Текст книги "Вся Одесса очень велика"

Дочка

Она очень похожа на отца. Если бы не это явственное сходство, ещё долго оставались бы сомнения. Ведь целые поколения советских людей выросли в уверенности, что у главного советского поэта не было детей.

Страница из книги Б. Янгфельдта «Ставка – жизнь» с подписью Патриции Томпсон Евгению Деменку

Когда в 1989 году Патриция Томпсон заявила, что является дочерью Владимира Маяковского, не были удивлены только глубокие знатоки его биографии. После первого её визита в Россию в 1991 году сомнения исчезли. Их сходство поразительно. Патриция была в России четыре раза в 1991–1993 годах. В 1993-м она выпустила книгу «Mayakovsky in Manhattan», основанную на архиве её матери, Элли Джонс, и в первую очередь на шести магнитофонных записях, сделанных 5 июня 1979 года и 4 сентября 1982 года. В 2003 году в Москве вышел русский перевод этой книги «Маяковский на Манхэттене». В архиве Элли Джонс, который достался Патриции, письма и телеграммы Маяковского к ней, рукописи его стихотворений, написанных во время пребывания в Америке, фотографии и рисунки Маяковского и Давида Бурлюка. Два знаменитых рисунка друзей-футуристов – два портрета Элли – сделаны в один день, во время визита в летний еврейский лагерь «Нит Гедайге». С. Кэмрад во время встречи в музее Маяковского в Москве в 1991 году предоставил Патриции свою рукопись «Дочка», которая также отдельной главой вошла в её книгу. Изначально написать автобиографическую книгу об их романе с Владимиром Маяковским планировала сама Элли Джонс, и магнитофонные записи делала именно для этого, но написать книгу не успела. За книгу взялась Патриция, которая долгое время не хотела заниматься этой темой. Она пишет: «Я должна признаться, что большую часть своей жизни сопротивлялась и не читала Маяковского и книги о нём. Я не хотела раствориться в его сверхмощной личности. Я хотела быть собой». Характерная история для детей выдающихся родителей. А если учесть, что Патриция Томпсон является профессором педагогики «Леман Колледжа» при Университете Нью-Йорка, автором около тридцати книг в области феминизма и экологии, читает лекции в Америке, Канаде и Европе, становится понятно, что она действительно стала реализованной самодостаточной личностью. И тем не менее голос крови победил. Наверное, она нашла внутренний баланс, правильное соотношение между любовью и преклонением перед гениальным отцом и собственной карьерой, собственными достижениями. Сейчас в квартире Патриции на Манхэттене книжные полки заставлены книгами Маяковского и о нём, на стенах висят его портреты, на столиках стоят бюсты поэта. Она не говорит по-русски, но пытается смотреть русские телепередачи и подписывает книги инициалами «Е.В.» – Елена Владимировна. В свои 84[9]9
  Статья написана в 2010 году.


[Закрыть] года она очень активна и энергична. Патриция довольно высокая, стройная, с гордой осанкой, приятная в общении. Она продолжает преподавать, писать, выступать с лекциями. А когда она становится рядом с фотографией отца… Я не перестаю поражаться, как в наше сегодня протянулась ниточка из такого далёкого времени.

