Текст книги "Философия кошки"

Чем, как не творческим озарением, или, пользуясь этим «умным» словом, «инсайтом» объяснить тот факт, что некоторые городские вороны научились класть сушки, которые слишком тверды, чтобы быстро размокнуть в луже, на трамвайные рельсы? Да и тот откровенно бандитский налет, который мне довелось видеть своими собственными глазами в соседнем дворе на моей Ржевке, свидетельствует все о том же: для того, чтобы вместе с газетой выдернуть из-под кошки ее лакомство, вороне нужно либо заранее иметь довольно развитые представления о сложных материальных связях, объединяющих предметы, либо обладать способностью к хорошо развитой интуиции.

Но, конечно же, самые многочисленные и убедительные доказательства того, что у животных есть зачатки мышления, получены благодаря исследованию наших ближайших родственников – человекообразных обезьян. Их способность решать неожиданно возникшие задачи неоднократно демонстрировалась и подтверждалась работами разных исследователей. Некоторые из результатов этих исследований здесь уже приводились.

Примеры, свидетельствующие о том, что многие (если вообще не все) живые существа способны учиться, овладевать какими-то орудиями и целеустремленно действовать в соответствии с заранее составленными планами, можно множить и множить. Поэтому сегодня настаивать на том, что они способны лишь механически подчиняться каким-то врожденным схемам стереотипного ответа на внешние раздражители, так называемым рефлексам (условным и безусловным), – значит, упорствовать против самой истины. У животных явно наличествует то, что помогает им успешно ориентироваться не только в стандартных ситуациях, но и находить достойный выход в стечении новых, никогда ранее не встречавшихся им обстоятельств. Наконец, способность к внезапному наитию обнаруживает в них то, что применительно к самим себе мы именуем красивыми словами, обычно обрамляющими контекст творчества: озарение, вдохновение, интуиция.

Так почему же моя кошка должна служить исключением из этого общего ряда?

Конечно же, кошка – не обезьяна, способности которой часто принимаются нами чуть ли не за эталонную вершину животного интеллекта. В отличие от волосатой карикатуры на человека, Господь не дал этому смышленому созданию ни сильной гибкой кисти, могущей прочно удержать какой-либо предмет, ни чутких пальцев, помогающих манипулировать им, – одни когти да и только. Но зато Он даровал этой давней любимице человека другое – талант незаметного управления своими хозяевами, а в дополнение к нему – еще и острое чувство такта и мягкую деликатность, которые позволяют ей никогда не переходить интуитивно осознаваемую меру.

Иное строение диктует совершенно иной состав базовых потребностей, вернее, впрочем, было бы сказать жизненных ценностей этого симпатичного пушистого зверька, ибо далеко не все в его жизни (да, наверное, и в жизни все той же человекообразной обезьяны) может быть ограничено лишь физиологическими отправлениями организма. Иные же ценности бытия, в свою очередь, формируют особенности усилий, направленных на их достижение, поэтому в алгоритме таких действий просто нет места тем средствам, которые способен использовать «ближайший родственник» человека. Так что мерить способность кошки к орудийной деятельности обращением к тому стандартному набору, который традиционно предлагается обезьяне, по меньшей мере неразумно. В достижении своих целей кошка пользуется совершенно иными средствами, и, как бы парадоксально это ни звучало, главными из них оказываемся мы сами. Здесь уже говорилось о том, что она отчетливо осознает и свое право, и свою возможность непосредственной апелляции к человеку; и тот факт, что ее обращения не остаются не услышанными нами, формирует всю ее психологию. Словом, ей остается только сформулировать свой запрос к нам и удостовериться в точности его исполнения; бремя же понимания, равно как и бремя самого исполнения возлагается ею на нас.

Конечно, можно упорствовать на том, что разум может быть исключительно там, где существует развитая орудийная деятельность, другими словами, только там, где наличествует владение широким спектром самых разнообразных инструментов, будь то предметы, «в готовом виде» находимые в окружающей среде, или искусственно изготавливаемые из подручного материала вещи. Но этому можно противопоставить не оспоренное еще никем наблюдение, которое касается самого человека.

Да, он способен использовать в качестве средств достижения своих целей едва ли не все что угодно – от простого камня до компьютера и космического челнока, но ведь это относится только ко всему человеческому роду в целом. Каждый же отдельный его представитель в действительности умеет управлять лишь очень ограниченной совокупностью вещей из того общего их массива, который и составляет единый арсенал всей современной цивилизации.

