Текст книги "Властители ночи"

Евгений ДЕМБСКИЙ
ВЛАСТИТЕЛИ НОЧИ

Часть первая
ТВОРЦЫ СНОВИДЕНИЙ

«Гельмут сам распрощался с жизнью».

Я вошел в контору и сразу понял – что-то не так.

Стоя на пороге, я огляделся, затем осторожно шагнул вперед, по следу смерти.

Ну да, так оно и есть…

Взяв со стола лупу, которую, похоже, чисто подсознательно положил туда, предполагая, что она мне может в скором времени понадобиться, я внимательно осмотрел Гельмута. Покойник лежал на спине, голова его была плотно обмотана липкой нитью. Удушье или пищевое отравление – поставил я диагноз, и, видимо, был прав – нить, обычно тянувшаяся откуда-то из задней части брюшка, на этот раз выходила изо рта. Паутина, последнее ложе Гельмута, задрожала от моего дыхания; я на мгновение отвернулся, а затем продолжил осмотр. Ничто не указывало на применение силы. Гельмут сам распрощался с жизнью. Итак, сдох последний паук в моей унылой конторе!

Грустная жизнь у такого паука. Видно, он по собственной глупости пробрался сквозь щель под дверью, пробрался лишь затем, чтобы убедиться, что здесь он не найдет не только мухи, но даже высохшего мушиного трупика. И это понятно – мухи руководствуются обонянием, в моих же двух комнатах не было ничего съедобного, а царивший тут запах представлял собой неуничтожимую смесь ароматов пыли, экономно используемой жидкости для мытья полов фирмы «Джонсон и Джонсон» и сохнущих в пепельнице окурков двух сигар. Сигары, насколько я помню, мы курили с моим клиентом, последним, у которого нашлись средства не только на то, чтобы нанять частного детектива, но и на две сигары. Это было довольно давно, а если точнее, девяносто четыре дня тому назад. Я остановился у календаря и подсчитал, переворачивая страницы: три месяца и два дня. Майскую страницу украшало изображение перепачканного карапуза, которого намеревалась замочить в лучшей в мире мыльной пене фальшиво улыбающаяся грудастая мамаша. Июнь – симпатичная девушка-автомеханик, профессионально покрытая в соответствующих местах масляными пятнами; июль – старушка, вылившая на мужа бутылку кетчупа и изображающая крайнюю степень отчаяния; август – садовник и его заляпанная томатным соком жена, и, наконец, сентябрь – седой негр в белой, запятнанной шоколадным мороженым рубашке. Всем этим воплощениям месяцев предстояло в ближайшее время быть отчищенными и выстиранными с помощью какого-то новомодного порошка. О! – вспомнил я, нужно заглянуть в прачечную. И это всё, что я запланировал на сегодняшний день. Остальные несколько часов должно было занять Дело.

Если бы оно существовало – хоть какое-то.

Но его не предвиделось.

Вообще ничего не предвиделось.

Оттолкнувшись от стола, я осторожно отклонился назад и, почти сразу же поймав равновесие, начал раскачиваться на задних ножках стула, глядя на окна. Ближайшее выходило на тылы мексиканской забегаловки и было покрыто снаружи неровными потеками жира разных оттенков; я никогда не открывал его, не сомневаясь, что в этом случае меня немедленно свалил бы с ног запах лука и перца. Второе окно выходило на альпийский луг. Я встал и подошел ближе – мне вдруг показалось, будто я вижу вдали силуэт неподвижно висящего над горами крылатого хищника. Но нет, действительно лишь показалось. Смахнув с плаката мушиный помет, я снова сел на стул. Предстояли долгие, нудные, безнадежные часы ожидания.

Было тихо. Еще вчера я бы сказал, что тишина столь глубока, что слышно, как в углу, на стыке двух стен и потолка, скребется паук. Сегодня источником даже слабого шороха мог бы послужить разве что отвалившийся кусок краски.

– Дожить бы до пятницы, – сказал я вслух.

