Текст книги "Жизнь и Любовь (сборник)"

После многовекового передела и захватов земель Габсбургов в 1804 году императором Австрии был провозглашён Франц I, после чего началась эпоха национального возрождения для многих населявших её народов, в том числе для чехов, словаков и мораван, что послужило предпосылкой для создания впоследствии чехословацкого государства. Но в 1848 году в ходе австрийской революции, благодаря стечению обстоятельств, когда дядя отказался от престола, а отец отказался от прав наследования, восемнадцатилетний Франц Иосиф I оказался во главе многонациональной страны. В результате неумелого правления империя вскоре потеряла Ломбардию, лишилась власти в Модене и Тоскане, затеяла войну с Пруссией, но после разгрома своей армии вынуждена была признать поражение. В 1871 году Австрия признаёт провозглашение Германской империи и вступает с ней в альянс, что заставило затем Австро-Венгрию принять участие в Первой мировой войне на стороне немцев.

Так вот именно в этот период на борьбу за независимость своего государства выступили патриоты-революционеры, среди которых оказался и наш прадед Антон Урбан. Вместе со своими соратниками по борьбе он писал на стенах домов яркой краской крамольные слова: «Король Австрийский – мышь немецкая». Естественно, полиция искала его и хотела арестовать, поэтому он бежал от преследования в Россию. Оказавшись вне опасности, занялся привычным для чехов делом – работал контролёром на пивоваренном заводе. Однако он был ещё молод и хотел жениться. В России много хороших девушек, но Александру хотелось иметь женой только соотечественницу. И тогда он написал письмо в одну из Пражских газет, которая поместила его объявление, приглашающее чешских девушек откликнуться на его предложение руки и сердца. Такая красавица по имени Анна нашлась. Недолго переписываясь, она приехала в Россию к своему избраннику, а девять месяцев спустя, как и положено природой, в 1874 году у них в Киеве родилась дочь Анна.

Как она росла и как встретилась с будущим моим дедушкой, мне осталось неизвестным. Одно знаю, что они обвенчались, поженились и тем самым смешали в кровь будущего потомства молдавскую, греческую, польскую (читатель помнит Альфонсину Викентьевну) и теперь чешскую крови. Только четыре, да это пока. То ли ещё впереди?

Дедушка Ипполит вынужден был по причине продажи имения, в котором он был управляющим, поступить на работу конторщиком винзавода, затем должности менялись, как и места работы. В это время в семье появляется сначала сын Николай (1898) и следом дочь Вера (1900). Снимок сделан в 1901 году явно в фотоателье, поскольку кадр хорошо выставлен: Ипполит с благообразной бородкой и усами сидит с сыном (нашим будущим отцом) у колен, жена красива в причёске с дочерью на руках, а рядом стоят её брат Владимир и сестра Евгения Урбаны. Жена уже четыре года носит фамилию Бузни. Всё идёт хорошо.

В 1910 году дедушка работает управляющим имением и винокуренным заводом в селе Янауцы Хотинского уезда. Ну, кто не знает, Хотин – это один из древнейших городов Западной Украины на берегу Днестра. И прожил бы он со своей растущей семьёй счастливо, да началась Первая мировая война. Европа бурлила. Немецкие и австро-венгерские войска, хоть и медленно, но продвигались на восточном направлении, захватив Варшаву, Львов, Пинск.

