тбилиси, где стояли наши войска. Отец служил в 5-й батарее артиллерийского полка. Он просил писать почаще. Не знаю, кому было труднее: ему на фронте или маме в тылу. Приведу одно письмо мамы, написанное сразу после отправки семьи в эвакуацию, точнее после прибытия на место в октябре 1941 года, когда отец был ещё в Крыму, а немецкие войска только подходили к нему. Письмо написано частично чернилами, а частью карандашом на старом бланке промыслово-кооперативного товарищества. Видимо, другой бумаги для письма не было. В нём писалось:

«Дорогой Коля!

Получили твою телеграмму 13-го, наверно в ответ на ту, что мама послала тоже. Ну, мы устроились в общем так. Живём в комнатушке при дет. площадке. Спим пока на полу. Сделают три топчана. Больше не станет. Маруся работает в кухне: копает картошку; жнёт коноплю. Мы с мамой помогаем дет. площадке кое-что. Хлеб и картошку получаем. Мама ездит на базар в Отрадное по воскресеньям, покупает яблоки, лекарства и что унесёт из продуктов: масло, сало. Здесь можно найти курицу за 8, гуся за 15 р., а вот муки нет. Купила мама глиняной посуды для молока. Съедаем 4–5 литров в день. В общем не голодаем, только не хватает овощей и фруктов. Семечек много. Табаку нет. Мама поневоле бросает курить. Рома пошёл в школу 4-летку. Нету книг. Если можно выслать бандеролью, пришли, Коля, его историю грамматики и достань остальные для 4 класса: географию, задачник, хрестоматию и др. Если можно, то присылай какие-нибудь журналы или книги для чтения. Это, если придётся здесь зимовать, помрёшь с тоски. Газету здесь видим редко, новостей не знаем. Не жалеешь ли, Коля, что отправил нас сюда? Галя каждый день спрашивает, когда папа за нами приедет. Далеко забрались, теперь хочешь – не хочешь, вернуться нельзя. (Дальше письмо написано карандашом). 20/IX. Продолжаю. Посмотри, Коля, и напиши, дома ли мой жакет и детские пододеяльники. Матрацы ты, наверное, не положил. Ах, как плохо. Получили твою открытку; очень все обрадовались, так хочется домой, только скоро ли? Не хватает нам многого: диэтичного питания, одежды для детей, галош, света, кончаются свечи, керосина нету. По приезде дали лампу-уже выгорела. Галя и я страдаем желудками и кроме того меня зубы день и ночь не дают покоя. Сделали нам 2 топчана. На одном Маруся с Юрой, на другом я с одним и Талей. Другой малыш на детской раскладушке и Томила. Мама с Ромой пока без места, но будет и им. Купила тапочки вместо туфель. Из Темрюка послала тебе телеграмму. Разве не получил?

Как мы ехали, я пока тебе не пишу. Скверно приходилось. Не спали мы втроём взрослые почти все ночи. Малыши с голоду высохли. Теперь немножко отошли. Очень благодарна я только Мазур и Рае за помощь. Спасибо Евдокии Михайловне, что вернулась за чайничком. Как бы мы обошлись без него? Передай ей большое спасибо. Он нас выручал: хоть кипятку доставали в дороге. Напиши, Коля, как ты дежуришь. Я думаю, тебе не скучно с Александрой Ивановной, Муськой, Полей, словом, утешителей много. Ну целую крепко. Пришли бумаги».

Такая была переписка. Шли годы войны с горечью поражений и радостью побед. После окончания войны мы вернулись из эвакуации в Симферополь. Жили на улице Дражинского в небольшой двухкомнатной полуподвальной квартирке две семьи. Многие спали на полу. Тикали часы-ходики. Дядя тёма однажды во сне схватил рукой опустившуюся над ним гирю часов и оторвал её. Днём он пытался разорвать цепь руками и не смог, а во сне удалось.

Папа вернулся с фронта и устроился работать главным бухгалтером в Ялте сначала в санаторий «Нижняя Ореанда», а, спустя два года, перешёл на ту же должность на кинофабрику, ставшую потом киностудией художественных фильмов, откуда и ушёл на пенсию и дожил до девяноста пяти лет, исполняя обязанности добровольного дежурного в Ялтинском горно-лесном заповеднике. О том, что он потомственный дворянин мы никогда не вспоминали, потому что не было такой необходимости. Мама занималась в основном воспитанием детей, иногда подрабатывая счетоводом или бухгалтером в разных организациях, пока не вышла на пенсию.