В кармане у меня имелось около тридцати шести долларов. Мало кто в Штатах может сказать о себе, что всё их состояние, действительно всё, что у него есть, – тридцать шесть долларов. Ну, может быть, еще центов сорок. Вместе с тем еще меньше людей могли бы сказать, что данная ситуация их крайне мало волнует, поскольку в пятницу они должны получить четыре миллиона шестьсот пятьдесят три тысячи семьсот семьдесят пять баксов. Именно столько, сколько разыгрывается в пятничном тираже. Столько причитается мне за два купленных во вторник купона лото… Ценные бумажки приятно шуршали в нагрудном кармане.

Я встал, подошел к зеркалу и посмотрел на себя.

– Когда же ты в конце концов перестанешь играть в Филипа Марлоу за три цента? – спросил я у собственного отражения. Тип в зеркале слегка приподнял одну бровь, левую, только одну левую, чем я особенно гордился, и буркнул голосом Хамфри Богарта: – Ты безнадежен, приятель. И слишком высоко ценишь собственную совесть, в то время как даже негры давно уже от нее избавились.

Вздохнув, я вернулся к столу. Так или иначе – делать сегодня действительно было нечего. Направив пульт на музыкальный центр, я в третий раз выбрал со вставленного сегодня утром диска «Плоскогорье дождей» Марка Кнопфлера. Компакт запустился с четвертой дорожки, давая мне возможность посмаковать металлический и в то же время мягкий, словно пух, звук гитары…

…Некоторое время я смотрел на эти слова, а затем одним движением пальца отправил их в бездну девятисот гигабайт емкости жесткого диска моего домашнего компа. Либо они когда-нибудь оттуда всплывут, либо останутся там до самого виртуального конца света.

Боже, как прекрасна была когда-то жизнь! Можно было написать: «Хандра, словно сухое шелестящее крыло бабочки, захлестнула меня…» или: «Океан шагал навстречу пляжу, словно уборщица, возвращающаяся домой с работы…». И всё! Ну, и еще вставить симпатичную меланхоличную девицу, которая окажется либо злодейкой-убийцей, либо возлюбленной.

Вчера я писал рассказ, который должен был закончиться плохо, но, дойдя до финала, никак не мог умертвить героя. Так что я бросил писать и до полудня сидел, глядя в окно и собираясь с силами. В поле зрения возникли мои руки, тайком тянущиеся к клавиатуре, чтобы добавить про то, как герой спасся, написать что-то вроде: «К счастью, ему удалось выбраться…», «Вдруг он вспомнил, что у него есть…». Пришлось выгнать самого себя из комнаты.

Сегодня силы духа у меня было больше. Я посмотрел на клавиатуру компа и – даже не проверив почту – решительными нажатиями заблокировал ее на двадцать часов, а затем, закрыв глаза, набрал шестнадцатизначный пароль. Потом, чисто из любопытства, проверил, что специально установленная программа запомнила пароль и сообщит его мне по первому требованию. Всё работало. Я сидел и смотрел в окно. Там мало что можно было увидеть – какой-то упрямый воробей долбил клювом орех, тяжелый шарик отскакивал, но воробей лишь отряхивался и снова долбил. Как же я его понимал…

Краем глаза я заметил, что мои пальцы снова тянутся к клавиатуре.

Я немного подождал, но ничего не изменилось. Пришлось встать и выйти из комнаты.

Погруженный в собственные мысли, я спустился вниз и просмотрел утренний выпуск местной газеты, но особой радости мне это не прибавило. Я был в доме один – Фил в лагере, Пима в своем рекламно-проектном бюро, моя собака Феба, судя по всему, поехала вместе с Пимой, а сын Фебы, Монти Пайтон, пребывал в своей любимой позе – лежа на полу в гостиной, устремив нос точно в сторону холодильника, – и ждал. Что интересно, где бы он ни лежал (я проверял несколько раз с компасом в руке, а однажды даже укрепил у него на голове миниатюрный пеленгатор), его черный нос всегда был направлен на источник пищи. По крайней мере, ему не приходилось задумываться о смысле жизни. Товарищ по несчастью из него был никакой – он поймет, что такое житейские неприятности, лишь когда не наполнится вовремя его миска.

В полном расстройстве я даже едва не собрался включить клавиатуру, но что-то мне подсказало: «Сегодня не самый лучший день для удачных слов!». Точнее – это был уже восьмой не самый лучший день.

Этот день должен был либо принести мне нечто неожиданно приятное, либо, по крайней мере, дать возможность разрядиться на ком-то, кто подвернется под руку. Можно было бы выйти на прогулку с Монти, не исключено мне встретилась бы какая-нибудь юная красотка. Это было бы приятно. А если бы она оказалась не слишком юной или не слишком красивой, я мог бы ее разделать под орех, сказав: «Ну и грудь у тебя! Фу! Стыд один! Ведь есть же множество кремов от прыщей!» Она бы смутилась и убежала, а у меня улучшилось бы настроение.

Впрочем – с чего бы?

Я зевнул и, доведенный до отчаяния, взялся со скуки за присланную мне четыре дня назад книгу. Бестселлер. Я мог ее скачать из Сети еще два месяца назад, и кто знает, может быть, я это даже и сделал, а может быть, агент автора сам мне ее прислал; в конце концов, я находился в списке имеющих право на бесплатные файлы, в который включали всех, кто имел хоть какое-то отношение к литературе. Но, проверяя новые поступления, я лишь впадал в еще большее отчаяние. Столько там было хлама… Лишь когда автор был того достоин, когда маньяки-читатели скачивали из Сети больше десяти тысяч экземпляров, появлялись бумажные версии, уже с надписью: «Скачано 18 тысяч экземпляров в течение первых двух недель!» Восемь девяносто девять. Четыре варианта обложки, один красивее другого. Я открыл книгу где-то в середине и немного почитал. Оказалось, что это история некоего овдовевшего плантатора, имевшего взрослого сына и женившегося на разведенной, у которой была дочь. Какое-то время спустя сын и дочь полюбили друг друга и поженились. Падчерица стала одновременно невесткой. Великолепно. Потом у сына родился сын, а у плантатора дочь. Тогда сын сына, то есть внук… Ага, до этого у сына плантатора после женитьбы отца появилась мачеха, а после его женитьбы она же стала тещей. Теперь насчет внука плантатора: как сын сына он внук, как сын невестки… Ну да – тоже внук. Ладно. Читаем дальше. Что касается дочери разведенной – всё просто: ее отчим являлся одновременно и ее свекром. Потом, однако, стало действительно интересно, приходилось несколько раз возвращаться к предыдущим абзацам. Судя по всему, всё шло к тому, чтобы плантатор стал одновременно собственным дедушкой и внучкой.

Я отложил в сторону семейную сагу. Мне стало грустно. Похоже, скоро я услышу от Сэмюэльса, своего агента: «Ты не мог бы, Оуэн, написать что-нибудь столь же простое и душещипательное, а? Вместо того чтобы возмущаться, что этим, мол, занимаются лишь идиоты, а другие идиоты покупают?» От мыслей по поводу того, что я мог бы ответить на ворчание Сэмюэльса, меня оторвал телефонный звонок. Я обрадовался, но не бросился к телефону, а подошел к нему чинно и медленно.

Кхм! Кхм!

– Слушаю?

– Детектив Оуэн Йитс? – Голос был четкий и громкий, но явно старческий, слегка скрипучий. Властный и непреклонный. То ли женский, то ли мужской. – Это вы?

– Да, но…

– У меня есть для вас дело, юноша.

Я благодарно улыбнулся. Монти шевельнул ухом, чувствуя приближающуюся полосу хорошего настроения.

– Я не юноша уже по крайней мере лет двадцать…

– Неважно. У меня проблемы с ворами, и я хочу тебя нанять!

– Я не веду дел, которые…

– В телефонной книге есть твое объявление! – В голосе не то собеседника, не то собеседницы появилась угроза. – Мне обратиться к соответствующим властям с требованием лишить тебя лицензии?

Телефонная книга! Боже мой… Я расчувствовался. Их не издавали уже полтора десятка лет.

– Послушайте… – Черт возьми: сэр? мадам? – Той книге, в которой есть мое объявление, уже…

– Я что, непонятно говорю? Я хочу тебя нанять, и баста! У меня такой принцип – я всегда заглядываю в конец, меня раздражают всякие придурки, поменявшие фамилии на «Аарон» и прочие «ААА». Так что я беру тех, что в конце, пусть тоже заработают.

Ой-ей, какой добрый человек мне звонит!

– Так что я подумала… – Ну наконец-то! Она! – …что найму какого-нибудь честного детектива, который не лезет на первую позицию в разделе «Детективные агентства». – Старушка глубоко вздохнула. Может, ждала моей благодарности? Тронутый до глубины души, я кашлянул и спросил:

– Можете назвать свой адрес? Я постараюсь…

– Ну почему всё всегда должно доставаться этим жадинам на «Аа» или «А»… Простите?

– Я сказал, что приеду к вам сегодня во второй половине дня и…

– Почему во второй? Джозеф уже за вами едет. Он должен вот-вот постучать к вам в дверь. Жду.

Ту-ту-ту-ту-ту!

Я положил трубку и тряхнул головой, веря, что подобные маленькие сотрясения мозга помогают отделить воображаемое от действительного. Поскольку в моих ушах все еще отдавался пронзительный голос, я вынужден был признать, что это произошло на самом деле. Я впал в легкую панику. Блокнот? Блокнот – да, он всегда должен быть у детектива при себе. Авторучка. Оружие? Нет, это всего лишь кража. Может быть, у нее украли… Что, во имя всего святого, крали полвека назад? Белье из сада? Собаку? Горшки с цветами и коврики из-под двери?

Кто-то нажал на кнопку звонка у калитки. Я глубоко вздохнул, словно перед побитием рекорда по нырянию без акваланга, и открыл дверь. У калитки стоял обтянутый кожей скелет в фуражке. Никаких сомнений – Джозеф.

– Да?

– Мистер Оуэн Йитс? – Он изысканным жестом отдал честь. Я начал лихорадочно размышлять, не будет ли слишком большой бестактностью, если я извинюсь перед ним, зайду в дом и немного потренируюсь перед зеркалом в отдании чести. Если бы я так отдал честь Эзре М. П.?! Лишь величайшим усилием воли мне удалось сдержаться.

– Миссис Гроддехаар просит заняться ее делом. – Он шаркнул подошвой и отточенным за сотни лет движением повернулся, уступая мне дорогу.

Только теперь я увидел, что перед моими воротами стоит «роллс-ройс», кажется… Матерь Божья! Неужели «Сильвер Шедоу»?! На подгибающихся ногах я дошел до калитки и уставился на автомобиль. Не машину, не тачку, а именно АВТОМОБИЛЬ.

Ну что ж. Я уже знал, что хотя бы ради того, чтобы прокатиться на этом чуде, возьмусь за дело миссис Гроддехаар. Особенно учитывая, что речь, скорее всего, идет не о коврике из-под двери или розовом кусте. Позади меня заверещала входная дверь, которую я забыл закрыть. Я махнул рукой – закроется сама. Монти через пятнадцать минут получит свою говядину. Я вышел на улицу, но не успел взяться за ручку дверцы автомобиля – скелет Джозефа меня опередил. Совершенно без всякой связи мне вспомнился принесенный Филом из школы анекдот: «Это скелет Эйнштейна, а этот, маленький, – скелет Эйнштейна в детстве». Я сел в машину.

Ммм! Запах! Кожа, настоящая тщательно выделанная кожа. Дерево, столь благородное, что заслуживало имени Дерева с большой буквы: красное, черное, палисандр… Золото и немного полудрагоценных камней. Мы тронулись с места. Но как! Я мог бы отделять в это мгновение желток от белка и не разлил бы ни то, ни другое.

– Не желаете чего-нибудь выпить? – спросил Джозеф.

Желание такое у меня было, особенно если учесть, что в баре такого «роллс-ройса» должен был иметься сорокалетний бренди, но я перехватил в зеркале взгляд шофера.

– Нет, спасибо.

Мне показалось, что из костлявой грудной клетки вырвался едва заметный вздох облегчения. Я откинулся на подушки сиденья.

– Куда мы едем?

– К мадам. В Ходден-парк. – Я задумался.

– Не знаю такого.

– Его нет на плане. Госпожа об этом позаботилась. – Ага!

Это был противоположный конец города. Мы плавно катили в ту сторону, а всякие таратайки на трех, четырех и большем количестве колес поспешно уступали нам дорогу. Светофоры загорались словно по заказу, а полицейские втягивали животы и провожали нас взглядами. Я потянулся к бару, краем глаза наблюдая за Джозефом. Не знаю почему, но я был убежден, что он видит мое движение и одновременно ему удается удержаться от того, чтобы посмотреть в зеркало.

Прекрасный шофер.

Идеал.

Подвести такого я просто не мог, и потому налил себе стаканчик настоящей минеральной воды «Мон-Сюрвиль», идеально охлажденной и с надлежащим количеством пузырьков – за это я мог бы ручаться.

Мы миновали Сноу-Хилл, «Мажестик», пересекли Восточную автостраду, реку и выехали на Юнион-сквер, но неожиданно свернули на юго-запад, хотя я мог бы поклясться, что прежде там не было видно никакого ответвления. Словно по некоему сигналу, деревья расступились, и невидимые ворота пропустили наш лимузин. Я посмотрел по сторонам, машинально пытаясь запомнить дорогу; мне показалось, что Джозеф неким особенным образом напряг шею, во всяком случае, на тонком костяном стержне обозначились какие-то жилы или мышцы. Расслабившись, я снова откинулся на подушки, а шофер облегченно вздохнул.

Мы подъехали к классическому входу во дворец. Если бы я каким-то чудом преодолел потайные ворота и приехал сюда на собственном автомобиле, я скромно припарковал бы его в сторонке, где густые заросли виноградной лозы, наверняка насчитывавшей лет шестьсот, тянулись по стене и одновременно уходили в сторону, к беседке. Именно там я спрятал бы свою тачку и на цыпочках, стараясь не хрустеть гравием, подошел бы к дверям.

К счастью, я приехал на «роллс-ройсе», и прятаться не было необходимости. Выйдя из машины, я высокомерно огляделся вокруг; жаль, что у меня не было в зубах зубочистки, – я был бы похож на человека, который собирается купить этот дворец вместе со всеми его двумя сотнями комнат. Открылась дверь высотой в три этажа, и на пороге появилась горничная в фартуке и чепчике. Я едва не разрыдался мысленно – никто мне не поверит, но я не взял с собой ни одной из своих штучек для видеосъемки. Идиот.

Улыбнувшись, я положил на поднос, который держала горничная, визитку.

– Прошу в гостиную.

Девушка пошла вперед, к гостиной, где меня ловко перехватила другая горничная, намного старше и толще.

– Выпьете чего-нибудь? – спросила она. Небрежно махнув рукой, я осмотрелся. Несколько картин на стенах – таблички с именами авторов отсутствовали, но кто бы не узнал Дали, Гогена, Тейлессена, не говоря уже о Ван Гоге, один из вариантов «Подсолнухов» которого висел чуть в стороне, чтобы, как я понял, картина не бросалась в глаза и не доминировала в гостиной.

– Мадам вас ждет, – послышалось сзади.

Слова прозвучали достаточно старомодно, но вовсе не показались мне из-за этого смешными. По коридору, увешанному охотничьими трофеями, почти касаясь макушками ноздрей гигантских лосей и концов слоновьих хоботов, мы дошли до двери, возле которой горничная взялась за ручку и, прижавшись спиной к стене, окинула меня быстрым испытующим взглядом. Она уже было открыла рот, чтобы потребовать продемонстрировать ногти, но воздержалась. В голове у меня пронеслось десятка полтора вариантов шутливо-агрессивного поведения, но я (видимо, старею) подавил в себе дух противоречия и послал девушке легкую улыбку, а она тихонько вздохнула. То ли мне показалось, то ли это действительно был сочувственный вздох?

Я вошел в комнату.

Миссис Гроддехаар сидела на диване оттенка бутылочной зелени, покрытом толстым и густым, словно шерсть мериноса, плюшем. Спинку и бока украшали снежно-белые кружева, наверняка швейцарские или польские. Сбоку – столик, несомненно работы мастерской Джинсона. Мягкий свет струился из ламп фирмы «Хомикл». И – боже мой, всё остальное, все без исключения– просто шик!.. Кабинет был столь прекрасен, что я с трудом оторвался от созерцания обстановки и обратил внимание на миссис Гроддехаар. Несмотря на то что она сидела, я заметил, что она высокого роста, худая и хрупкая; испещренные коричневыми пятнами руки лежали на ручке трости. Наверняка за нее – за трость, а не за миссис Гроддехаар – можно было купить участок амазонского леса вместе с индейцами и рекой. Густые седые волосы были тщательно расчесаны и уложены, и, насколько я в этом разбираюсь, – без каких-либо питательных шампуней, фиксаторов, лаков и так далее. Хозяйка была одета в идеально белую блузку, отчего она казалась чуть голубоватой, с кружевными манжетами и воротником, синий жакет из тонкой замши и такую же замшевую юбку.

Словно раздраженная моей нерешительностью, миссис Гроддехаар протянула руку. Я вдруг сообразил, что не помню, как положено целовать руку даме – держа ее в правой руке или в левой, и потому лишь осторожно ее пожал.

– Может, мне всё же стоит нанять себе парикмахера? – спросила она. – Впрочем, в моем возрасте это пустая трата времени, а мне жаль каждой минуты, потраченной на всевозможные глупости. – Она показала рукой на кресло: – Садись, юноша.

Я погладил себя по макушке; старушка должна была заметить мою лысинку, особенно когда я сел. Таких не бывает у юношей.

– Итак. – Она ударила тростью о пол. – Кто-то меня обкрадывает, – сказала она. – Как же я этого не выношу, – поведала она доверительным тоном, на мгновение сжав некрашеные губы. – Всегда ненавидела воров и не намерена терпеть этого и сейчас.

– Вот только… – попытался я ей возразить, просто так, для собственного душевного спокойствия. – Я… – С удивлением я обнаружил, что мой голос дрожит. – У вас старая телефонная книга! – выпалил я.

– Ну и что? – Она опустила бровь и слегка повернула голову. – Если фирма столько лет существует, то это, надо полагать, лишь подтверждает ее надежность.

Дав мне время усвоить сказанное, она снова ударила тростью о пол. Не знаю, чем отличались эти два удара, но после второго открылась дверь, и в них появилась девушка-горничная.

– Кофе? – спросила миссис Гроддехаар.

– Да, пожалуйста.

Ха! Оуэн Йитс, гроза убийц! «Да, пожалуйста». Как у тети на именинах…

– Ты меня слушаешь, молодой человек?

– Да, конечно.

– Что-то вид у тебя рассеянный… – обеспокоенно сказала она.

– Должен признаться, обстановка немного смущает… – услышал я собственный голос.

– Может, рюмочку коньяку?

– Нет.

И это сказал я?!

– Куришь?

– Да.

– А что?

– «Голден гейт».

– Как раз то, что надо, давай! – потребовала она. Я угостил ее сигаретой и протянул зажигалку. Она с наслаждением затянулась и выпустила большое облако дыма.

– Если что – это твоя, юноша, – показала она на сигарету, которую держала в руке.

Я кивнул и тоже закурил.

– Пойдем. – Она встала, опираясь на трость, но, когда я попытался подать ей руку, отрицательно покачала головой: – Когда я перемещаюсь, меня труднее найти.

Она подвела меня к другой двери; я на цыпочках обошел хозяйку и открыл ее. За дверью находился громадный зал, размером с половину футбольного поля, с паркетом и витражами на окнах, которые можно было бы разглядывать часами. У стен стояли десятки стеклянных шкафов, в которых, как я без труда понял, находилась мечта почти каждого, за исключением меня, американца: шапочки, перчатки, туфли, майки и трусы, и всё это для бейсбола. И открытки, сотни, тысячи, а может быть, десятки тысяч открыток.

– Кто-то опустошил эти два шкафа, – сказала миссис Гроддехаар, показывая на одну из стен. С сигареты упал столбик пепла. Я глубоко вздохнул.

– Раз уж это я курю, то, пожалуйста, не стряхивайте пепел на пол, а то меня прислуга расстреляет, – вполголоса проговорил я.

– Займемся экспонатами, – ответила хозяйка, нисколько не смутившись.

– Я в этом не разбираюсь, – пожал я плечами. – Чувствую, это нечто весьма впечатляющее, но я, к сожалению, исключение – бейсбол меня совершенно не интересует.

– Так же, как и меня, – сказала она, нисколько не удивившись. – Пойдем. – Она потащила меня за руку к ближайшему шкафу. К счастью, в нем находились не трусы и носки, а только открытки. – Могу тебе перечислить: это Маурициус, а это Ди Маджио, а это Сенивола, а это Стан Кузински, Волак, Мило Дривач, О'Хара и так далее. Кроме того, есть еще обширная коллекция автографов: Бад Свир, Лэнни Цукерман, Хюрли, Бромберг…

Оглядевшись вокруг, я наткнулся взглядом на вазу; она выглядела не слишком впечатляюще, к тому же стояла отдельно, на подставке, а не в витрине. Дав понять миссис Гроддехаар, что внимательно ее слушаю, я быстро метнулся в сторону и схватил вазу, после чего подставил ее под сигарету хозяйки, а затем стряхнул пепел сам. Поблагодарив меня кивком, она продолжала:

– …Лайсек, Сэтердей, Пьоджи, Карневал, Уайт – Уайт Эрни, а не тот увалень Джо, – уточнила она.

– Ну, это ясно, – кивнул я.

Она замолчала и посмотрела на меня:

– Ты, случайно, не издеваешься?

– Нет, но я в самом деле не вполне понимаю…

– Ладно, – прервала она меня, уже не в первый раз. Я вполне мог представить, сколько мне понадобится многоточий, чтобы передать на бумаге наш разговор. – Который час?

– Без двенадцати одиннадцать.

Скрипнула дверь. Миссис Гроддехаар ловко швырнула сигарету в вазу и повернулась.

– Телефон, мэм. – Горничная присела в полупоклоне, а затем направилась к нам, неся в вытянутой руке телефонную трубку. Она подала ее хозяйке, та отошла на три шага и прошипела:

– Слушаю?

Горничная слегка повернула голову ко мне и прошептала:

– Эта ваза стоит почти шестьсот тысяч, не разбейте. – Прежде чем я успел что-либо ответить, миссис Гроддехаар рявкнула:

– Нет!

Сунув трубку в руку девушке, она подтолкнула горничную к двери.

– Как я и ожидала, – обратилась она ко мне, – они здесь… Прошу прощения… Столик и стулья сюда, будем пить кофе! – крикнула она вслед девушке, затем снова повернулась ко мне: – Каждую пятницу, примерно в половине двенадцатого, кто-то что-нибудь крадет – перчатки, мячи с автографами, шапочки со следами пота какого-нибудь Мэтьюса…

– Не понял. Вы знаете, в какое время произойдет кража, и не можете этому помешать?

– Именно так, – словно с легким удивлением, кивнула она. – Сам скоро увидишь, юноша.

Судя по выражению ее лица, мне предстояло увидеть нечто весьма интересное.

– Как я говорила – эти экспонаты меня совершенно не возбуждают, но я терпеть не могу… Ах да, это я тоже говорила!

Дверь открылась, и вошла целая процессия – двое пожилых камердинеров и три девушки, которые мгновенно поставили в указанном хозяйкой месте столик и два креслица, расставили кофейный сервиз, наверняка из… Где и когда делали лучшие в мире сервизы?

Мы сели. Увидев пепельницу, я отдал вазу одной из девушек и с облегчением закурил новую сигарету. Прислуга исчезла из поля зрения. Я налил кофе миссис Гроддехаар и себе. Уже один аромат напитка обещал, что здесь мне понравится.

– Кроме того, – добавила миссис Гроддехаар, – они пугают мою прислугу.

Возможно, она подумала, что если я не в состоянии оценить ее коллекцию, то без особого рвения возьмусь за дело, и потому присовокупила еще и человеческий фактор. Нет, это глупо – миссис Гроддехаар не могла себе даже представить, что кто-то осмелится не исполнить должным образом наложенные ею обязательства. Просто к краткому списку прегрешений воров она прибавила еще один.

– И как это происходит? – спросил я, отставив чашку.

– Сейчас увидишь, – пообещала она.

Меня несколько удивило, что она не спрашивает: «А оружие у тебя есть?» Ведь через несколько мгновений ее должны обокрасть, а что должен делать нанятый ею детектив – сидеть и смотреть? Шутка? Обман страховой компании? Попытка увильнуть от наследников?

