Текст книги "Сколько будет 2+2?"

§ 5. Дух или материя?

Таким образом, и сегодня остаются нерешенными те же вопросы: ведь если все многообразие мира можно объяснить физическим взаимодействием мельчайших частиц вещества, порций пустого пространства и времени, то как объяснить возникновение новых свойств вещей, которые возникают при каждом «сложении»? Как объяснить возникновение новых пластов информации, обнаруживающих себя при каждой попытке определения сложных понятий? Как, наконец, быть с категориями этики, свободы воли, творчества, неужели и они производны от килограммов, метров и секунд? Неужели человек – это и в самом деле машина, как утверждал Ламетри (1709–1751), французский философ-материалист, выразитель столь же крайних форм механицизма, сколь и философия Лапласа. В своей знаменитой книге, возражая своему великому соотечественнику Декарту (1596–1650), который, в общем-то, тоже склонялся к механицизму, но все же признавал, что человек имеет еще и бессмертную (а значит, не сводящуюся к простой комбинации материальных элементов) душу, Ламетри полностью исключал всякую двойственность людской природы. Правда, им утверждалось, что человек «настолько сложная машина, что совершенно невозможно составить о ней ясную идею, а следовательно, дать точное определение»,[59]59
  Ламетри Жюльен Офре. Сочинения. – М.: Мысль, 1976. – С. 196.


[Закрыть] но эти оговорки не меняли ничего. В сущности, точно так же, как и невозможность разрешения задачи трех (и уж тем более бесконечного множества) тел, потому что и в этом случае технические сложности понимались как временные и преодолимые в исторической перспективе.

Как кажется, здесь допустимы два решения. Первое, его мы уже рассмотрели, – предположить, что все характеристики суммы (а с нею и новые свойства вещества природы, и новые знания, и вдохновение, и творчество, и совесть, и вера… вместе с самим человеком) могут быть по чисто формальным правилам «сложены», как в конструкторе «Lego». В живой природе – из совершенно бездушных физических элементов, в сфере мысли – из первичных значений базовых единиц речи. Второе, как показывает исследуемая операция, – признать, что каждое слагаемое (а вместе с ним и каждый «кирпичик» Вселенной), кроме доступного измерению с помощью эталонных секунд, килограммов, метров, в скрытом виде содержит еще и некую «дельту непонятно чего». Может быть, остающийся за пределами рационального взгляда на вещи, но изначально присущий веществу «квант духовности», который отличается от духовности человека примерно так же, как сам человек от составляющих его атомов. Именно это неподвластное формализованной мысли «непонятно что» и окрашивает в какие-то свои цвета результаты любого «сложения».

Такой взгляд на вещи тоже не нов. На протяжении всей истории познания он развивался и задолго до возобладания чисто механистических представлений и одновременно с ними. Можно напомнить об Аристотеле и его энтелехии, активном начале, которое содержится в веществе. Именно в ней выражается единство четырех основных принципов бытия, которые знакомы ему: формы и материи, действующей причины и цели. Именно она сначала превращает абстрактную возможность в действительность, а затем действительность – в завершенную форму развития. В сущности, энтелехия – это иносказание нематериальной души, которая живет в нашем теле, а в менее развитой форме проявляется в самой мельчайшей частице любого вещества и вместе с тем сама является частью всекосмического жизненного начала.

Род именно такого представления составит самую сердцевину всей средневековой ментальности.

Особенно яркую форму в Новое время оно примет в монадологии Лейбница (1746–1716), немецкого философа и математика, который утверждал, что ни один атом не сводится к массе и протяженности, но включает в себя без изъятия всю Вселенную. Без этого невозможно понять ничего ни в ее вещественности, ни в феномене духовности. Ни одно из проявлений последней не сводится к движению сугубо материальных частиц. Никакой, даже самый скрупулезный анализ вещественности не способен выявить ничего, относящегося к душе: «Если мы вообразим себе машину, устройство которой производит мысль, чувство и восприятия, то можно будет представить ее себе в увеличенном виде с сохранением тех же отношений, так что можно будет входить в нее, как в мельницу. Предположив это, мы при осмотре ее не найдем ничего внутри ее, кроме частей, толкающих одна другую, и никогда не найдем ничего такого, чем бы можно было объяснить восприятие».[60]60
  Лейбниц Г.В. // Соч. в 4 т. Т. I. – М.: Мысль, 1982. – С. 415.