Дети выросли. Старший брат работал на киностудии мастером звукоцеха. Киностудия сейчас влачит жалкое существование, а когда-то гремела своими фильмами. Сестра закончила сначала техникум, а потом Одесский технологический институт и устроилась на работу мастером Ялтинского рыбокомбината, выпускавшего известные на всю страну рыбные консервы с маркой «Рыбка под зонтиком», и проработала там до конца своей жизни. Сейчас от комбината не осталось даже стен.

Мы с братом-близнецом теперь одни из ветеранов нашей семьи. Артемий учёный, доктор наук, преподаёт в Симферопольском университете. Я разъезжал в загранкомандировки в качестве переводчика, преподавал английский язык в институтах, пишу книги и статьи. Жена моя наполовину русская, наполовину карелка, чем добавила немного карельской крови в разнообразную кровь нашей дочери. Так складывалась история семьи Бузни, а как она пойдёт дальше – это уже другой рассказ. Но завершить историю я хочу своей поэмой, посвящённой этой же теме.

Моя национальность – человек

1

 
И в Тамбове я помнил про Крым,
но не тот, что в руках был Батыя,
а другой, что себе я открыл,
раздвигая небесные крылья…
 
 
Я родился под сердцем его,
беспокойным в чреде революций.
Моё детство счастливо легло
в колыбель симферопольских улиц.
 
 
Звёзды добрыми были в тот день,
как и тысячи звёздных лет прежде.
Я родился, и должен теперь
оправдать их большие надежды.
 
 
Через первые годы мои
говорливые воды Салгира[1]1
  Река, протекающая через г. Симферополь


[Закрыть]
животворной струёй протекли,
открывая сокровища мира.
 

2

 
Мой край, что опоясан пеной моря,
подарен мне пять тысяч лет назад.
Я скиф, я тавр, и пусть со мной не спорят.
Не опровергнуть слов, что я сказал.
 
 
Мой слог пророс из хеттского наречья,
славянским распустившимся цветком.
Шумеры и аккады из Двуречья
не знали, но мечтали о таком.
 
 
Мои слова рождаются из песен,
назад пять тысяч лет напетых мне.
Кто знает все любви большой предтечи?
И на какой плывут они волне?
 

3

 
Ещё тогда волна ласкала берега
горы, уснувшей возле моря, как медведь,
что б я сегодня к морю Чёрному шагал,
чтобы сегодня мог о Чёрном море петь.
 
 
Какие б ветры ни гуляли над тобой,
мой край любимый, где родился я и рос,
я крымский скиф и тавр, и я навеки твой,
и прорасту через тысячелетье гроз.
 

4

 
Я скиф, я тавр, я россиянин,
на русской крови я взращён,
на четверть чех и молдаванин,
поляк и белорус ещё.
 
 
А если глубже покопаться,
то мой прапрадед турок был.
Его в Россию взяли в рабство,
мальчонкой —
он смышлёным слыл.
 
 
В России вырос, оженился
на русской девице как раз.
И хоть давно сам обрусился,
но дочка Туркиной звалась.
 
 
А уж она, на белоруса
любви тенёта разбросав,
мне мать родила белорусскую,
вложив турецкие глаза.
 

5

 
Я не любитель наций никаких.
Ведь я родился интернациональным.
Не нужно говорить мне «Ну и псих!».
Я русским вырос под звездой братанья.
 
 
Да, русские прошли через монголов,
оставив у себя следы татар
и поглотив их корни в русском слове,
как поглощает небо дым и пар.
 
 
И облака плывут и небо красят,
хоть небо хорошо само собой.
Впитали мы и англичан и басков,
французов, немцев, как никто другой.
 
 
Мы русские во всём гостеприимны.
Таков обычай на моей Руси.
Всех принимаем и в труде, и в гимне,
любовь ко всем с пелёнок мы растим.
Но все ли? Вот вопрос задам вначале.
Ответ не ляжет в строчку без печали.
 