Взять хотя бы автора этих скромных заметок. Если честно признаться, он не обладает искусством управления ни серпом, ни молотом, ни, может быть, даже простой палкой. И уж тем более вряд ли он сумел бы восторжествовать над той не обремененной излишней образованностью обезьяной, которой удалось посрамить уже известного нам профессора, а вместе с ним и весь ученый мир. Единственный доступный ему инструмент – это перо, но с помощью этого весьма своеобразного (и, согласимся, непростого) предмета ему все же удалось и построить дом, и воспитать сына, и запечатлеть (теперь уже для его детей) дорогие черты своей славной четвероногой любимицы.

Однако, признаем: не так уж и мало. Поэтому и скромное умение обращаться с чем-то одним может быть вполне достаточным для рядового обывателя.

Там же, где обнаруживается подлинное искусство, достигаются совершенно иные результаты. Гамлет бросает вызов дерзнувшим манипулировать им Гильдерстерну и Розенкранцу, предлагая для начала сыграть хотя бы на флейте, прежде чем пытаться играть им самим, – и те в смущении отступают. А вот славная героиня нашего повествования – играет. И еще какие ноктюрны! Причем не «на флейте водосточных труб», она затрагивает «заглушенные жизнию струны напряженной, как арфа, души» разделившего с нею кров человека, и каким-то непостижным образом извлекает из этой души то, что не удается иногда даже самым лучшим целителям и педагогам.

Конечно, всякий способен указать, что дело вовсе не в орудии как таковом, а в тех способностях, которые отпущены тому, кто прибегает к его использованию, – и будет абсолютно прав: построить дом и в самом деле можно не только с помощью топора или мастерка каменщика. На самом деле годится любое средство, ибо дарованные человеку таланты, подобно товарам на рынке, имеют свойство неограниченно «обмениваться» друг на друга. Поэтому и с помощью топора можно построить не один только дом, но и мировоззрение сына, и уважение близких. Все это результат того, что тайна любого творения скрывается отнюдь не в материале предмета и вовсе не в характеристиках орудий, но в собственной душе того, кто берет их в свои руки. А вот с душой – не все так просто:

 
«Есть творчество навыворот, и он
Вспять исследил все звенья мирозданья,
Разъял Вселенную на вес и на число,
Пророс сознанием до недр природы,
Вник в вещество, впился, как паразит,
В хребет земли неугасимой болью,
К запретным тайнам подобрал ключи,
Освободил заклепанных титанов,
Построил их железные тела,
Запряг в неимоверную работу;
Преобразил весь мир, но не себя,
И стал рабом своих же гнусных
Тварей.»
 

И невольно стает вопрос: да в самом ли деле человек обладает сознанием? Разум ли то, чем руководствуемся мы в своей повседневной деятельности? Всё ли мы понимаем сами, когда речь заходит об этой сложной материи?

Все наши представления в этой области основаны на обобщении только своего собственного интеллектуального опыта, между тем ясно, что любая другая, отличная от человеческой, организация психики обязана придавать какие-то свои, может быть, неожиданные и парадоксальные черты сознанию. Но тогда, говоря о разуме животных, правильней было бы подходить к нему как к иному, и вовсе не исключено, что к нему должны предъявляться те же критерии, какие мы бы стали предъявлять к инопланетянам.

Вообще говоря, принципиальная возможность существования какого-то иного разума, способного вступить в контакт с нами, давно занимает человека, но почему-то, задумываясь о нем, мы обращаем свой взгляд куда-то за пределы Солнечной системы, в дальний Космос.

Сегодня поиск проходит в двух основных направлениях. Одно из них ставит своей целью обнаружение материальных следов сознательной деятельности в далеких просторах Вселенной, ориентиром другого служат космические объекты с более или менее подходящими условиями для возникновения жизни. В первом случае искомый разум должен быть, как говорят математики, на порядок, а то и на несколько выше земного, вернее сказать, того, который свойствен человеку. Это и понятно: ведь если практическое столкновение с какой-то другой, внеземной, цивилизацией и возможно сегодня, то только в том случае, если она сама выйдет на контакт с нами. А это значит, что речь может идти лишь о такой, которая в состоянии преодолеть все разделяющие нас пространственные барьеры. Способность же к этому предполагает высокий уровень развития, который далеко превосходит возможности не только современного человека, но, может быть, и самые смелые наши представления о способностях цивилизаций вообще. Словом, в этом случае предполагается субъект, достигший едва ли не вершин строения всей мыслящей материи. Во втором – мы имеем дело с прямо противоположным направлением исследований, ибо анализ условий, при которых возможно зарождение жизни, ведется на предельно низком уровне организации всего живого.