[Закрыть] Каждая монада должна изначально содержать в себе весь мир: «каждая часть материи <…> подразделена без конца, каждая часть на части, из которых каждая имеет свое собственное движение; иначе не было бы возможно, чтобы всякая часть материи была в состоянии выражать весь универсум».[61]61
  Там же. – С. 425.


[Закрыть] Или в более образной форме: «Всякую часть материи можно представить наподобие сада, полного растений, и пруда, полного рыб. Но каждая ветвь растения, каждый член животного, каждая капля его соков есть опять такой же сад или такой же пруд. И хотя земля и воздух, находящиеся между растениями в саду, или вода – между рыбами в пруду не есть растение или рыба, но они все-таки опять заключают в себе рыб и растения, хотя в большинстве случаев последние бывают так малы, что неуловимы для наших восприятий».[62]62
  Там же. – С. 425.


[Закрыть]

В российской словесности подобное представление возродится в поэтической форме, которую придаст ей В. Брюсов:

 
Быть может, эти электроны
Миры, где пять материков,
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков!
Еще, быть может, каждый атом —
Вселенная, где сто планет;
Там – все, что здесь, в объеме сжатом,
Но также то, чего здесь нет.
Их меры малы, но все та же
Их бесконечность, как и здесь…
 

О духовной составляющей мира, которая наполняет любое тело жизнью, будет говорить Гете:

 
Кто жил, в ничто не обратится!
Повсюду вечность шевелится.
Причастный бытию блажен!
Оно извечно; и законы
Хранят, тверды и благосклонны,
Залоги дивных перемен.
Издревле правда нам открылась,
В сердцах высоких утвердилась:
Старинной правды не забудь!
Воздай, хваленья, земнородный,
Тому, кто звездам кругоходный
Торжественно наметил путь.
Теперь – всмотрись в родные недра!
Откроешь в них источник щедрый,
Залог второго бытия.
В душевную вчитайся повесть,
Поймешь, взыскательная совесть —
Светило нравственного дня.
Тогда доверься чувствам, ведай!
Обманы сменятся победой,
Коль разум бодростью дарит.
Пусть свежий мир вкушают взоры,
Пусть легкий шаг пройдет просторы,
В которых жизнь росой горит.
Но трезво приступайте к чуду!
Да указует разум всюду,
Где жизнь благотворит живых.
В ничто прошедшее не канет,
Грядущее досрочно манит,
И вечностью заполнен миг.
Когда ж, на гребне дня земного,
Дознаньем чувств постигнешь слово:
«Лишь плодотворное цени!» —
Не уставай пытливым оком
Следить за зиждущим потоком,
К земным избранникам примкни.
Как создает, толпе незримый,
Своею волей мир родимый
И созерцатель и поэт,
Так ты, причастный благодатям,
Высокий дар доверишь братьям.
А лучшей доли смертным – нет.[63]63
  Гете. Завет. Перевод Н. Вильмонта


[Закрыть]
 

Такой взгляд на вещи найдет отражение и в близком к современности творчестве Тейяра де Шардена (1881–1955), французского теолога, философа, одного из создателей теории ноосферы. (Впоследствии понятие ноосферы будет развито В.И. Вернадским, 1863–1945, российским естествоиспытателем. Впрочем, не исключено и взаимовлияние, ибо в 20-е годы прошлого столетия им довелось вместе работать в Сорбонне.) Он говорил, что уже в начальный момент формирования Вселенной образуются устойчивые единицы элементарной материи, которые содержат в себе «преджизнь»,[64]64
  Тейяр де Шарден. Феномен человека. – М.: Прогресс, 1965. – С. 89.


[Закрыть] скрытую «радиальную энергию», которая и ведет материальную действительность по пути поступательного усложнения. Эволюция природы начинается задолго до появления живых организмов. Сама ткань универсума несет в себе координацию внутреннего («психического») и внешнего, структурного («тангенциального»). Она является одновременно живой системой взаимосвязей, органическим (а не механическим) взаимопроникновением элементов. При этом «Взятое в целом живое вещество <…> с первых же стадий своей эволюции вырисовывает контуры одного гигантского организма».[65]65
  Там же – С. 113.


[Закрыть]

Таким образом, ощущение необходимости какой-то нефизической и даже непсихической, но мета-физической силы, способной сообщить цель всем формам бытия, существовало во все времена «от сотворения мысли», ибо во все времена любая попытка полного исключения этого первоначала заводила самые строгие рассуждения в совершенно безвыходный логический тупик. Впрочем, и создатель вселенского демона, Лаплас, как мы уже видели, оказывается там же.

Так что же, речь идет о существовании вселенской души или Бога? Нет. Решение этого вопроса оставим теологам и философам. Но уж никак не тем физикам и математикам, которые способны, комбинируя килограммы, метры, секунды, договориться аж до «Квадрата Божественности» и потом потешаться над всем этим. Кстати, имея на то вполне достаточные основания, ибо этот результат столь же далек от всего прикосновенного к Создателю (равно как и ко всем Его философским аналогам), сколь и гомункулус Лапласа-Ламетри от живого человека. Однако отметим: именно Бог, что бы ни стояло за этим именем (а нам еще предстоит увидеть, что и здесь далеко не все доступно пониманию даже искренне верующего), является иносказанием той самой «дельты качества», которая проявляется на любом уровне строения материи, при решении любого, даже самого простенького, математического уравнения. Необходимо согласиться либо с Его существованием, либо с тем, что вся совокупность формальных знаний, аккумулированных различного рода справочниками и энциклопедиями, описывает лишь ничтожную часть едва ли не самой поверхности явлений. Словом, согласиться с тем, что даже «точные науки» в действительности опираются вовсе не на строгие факты и уж тем более не на собственные аксиомы, а на систему общих взглядов, и ни физика, ни математика не способны объяснить мир, если игнорируются истины, в частности, и гуманитарных дисциплин. Кстати, не исключая теологии, ибо, даже относя себя к убежденным материалистам, мы обязаны видеть и в ее построениях некий индикатор еще непознанного нами и, более того, в принципе недоступного познанию с помощью одних лишь рациональных методов. Несмотря ни на какие претензии их основоположников.

А претензии были (и остаются) большими. Основатель так называемого эмпиризма, великий реформатор науки английский философ Френсис Бэкон (1561–1626), говоря о плачевном ее состоянии, утверждал, что до сих пор («Новый органон» был опубликован в 1620 г.) открытия делались случайно, но их было бы гораздо больше, будь исследователи вооружены правильным методом. Метод – это главное средство исследования, и не последнее в нем – освобождение от всех предрассудков сознания, ключевые из которых перечисляются им:

– «идолы рода», например, укоренившаяся тенденция находить больший порядок и регулярность в системах, чем это существует на самом деле;

– «идолы пещеры», иначе говоря, персональная зависимость исследователя от собственных предпочтений и антипатий и ограниченности его личного опыта;

– «идолы рынка (площади)», использование слов, которые в науке имеют иные значения, нежели в речевом обиходе;

– наконец, «идолы театра», некритическое принятие мнения авторитетов.[66]66
  Бэкон Френсис. Великое восстановление наук. Новый Органон. – М.: Мысль, 1978.


[Закрыть].

В идеале ему, как и потом Декарту, рисовался некий алгоритм действий, не отступая от которого ученый может делать одно открытие за другим. Неукоснительно соблюдая его требования, можно бы очень скоро раскрыть все тайны мира. Иначе говоря, в сфере сознания Бэкон делает практически те же предположения, которые в сфере физической реальности через два столетия сформулирует Лаплас.

Конечно, подчинение исследователя строгим унифицированным процедурам не может не принести определенную пользу. Но беда в том, что последовательно выдержанный рационализм, как и всякая ограниченность вообще, порождает свои идолы («идол» как категория язычества склоняется по парадигме неодушевленного предмета), свои собственные предрассудки, которые ничуть не лучше предрассудков иррационализма. Здесь уже приводились документированные свидетельства о падении метеоритов, от которых, как от каких-то «идолических» наваждений, долгое время отмахивалась официальная наука, не допускавшая возможности противоречия чего бы то ни было установленным ею законам. Сегодня говорят о существовании огромного числа археологических данных, доказывающих недостаточность господствующих представлений о выделении человека из животного царства, о возможности существования Homo sapiens sapiens (именно так называется человек современного вида в научной систематике) задолго до того срока, который отводит ему эволюционная теория.[67]67
  См. Бейджент М. Запретная археология. – М.: ЭКСМО, 2004.


[Закрыть] Однако вера в незыблемость когда-то утвердившихся воззрений, заставляет попросту игнорировать их и по-прежнему опираться на многие из тех «фактов», которые уже успели себя скомпрометировать.[68]68
  Головин С. Эволюция мифа. Как человек стал обезьяной. – М.: Паломник, 1999


[Закрыть]

Словом, освобожденный от всех «идолов», абсолютно стерильный метод, освобождаясь от одних заблуждений, способен порождать другие (к слову, не менее опасные для истины), ибо никакое, даже самое тщательное соблюдение формальных предписаний не способствует ее постижению, если игнорируются свидетельства других источников познания. В том числе, веры, воображения, чувства прекрасного…

Философский же анализ доказывает, что сознание – это не просто плод продолжительного развития «от простого к сложному», оно возникает лишь с появлением своего собственного (отнюдь не тождественного существовавшей до человека природе!) предмета и развивается синхронно с его историей. Наиболее яркое явление этого предмета – технология, т. е. форма специально организованного взаимодействия естественно-природных сил, род манипулирования законами природы. Лишь обретя способность распределять их действие в пространственно-временном поле целевых процессов, сознание человека и обнаруживает их реальность. Где этого нет, существует лишь рефлекс и механическое повиновение инстинкту.

Совсем не случайно Кант ввел в теорию познания воображение, которое взрывало все предписания формально-логических процедур; и это действительно был «коперниканский переворот», ибо одним из самых фундаментальных требований рационализма (по существу столь же слепого, механического подчинения дисциплине алгоритма) являлось изгнание всего субъективного из научного результата. Немецкий же мыслитель, вопреки традиции, впервые открыто заявляет о том, что субъективное начало – это неотъемлемый структурный элемент всей системы наших знаний; убери его и рассыплется все. Наши истины, – учит его философия, – это вовсе не механический слепок с действительности, не идеализованная ее копия. Они составляют собой совершенно особую конструкцию сознания, которая порождается самим человеком из материала чувственных восприятий и до всякого опыта сформировавшихся логических категорий. Субъективное (пусть не всегда явно) фигурирует в каждом звене познавательного процесса и скрепляет собой любой его результат. Более того, по Канту, никто иной, как человек предписывает свои законы природе: «рассудок не черпает свои законы (a priori) из природы, а предписывает их ей».[69]69
  Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука// И. Кант. Соч. Т. 4. Ч. 1. – М., 1965. – С. 140.


[Закрыть]

Вслед за ним Фихте, отталкиваясь от уже знакомого нам «Я», которое актом своей воли порождает из самого себя и себя и все остальное, станет утверждать, что объект творческого освоения – это вовсе не вещи, существующие «сами по себе», но, говоря более поздним языком, практика нашего взаимодействия с ними.[70]70
  Фихте И. Г. Ясное как солнце сообщение широкой публике о подлинной сущности новейшей философии. – М., 1937. – С. 2–5, 31–34, 78, 79, 82, 83.


[Закрыть] Субъект в действительности не имеет ничего вне своего собственного опыта; опыт и только он содержит в себе весь материал его мышления и творчества.[71]71
  Фихте И. Г. Первое введение в наукоучение // Избранные сочинения. – М., 1916. – С. 413–424.


[Закрыть] Более того: исключительно через человека распространяется господство правил до границ его наблюдения, и, насколько он продвигает эти границы, продвигаются дальше порядок и гармония; только благодаря ему держатся вместе мировые тела, через него вращаются светила по указанным им путям.[72]72
  Фихте И.Г. Избр. соч. Т. 1. – М., 1916. – С. 401.


[Закрыть]

Не станем поражаться неспособности этих заучившихся в своих философиях людей понять ту простую истину, что маленький человек не может, не вправе диктовать свои законы Вселенной. Разве не то же самое обнаруживается в решении нашей задачи? Ведь мы находим, что физический смысл сообщается ей прежде всего системой общих представлений об окружающей действительности. Словом, «мир вещей» находит свое оправдание только в «мире идей», но последний – это уже «занебесье» нашего собственного разума. И в то же время (вот еще одна петля, затягивающая узел обнаруживаемых одно за другим противоречий) это «занебесье» не существует как предшествие физическому содержанию, как его первоначало. В общем, сознание и действительность, дух и материя оказываются в столь сложном переплетении друг с другом, для которого не существует простых, как меч Александра, решений.

Необходимо понять: в конечном счете, именно в этом состоит единство диалектики, логики и теории познания, о котором, пусть по-разному, говорит и учение Гегеля, и диалектический материализм. Да, всякий, кто увидит здесь категорическую несовместимость с материалистическим взглядом на мир, будет посрамлен. Вот одно из, может быть, самых красноречивых свидетельств, поскольку принадлежит не кому бы то ни было, а …Ленину, которого никак нельзя причислить к адептам идеалистической мысли: «Вся человеческая практика должна войти в полное «определение» предмета и как критерий истины и как практический определитель связи предмета с тем, что нужно человеку».[73]73
  Ленин В.И. ПСС. Т. 32. – С. 72.


[Закрыть]

Правда, дьявол – в деталях, поэтому одна и та же мысль может пониматься по-разному, и это разное понимание одних и тех же истин может доводить до вполне физического противоборства. Но как бы то ни было, связь между разумом и действительными основаниями мира далека от любой односторонности, и уж во всяком случае от того примитивного механистического взгляда, который ассоциируется с «демоном Лапласа».

Впрочем, даже не углубляясь в дебри абстрактной философии, можно видеть, что, стимулируемый чистой субъективностью поиск оснований вселенской гармонии еще задолго до классической немецкой философии лежал в основе всех научных систем. Так, например, не что иное, как эстетические соображения на протяжении тысячелетий служили – и продолжают служить – критерием выбора из целого ряда альтернативных решений. Мы знаем, что представление древних о совершенстве круга легло в основу сформированной Птолемеем (ок. 87–165), древнегреческим астрономом, картины мира. Эстетические же основания послужили мотивом отказа от его геоцентричности; они же (по той причине, что эллипс не столь совершенен, сколь круг) не позволили Кеплеру (1571–1630), немецкому математику, астроному, признать истинными им же самим открытые эллиптические орбиты. Эти же основания были причиной неприятия Лейбницем взглядов Ньютона на мировое пространство. Внутреннее совершенство логических построений стало одним из критериев истинности теории для Эйнштейна.[74]74
  См. Кузнецов Б.Г. Эйнштейн. Жизнь. Смерть. Бессмертие. – М.: Наука, 1972. – С. 77–80.


[Закрыть] Все здание научной истины можно возвести из камня и извести ее же собственных учений, расположенных в логическом порядке. Но чтобы осуществить такое построение и понять его, необходимы творческие способности художника, – говорил создатель теории относительности. Математики, дополнял его Борн, исходят не только из логических, но также из «эстетических точек зрения и развивают из них удивительные образы».[75]75
  Борн М. Физика в жизни моего поколения. – М., 1963. – С. 433.


[Закрыть]

Словом, из научного вывода невозможно в чистом виде выделить то, что отвечает лишь поддающимся строгой формализации и точной верификации принципам; в любом результате всегда будут таиться следы и чувственного восторга, и художественного вдохновения, и религиозного экстаза, и широкого философского обобщения. Зрелость мысли состоит вовсе не в том, чтобы отсечь одно и абсолютизировать значимость другого, но в том, чтобы уравновесить действие всех факторов. Строго рациональный же подход не вправе простираться далее упорядочения представлений об отдельных фрагментах знания. Как квадратура круга, последняя истина бытия всегда будет оставаться за пределами доступного ему.

В общем, здесь вновь уместно оживить перед глазами бессмертные рафаэлевские росписи папских покоев в Ватикане.

§ 6. Тождество конца и начала

Причем здесь «демон Лапласа», дух и материя, творчество и развитие? Да притом, что самая простая арифметическая задача на поверку анализом оказывается не столь уж элементарной. Притом что

– проблема единого основания сложения,

– метаморфозы слагаемых (физических величин, которые, как в калейдоскопе, промелькнули перед нами в прикладном экономическом расчете),

– превращения «вещей» в «события», разложимые на пространственную и временную составляющие (Б.Рассел),

– да и все прочее, что (Эйнштейн) «должно получиться дедуктивным путем, в результате разработки надлежащих математических методов»,

имеет одну и ту же природу.

Внутренние механизмы «трансмутации элементов», о постижении которых грезили древние алхимики и о которых на новой основе говорит теоретическая физика; цепь сменяющих друг друга качественных переходов («механика», «химия», «биология», «социология»), в виде которой предстает перед нами всеобщее развитие природы, с одной стороны, и механизмы творческого мышления, с другой представляют собой не что иное, как зеркальное отражение действия одних и тех же законов. (Или форм управления ими?) Для тех же, кому более привычен иной путь мысли, сказанное можно выразить и по-другому: логика Божественного творения, логика всеобщего развития, логика человеческого творчества – все это до некоторой степени одно и то же.

А следовательно, пытаясь понять одно, мы приближаемся к открытию тайны всего остального.

Вглядимся пристальней в полученные следствия.

Мы обнаружили, что результат любого сложения, да и любой операции количественного сравнения вообще, в первую очередь отвечает на вопрос: «что будет?» и только во вторую – на вопрос: «сколько?». При этом «сколько будет?» в значительной мере зависит от того, «что» именно должно быть получено в результате нашего сложения. Другими словами, все количественные параметры результата зависят не от исходных характеристик суммируемых (умножаемых, вычитаемых, делимых) предметов, но от собственных качеств именно того нового объединяющего начала, к которому они в конечном счете приводятся.

Все это самым непосредственным образом вытекало из двух положений:

1. Универсального «количества», другими словами, единых шкал для измерения всего что угодно, как и универсального растворителя Алкагеста, в природе не существует. Любое «количество» всегда строго индивидуально, поскольку связано с каким-то своим «качеством», то есть со строго определенным составом свойств, присущих лишь той или иной группе явлений. А значит, и пригодно для измерения вещей, относящихся лишь к этим группам.[76]76
  Гегель. Наука Логики. Т. I – М, 1970. – С. 464.


[Закрыть]

2. Каждый переход на новый уровень обобщений обнаруживает совершенно новые, часто удивительные, свойства окружающей действительности. Более того, даже фундаментальные, подобные открытию микромира измерения объективной реальности.

При этом и новые свойства, и новые фундаментальные измерения объективной реальности не являются механической суммой качеств, которыми обладали «слагаемые». Так, никакие соединения атомов и молекул, никакие сочетания гравитационных, электромагнитных, сильных, слабых взаимодействий не в состоянии объяснить зарождение жизни, возникновение разума, формирование физических, химических, биологических, философских теорий, трактующих о механизмах эволюции. Мы, правда, знаем, что и сегодня многие в неявном виде сводят к ним и достижения философии, и памятники искусства. Но ведь другие, не менее авторитетные ученые, категорически возражают против такого понимания вещей. И здесь нужно остановиться, чтобы осмыслить очередной парадокс: ведь если все достижения науки являются отдаленным следствием действия непререкаемых законов природы, то никаких противоречий мировоззренческого характера вообще не может быть. Одно и то же стечение начальных условий допускает возможность разных следствий, но отнюдь не всех одновременно. Между тем реально пройденный путь был один, а следовательно, реализоваться могла лишь одна линия развития, но уж никак не целый веер взаимно исключающих друг друга. Поэтому взаимоисключение результатов интеллектуального поиска может говорить либо о полной несостоятельности веры в непреложность самих законов, либо о принципиальной возможности специальной организации, распределения их действия в пространстве и времени.

Правда, можно сослаться на то, что еще не все законы природы познаны нами и математические уравнения, равно как и логические конструкции упускают что-то очень важное. Но как раз это-то и означало бы, что в природе «от начала мира» по сию пору действует какой-то непознанный фактор, и что именно ему принадлежит решающая роль в появлении как новых качеств, которые не могут быть выведены из свойств более простых объектов, так и новых научных теорий. Иначе говоря, будет равносильно категорическому опровержению механистического редукционизма и связанного с ним представления, что целое сводится к сумме своих частей.

В то же время мы понимаем, что внутренний механизм преобразований всего того, что постепенно открывается перед нами, – это и есть часть единого механизма всеобщего развития природы. А следовательно, сквозная логика вселенских метаморфоз (от стиснутой в точку сингулярности материи до артефактов искусства) все-таки должна существовать. Между тем, логика эволюции – это не игра в кости, но нечто противоположное ей. Противоположное уже потому, что при случайном стечении событий современное состояние интеллектуальной действительности наименее вероятно. Для сравнения приведем такой факт.[77]77
  Юнкер Рейнхарт, Шифер Зигфрид. История происхождения и развития жизни. – Изд. КАЙРОС, 1997. – С. 86–87.


[Закрыть] Относительно простой процесс, в результате которого из уже существующей бактерии брожения развивается первая клетка, предположительно требует 23 независимых мутационных изменения ДНК. Однако сложность состоит в том, что все эти мутации должны произойти на протяжении жизни одного поколения бактерий. Если предположить, что в первичном океане имеется 10³⁵ бактерий (другими словами, предположить, что весь мировой океан заполнен ими до такой степени, что для самой воды не остается места)[78]78
  Мировой океан, средняя глубина которого составляет около 4 км, содержит 1350 млн. км³ или 1,35²⁷ мм³ воды.


[Закрыть], то при частоте мутаций 10^–5 вероятность стечения всего комплекса мутационных изменений составит 10^–80 (десять в минус восьмидесятой). И это – всего-навсего клетка. Ниже мы увидим, что случайное возникновение более сложных образований еще менее вероятно. Наша же задача состоит в том, чтобы объяснить закономерность, в известном смысле принудительность появления человека, который пытается проникнуть во все измерения тайны старинного заклинания «дваплюсдваравночетыре». Впрочем, любая эволюционная теория, пусть не всегда осознавая, ставит именно это своей конечной целью. Там же, где говорится о закономерности, и уж тем более принудительности, вероятность появления разума обязана стремиться к единице, и критерием истины теории может служить именно степень такого приближения.

«Стопроцентная» же вероятность – это либо единый закон, объясняющий все этапы эволюционного восхождения, либо цепь простых количественных видоизменений того, что уже содержится в самом начале. Учение о последней в науке называется преформизмом, и в старинных книгах рисовали разрез семени, где уже сидел микроскопический человечек, которому нужно было только увеличиваться в размерах. Иначе говоря, уже зародыш должен был содержать в себе все определения взрослого организма. в нашем же случае – уже «первоатом» должен содержать в себе, кроме прочего, логику рождения и всех научных концепций, и всех произведений искусства.

Мы видели, что такое объяснение не может быть принято. Вместе с тем взять и просто так отмахнуться от представлений, которые допускают возможность возникновения всего разнообразия мира либо из первичного набора однородных ничем не отличимых друг от друга элементов (групп атомов, типоразмеров канцелярский скрепок…) путем монотонного перебора возможных их сочетаний, либо за счет количественного роста уже найденной в самом начале комбинации, нельзя. И то и другое предстает как крайнее выражение механистической мысли только в механистическом же сознании. Парадокс заключается в том, что обе идеи содержат в себе величайшую эвристическую ценность, способствуют пробуждению научного воображения, воспитанию дисциплины мысли, открытию истины. Поэтому появление их в истории науки является вполне оправданным. Вот только для того, чтобы разглядеть это оправдание сегодня, необходимо большое напряжение.

Дело в том, что и та и другая допускают возможность не только прямой, но и обратной детерминации явлений. Под первой понимается привычное представление, согласно которому прошлое (причина) определяет настоящее, а настоящее – будущее (следствие). В системе же логических категорий: механическая сумма базовых единиц смысла – значение общих понятий и развитых теоретических конструкций. Во второй же все наоборот: конечное следствие обнаруживает способность корректировать всю цепь своих собственных оснований, включая первопричину, результат – начало, а будущее – всю линию реально истекшей истории. Действительно, и маленький человечек, изначально находящийся в семени, и необходимый вариант сочетания исходных элементов, которому еще только предстоит сложиться, предстают здесь в качестве некоего активного первоначала, задающего вектор развития и регулирующего весь жизненный путь объекта. Таким образом, вся цепь качественных преобразований оказывается под неявным, но от того не перестающим быть действенным, контролем высшей фазы эволюции. Другими словами, последнего следствия, вытекающего из суммы своих причин.

Распространив это положение на природу в целом, мы получим, что полная совокупность физических, химических, биологических, социальных… законов, или, как минимум, «железная» необходимость их своевременного появления обязана порождаться с возникновением самой Вселенной, существовать уже в «нуль-пункте» ее истории. А вместе с ними все в той же точке рождения обязана содержаться и полная сумма конечных определений материи. Простейшей моделью является такая, где зачатие и конец мира замыкаются в некое грандиозное кольцо, в котором то и другое в равной мере определяют свою собственную противоположность, где начало не равнозначно пустоте, абсолютному отсутствию чего бы то ни было, но представляет собой форму инобытия высшей фазы развития. Где абсолютная пустота – это не Ничто, но квинтэссенция Всего. В такой модели течение времени на протяжении всей цепи перемен продолжает течь в одном и том же направлении, но, завершив круг, возвращается к началу, где полная сумма следствий оказывается в состоянии переопределить свою собственную первопричину, чтобы дать импульс новому циклу развития (возможно, исправляющему ошибки прежнего). Как, впрочем, и любую промежуточную фазу движения. В этой модели на каждой стадии восхождения от первоначал мира к высшим формам бытия обязательно присутствие того же начала, которое впервые проявляется в порождаемой человеком новой форме движения – технологии. То есть специально организованное взаимодействие естественно-природных сил, управление действием законов природы.