Патриция Томпсон с портретом отца

Маяковского я люблю ещё со школы. Особенно ранние стихи. Футуристические штучки, турне с Бурлюком по городам России, живое слово – всё это раз и навсегда произвело на меня впечатление. Энергия, пульсирующая в словах, осязаемая, мощная, не оставляла для меня сомнений в гениальности автора, как бы пафосно ни звучало это слово. Поэтому когда я прошлым летом увидел анонс книги Бенгта Янгфельдта «Ставка – жизнь. Владимир Маяковский и его круг», я тут же захотел её купить. Ждать пришлось недолго, книгу прочитал взахлёб, на 357-й странице обрадовался, что у великого поэта есть наследники, а когда на 606-й странице я прочёл, что дочь Маяковского Патриция Томпсон жива, живёт в Нью-Йорке и Бенгт недавно с ней встречался, план созрел мгновенно. Я решил её найти, познакомиться, выразить своё восхищение творчеством её отца, в конце концов, подписать книгу. В радостном возбуждении я позвонил своему папе, который живёт как раз в Нью-Йорке, и решительно поставил перед ним задачу отыскать Патрицию в небольшом, в общем-то, городе. В конце концов, существуют телефонные справочники. Папа попытался отнекиваться, но, поняв бесполезность этих попыток, через пару недель выдал мне план действий. Патриция была приглашена на приём в российское консульство в Нью-Йорке, папа сделал так, чтобы его тоже пригласили, и знакомство состоялось. Через некоторое время Патриция пригласила его в гости, они очень долго говорили, папа ушёл нагруженный впечатлениями, фотографиями и подписанными книгами. Потом они встречались ещё несколько раз, Патриция рассказывала о своей научной карьере, семье – у неё есть сын и внуки – и записала видеообращение к Одесскому Литературному музею, для которого по моей просьбе она также подписала книги: биографию Янгфельдта и свою книгу. А я переслал ей фотографии музейных стендов, посвящённых её великому отцу, и фото табличек на домах из переулка Маяковского. Ведь Маяковский много раз бывал в Одессе, выступал, причём в первый раз, в 1914 году, вместе с Давидом Бурлюком – во время знаменитого турне кубофутуристов. Вспомним начало «Облака в штанах»… В общем, Патриция было очень приятно узнать, что в Одессе её отца помнят и любят.

Давид Бурлюк. Портрет Элли Джонс. 1925 г.

Нашёл я и Бенгта Янгфельдта, спасибо «нашему человеку в Швеции» Михаилу Казинику. Когда я написал Бенгту про историю с Патрицией и выразил восхищение его книгой, он ответил, что моё письмо подняло ему настроение на весь день. А ведь восхищаться действительно есть чем. Наверное, книга Янгфельдта – самая полная и самая лучшая биография Владимира Маяковского на сегодняшний день. И ведь что удивительно – написал её не русский литературовед, а швед, написал сначала на шведском, а потом сам же перевёл бо́льшую часть книги на русский. Теперь благодаря Бенгту в Швеции о Маяковском знают не меньше, а может быть, даже больше, чем у нас. За свою книгу в 2007 году Бенгт Янгфельдт получил премию Августа Стриндберга (шведский «Букер»).

А теперь я хочу вернуться немного назад и рассказать о том, как же Владимир Маяковский попал в Америку, как он познакомился с Элли Джонс и как сложилась её судьба.

Осень 1924 года. Маяковский в глубокой депрессии. Их отношения с Лили Брик, именно любовные отношения, сошли на нет. У Лили всё новые и новые романы, она никогда не скрывала своих мужчин. Очередная её страсть – Александр Краснощёков, он же Абрам Краснощёк – большой советский чиновник, банкир, который к тому же попал в тюрьму, и Лили опекает его дочь, Луэллу. Она объясняет Маяковскому, что бросить Краснощёкова в такой ситуации было бы подло. А он мечтает уехать из Москвы, и не просто в Европу – путь в Берлин и Париж был для него всегда открыт, – а в кругосветное путешествие или в Америку. Маяковский едет в Париж, чтобы там добиваться американской визы. В Париже жила Эльза Триоле, сестра Лили, именно с Эльзой Маяковский познакомился вначале, романа у них не получилось, но Эльза познакомила его с Лили. Сейчас, по прошествии стольких лет, Эльза сохранила чувства к Маяковскому, он же – только дружеские. И вот в Париже они не расстаются, но по банальной причине – Владимир Владимирович совершенно не знает языков, что его безумно раздражает, поэтому, как он сам пишет, объясняется «на триоле». Он таскает с собой Эльзу даже на свидания. Именно в таком амплуа Маяковский привлёк поначалу и Элли Джонс в Нью-Йорке, но об этом позже. В Париже он много общается с художниками – Марселем Дюшаном, Мэн Рэем, Робером Делоне, Пикассо. Особенно сдружились они с Фернаном Леже. Маяковский – страстный игрок, он играет в карты, на бильярде, заключает пари. Полтора месяца в Париже пролетели быстро, но не приблизили его к цели – американцы так и не дали визу, и он возвращается домой, чтобы повторить попытку весной.