Ипполит Бузни не стал дожидаться прихода вражеских войск, а принимать участие в войне в сорок шесть лет он не собирался, и потому перебрался вместе с семьёй на постоянное жительство в Крым, где опять же стал работать управляющим теперь уже имения Пятаковых поблизости от Симферополя. Здесь его и застали революционные события в России, отразившиеся на нём самым непосредственным образом, поскольку бойцы революции на волне всеобщей борьбы с буржуями и помещиками арестовали и нашего деда, как угнетателя крестьян. И вот тут-то вышла такая история, что сами крестьяне имения Пятаковых выступили в защиту готовящегося к расстрелу бывшего управляющего и написали письмо, названное удостоверением, в котором писалось с буквой ять в конце слов буквально следующее:

«Январь 17, 1918

Удостоверение

Выдано нами, жителями д. Кара-Кият, управляющему Ипполиту Николаевичу Бузни в том, что он за всё время отбывания управляющим Имением ни в чём предосудительном не замечен; как с нами крестьянами, так и со служащими и рабочими обращался всегда очень хорошо и вежливо, выплачивал следующие рабочим деньги согласно договорам и постановлениям рабочих союзов вполне аккуратно и, как нам известно, выдавал казгодные; харчи рабочим выдавались очень свежие; работа производилась согласно постановлениям союзов, и за излишние часы уплачивалось отдельно; никаких претензий со стороны рабочих мы не слышали. Сам управляющий очень бедного состояния и никакого имущества не имеет, в чём подписуемся».

Дальше идут более пятидесяти подписей, включая тех, кто подписался за себя и за неграмотных, о чём также сообщалось.

Деда не расстреляли. Он вступил в профсоюз садоводческого товарищества, был назначен инструктором по садоводству, затем инспектором по огородничеству. Ему даже выдали мандат, который гласил:

«Предъявитель сего т. Бузни Ипполит Николаевич, как инструктор по садоводству и огородничеству, назначается для обследования садов и огородов, находящихся в черте гор. Симферополя.

Всем начальникам милицейских участков надлежит оказывать т. Бузни возможное содействие». И подписи члена Коллегии, заведующего отделом и делопроизводителя, скреплённые печатью.

Позже работал счетоводом, помощником бухгалтера, бухгалтером до 1932 года, когда врачебная комиссия признала его инвалидом третьей группы по причине болезни сердца. У нас сохранилось трогающее душу письмо деда в Райстрахкассу с просьбой о переосвидетельствовании. В нём писалось:

«Ввиду усилившегося порока сердца, в связи с чем я лишён возможности зарабатывать себе средства на существование и лишён возможности существовать без посторонней помощи и ухода, прошу Райстрахкассу назначить комиссию для переосвидетельствования состояния моего здоровья на предмет перевода меня в высшую группу инвалидов. Ввиду того, что я лишён возможности передвигаться с места на место в связи с тяжёлым состоянием своего здоровья, прошу комиссию назначить в Бурмане, где я в настоящее время проживаю и нахожусь на лечении у врача Лысогорова».

Письмо написано 7 февраля 1933 года, а через месяц податель его умер, так что его теперь уже вдове Бузни Анне Александровне, которая никогда не работала, пришлось сразу же писать новое письмо в Райстрахкассу:

«Прошу назначить мне причитающуюся пенсию после смерти моего мужа, бывшего пенсионером 3 гр. Прилагаю необходимые документы» и перечисляет свидетельство о смерти, копи метрики о рождении, пенсионную книжку, справку об имуществе. Так и закончилась жизнь дворянина, подтверждением чему осталось у нас лишь Свидетельство о том, что «Дворянин Ипполит Николаевич Бузни приписан, по отбыванию воинской повинности к седьмому призывному участку Хотинского уезда». Выдан документ был в 1890 году, когда деду было 20 лет от роду.

Папа наш, Николай Ипполитович, после переезда родителей в Крым сразу же в 1915 году, поступил учиться в Симферопольскую гимназию. В трудовом списке, заведенном в 1927 году наш будущий отец так описал начало своей трудовой деятельности:

«1917 г. Находился на обучении в средней школе (Симфероп. Гимназии), в летний период 1917 г. работал в имении Кара-Кият мотористом при моторе, качающим воду для огорода. Зимний период находился снова на обучении в 8 классе.

1918 г. Весной окончил гимназию и летом работал мотористом и табельщиком в том же Кара-Кияте, осенью поступил в Крымский университет на физико-математическое отделение, где обучался зиму и весну 1919 г., жил в общежитии на собственный заработок уроками.