Таким образом, дистанция, разделяющая эти условные направления поиска, вмещает в себя практически всю линию эволюции, включая и тот теряющийся в неопределенно далеком будущем отрезок, который касается развития мыслящих существ и принято называть историей. Поэтому между человеком и обоими обозначенными здесь полюсами обнаруживается глубокая временнбя пропасть (в одном случае обращенная в далекое будущее, в другом – в прошлое).

Впрочем, временной разрыв – вовсе не единственное, что разъединяет нас и эти два полюса. Между сознанием, построенным на какой-то другой основе, и человеком оказывается еще и пространственная бездна, ведь координаты вероятного обнаружения материальных следов практической деятельности инопланетных цивилизаций и пригодных для зарождения жизни условий выносятся на расстояния, исключающие возможность любой экспериментальной проверки. Правда, ученый мир, наверное, еще не расстался до конца с надеждой обнаружить следы жизни на планетах Солнечной системы, но что касается поисков вполне сформировавшегося разума, то все они (за исключением, разумеется, Земли) давно вычеркнуты из списка вероятных мест его обитания.

Но почему бы не предположить возможность одновременного существования сразу нескольких различных форм мыслящей материи в одной и той же области пространства?

Сама по себе такая мысль ничуть не лучше, да и ничуть не хуже множества других, и уже только поэтому она имеет, хотя бы некоторое, право на существование. Но парадокс в том, что если возможность сосуществования разных цивилизаций и может быть признана, то только не для той части мироздания, на которую уже распространилась познавательная деятельность человека.

Это и в самом деле парадокс, ведь если принципиальная возможность такого сожительства развившихся на разных основах форм сознательной жизни и существует (а между тем нам не известен ни один фундаментальный закон природы, который запрещал бы это), то она должна быть признана для любой области материального мира. У нас ведь нет никаких оснований утверждать уникальность, исключительность уже познанной нами его части. Однако мысль о возможности существования какого-то иного разума в самой непосредственной близости от человека и уж тем более о том, что жизнедеятельность его носителя, не соприкасаясь с нами, может буквально пронизывать собою весь мир, единственными хозяевами которого мы видим только самих себя, вызывает чуть ли не инстинктивное отторжение. Иными словами, сознание человека готово отвергнуть ее даже без обсуждения.

Впрочем, какие-то причины тому существуют: ведь если бы нечто (пусть даже отдаленно) похожее на сознательную деятельность кого-то чужого, притаившегося в нашем доме по имени Земля или в ее ближайших доступных наблюдению окрестностях, имело место, то человек уже давно сумел бы обнаружить ее следы. Однако ничего похожего до сих пор не было и нет. Поэтому тот факт, что мы не замечаем никаких странностей ни в освоенных нами районах планеты, ни в обозримых окрестностях ближнего Космоса, красноречиво свидетельствует о том, что ни о каком взаимопроникновении разумов не может быть и речи.

Но вот именно здесь-то и уместно задаться вопросом: действительно ли есть строгая логическая связь между этим фактом и выводом, который утверждает наше одиночество, в самом ли деле одно закономерно вытекает из другого? Ведь, наверное, в любом языке мира выражение «не замечал» отнюдь не равнозначно суждению «не существует», так почему язык науки должен быть отличен от них.

Впрочем, не будем интриговать, ответ на этот вопрос вполне очевиден любому, чья мысль способна развертываться вне колеи сложившихся интеллектуальных стереотипов: на самом деле здесь только видимость стройного обоснования, иллюзия нерасторжимой логической связи – и не более того.

Вдумаемся, что значит обнаружить существование другого разума?

Очевидно, что речь может идти только о каких-то материальных следах его жизни, о видимых результатах его воздействия на окружающую среду. Слово «материальных» здесь означает – поддающихся регистрации с помощью наличествующих в распоряжении человека физических приборов.

Конечно, оставляемые кем-то следы – это всего лишь косвенное свидетельство существования; но ведь прямые доказательства – вещь крайне редкая даже там, где нет вообще никаких сомнений. Вот, может быть, самый известный пример: верующий человек нисколько не сомневается в бытии Бога, но представить доказательства, которые ни при каких обстоятельствах не могут быть оспорены никем из атеистов, он не в состоянии; но ведь и атеист не в силах решительно никакими доводами опровергнуть убеждения первого. Вот так и существуют две тысячелетиями конфликтующие друг с другом духовные традиции, а ведь если бы прямые свидетельства существовали, давно бы уже восторжествовала какая-то одна из них. Точно так же верующего в разум животных зоопсихолога вполне убеждают получаемые им и его коллегами факты, но ни один из этих фактов не в силах убедить скептика; как, впрочем, и верующий в одни лишь рефлексы скептик не способен представить неоспоримые доказательства своей собственной правоты.

Вот так и здесь остается полагаться только на косвенные улики.

Однако и это обстоятельство не исчерпывает трудности понимания. Ведь мы не знаем, в чем именно может проявиться материальная деятельность иных цивилизаций, а следовательно, нам совершенно неясно, что же нужно искать. Ведь для того, чтобы что-то найти, необходимо хотя бы приблизительно представлять себе какие-то его характеристики. Здесь же – как в старой сказке: «Пойди туда, не знаю, куда, отыщи то, не знаю, что».

Наша научная мысль развивается на основе земного опыта, а это значит, что и представление об ином разуме может быть составлено только путем распространения всех тех признаков, которые характерны нашей же собственной жизни, нашей собственной практике, на чью-то чужую действительность. Но вот правильно ли это? Попробуем вообразить, какое представление о нас, людях XXI века, и о нашей цивилизации могли бы составить, скажем, строители первых египетских пирамид, если бы им вдруг пришло в голову распространить на нас основные закономерности своего опыта? Думается, вряд ли им удалось бы нарисовать себе точный портрет нашего времени. А ведь мы стоим перед той же самой задачей: определить черты, может быть, не на века, и даже не на тысячелетия опередившей нас цивилизации. Между тем признано, что развитие разума идет с ускорением, поэтому один и тот же временной интервал вмещает в себя все большую и большую сумму перемен. Так что здесь открывается самый широкий простор для фантазии.

Но и мысль фантаста в своих представлениях не уходит от человека. Ведь на всех планетах, где развиваются иные, живописуемые ею, миры, мы находим подобные земным города, подобные земным заводы, подобные земным машины и космические аппараты. Особенно заметно сходство внеземного разума с земным человеком там, где речь идет о каких-то гуманитарных идеях. Эти идеи носят явно земной отпечаток, ибо являются попыткой того или иного разрешения проблем, сегодня волнующих самого человека. Точно так же и технология рисуемых мыслью фантаста чужих цивилизаций не так уж далеко уходит от нашей. Ведь, несмотря на всю ее экзотичность, решает она в сущности те задачи, которые уже сегодня вырисовываются перед нами. Это и понятно: ведь все попытки фантастов представить себе братьев по разуму, с которыми когда-то предстоит встретиться человеку, – это попытками представить далекое будущее нашего общества.

Таким образом, и научная мысль, и мысль фантаста оказываются замкнутыми на сегодняшний день земного человека, на нашу собственную цивилизацию. Но ведь задача-то заключается в совершенно другом – в том, чтобы представить себе не только в мелких деталях отличный от нашего, но, может быть, даже принципиально иной разум. Иными словами, мы обязаны допустить существование таких форм сознания, которые (не исключено), вообще могут показаться лишенными всякого разума! Поэтому гораздо правильней было бы ориентироваться не на подобную той, которая дарована человеку, но на качественно другую организацию наделенной сознанием жизни: ведь только максимально расширив сферу поиска мы можем обнаружить то, основные характеристики чего нам пока еще совершенно не известны. До тех же пор, пока мы будем искать некое подобие самих себя, рассчитывать на успех едва ли возможно.

Между тем такой взгляд на вещи требует многое изменить в наших собственных представлениях. Ведь как раз здесь-то и встает основная проблема. Если положить, что между нашей и какой-то иной цивилизациями существуют только такие различия, которые обусловлены лишь длительностью исторического развития, то обнаружение материальных следов иной деятельности (если они и в самом деле существуют), как кажется, не должно встретить препятствий. Трудности, конечно, вполне возможны и здесь, но никакие из них не могут иметь решающего принципиального характера: ведь если общий процесс восхождения чужих форм сознательной жизни к каким-то своим вершинам не слишком отличается от земной эволюции, то даже встретив нечто такое, назначение чего мы не в состоянии до конца понять, человек все же сможет распознать в нем продукт практической деятельности иного разума.

А как быть, если не только отправной пункт эволюции, но и генеральное направление восхождения иной формы мыслящей жизни к этим своим вершинам существенно отличны от условий, в которых проходило развитие человека? Сможем ли мы тогда распознать ее присутствие в обозримой нами части Вселенной?

Кажется, да: ведь практическая деятельность разумного существа неизменно сопровождается преобразованием всей окружающей его действительности, приспособлением ее к собственной природе, и чем выше уровень развития, тем больше масштабы вносимых изменений. Поэтому продукт такой деятельности всегда будет искусственным образованием, отличить же искусственно созданный предмет от естественно данного, не составляет большого труда.

Правда, иногда очень трудно отличить от естественно данного продукт деятельности разумных существ, преодолевающих лишь первые ступени своего исторического восхождения. Так, например, каменные рубила древнейших на Земле культур, которые обнажают южно-африканские раскопки, во многих случаях лишь глубокий знаток дела может отличить от случайных сколов. Но ведь здесь-то речь идет совсем не о них. Объектом анализа являются результаты практической деятельности субъекта разума, который, намного превосходит человеческий.

Таким образом, можно сформулировать следующий вывод: бросающееся в глаза отличие от естественно-природных явлений должно характеризовать искусственное образование. Но если так, то должно быть справедливым и обратное: все то, что резко отличается от искусственно созданного – это продукт самой природы.

Над этим мы, как правило, не задумываемся, а между тем здесь скрыт очень глубокий смысл, осознание которого способно повлиять на формирование всех наших представлений об ином разуме. Дело в том, что этот тезис единым махом уничтожает наметившийся было признак, руководствуясь которым можно отличить искусственно созданные предметы от всего естественно данного. Ведь естественно данному явственно противостоит лишь только то, что создано руками самого человека, поэтому к искусственно созданному может быть отнесено только то, что в той или иной мере напоминает результаты его трудов. Человек не в состоянии отрешиться ни от собственной природы, ни от собственной истории, ему не дано встать над законами развития своей деятельности. Между тем, если иной разум качественно отличен от человеческого, то и практическая деятельность его носителя должна во многом отличаться от нашей практики. Но тогда качественное отличие должно содержаться и в конечных результатах.

Что же получается в этом случае? Продукты деятельности иного сознания принципиально отличны от результатов человеческих усилий. Но достоверно отличить от естественно-природных явлений человек может единственно то, что хоть в какой-то степени напоминает предметы, создаваемые им самим. А значит, все качественно отличное от них обязано восприниматься как данное самой природой.

Таким образом, легко видеть, что материальные следы практической деятельности любой другой (но обязательно отличающейся от нашей) цивилизации, будь даже ее масштабы сопоставимы с масштабами всего космоса, далеко не всегда смогут быть отделены от естественно-природных явлений.

Напомним: с самого начала принималось положение о том, что все искусственно созданное должно быть качественно отличным от естественно данного. Но ведь у нас нет никакой уверенности в том, что по мере совершенствования инструментария иной деятельности ее продукты должны все в большей и большей мере противопоставляться естественно-природному. А что если будет происходить обратное? Ведь и в сегодняшней практике человека часто можно разглядеть именно такие – обратные – тенденции. Но если естественно данное отнюдь не обязательно должно отличаться от искусственно созданного, то совпадение того, что создается носителем иного разума, с чисто природными формированиями станет еще более вероятным.

Справедливости ради следует сказать, что есть еще и своего рода промежуточный класс явлений, которые отличаются и от всего создаваемого человеком, и от всего того, с чем он привык иметь дело как с природным. Но здесь действует хорошо известный в науке еще со времен средневековья принцип (так называемая «бритва Оккама»), который требует объяснять все странности мира без привлечения каких то новых, дотоле неизвестных нам причин.

Словом, остается заключить, что материальные следы деятельности иного разума человеком, скорее всего, будут восприняты нами как чисто природные образования. Или – сформулируем это в более компромиссной форме – отнюдь не исключено, что они не будут отличены нами от явлений природы.

Но если так, то вполне закономерен вопрос: что из окружающего нас относится к собственно природе, а что – к гипотетическому продукту деятельности какого-то иного, возможно существующего рядом с нами, разума? Ведь если одно может быть неотличимым от другого, то исключить присутствие кого-то чужого в нашем мире становится весьма и весьма затруднительным делом.

В настоящее время на этот вопрос нельзя дать даже самый приблизительный ответ. А если ответа не существует, то в принципе любой класс объектов, процессов, явлений, однозначно относимый к чисто природным явлениям, может скрывать в себе творчество какого-то запредельного нам, людям, сознания. Иначе говоря, исключениями в этом ряду не могут служить даже те начала, с которыми человек изо дня в день сталкивается у себя на Земле. Больше того, – в своем собственном организме.

Легко видеть, что в этом случае к внеземному разуму оказывается решительно неприменимым и само определение «внеземной», ибо местом его обитания вполне может оказаться и собственный дом человека (а отчасти и его собственное тело)! Пользуясь биологической терминологией, можно сказать, что подобный разум занимает что-то вроде иной «экологической ниши» в которой пока еще невозможно разглядеть его существование.

Но можно предположить и другое: его носителем оказывается не что иное, как сама природа; какое-то специфическое, глубоко отличное от нашего сознание оказывается разлитым в ней, и материальные следы его деятельности – это в сущности все то, что окружает нас.

Не исключая и самого человека, ибо в значительной мере и мы сами – прямое порождение природы (во всяком случае именно так утверждает не верящая в Божественное творение мира наука). Вот только с человеком, как кажется, произошло и продолжает происходить что-то странное.

Древние сказания говорят, что Дьявол когда-то был одним из ангелов. Точно такое же порождение Творца, как и остальные, он оказался, может быть, самым талантливым из всех, но свойственная таланту гордыня поставила его вне общего ряда. В конце концов он восстал не только против Его творений, но и против своего собственного Создателя…

Каким-то трагическим стечением обстоятельств что-то подобное, как кажется, случилось и с нами.

Мы любим поговорить о войне миров (в свое время ее перспективой пугал человечество еще Герберт Уэллс) но ведь в действительности такая война отнюдь не фантастика – это наше повседневное состояние. Возомнив себя «царями природы», мы пытаемся править ею, но решительно забываем о том, что царское правление всегда именовалось служением, ибо оно состояло не только в водительстве народа, но и в его защите и в постоянном заступничестве за весь подвластный люд перед какими-то высшими силами. Мы же, вместо всего этого ведем себя, как жадные и хищные оккупанты. Лишь изредка мы поднимаем голову от своих сундуков, куда лихорадочно сваливаем все награбленное.

И вдруг встречаемся с красотой этого мира.

Или с доверчивыми глазами тех, кто взял на себя вечный труд заступничества перед нами за все нами же и попираемое. И еще – заботу будить в нас мысль о том, что каким-то непостижным образом многое вокруг нас оказалось поставлено с ног на голову: то, что обязано было служить простым средством, давно уже стало чуть ли не основной целью всех устремлений человека, а подлинная цель оказывается тайной не то что за семью – за семьюдесятью семью печатями. Мы поклоняемся нашим орудиям, этому сонмищу истуканов, ритуальная пляска вокруг которых и становится едва ли не смыслом нашего бытия; мы вкладываем самую душу в увеличение их мощи и быстродействия – и решительно не замечаем того, что уже давно именно они стали нашими истинными повелителями, а мы – не более чем их средством.

Да, это так: мы стали спать на более мягких диванах, ездить на более престижных машинах, и развлекаться на еще более «навороченных» компьютерах, – но ведь подлинный смысл разумной жизни не может, не должен, не вправе быть сведен к вечному служению и этим потребительским идолам…

Только одно может быть целью и оправданием нашего бытия – наша собственная душа.

Может быть, именно поэтому доверчивые глаза тех, кто вот уже тысячелетия безмолвно служат нам, молят и молят нас о вразумлении…