Вторая попытка оказалась удачной. В мае 1925 года Маяковский снова в Париже, уже с мексиканской визой, у него с собой 25 тысяч франков, что составляло 2400 советских рублей – трёхгодичную зарплату совслужащего. Колоссальные по тем временам деньги, которые у него за несколько дней до отплытия в Мексику украли. Как писал он сам в письме Лиле: «Вор снял номер против меня в Истрие, и когда я на двадцать секунд вышел по делам моего живота он с необычайной талантливостью вытащил у меня все деньги и бумажники (с твоей карточкой со всеми бумагами) и скрылся из номера в неизвестном направлении. Все мои заявления не привели ни к чему только по приметам сказали что это очень известный по этим делам вор. Денег по молодости лет не через чур жалко. Но мысль что моё путешествие прекратится и я опять дураком приеду на твоё посмешище меня совершенно бесила».

Патриция Томпсон с бюстом отца

Сомнительно, чтобы Маяковский держал все наличные деньги в одном бумажнике. Может быть, он проиграл их, как незадолго перед выездом, ещё в Москве, проиграл все дорожные деньги? В любом случае писать об этом в письме он не мог и не хотел. Лили пришла ему на помощь и «додавила» Госиздат – Маяковского там не очень любили, но всё же издали собрание его сочинений в 4-х томах. Правда, по низкой цене, 12 копеек за строчку (журналы и газеты платили ему в это время 70 копеек за строчку). Тем не менее, аванса в 2 тысячи рублей и собранных друзьями в Париже денег хватило для того, чтобы отправиться в путешествие. 21 июня 1925 года на корабле «Эспань» Владимир Владимирович отплыл в Мексику. Как он пишет, за восемнадцать дней в пути он хорошо натренировал мимические мышцы, потому что объясняться мог только жестами и мимикой. В Мексике он довольно долго ждал визу и уже потерял надежду, ведь если Мексика годом раньше признала Советский Союз, то Америка пока что нет, но чудо свершилось, во многом благодаря друзьям поэта, живущим и работающим в Нью-Йорке. Маяковскому пришлось дать залог в 500 долларов – половину годового дохода американца, которые он одолжил у сотрудника советского посольства в Мехико. В анкете он сообщил, что является художником, который собирается показать в Америке свои работы. И вот 30 июля 1925 года Маяковский наконец в Нью-Йорке. Первым человеком, с которым он встретился, был конечно же Давид Бурлюк. Очень скоро американские власти поняли, кто на самом деле приехал в Америку. Портреты и интервью Маяковского стали появляться во множестве газет, особенно в коммунистической прессе. «Нью-Йорк Таймс» писала: «Самый популярный поэт России, Маяковский, одновременно и самый богатый поэт – в той мере, в какой богатство позволительно на его родине. …Его последняя книга принесла ему 10 тысяч долларов. Маяковский самый известный картёжник в России. Он проигрывает в карты намного больше того, что зарабатывает, и живёт на выигрыши». В Америке, в отличие от Европы, Маяковский много выступал. Он провёл несколько нашумевших выступлений в Нью-Йорке, совершил турне по восточным штатам, на его выступление в Central Opera House пришли две тысячи человек.

Америка произвела на поэта колоссальное впечатление. Он пишет стихи, его путевые заметки «Моё открытие Америки» вышли в 1926 году отдельной книгой. По возвращении домой он будет читать многочисленные лекции «из американской жизни». А пока американское турне в самом разгаре. Удивительно, что Маяковский, который всегда из любых поездок часто и много писал Лили, независимо от их текущих отношений, за два месяца пребывания в Америке отправил ей всего несколько коротких и бессмысленных телеграмм. Это было настолько нетипично, что уже сама Лили пишет ему отчаянно: «Куда ты пропал» и «Не смей забывать меня!»