У стены что-то загрохотало, словно торопившийся куда-то ребенок сбежал по лестнице, затем послышался мрачный, но достаточно мелодичный звук рога. Я положил сигарету и медленно, без шума, встал. Мы были в зале одни. Я молчал, затаив дыхание, миссис Гроддехаар замерла с поднесенной ко рту чашкой. Над витриной в дальнем углу воздух начал колебаться, словно в жаркий день на пустынном шоссе. Я машинально потянулся за ремень сзади, но сегодня там ничего не было. На цыпочках я двинулся в сторону витрины. До нее было столь далеко, что на полпути мне пришлось перейти на бег, иначе я добрался бы туда только на следующей неделе. Хотя, с другой стороны, спешить было некуда – витрина стояла на месте, возле нее никого не было, царила полнейшая тишина. Еще раз раздался скрип, затем звук трубы или рога, и тут стеклянные дверцы витрины опустились вниз, а внутри нее начали подпрыгивать и исчезать из виду какие-то открытки, открытки, открытки…

Я бросился туда, где на моих глазах творился грабеж, но не успел. Может, это и к лучшему, поскольку мне было некого и не за что хватать. Когда до витрины оставалось несколько шагов, стеклянные дверцы вернулись на место, а колебания воздуха прекратились.

Всё.

Когда я затормозил, чтобы не налететь на витрину, это уже был лишь обычный стеклянный шкаф, и ничего больше. Только внутри он был пуст. Из нескольких десятков открыток остались четыре или шесть. Я тупо вглядывался в стеклянные полки. Насколько тупо, можно было увидеть по собственному отражению.

Повернувшись, я отправился в обратный путь. Мне пришло в голову, что, если я не поспешу, остынет мой великолепный, отменный, гениальный кофе. Однако у самого столика я остановился как вкопанный. Какая-то мысль возникла у меня в голове и тут же исчезла, оставив после себя лишь запах, легкий привкус…

Ну да, конечно!

Звук! Сигнал рога. Пастушеский рожок! Я вспомнил, что, когда из будущего появлялся Гайлорд, за мгновение до этого слышался звук пастушеского рожка. Потом что-то гудело или скрипело, почти так же, как и здесь.

Я щелкнул пальцами и сделал два шага.

– Неужели ты что-то уже знаешь, юноша? – достиг моих ушей вопрос хозяйки. Прежде чем я успел похвастаться, она добавила: – Если так, то ты действительно стоишь двадцати долларов. – Видимо, она заметила что-то в моем взгляде, поскольку спросила: – Что-то не так? Я спрашивала своего адвоката, он сказал, что такова дневная ставка. Плюс обычная премия, за успешное выполнение задания.

– Прошу прощения, кто ваш адвокат?

– Берхардт & Берхардт. – Она слегка нахмурилась и повторила: – Что-то не так?

– Их контора перешла во владение Олдеманна четырнадцать лет назад, – пробормотал я. – Когда же вы его спрашивали?

– Ох… – Она что-то посчитала в уме. – Лет восемнадцать или двадцать назад, но ведь доллар не слишком с тех пор упал?

– Да, – с трудом прохрипел я.

Я вдруг почувствовал, что с трудом сохраняю серьезный вид. Больше всего я боялся, что обижу ее и она отберет у меня недопитый кофе. Быстро сев, я отпил глоток.

– Ну? – поторопила меня миссис Гроддехаар.

– Я не вполне уверен, – признался я, – но у меня есть одна догадка. Основательное подозрение насчет того, каким образом совершаются кражи. Хуже будет с исполнителями – они могут оказаться вне моей досягаемости. Вернее, они уже находятся вне моей досягаемости, – уточнил я.

– Почему? – спросила она столь резко, что простой отговоркой было не обойтись.

– Их здесь нет, – уклончиво ответил я.

– Ха! – фыркнула она. – Понятное дело. Ведь это не я и не мои люди. Никого другого здесь нет.

– Они врываются сюда на несколько секунд, хватают что-нибудь и сматываются.

– Привести собак? – Она озабоченно наклонилась ко мне.

Покачав головой, я допил кофе, достал сигареты и угостил хозяйку.

Мы закурили. Облака дыма поплыли к потолку, освещаемые лучами рахитичного солнца.

– У меня пока еще нет определенной идеи, – сознался я. – Но, без ложной скромности, могу сказать, что это промежуточное состояние, после чего какая-нибудь идея появляется довольно скоро. И чаще всего верная.