1919 г. Весною вышел из университета ввиду отсутствия средств к существованию и летом работал на Бельбекской долине и Салгирской долине садовым рабочим, а в д. Любимовке, кроме того, делопроизводителем инструктора по садоводству и огородничеству. Осенью был мобилизован белыми, как студент, и находился на военном обучении один месяц, когда, выхлопотав льготу первого разряда, как единственный сын, бык освобождён от военной службы. На фронте не был. Осень и зиму 1919-20 г. был безработным.

1920. Весной и летом работал садовым рабочим на Альминской долине, на лесных разработках на перевале Таушак-Базар пильщиком со сдельным заработком до прихода сов. власти.

После прихода сов. власти был секретарём Ревкома в д. Кара-Кият Симферопольского района».

В этом довольно подробном описании в официальном документе наш папа, конечно, не мог упомянуть одну замечательную историю, которая произошла с ним и его товарищем. Он пишет, что побывал на военном обучении у белых и был освобождён как единственный сын в семье. А на самом деле он рассказывал нам вот что:

«В Симферополе было смутное время. В город приходили то красные, то белые, а то и зелёные были. И все призывали к себе на службу студентов. А воевать им вовсе не хотелось. Патриотизм в юных головах ещё не выработался, то есть он не был чётко выражен – за кого воевать. Белые, призвали, а куда деваться – пришлось идти. Только решили два парня, один из них наш Николай, сбежать от службы, и отправились они пешком в Севастополь. Старались не попадаться никому на глаза, да наткнулись неожиданно на солдат. Те арестовали беглецов, посадили в сарай, а на утро повели под ружьём на расстрел, как дезертиров.

И не родились бы мы четверо детей, если бы осуществился расстрел. Но в это время навстречу расстрельной процессии ехал на машине командир повстанческой армии, действовавшей в тылу у барона Врангеля, Мокроусов. Алексей Васильевич, так звали Мокроусова, хотя настоящее имя его было Фома Матвеевич, тут же узнал в конвоируемом под ружьём Николая Бузни, в доме которого он бывал ещё в 1917, будучи членом Севастопольского Совета депутатов от партии анархистов. Теперь он сражался за большевиков, и это его солдаты вели двух студентов на расстрел, который он незамедлительно отменил, посадил юношей в свою машину и, смеясь, спросил Николая: «Ну, что, видел смерть в глаза?»

До рождения первого сына прошло десять лет, во время которых Николай Ипполитович работал счетоводом в разных местах, а больше всего в селе Кара-Кият, где жили его родители. И что интересно, о нём тоже писали письмо крестьяне, защищая его по какому-то поводу. Вот его содержание:

«Мы, нижеподписавшиеся, жители др. Кара-Кият Бахчи-Эльского с/с Симфер. р(айона) настоящим заявляем, что гр. Бузни Николай Ипполитович хорошо нам известный чл. к(ооператива), он большее время с 1915 г. по 1924 проживал в дер. Кара-Кият. Гр. Бузни сын б(ывшего) управляющего быв. имения Пятакова «Кара-Кият», на земле которого мы были скопщиками. Отец его в бытность свою управляющим никому из нас вреда не причинял, а наоборот помогал советами. По приходе же Соввласти в Крым помогал в организации совхозов и артелей в районе дер. Кара-Кият, а также был секретарём революционного комитета. Мы знаем также, что гр. Бузни Н.И. не воевал против Советской власти, не был ни на каких фронтах, а только в 1919 году на один месяц мобилизован белыми на военную подготовку, после чего был освобождён, как единственный сын, остальное время до прихода Соввласти он, как мы слышали, работал в Альминской долине по садам и огородам и короткое время был на лесных разработках. Гр. Бузни вполне можно считать пролетарием, так как в гимназии в 1917–1918 годах он в каникулярное время работал мотористом при искусственной поливке огорода, а когда организовалась в саду имен. «Кара-Кият» артель «Энергия», то он стал членом ея и в продолжении трёх с лишним лет работал в саду и на огороде наравне с прочими членами артели.

Гр. Бузни бык хорошим общественником, проводил культурную работу в деревне, он организовал в дер. драматический и хоровой кружок, активно в них участвуя, а также безвозмездно преподавал уроки пения нашим детям в Кара-Киятской школе, участвуя также по организации детских вечеров. В общем итого, нужно сказать, что гр. Бузни всегда был многим нам полезным. Поэтому у нас о нём сложилось за долгие годы совместной работы мнение как о честном работнике, товарищески относящемся к рабоче-крестьянскому классу и стремящемся к проведению идей Соввласти». Дальше идут 18 подписей.

Такую же примерно характеристику нашему будущему отцу дают в удостоверении от 8 мая 1926 года, выданном ему о том, что он избран на общем собрании секретарём рабочкома рабочих и служащих совхоза «Саи» Евпаторийского Райкома.

И, наконец, наш Николай встречается в Симферополе с девушкой на одиннадцать лет моложе его, Александрой или Шурой, и воспылал к ней настоящей любовью. При этом нельзя не сказать, что, несмотря на свою «сухую», казалось бы, работу счетовода и бухгалтера, Николай был по натуре очень романтической и поэтической личностью, как и встретившаяся ему на жизненном пути юная красавица. Об этом можно судить хотя бы по письмам, бережно сохранённым мамой. В одном из них он пишет своей невесте строки, которые, кажется, трудно ожидать от тридцатилетнего человека, окончившего только что бухгалтерские курсы:

«7/Х-28 Какая дивная, тихая, звёздная ночь! Я совсем один, и мне так безумно хочется быть с моей милой, дорогой кисонькой, с моей ненаглядной крошкой.

 
Я хотел бы услышать, как радостно ты
Тихим смехом своим засмеёшься,
А горячие щёчки вдруг спрячешь в цветы
И к груди моей крепко прижмёшься.
И от счастья шепчу я: «Невеста моя,
Ненаглядная, милая детка,
Как я сильно люблю тебя, прелесть моя,
Как мне жаль, что мы видимся редко.
 

Гляди кось, я тоже кое-как рифмую. Это всё ты виновата, моя кошечка. Всё это – моя любовь к тебе, моё счастье.

Я очень часто стал задумываться, идя по улицам, никого не замечаю, и даже, когда окликнут, то отзываюсь не сразу, а потому надо мной смеются, говорят, что я похож на влюблённого. Я этого не отрицаю, ведь правда! Уж одни письма, что я так часто получаю от моей дорогой невесточки, говорят за это. Шурёночка, страшно хочется опять получить письмо от тебя, я так люблю читать твои письма.

Что то ты делаешь теперь? Вероятно спишь, детка? Или строишь планы будущего? Ты знаешь, мне снилось, что мы с тобой уже женаты и сидим у берега моря, и место как раз то, что я любил когда-то в деревне Любимовке. И будто мы сидим с тобой на берегу и бросаем в море камешки, а ты вдруг стала посыпать меня песком. Я это возьми да рассердись на тебя и в наказание поцеловал тебя в ушко. А ты давай хохотать и отбиваться от меня, и мы так расшалились, что чуть не упали в море, а тут подошла Л.А. и стала упрекать нас в шаловливости, называя проказниками и маленькими бездельниками.

От этого сна я проснулся и долго не мог уснуть, всё время думая о тебе, представляя картины нашей будущей счастливой жизни. Да, знаешь что я сделаю? У меня есть негативы снимков моих папы и мамы, я их отпечатаю, когда куплю фотобумагу в Симферополе, и дам тебе и Лидии Андреевне, чтобы она хотя бы на карточке познакомилась с моими родными. Что-то от них ещё ничего нет. Вероятно только успели получить моё письмо. Но знаешь ли, не смотря на то, что я скучаю, что мне очень хочется тебя видеть, я всё же целый день весел. Я снова пою «Снегурочку» и «Я помню вечер – мы с тобой на берегу сидели».

Шурочка, моя лучезарная деточка, ещё целая неделя до встречи. Как скучно. Целую мою дорогую крепко и жду письма. Привет всем. Коля».

А в следующем письме любимой, тоже со стихами и шутками, есть и более прагматичные строки о представляемой будущей жизни:

«Да, Шурёночка, здесь продаётся высокий, в мой рост, олеандр в цветочном вазоне за 3 руб. и два вазона тоже олеандра, но поменьше, тоже за 3 руб. Так вот как ты думаешь, стоит ли купить? Я сказал, что, возможно, куплю, посоветовавшись с тобой.

Как жаль, что ещё так далёк день нашей свадьбы, и что ещё всё так неопределённо, где мы будем жить и прочее. Вот видишь, прекрасный случай приобрести цветы, которые комнату делают такой уютной, и не решаешься из-за этой неопределённости. Непременно надо день свадьбы приблизить.

Я всё больше убеждаюсь в том, что из Джанкоя в теперешнее время мне нельзя уезжать, т. к. перспективы на будущее здесь гораздо лучше, чем в Симферополе. Мне ещё несколько землемеров предлагали взять меня весною к себе в партию, и обещают в одно лето сделать из меня землемера. А ведь это не дурно: без работы землемеры не бывают никогда, да и оплачивается их труд прекрасно, а материальная обеспеченность в нашей жизни играет громадную роль и в особенности нужна в семейной жизни, жизни, дающей новую жизнь. Ты знаешь, о чём я говорю?…

Я часто представляю себе картину, когда мы вечером, сидя в уютной комнатке, будем забавлять смеющегося, прелестного, всего в кружевах, малыша, а затем будем укладывать в люльке, освещённой мягким розовым светом, рассказывать ему сказки».

Землемером, правда, Николай Ипполитович не стал, хоть и работал в наркомземе главным бухгалтером, но любовь, дети и олеандры в квартире были.

А кем же явилась к нему его ненаглядная избранница?

В давние-давние годы привезли в Россию из Турции мальчика. То ли воевали в те времена с турецким пашой, да оказался мальчонка без родителей и кто-то взял его с собой, то ли ещё почему, но дали мальчику фамилию Туркин. Вырос он и оженился на россиянке, которая родила ему в 1856 году девочку Машу. Она-то и стала нашей прабабушкой, когда вышла замуж за белоруса Андрея Егоровича Миронова, служившего канониром в русском воинстве, а потом писарем, хотя отец его был крепостным крестьянином, и родила нам будущую бабушку Лидию Андреевну. Её нам довелось хорошо знать и любить за удивительно добрый нрав учительницы гимназии.

А связала она свою судьбу с белорусом Владимиром Гущинским, матерью которого была полька Александра Ставрович, что добавило нам к турецкой, русской и белорусской крови ещё немного польской к той, что уже была. Поэтому, если говорить о кровном родстве, то я бы затруднился сказать, чьей крови в нас больше: чешской, молдавской, греческой, турецкой, русской, белорусской или польской. Всего понемногу в кровеносных сосудах.

Но вот я смотрю на фотографию большой семьи из тридцати четырёх человек (29 – взрослых и 15 – детей) 1912 года, и к ней у меня имеется интересный документ. Это приглашение родственников на празднование золотой свадьбы. Текст отпечатан на пишущей машинке с буквами ять и высокопарным слогом. Привожу его полностью:

«Милостивый Государь!

Свидетельствуя всем и всему Вашему семейству своё почтение, настоящим имею честь предложить Вам следующее: близким и родным по крови, как нам, так и Вам, дорогим нашим родственникам, Терентию Егоровичу Почкаеву и супруге его Ефросинии Сазоновне Почкаевой 29 апреля сего текущего года наступает 50-летие со дня их бракосочетания, что знаменует собой золотую свадьбу.