Через месяц после приезда Маяковского в Америку произошла трагедия, которая во многом повлияла на дальнейшие события. 27 августа погиб Исайя Хургин, который помог Владимиру Владимировичу получить визу и снять квартиру в Нью-Йорке. Хургин утонул во время прогулки на лодке по озеру Лонг-Лэйк недалеко от Нью-Йорка. Вместе с ним в лодке находился Эфраим Склянский, прибывший в Америку за три дня до этого в качестве председателя советского треста «Моссукно». Хотя официальной причиной гибели была названа внезапная буря, скорее всего, это было заказное убийство – Сталин в то время развернул активную кампанию против троцкистов, а Склянский был одним из ближайших людей Троцкого. В русской диаспоре Нью-Йорка смерть Хургина вызвала горе и смятение. Все понимали, что при желании найти могут любого и везде. Маяковский произнёс речь на траурной церемонии и нёс урну с прахом Хургина на пароход, отбывающий в Россию.

Через несколько дней после гибели Хургина и Склянского Маяковский получил приглашение на вечеринку от Чарльза Рехта – радикально настроенного американского юриста, который консультировал советские предприятия в Америке и тоже содействовал в выдаче поэту визы. На этой вечеринке и произошло его знакомство с Элли Джонс. Элли, или Елизавета, урождённая Зиберт, родилась в уральской деревне в октябре 1904 года, в семье потомков немецких меннонитов – протестантской секты. Елизавета знала, помимо русского и немецкого, ещё английский и французский языки, и во время работы переводчицей в Американской администрации помощи (ARA) в Самаре познакомилась с английским бухгалтером Джорджем Джонсом, за которого вышла замуж в мае 1923 года, когда ей было всего восемнадцать. Молодожёны переехали в Америку, но брак оказался неудачным, и они довольно скоро расстались – Джонс снял Элли квартиру на 71-й улице, и она зарабатывала на жизнь, работая манекенщицей. Вполне вероятно, что Джонс женился на Елизавете, чтобы помочь ей выбраться из России. Итак, к моменту знакомства с Маяковским Элли было всего двадцать лет.

Патриция Томпсон в своей квартире в Нью-Йорке. Фото Л. Штейна

Практически сразу они стали неразлучны. Первоначальный интерес Маяковского к Элли был, скорее всего, вызван практическими соображениями – как Эльза Триоле в Париже, Элли Джонс была его переводчицей в Америке. Она помогала ему покупать одежду, обувь, подарки дамам, заказывать еду в ресторанах. Однако очень быстро в их отношениях появились чувства. «Он заходил ко мне каждое утро, и мы проводили день вместе, читая и гуляя. …Нас постоянно куда-то приглашали. Он везде брал меня с собой». Маяковский и Элли были очень осторожны и тщательно скрывали свои отношения – недавний случай с Хургиным показал силу чекистов, а роман с эмигранткой для главного пролетарского поэта мог быть опасным не только для его репутации, но и для жизни. «Мы всегда использовали официальную форму обращения, – вспоминала Элли. – Ни он, ни Бурлюк никогда не называли меня иначе как Елизаветой Петровной. На людях он целовал мне руки».

Маяковский много работал и выступал. Денег у него было мало, поэтому ели они в недорогих русских и армянских заведениях и в детском кафе на Пятой авеню. Почти всё свободное время он проводил в русских и еврейских кварталах Ист-Сайда, часто играл на бильярде и посещал негритянские кабаре в Гарлеме, где, кроме него с Бурлюком и Элли, белых не было вообще. Страдая от языкового барьера, который не давал ему возможности на многочисленных встречах с американцами развернуться во всю мощь своего таланта, он предпочитал проводить время с Элли. Маяковский много общался с представителями радикальных еврейских кругов, в газете «Фрейгайт» были напечатаны два его стихотворения в переводе на идиш. Отношения с Элли не были безоблачными – они довольно часто ссорились; яркое тому подтверждение – рисунок Маяковского, вынесенный Патрицией на обложку своей книги. Несмотря на ежедневные встречи, Элли и Маяковскому удалось удержать в тайне свои отношения – кроме Бурлюка, очень немногие знали или догадывались об их истинном характере. В поэзии Маяковского образ Элли встречается, пожалуй, лишь однажды. В стихотворении «Вызов» он пишет: «Мы целуем – беззаконно! – над Гудзоном ваших длинноногих жён». Причём в первоначальном наброске вместо «мы» стояло «я».