6

 
Вопросами на площади палатки
у здания правительства стояли.
Татары крымские в руках кепчонки жали
и голосили, что не всё в порядке.
 
 
Их Сталин, мол, убрал совсем из Крыма
за чьи-то смерти, за предательства отдельных.
Плохих в любом народе меньше – верно.
Но истина не сразу всем открылась.
 
 
Когда Батый на Русь ордами двинул,
жёг сёла, русских женщин забирая,
копьём в чужую землю упираясь,
он не считал себя несправедливым.
 
 
Но то была пора средневековья.
Цивилизация пришла в народы.
В народе русском поговорка ходит:
Глаз вон тому, кто старое припомнит.
 
 
Крым русский ли, татарский, украинский?
Такой вопрос казался раньше детским.
Все знали лишь одно, что Крым советский.
И всем один закон был для прописки.
 

7

 
Прошли года, но память не уходит.
Прибалтика, Молдавия, Кавказ.
Весь мир перекосился, стал уродлив.
Рознь наций лопухами разрослась.
 
 
И листья лопухов, что глушат совесть,
врастают в улицы и транспорт городов,
в смертельный муджахеда прячась пояс,
выглядывая из парламентских домов.
 
 
Почто? Зачем? Кому всё это нужно?
Пройдут века, и больно будет всем
за это время жидкое, как лужи,
и грязное от мрази лживых дел.
 
 
Зачем живём?
Берёзы не ответят,
прошелестев стихами под рассвет.
Мы на земле все маленькие дети.
Купели нашей миллиарды лет.
 
 
Миг нашей жизни должен быть достойным,
зерном, проросшим колосом хлебов,
где каждый колос счастлив тем, что волен,
и для всемирной жатвы он готов.
 

8

 
Я скиф, я тавр, я киммериец,
я славянин и в чём-то грек.
Моя,
прошу вас, присмотритесь,
национальность – Человек!
 
 
И я пою мою поэму
национальности своей.
Иную веру не приемлю.
Я верю ценности людей.
 
 
Ни раса, ни национальность,
ни вера в чьё-то божество
не успокоит мир наш славный,
не даст нам счастья торжество.
 
 
Лишь только вера в человека,
лишь только вера в день-деньской,
когда нет наций, нет расцветок,
нам принесёт любовь с собой.
 
 
Я скиф, я тавр, я киммериец,
я славянин и в чём-то грек.
Моя,
прошу вас присмотритесь,
национальность – Человек!
 

Сюжет для рассказа

Всё ближе и ближе к осени. Поезд мягко катит по рельсам, пропуская мимо окон напоённые зеленью поля, лесочки с истомлённой от летнего жара листвой, неожиданно выскальзывающие из-под холмов речушки, на берегах которых нет-нет да и заметишь рыбаков с выставленными, словно длинные штыковые винтовки, удочками, скользящими по слегка взволнованной поверхности воды кривыми отражениями. Травы местами ещё не скошены, поднимаются возле полотна дороги высокими стенами, словно охраняют бегущие поезда от падения.

На верхней полке купе лежит молодой человек лет восемнадцати, коротающий время в наблюдении за проплывающими перед глазами пейзажами. Молодая романтическая натура его рисует в воображении фантастические картины, в которых сам мечтатель, естественно, выступает в роли героя-любовника. Своими мыслями он делится вслух, как это часто бывает в поездах, где случайные попутчики часто, вынужденные обстоятельствами совместного путешествия, становятся собеседниками по самым различным темам.

В данном случае собеседником молодого человека с верхней полки был мужчина средних лет, лежавший на нижней полке, но не на той, что под полкой юноши, а другой, над которой лежала, свернувшись калачиком, и крепко спала девочка лет десяти. Стало быть, юноша со своего верхнего положения, положив голову на локоть, мог легко видеть лежавшего внизу мужчину.

Время было дневное. Путь предстоял ещё долгий. Временные жители купе недавно дружно пообедали, объединив имевшиеся у каждого продукты. Впрочем, вкладывать в общий котёл пришлось только молодому человеку, поскольку трое его спутников были одной семьёй. Пообедав, жена и дочь устроились на своих полках и мгновенно уснули, а обоим мужичкам днём не спалось.

Мужчина на нижней полке, лёг головой к окну и развернул газету, имеющую явно медицинский уклон. Юноша восхищался пейзажами и мечтательно говорил негромким голосом, боясь разбудить спящих:

– Мне бы очень хотелось написать какую-то драматическую историю, которая могла бы с нами приключиться. Представьте себе, едем мы с вами сейчас, и вдруг перед поездом появляется неожиданное препятствие. Скажем, медведь выскочил из лесу, или метеорит упал где-то впереди. Так что машинист поезда просто вынужден резко затормозить и остановить поезд. Последний вагон плохо закреплён и, перевернувшись на бок, падает в эту высокую траву, которой так много сейчас на нашем пути, и потому не разбивается, а только слегка мнётся. Пассажиры, конечно, испуганы, выкарабкиваются кое-как из вагона и попадают в эту самую траву. В ней-то, в травяной чаще, встречаются молодой человек с девушкой. Он помогает ей выбираться, но они попадают в лес, плутают, сталкиваются с разными приключениями, а, в конечном счёте, влюбляются друг в друга, и всё кончается счастливо. Как вам такой сюжет? Нравится?

Мужчина на нижней полке, слушая юношу, отложил газету на согнутые колени и загадочно улыбался. Это был человек крупного телосложения. Руки его представляли из себя несколько странное сочетание силы и нежности. Под короткими рукавами летней сорочки ярко белого цвета были заметны бицепсы, присущие либо штангистам и боксёрам, либо людям тяжёлого физического труда, тогда как пальцы, несколько удлинённые, напоминали скорее пальцы пианиста или гитариста, одним словом, музыканта. Столь же противоречивым казалось лицо с крупным носом, большим подбородком, внушительными щеками и в то же время несущее на себе черты тонкой интеллигентности, которая создавалась, возможно, благодаря очкам в тонкой оправе из белого металла, но скорее, пожалуй, глазами, смотрящими из-за стёкол с какой-то особенной внимательностью, привитой, вероятно, профессией, многолетней привычкой всматриваться в находящегося перед ними человека.

На заданный юношей вопрос ответил:

– Друг мой! Извините, что так называю. Надеюсь, не обидитесь? Разрешите дать вам совет опытного человека. Я не писатель, но мне думается, что тем, кто хочет стать настоящим писателем, не надо придумывать сюжеты. Берите их из жизни. Она так богата своим разнообразием, что совершенно нет необходимости выдумывать.

– А если нет сюжетов? Не попадаются и всё тут, – возражает молодой человек. – Мне уже восемнадцать лет. Вроде бы, не так мало, но ничего выдающегося не встретил, что бы могло зажечь душу для рассказа. Вот вы, например, могли бы рассказать какой-нибудь сюжет?

Мужчина на нижней полке негромко рассмеялся:

– Не так уж это много лет – восемнадцать, чтобы тосковать о том, что ничего не успел увидеть.

Поезд катился, мерно постукивая колёсами по стыкам шпал. В купе влетела большая муха и, жужжа, стала кружиться, выбирая, очевидно, место посадки. Мужчина ловко отмахнулся от неё газетой, мгновенно выдворив непрошеную гостью из купе, прикрыл дверь, стараясь не создавать ею шума, посмотрел на спящую жену, заглянул на полку над головой, чтобы убедиться в том, что девочка тоже спит, и, махнув парню рукой, тихо произнёс:

– Знаете что? Спускайтесь-ка сюда. Пожалуй, я вам расскажу один эпизод, пока мои женщины не проснулись. Не знаю, зажжёт он вас или нет, но, по крайней мере, взят из жизни.

Будущий писатель и рассказчик устроились рядом, и повествование началось.

– Почти в такое же время, лет одиннадцать назад. Я, как мы с вами сегодня, ехал на поезде в Симферополь. Возвращался из командировки. Сел в Мелитополе на тридцать второй поезд из Москвы. Когда вошёл в купе, то увидел, что на верхней полке спиной ко мне спит девушка, а внизу сидит пожилой невысокого роста человек. Он мне сначала не очень понравился. Какой-то весь сухонький, серьёзный, по виду даже сердитый. Подумал я тогда, что короткое наше путешествие, ехать-то всего несколько часов, будет не очень весело.

Это моё первое впечатление важно, так как потом этот мой отрицательный настрой заставил меня болезненно воспринять его рассказ, между тем как финал нашей встречи оказался неожиданным для нас обоих. Но начну по порядку.

Поговорили мы с дедом, как я его мысленно назвал для себя, о том, о сём. Потом он стал мне зачем-то рассказывать про свою свадьбу и о том, как у них родилась дочь, как он её любил, и как он повёз её в Ялту после окончания десятого класса школы, чтобы она там отдохнула. А жили они в Симферополе.

До этого момента рассказа, признаюсь, я его слушал в пол-уха. Ничего особенного в том, что он говорил, не было, так что он меня только отвлекал от книги, которую мне хотелось читать. Зато всё, что он рассказывал дальше, заставило меня забыть совсем о чтении.

Он стал говорить о том, как они с дочерью ехали в микроавтобусе, который на большой скорости нёсся по пыльному асфальту, припорошённому мелким дождиком.

– Это, знаете ли, такое состояние бывает летом. После жары пыли на дороге много, и когда идёт мелкая морось, то капли не смывают сначала пыль, а сворачивают её в маленькие шарики, делающие асфальт скользким, как лёд. В таких случаях нужно очень осторожно вести машину. А водитель РАФа куда-то очень спешил, да на беду велосипедист выскочил с просёлочной дороги. Видимо, тормоза отказали при спуске с горы. Такое у велосипедов случается.

Шофёр микроавтобуса резко затормозил, машину на скользком асфальте тут же развернуло и понесло юзом. Может, и справился бы водитель сам, да навстречу нёсся огромный КРАЗ, который и врезался в заднюю часть микроавтобуса. Там на последнем сидении была дочь моего рассказчика.

От удара о грузовик автобусик развернуло, и отбросило в кювет, что и спасло, кстати, велосипедиста. Пассажиры микроавтобуса повыскакивали, а девушка выйти не могла, так как задняя часть РАФа смялась ударом, и девушку прижало к сидению впереди. Кроме того, она потеряла сознание. Отец, пытался её вытащить, но не смог. И тут, как он мне рассказывал, появился откуда-то молодой врач, который повёз её в больницу, сделал ей операцию, а сам исчез. И вот, мол, он теперь несколько лет ищет этого молодого врача и не может никак найти.

Мужчина с нижней полки, сидел у окна купе за столиком и, говоря последние слова, облокотился на столик, опустив лицо в ладони. Казалось, что он сильно переживает то, о чём говорил. То, что это именно так, стало ясно из следующих его слов.

– Когда этот дед, который на самом деле дедом ещё и не был, но я его так назвал, сказал, что ищет несколько лет этого молодого врача, я не выдержал и взорвался: «А зачем он вам нужен? Я сделал тогда всё, что мог. Не моя вина в том, что я не смог спасти девочку».

Эти слова у меня сами сорвались с языка. Так я был зол в тот момент. Отец девочки мог мне всего этого не рассказывать. История с этой аварией мне была известна не хуже него.

В тот день вечером у меня дома собирались друзья, чтобы отметить мой день рождения – мне тогда исполнилось двадцать восемь лет – и заодно проводить меня в загранкомандировку. К тому времени я давно закончил Московский мединститут и, скажу не хвалясь, считался в Ялте перспективным хирургом. Даже преподаватели говорили, что у меня золотые пальцы. Сейчас-то я уже почти профессор и все уважительно зовут меня по имени отчеству Владимир Иванович, а тогда в студенческие годы мой профессор говорил мне так:

– Володенька, пальцы у тебя музыкальные. Оперируешь так, словно на кларнете играешь.

Между прочим, я действительно, когда делаю операцию, то чувствую, как всё поёт внутри, может, и кларнетом. Скажете странно, ведь тут больной страдалец, а я как бы пою про себя. Так ведь я, когда вижу всякие раны, начинаю резать и сшивать, то понимаю, что должен человек после этого зажить нормальной жизнью, дышать и радоваться. Потому всё и поёт, когда получается. А если любишь своё дело, оно всегда должно получаться.

Утром того дня, не знаю, как его назвать, несчастным или счастливым, я поехал в Алупку уладить кое-какие дела и возвращался троллейбусом. Нас на сумасшедшей скорости обогнал РАФ.

В том месте дорога как бы разрывает горные массивы и, оставляя позади себя Медведь гору, стремительной лентой раскручивается вперёд с уклоном вниз мимо пионерской страны «Артек». Отсюда, в общем-то, начинаются сказочные места Южного берега Крыма. Очень люблю этот край.

Вы знаете, как восхищает раннее утро своими восходами, когда над затихшим сонным ещё морем неожиданно появляется узенькая розовая полоска, которая вдруг быстро растёт и превращается в огромный огненный шар солнца, зависающий над гладью воды. Если есть у вас фотоаппарат, обязательно проснитесь пораньше и снимите это великолепное зрелище. Оно всегда прекрасно. Огромное красное солнце над голубой гладью моря.

Или закаты. Они у нас всегда над горами. И это неописуемое зрелище. Солнца уже не видно, оно за горами, но впечатляют необыкновенные облака. Формы, краски настолько фантастичны, что никакие картинные галереи не заменят их никогда. Человеческому гению не дано отразить всю палитру красок и всё разнообразие форм. Можно только поражаться тому, как много разных фигур из жизни вы можете в такие минуты узнавать в небе в спектакле облаков, освещённых лучами заходящего солнца.

Но я отвлёкся. В то время, когда мы ехали, над нами моросил дождь. Зато впереди над Ялтой небо выглядело исключительно чистым, я бы даже сказал, было ярко голубым. И как раз на фоне замечательных красок в небе и цветущей земли произошла та трагедия.

Я видел, как закрутился РАФ то в одну, то в другую сторону, отлетев к обочине. Троллейбус сразу стал, я тут же выскочил из него и побежал к микроавтобусу. В таких случаях, знаете ли, иногда секунды решают дело. Несколько человек уже вылезли, отделавшись испугом. Но я заметил, что кто-то внутри ещё есть. Вхожу. На заднем сидении полулежит девушка с откинутой назад головой, а рядом мужчина плачет и зовёт: «Доченька! Доченька!».

Думать и разглядывать людей некогда. Это, как на войне – нужны мгновенные действия. Я, стало быть, папашу отодвигаю в сторону и командую резко:

– Отойдите! Я врач. Остановите какую-нибудь машину.

Дальше я стал заниматься делом. Лицо девушки было всё исцарапано стёклами. Такое впечатление, что она не дышит. Рывком отодвигаю прижавшую её спинку сидения, прикладываю ухо к груди, слушаю: вроде бы слабый стук есть. Наклоняю её голову к себе. Вижу – рот забит месивом. Тут и пища непереваренная, и выбитые зубы. Разжимаю челюсти, запускаю пальцы в рот и быстро всё вычищаю. Дыхания нет.

Секунды, секунды… Каждая может оказаться последней. Кто-то вошёл в автобус. Кричу:

– Бери за ноги! Выносим быстро на землю.

Сам подхватываю девушку под руки. Вынесли. Положили. Ещё секунды ушли. Я уже весь в её крови был, но тогда об этом не думал. Грудь, кажется, продавлена. Искусственное дыхание прессом не сделаешь. Падаю на землю, прикладываю свои губы к её губам и дышу рот в рот.

Секунды, секунды… Сколько не знаю, но много. Кажется вечность. В голове уже темнеть стало. Тут она задышала. Открыла глаза. Посмотрела на меня и шепчет так, что еле уловил:

– Больно.

Я вскакиваю.

– Где машина?

А её нет. Люди стоят вдоль дороги, руками машут, а легковые одна за одной мимо, как пули. Хоть бы одна притормозила. Но водители видят аварию, и никто не хочет вмешиваться.

Я, наверное, тогда был страшнее зверя. Выбегаю на середину дороги, ноги расставил, руки вверх поднял и чуть было под «Жигули» не угодил. Он, было, начинал тормозить, да передумал, а тут я выскочил, так что он опять по тормозам и не сбил меня.

Водитель не успел опомниться от испуга при виде меня на дороге, а я уж его дверцу на себя и его чуть не за грудки:

– Сейчас же в Краснокаменку в больницу отвезёшь меня и девочку. Не возьмёшь – убью гада!

Краснокаменка – это посёлок совсем рядом от того места. Взял «Жигулёнок» нас. И минут через десять я уже оперировал. Меня там в больнице все хорошо знали. Не раз бывал у них. Район-то ведь наш, Ялтинский.

Но, должен вам, молодой человек, признаться, почти не надеялся, что получится. Однако часа два ремонтировал её. Там гипс, там зашить, там отрезать, там кусочки стекла вынуть. Смешно вспоминать – попутно аппендицит вырезал. Вдруг, думаю, выживет человечек, а он у неё на пределе и создаст новую проблему. Никогда так раньше, да, пожалуй, и потом, не уставал, и, вы знаете, когда уже заканчивал, что-то всё же пело внутри. Так верилось, что она выживет.

Как вымыл руки, сразу попросил отвезти домой. Гости давно ждали и волновались. На другой день перед отъездом позвонил в больницу, и мне сообщили, что девочка умерла. Расстроился я, конечно, ужасно. И не потому, что много сил потратил, а как стали передо мной её глаза, которые она открыла на несколько мгновений, так и остались в памяти на всю жизнь такие огромные голубые и плачущие без слёз: «Больно!»

Я, может, из-за них потом, когда через пять лет вернулся из Африки, куда уехал в командировку сразу после той аварии, с женой разошёлся. Ей, видите ли, не нравилась моя работа врача, а скорее всего, просто меня не любила. А мне всё глаза той девочки снились. Однако наш развод с женой оказался кстати, хотя я не предполагал этого.

Когда я с дедом в поезде разговаривал, то был уже не женат. И как он мне историю со своей дочкой напомнил, то её голубые глаза так ожили в памяти, что просто невозможно, до чего захотелось их снова увидеть. И в то же время с болью в душе думаю: «Сколько я сделал, чтобы она жила, а её отец ищет меня через шесть лет, чтобы выругать за то, что не спас её. Вот ведь где несправедливость жизни. Тот-то он мне сразу не по нраву пришёлся».

Именно эта мысль заставила меня сразу выдать себя фразой: «Зачем я вам нужен?»

Только дед от этого моего вопроса сразу оторопел.

– Как? – говорит. – Это вы были?

– Ну, я, я, – отвечаю. – И что? Старался спасти, но не получилось. Медицина, понимаете ли, к сожалению, не всесильна. Я сам страдаю от этого не меньше вашего. Я, может, женился бы на ней, если бы спас.

А дед, знаете ли, рот раскрыл, будто я его утюгом по голове стукнул, и вдруг как вскочит, девушку, что на верхней полке лежала, за плечо схватил, тормошит её и бормочет:

– Оленька, Оленька, вот же он, вот же он наш спаситель.

А у самого из глаз слёзы катятся.

Девушка на полке поворачивается и, сам бы никогда не поверил, задрожало во мне всё. Смотрю – будто два кусочка неба глянули на меня. Её глаза. И сразу узнала меня. Шёпотом так говорит:

– Он.

Видела-то меня всего мгновение. Да и когда – шесть лет назад.

Не знаю, каким образом она с верхней полки спрыгнула, да только через секунду почувствовал, что прижалась ко мне, целует губы и шепчет:

– Спасибо, спасибо, спасибо!

Рассказчик замолчал, сняв пальцем слезу, выкатившуюся из уголка глаза. Молодой человек повернулся к нему, обратившись по имени отчеству, которое узнал из рассказа, и спросил:

– Владимир Иванович, а как же получилось, что она жива? Ведь вы же звонили в больницу?

– Да, звонил. Но судьба, видите ли, играет с нами порой непредвиденные шутки. В то утро, как оказалось, со скалы сорвалась девушка в районе Краснокаменки. Её привезли в туже больницу, но после того, как я уже уехал. Она была в безнадёжном состоянии и умерла. Когда я позвонил, мне о ней и сказали. Я же тогда второпях не спросил даже имени спасённой мною девушки. А потом сразу же уехал в командировку, будучи уверенным, что моя подопечная не выжила. Так что дед, когда Оля стала поправляться, через несколько дней уже не мог меня найти. А, вернувшись из Африки, я опять-таки не поехал работать в Ялту, а остался в Москве. Поэтому я пропал для деда, а я и не знал, что меня ищут голубые глаза, которые я только во сне видел.