Желая почтить такую редкую совместную их жизнь, мы остановились на той мысли: пусть эта память 50-летия союза супружеской любви, верности останется светлым днём в сердцах всех близких и дальних их родственников, пусть послужит она руководящим примером единодушия в нашей же семейной жизни, а им на старости лет /обоим вместе 156 лет/ настоящим чествованием отраду и, быть может, последнюю для них в сей скорбной жизни радость.

Мы, представители сего чествования, крайне бы желали, к великой нашей радости, видеть всю собравшуюся на это чествование семью из фамилий Почкаевых, Красницких, Ставровичей и Гущинских в одном месте, помолиться о здравии наших дорогих юбиляров и собственном, и да послужит оно к сплочению всех этих отдельных самих по себе членов в такую массу, в которой мы, надо сознаться, нуждаемся, и от отсутствия которой /сплочённости/ страдаем во всех формах нашей земной жизни.

Мы надеемся, что Вы, Милостивый Государь, откликнитесь на этот душевный призыв, не считаясь с некоторыми, быть может, отрицательными для сего условиями и почтите с Вашим дорогим семейством пожаловать к нам к этому дню, в воскресенье 29 апреля на станцию, где будет всё подготовлено для приёма наших дорогих гостей.

О Вашем намерении покорнейше просим сообщить нас не позднее, как за три недели до наступления праздника».

К письму прилагался порядок чествования юбилея, включающий в себя присутствие в местной церкви на Божественной литургии и молебне, фотографирование всех родственников в доме, игру оркестра, с 4 до 6 вечера общее ознакомление всех с вопросами о семейной, религиозной и политической жизни, с 8 до 9 отдых и прогулка, ужин. От главы каждой семьи требовался определённый взнос, который включал стоимость фотографий, рассылавшиеся затем по почте. Ответ просили прислать на станцию Орша, туда, где родилась наша мама.

Этот снимок на юбилее я и рассматриваю. Слева на нём вижу гордую осанку красивой женщины с медальоном на груди. Это наша бабушка Лидия Андреевна. Неподалеку от неё с медалью на сюртуке сидит её отец, наш прадед Андрей Егорович Миронов с нашей трёхлетней мамой у его колен. По правую руку от него находится его жена Миронова (бывшая Туркина) Мария Александровна, а по левую руку с нашей будущей тётей Маней на руках торжественно восседает юбиляр Почкаев плечом к плечу со своей супругой, на коленях которой наш будущий дядя Тёма, впоследствии ставший страстным охотником и рыболовом. За спиной у бабушки стоит её муж Владимир Андреевич Гущинский. Но мы с ним знакомы только по фотографиям. На фото справа стоит, скрестив руки, бабушкина сестра Елена Андреевна, получившая после замужества фамилию Голенко, знаменитую уже тем, что её сын Георгий Борисович, наш двоюродный дядя, воевал на финском фронте, а после войны стал адмиралом военно-морского флота СССР, и мы были очень дружны и до сих пор не прерываем связи с семьёй его сына, нашего троюродного брата Андрея.

Но я уже забежал вперёд. После того, как наши будущие родители поженились, они сразу же позаботились об осуществлении папиной мечты, так что в 1930 году появился сын Рома, через семь лет дочь Галя, а спустя три года, накануне войны, родились и мы – близнецы – Женя и Тёма. Папа, хоть и был в солидном возрасте, ушёл на фронт, правда, служил, как грамотный человек, писарем в части (кому-то ж надо было выполнять и эту работу), а вся наша семья была в военные годы в эвакуации, о которой я вспоминал в своём стихотворении «Сорок первый»:

 
Нам повезло —
успели переправиться
туда,
куда снаряд не долетел.
И в детской памяти
прошла эвакуация
лишь голодом шатающихся тел.