Елизавета Петровна Джонс

К концу октября деньги у Маяковского закончились совершенно. Это и стало основной причиной его отъезда из Америки. Он много выступал, что-то выигрывал, много занимал, но Лили Брик собралась в Италию, и он отправил ей почти 950 долларов на поездку, сам оставшись без гроша. Перед отъездом на последние деньги он купил Элли зимнюю одежду и оплатил месячную аренду квартиры. На себе он экономил. Если из Парижа Маяковский ехал первым классом, то на корабле «Рошамбо», который шёл в Гавр, он провёл восемь дней на дешёвой койке на самой нижней палубе. И тем не менее, когда Элли, провожавшая поэта на корабль, вернулась в свою квартиру, чтобы «броситься на кровать и рыдать», вся кровать была усыпана незабудками.

Владимир Маяковский

Когда Маяковский уезжал, ни он, ни Элли не догадывались о том, что она беременна. Маяковский как-то спросил Элли в начале их отношений, предохраняется ли она. Элли ответила: «Любить – это иметь детей», на что он ответил: «Ты сумасшедший ребёнок». Уезжая, Маяковский попросил Элли держать в тайне всё, что было между ними, попросил её писать ему, но не прямо, а на адрес сестры, и признался, что сам он не большой писатель писем. Элли не всегда придерживалась обещания и писала ему напрямую, да и он тоже писал ей. Вероятно, догадываясь о её положении, он в новогодней телеграмме написал: «Пиши всё. Всё. С Новым годом». 6 Мая Элли наконец известила его о предстоящих родах, но тоже в завуалированной форме, написав: «Через три недели необходимо заплатить $600 в госпиталь. Если можете, пришлите по этому адресу… Думаю, что понимаете моё молчание. Если умру – allright – если нет, увидимся». 15 июня 1926 года Элли родила дочь Хелен Патрицию, которую кратко тоже называли Элли. Сейчас Патриция просит называть себя Еленой Владимировной, по крайней мере, в общении с русскими. Маяковский связался с Элли, как только узнал, что стал отцом.

Реакция поэта на рождения дочери очень характерно отражена в одной из записных книжек 1926 года. На пустой странице он написал одно слово: «дочка».

Патриция Томпсон

Законным отцом Патриции считался Джордж Джонс, который взял на себя заботу о её воспитании. Маяковский хотел поехать в Америку, но это было совершенно нереально. Давая выход отцовским чувствам, он сочинял стихи для детей, в киносценарии «Дети» рассказывается о голодающей семье американских шахтёров, в которой мать звали Элли Джонс. Он увидит свою дочь два года спустя один-единственный раз, в 1928 году, в Ницце, где обе Элли – старшая и младшая – проводили лето. Он узнал об этом совершенно случайно, будучи в Париже, от общей нью-йоркской знакомой. Встреча была очень короткой. Некоторое время после этого они активно переписывались, потом всё реже, а через два года поэта не стало. Элли Джонс получила университетский диплом и всю жизнь преподавала языки: русский, немецкий и французский. Она умерла в Америке в 1985 году, а в 1989-м Патриция Томпсон впервые публично объявила, что она – дочь Маяковского.

Вот так всё это было. В предисловии к своей книге Патриция пишет: «Эти записи содержат информацию о том, что моей отец Владимир Маяковский и моя мать Элли Джонс договорились хранить в тайне. Каждый раз, когда мама упоминала об этом, она прикладывала палец к губам (как это делал Маяковский, собираясь покидать Нью-Йорк, до того, как они узнали о том, что мама беременна), говоря просто: «Про это мы должны хранить молчание». Я не связана их клятвой. Для того чтобы заполнить пробелы в биографии моей матери, я разрушаю это почти семидесятилетнее молчание. Настал мой черёд рассказать о Маяковском как о человеке – любящем, нежном, эмоционально уязвимом человеке из плоти и крови, каким его знала и любила моя мать, человеке, которого я знаю как своего отца. Кровь – не бронза – текла в его венах».

Литературное творчество Олега Соколова

«Удовлетворение, как от редкой и полной рифмы».

Олег Соколов

Литературное творчество Олега Аркадьевича Соколова – это целый пласт, исследование которого только начинается. Я не знаю в Одессе другого такого художника, чьё литературное творчество было бы так тесно связано и сопоставимо по масштабу с собственно художественным творчеством. Виктор Сергеевич Никифоров в своих воспоминаниях об Олеге Соколове писал: «Олег Соколов кроме того ещё и поэт. Некоторые, кто его знает, считают, что он даже более велик как поэт, чем как художник».

Это вполне объяснимо – писать стихи Олег Соколов начал в юности, в середине тридцатых, и поэзия всю жизнь была его спутником. В моём архиве есть совсем раннее стихотворение Олега Аркадьевича «Флорида», написанное чёрной ручкой на пожелтевшем уже небольшом листочке бумаги и посвящённое девушке Клаве, с такими строками:

 
Мне 18 лет…
И снова на рассвете,
Вновь об Америке
Сомнения томят:
Где ваше слово?
Ходите в берете,
И даже, вот,
Не любите меня…
По-боевому скоро мне одеться,
Подходит мой уже призывный год,
Но клятва, данная когда-то в детстве,
День ото дня всё искренней растёт.
И мне в лицо ударил
Горький запах,
Дым пороха и гари ветерок,
И как тогда хотел
Удрать на запад,
Так я теперь
Уеду на Восток.
И если не вернусь в Одессу снова,
Коль умереть случится в том краю,
Скажите так: что он, как Оцеола,
Погиб в бою за Родину свою.
 

В 1937 году Олег Аркадьевич начинает писать поэму «Лермонтов в Пятигорске», отрывки из которой можно найти в нескольких рукописных сборниках стихотворений, в частности в сборнике «Железные цветы», куда вошли стихотворения 1937–1945 годов. Первый отрывок, «Рассвет», датирован 1937 годом. Отрывок «На водах» – 1941 годом.

Уже на фронте он начинает писать поэму «Последний дворянин».

«Готовлю оформление казарм к празднику, – пишет он матери в ноябре 1944-го. – Всё-таки хоть и грубая в художественном смысле работа, но всё же и она даёт удовлетворение. Начал читать роман Гончарова «Обрыв». До этого если и читал, то Чехова, то Пушкина. Вообще литературу я забросил, может быть я расскажу тебе почему, а ты, как мне кажется согласишься со мной. Говорит радио, покойный вечер, ужин, отбой, ватный матрац, спи спокойно, а вспоминается далёкое страшное время, когда из-под самого Ровно мы отступали, мне хорошо было, подо мной был славный конь, лучший в полку, конь был полковника, но он поменялся с моим коньком, так как у меня был тихий, чахоточный конёк, а полковник был жирный и плохой наездник, его нервный и упрямый конь красавец, пугал своей непокорностью, а мне он очень приглянулся. Пехота та выбиваясь из сил падала от марша. Потом бои у Коростеня, мины, спишь сквозь сон слышишь вой снарядов и мин. Но привычка, спал крепко. Даже стихи писал, вернее свою поэму «Последний дворянин».

Целую дорогую маму, Таню, хороших и близких знакомых.

Олег».

А вот строки о поэзии из письма сестре Татьяне – письмо отправлено из Тбилиси, куда Олег Аркадьевич попал после ранения, и датировано 19.8.44:

«Поэзия. Она убила во мне много хорошего. Вообще поэзия это искусство ведущее к пропасти душевной, а нередко и к смерти.

Лермонтов. Я был в Пятигорске. Ну и местечко. За мной в долгу пятигорские улицы, цветники, горы. Целую и невредимую встретить после резни мечтает Олег сестру…»

Поэма «Последний дворянин» состоит из трёх частей, каждая из которых разбита на главы. Во второй части, названной «Снятие колоколов», есть небольшое стихотворение «Одесса»:

 

Одесса

Империи последний день,
По городу гуляют офицеры.
Скандалят. Пьют.
Как подобает тем,
В страну родную кто теряет веру.
Она рассеялась, как дым,
Ждут оккупации с рассветом.
Газеты лгут.
 

«Тост». Рукопись стихотворения Олега Соколова. Коллекция автора

Уже в ранних стихах Олега Соколова отчётливо выражено его отношение к советской власти и советской действительности. Поразительно стихотворение «Тост», вошедшее в рукописный сборник «Железные цветы» и датированное 1944 годом:

 

Тост

Ещё одна годовщина
Голода и позора.
(Отпразднуем не как мужчины,
Быть нам такими не скоро).
Подымем тост за здоровье
И славу того человека,
Кто залил Россию кровью
И Грузию сделал Меккой.
Подымемьте тост за отчизну,
За нашу советскую землю.
За осени позднюю тризну,
За совесть, которая дремлет.
Подымемьте тост за бесчестье,
За рабское слово «назад»
Расстрелянных в красной мести,
Которым не взглянем в глаза.
Подымем…
Тоска без причины…
Такая кругом благодать.
За то, чтоб такой годовщины
Не приходилось встречать.
 

В этот же сборник вошло ещё одно стихотворение об Одессе, названное «Родной город»:

 

Родной город

Одесса. Грохочет прибой,
Акации не отцвели.
Увижусь я вряд ли с тобой,
Тебя в облака увели.
Одесса. Надколотый дом,
Зари разгорелся костёр.
Живи, коль мечта о другом,
Я не боюсь. Нож остёр.
Как верный раб тебе служить,
Я буду на земле.
Но только после не терпи,
В кромешной адской мгле.
 

«Бичами исполосован Христос». Рукопись стихотворения Олега Соколова. Коллекция автора

Всю свою жизнь Олег Соколов будет «внутренним эмигрантом», и критика действующего строя будет одним из основных лейтмотивов его творчества. Такие стихи и фразы встречаются во всех его рукописных сборниках и артбуках. Например, в рукописном сборнике «Горечь позднего мёда», в который вошли стихотворения 1971–1973 годов, в частности «Дерзость», «Краеугольный камень тот стоит», «Палач», «Имярек», «Женщины из каменного века», «Размышление над рукописями моей жены», «Чердак», «Мечта», написанный на украинском «Сонет». Вот несколько сочных фраз из сборника:

 
В Одессе нет бригад
Коммунистического труда,
А есть: «Кому нести? Чего? Куда?
 

И ещё:

 
У всех сараи как сараи,
Но отставник из КГБ
С глазком устроил дверь.
 

Та же тема прослеживается в необычном и интересном сборнике «Славянские хокку», созданном в 1972–1974 годы. В нём – около двух сотен трёхстиший. Вот несколько хокку:

 
9. Девица, с именем Антон,
Швырнула взглядом на могилу
Неизвестного секретаря обкома.
 
 
11. Советский искусствовед
С татуировкой «Слава КПСС».
«Спасибо, что закрыли дверь!»
 
 
28. – Одесса всегда хотела иметь Рембрандта,
Так она да, его будет иметь, —
Сказал Олег Аркадьевич Соколов.
 
 
35. Под ядерным зонтиком США
Писать бы пьесу…
Чувство вины.
 
 
37. Черные «дела» академика Сахарова.
– И не стыдно ему? Мне, простой женщине,
Жене тракториста, и то стыдно за него.
 
 
87. Истины высший критерий – практика
Давай кофе сочиним, да почерней
Вроде этой ночи
 
 
88. Антисоветские,
Дурно пахнущие материалы.
С подлинным верно.
 
 
97. Характерные плоды коммунизма
Упадок городов.
Они превращаются в степи.
 
 
116. Пьяный с побитой мордой,
Но с букетом хризантем.
52-я годовщина Октября.
 
 
119. Пишет по-русски, но латинскими буквами.
Второй текст написан
Между строк первого текста.
 

Олег Соколов в Музее Западного и Восточного искусства. Фото из коллекции автора

В «красном» сборнике – в книжечке «Делегат більшовиків Одеси» – записана абсурдистская пьеса «Комсомольцы 20-х годов» с сильно выраженным антисоветским характером; в сборнике собраны стихи 1970–1974 годов, в частности «Стихи для философов о том, что рассказывает шум раковины», «Тяжело работать с дураком», «Собираю дожди», «Закоулок на процессе», «Сэр Исаак Ньютон», «Структурная данность», «Краеугольный камень», большое стихотворение, посвящённое Герману Гессе.

«Калейдоскоп добра на кончике рапир». Рукопись стихотворения Олега Соколова. Коллекция автора

Знаменитые артбуки Олега Соколова… Это микс искусств – тут и графика, и коллажи, газетные вырезки, стихотворения, мысли и фразы, пьесы… Каждый артбук – целый мир, рассматривая его, погружаешься в ту эпоху коммунистического абсурда, в ту атмосферу, в которой жила вся страна. И поражаешься смелости автора – каждая такая пьеса, стихотворение, даже фраза грозили тогда тюремным сроком.

Вот, например, сборник «Точка над И», созданный в 1969 году. Эпиграфом – цитаты из Ницше и Пастернака, в начале сборника – молитва, а через несколько страниц – запись: «Избавимся от сорняков. Под сорняками я подразумеваю социалистическую идеологию». И подпись – Олег Соколов.

В этом же сборнике – два стихотворения, которые я хочу привести полностью.

 

Стихи с многоточиями

Искусство вещь нелепейшая… из себя
Так снятся сны о детстве…
Золотыми
Назвать их не мог.
И годы сталинизма,
Бедствий,
Мы жили ими.
Занемог
Отец и слёг.
На кухне творчества
Мать.
Замки…
(Мы дети —
Не знаем, что творим).
Выходим в ночь
За город, как за рамки.
Осенний хлад,
А мы горим, горим.
Из окон порт,
Мерцающий и дымный,
И год 37-й,
Как скопище Малют
Скуратовых…
Позором духа
Обязаны им мы.
Но палачам
Руки не подают…
Мы подавали, восторгались, пели
О дифирамбы од,
Оваций гром…
Не слушали
Как падали капели
Как свечи
Оплывают у икон.
Я – это вы.
Проклятьями заклят.
Оболган, и освистан,
И оплёван.
Но не сейчас…
Пусть одуванчики стоят,
И сад в ромашках…
Но даю вам слово.
 

* * *

 
Ошибся тот,
Кто длань свою простёр
К победе коммунизма!
Зря лавры брошены
В общественный костёр.
Нам путь пересекают
Динозавры.
 

1969

15 июля 1969 года Олегу Аркадьевичу исполнилось 50 лет. С этой датой его поздравили очень многие. А сам он записал в сборнике «Точка над И»: «Стукнуло», как говорят, 50 лет. Осталось ещё 23». Он ошибся всего на два года…

Рукописный сборник Олега Соколова «Славянские хокку». Коллекция автора

Вообще Соколов и мистика – тема для отдельного исследования. В «Безымянном» сборнике, который начинается стихотворением «Я, видимо, отпетый монархист», он пишет о том, что является реинкарнацией великого князя Олега Константиновича Романова:

«Задолго до моего рождения на спиритическом сеансе явился Олег Константинович Романов, заявив, что я рожусь через год и он будет во мне. Это рассказала мать, которая никогда не лгала».

* * *

 
Я из детства пришёл,
Не найдя примирения с родом,
Со своим непокорным народом,
Только накрепко знал: «Хорошо»,
Только знал – хорошо, что минуют невзгоды,
То, что времени посвист ветру сродни,
Что минуют, как марево, тяжёлые годы,
И придут благодатные дни.
 

27.1.1988

Олег Аркадьевич никогда не забывал о своём дворянском происхождении. В 1988 году – этот год был особенно плодотворным для художника и поэта – он создаёт большой рукописный сборник, который иллюстрирует своими замечательными графическими работами. Сборник начинается таким четверостишием:

 
Я, видимо, отпетый монархист,
И для меня кровавые знамена —
Они как реквием поруганному трону,
Как поздней осени заупокойный свист.
 

Религиозные мотивы постоянно присутствуют в стихах Олега Соколова. «Бичами исполосован Христос, и время, что уходит под откос», – писал он 7 июня 1972 года. И далее: «Я слышу лязг бичей, Христопродавцев говор…» В стихотворении «Правда о русском солдате» из сборника «Железные цветы», написанном в 1943 году, есть такие строки: «Вы знали крещёную матушку Русь. Так знайте – Русь без креста».

В июле 1970-го Олег Соколов написал такое стихотворение: