Текст книги "Собрание сочинений. Том 4"

Цинизм – тормоз перестройки

Перестройка испытывает сразу несколько сопротивлений. Сопротивление сложившегося мусора наших ошибок и преступных глупостей, заваливших дорогу вперед. Сопротивление пассивностью тех, кто потерял веру в слова и ждет дел, но не от себя, а от других. Сопротивление саботажем тех, кто до смерти боится, как раскрытия государственной тайны, собственной неспособности, некомпетентности. Сопротивление мимикрией вчерашних преуспевавших «застойщиков», которые сегодня играют в «перестройщиков». Сопротивление идиотским энтузиазмом тупого исполнительства, когда не перестраиваются, а подстраиваются. Сопротивление опошлением, когда антизастойные идеи выражаются тошнотворно застойным пропагандистским языком. Сопротивление незамечанием критики по принципу «васькизма» (а Васька слушает да ест). Сопротивление притворной самокритикой, под которой тот же самый «васькизм». Сопротивление запугиванием гласностью.

Тем не менее, несмотря на всю эту далеко не полную сумму сопротивлений, у перестройки есть уже явные завоевания. Одно из этих завоеваний – гласность. Гласность еще неполная, неопытная, неумелая, иногда неловкая или в своей застенчивости, или в своей беззастенчивости, гласность, еще только становящаяся на ноги, но растущая у нас на глазах, да так, что становится видна из самых далеких уголков земного шара.

Многие недовольны тем, что гласность вырвалась вперед по сравнению с экономикой. Некоторые считают, что гласность даже зарвалась. Гласность сейчас подобна буксирному катеру, который тяжело тащит за собой гигантскую неповоротливую баржу экономики, где в это время происходит перестройка на ходу. В России гласность всегда начиналась с писателей. Затыкая глотку писателям, затыкали глотку и рабочему, и крестьянину, ибо литература – их голос. Когда Платонову не дали возможности напечатать вовремя, по горячим следам написанные «Чевенгур» и «Котлован», то этим скрыли рвущийся со страниц народный крик о творящемся беззаконии.

Сегодня исторически стало ясно: экономическое развитие без гласности невозможно. Если позволительно замалчивать человеческие бессмысленные жертвы, то почему нельзя замалчивать жертвы экономические?

Нравственность и экономика взаимосвязаны. В результате мы оказались в незавиднейшем положении, когда от народных нужд отстает практически все: сельское хозяйство (при таких природных богатствах мы покупаем пшеницу, мясо, масло за границей); тяжелая промышленность (нуждается в замене устарелого оборудования, в гибкой модификации, автоматизации); электроника (далеко отстали от мировых стандартов); легкая промышленность (скомпрометирована уже тем, что наши собственные потребители гонятся за всем иностранным). Единственно, чем прославилась наша сфера обслуживания – это своей знаменитой ненавязчивостью. До сих пор существуют закрытые и полузакрытые распределители, не совместимые с понятием «социализм». Бюрократические штаты страшно раздуты, но я не верю, что бюрократия начнет сама себя добровольно сокращать. Инстинкт выживания у бюрократии чрезвычайно силен. Когда на хвост бюрократии наступает пята общественности, новый хвост, как у ящерицы, отрастает снова. Для того чтобы бюрократия не разрасталась, надо узаконенно ограничить ее права, одновременно узаконенно расширяя права производителей материальных и духовных ценностей.

А ведь мы так плохо знаем наши собственные права, наши собственные законы и позволяем их попирать. Финорганы не слишком встревожены малозарплатными профессиями, зато всеми силами стараются не дать людям заработать, по их мнению, слишком много. По какому, собственно, праву? Разного рода инспекции неизвестно по какому праву диктуют людям высоту потолков их собственных дачных домиков и даже заколачивают иногда вторые этажи. Неизвестно, по каким законам люди, выезжающие за границу, до сих пор проходят унизительную бюрократическую тягомотину. Следователи могут держать подозреваемых ими честных людей в изоляторах месяцами, вымогая у них показания.

Ежедневные уроки демократии невозможны без знания собственных прав и умения их отстаивать. Человек, не знающий собственных прав, не сумеет серьезно относиться и к своим обязанностям. Гласность – великая учительница и защиты собственных прав, и гражданской серьезности к собственным обязанностям.

Но плазма консерватизма будет сопротивляться. Не все, кто заражен общественной пассивностью, реакционеры. Они боятся попасться на удочку обещаний, как в прежние годы, а потом… «а потом суп с котом». Их можно понять. Здоровый скепсис может быть и конструктивен. Сегодняшним скепсисом мы расплачиваемся за вчерашнее вранье. Но повальный скепсис так же разрушителен, как повальный оптимизм. Преодоленный скепсис – это высвобожденная энергия. Но процесс этот медленный. В гласности за эти годы мы сделали поистине гигантские шаги, хотя далеко не все, а в сфере материальной такие же быстрые перемены, как в сфере идеологической, невозможны. Надо набраться терпения. Сейчас главный вопрос – это вопрос взаимодоверия личности и государства. Если удастся это взаимодоверие, удастся и перестройка. Не удастся перестройка, не удастся и социализм.

Сейчас стоит вопрос о жизни и смерти одной из величайших идей человечества. Если эта идея умрет, то даже при условии экономического процветания мы превратимся в ничтожное бездуховное общество, где правят деньги и вещи. Но высокое духовное общество с продовольственными талонами, стычками из-за итальянских сапог и с тысячами других дефицитов невозможно. Когда столько сил уходит на доставание, то их не остается для духовности.

Формула желаемого общества такова: экономическое процветание, но не за счет духовного. Духовное процветание, но не за счет экономического. Для этих двух процветаний, соединенных в одно, нам нужна гласность, и не спазматическая, не припадочная, а стабильная, надежная. Если нам снова начнут пережимать кислородные шланги, то общество может задохнуться. Попытки такого пережимания существуют. Борьба против гласности бюрократов – это борьба скорее не идеологическая, а биологическая. Но есть одно парадоксальнейшее явление: борьба против гласности некоторых писателей, уму непостижимо – писатели ностальгируют по цензуре!

Боюсь, что и здесь явление не столько идеологическое, сколько биологическое: зависть. Еще несколько лет назад читатели расхватывали в библиотеках беллетристику не первого сорта, особенно если она экранизировалась. Теперь внимание к такой беллетристике слабеет на фоне появления мощных произведений из литературного наследия, из письменных столов наших современников. Некоторые вчерашние популярные писатели занервничали, чувствуя, что читательский интерес переключается на другие имена. Надо бы из этого сделать выводы, задуматься – почему? Но для таких выводов необходимо личное мужество. Гораздо легче обвинить своих коллег в дешевой сенсационности, в заигрывании с читателем, а то и с Западом. На одном из писательских собраний я слышал горестное восклицание: «Нормальную, спокойную литературу никто читать не хочет!» Когда, в кои веки русская классика была «спокойной»? Разве не было раз и навсегда сказано: «Уюта – нет. Покоя – нет»? На другом собрании один оратор назвал ряд центральных газет и журналов проповедниками «капитуляции перед Западом». Нет! Капитуляцией перед бездуховностью будет наша гражданская трусость, если с позиций отвоеванной нами гласности мы снова сползем на позиции умолчания, приписочности. Нельзя осуществлять перестройку, ничего не перестраивая.

Есть и тревожные симптомы. К ним я отношу оскорбительный тезис «некрофильства» по отношению к возвращению нашему народу его литературного наследия, тезис «необходимости нового Сталинграда», где проводится недопустимая параллель между наступлением врага в первые месяцы войны и нашей сегодняшней отечественной критикой бюрократии, вульгарности, корыстолюбия. Открываешь журнал и глазам своим не веришь, читая шовинистическое оплевывание таких дорогих для нас поэтов, как Багрицкий, Светлов, а заодно издевательство над целой плеядой погибших на войне поэтов. Критиковать такие тезисы почему-то считается «расколом», мешающим писательской консолидации, а вот сами тезисы в разряд «раскольнических» почему-то не попадают. Консолидация нам действительно необходима, но принципиальная, а не беспринципная. Мы действительно должны повышать культуру дискуссий, не превращая творческий спор в грызню и взаимооскорбления. Но без полемики выяснение истины невозможно. Отказ от принципов во имя ложного «на Шипке все спокойно» несовместим с движением вперед. Вместо линии раскола нужна линия нравственного разделения.

Цинизм – тормоз. Насмотревшись на циничную подхалимскую манипуляцию историческими фактами в зависимости от конъюнктуры, циниками стали и некоторые бывшие идеалисты. Корни нравственного и экономического цинизма – в застое истории как науки. Восстановление исторической правды – это восстановление народной нравственности. Не надо бояться того, что народ «неподготовлен» к правде. Да, неподготовлен, ибо его приучали столько лет к подсахаренной тюре лжи, и трудно дается горбушка правды его зубам, размягченным привычной, заранее разжеванной пищей. Многие жалуются, даже возмущаются. Называют поэму Твардовского «По праву памяти» клеветнической, роман Рыбакова «Дети Арбата» – очернительским. Искусство как приглашение к самостоятельному мышлению их отпугивает – они ведь не умеют мыслить, и самое страшное, что некоторые и не хотят. Чего же они хотят? Хотят, разумеется, «лучше жить». Но уразуметь, к сожалению, не могут, что не будет улучшения нашей жизни без улучшения нашего мышления. Новое мышление, комплексно охватывающее сразу все отечественные и глобальные проблемы, – вот что драгоценно воспитуется сегодня в нас.

1987

Пропасть – в два прыжка?

Идея создания мемориала, посвященного жертвам культа личности, возникла не сейчас, а после отважной, исторически переломной речи Хрущева на двадцатом съезде партии. Эта идея звучала во многих речах на конференциях, собраниях и просто так – в частных квартирах, в трамвайных вагонах, в очередях… Эта идея прозвучала и на двадцать втором съезде, однако потом была замотана, заболтана, задвинута. Среди тех, кто этой идеи испугался, был и человек, ее не прямо, но косвенно выдвинувший, – сам Хрущев. Почему? Да потому, что, по выражению Черчилля, он был человеком, пытавшимся перепрыгнуть пропасть в два прыжка. Одна нога Хрущева, как он ее ни пытался выдрать, прочно завязла в сталинском времени. Ему не хватило смелости признать на двадцатом съезде, что во многих ошибках и преступлениях был виновен и он сам. Конечно, если бы он это признал, он бы мог быть снят. Но зато, очистив свою совесть, он бы мог стать совсем другим лидером совсем других перемен. А, избегнув исповеди, он продолжал оставаться человеком половинчатым, то есть нравственно легко уязвимым. Хрущев был снят правильно, но неправильными людьми. Брежнев не был сталинистом – он плакал, когда Галина Серебрякова рассказывала о своей лагерной жизни на встрече интеллигенции с правительством. Однако он совершил несколько инерционных сталинских ошибок. Все остальное – самонаградительство, утрата чувства реальности – лежит на плечах его окружения. Но одна из низших безнравственностей Брежнева и его окружения – это то, что идея создания мемориала была прочно забыта за устройством чурбановых и щелоковых на постах, якобы охраняющих Родину. Идея создания мемориала вновь воскресла вместе с идеями перестройки. Эта идея шла «снизу», и ее первые энтузиасты были разрозненными и вначале выглядели донкихотами. Но они постепенно начали объединяться – не на основе беспринципной мафиозности, как объединяются противники перестройки, трусливо выставившие впереди себя Нину Андрееву и превращающие живого человека просто-напросто в пробный шар – пройдет или не пройдет. Объединение вокруг идеи создания мемориала происходило, как слияние маленьких ручейков и речушек в величественную реку, становящуюся символом нации. Первыми ко мне обратились с этой идеей уральские писатели. Затем приходили рабочие, врачи, инженеры, студенты. Идея эта возникала повсеместно, но повсеместно возникало и сопротивление. Как же оно могло не возникнуть, если даже на XIX партконференции некоторыми людьми произносились речи, толкающие назад от гласности в безгласное прошлое, под которыми могла бы подписаться пресловутая Нина Андреева?

Дело не в любви к Сталину. Еще года два-три назад это могло быть любовью, происходящей от незнания, от исторической наивности. Сейчас в нашей печати опубликовано столько материалов, разоблачающих тогдашнюю тотальную войну против народа, что даже если девять десятых – это преувеличение, то хватит одной десятой, чтобы не быть наивными. Но ведь некоторым людям выгодно оставаться слепыми: они любят не Сталина, а свою слепоту. Наивность чистосердечная более или менее оправдываема. Высокооплачиваемая наивность – это исторический цинизм. Идея мемориала поддерживается сейчас уже большинством народа. Это не идея реванша. Это не идея капитуляции. Это идея очищения. Нечистая совесть перед прошлым загрязняет настоящее, может загрязнить будущее. Мы хотим быть чистыми перед строгим взглядом наших детей. Памятники Сталину и его окружению были мемориалом бессовестности. Мемориал жертвам культа личности – это мемориал совести. Мемориал – это мост через пропасть. Учтем горький исторический урок: преодолеть пропасть в два прыжка невозможно.

1988

Манифест «Мемориала»

Почти нет в нашей стране семьи, где бы хоть кто-нибудь не погиб или не был ранен на войне с фашистами. Почти нет в нашей стране семьи, где хоть кто-нибудь не погиб, не был арестован, сослан или ранен всевозможными унижениями на войне, которую вели с собственным народом те, кто говорил от имени народа.

А если даже есть нетронутые этими двумя войнами семьи, то разве весь наш многонациональный народ не есть единая семья и разве наша память не должна быть нашей общей семейной печальницей? Скорбеть о жертвах только одной из этих проклятых войн – это так же до преступного неестественно, как позволять сострадание только одной половине сердца, насильно пережав артерии другой половины.

Война нашего народа с фашистами длилась четыре года, и мы потеряли, по официальным данным, двадцать миллионов человек, а по предполагаемым – даже больше.

Война тех, кто вел ее от имени народа с самим народом, длилась десятки лет, и сколько миллионов человек мы потеряли – до сих пор точно никем не подсчитано.

Есть теория, что репрессии якобы были суровой необходимостью, а иначе мы бы не устояли в схватке с фашизмом. Но эта теория основана либо на историческом невежестве, либо на историческом цинизме. Можно ли предвоенное уничтожение народа считать подготовкой к защите народа от уничтожения?

Вот цифровые данные генерал-лейтенанта Тодорского о кровавой вырубке командных кадров Красной Армии перед войной: из 5 маршалов были репрессированы 3, из 5 командармов 1 ранга – 3, из 10 командармов 2 ранга – все, из 57 комкоров – 50, из 186 комдивов – 154, из 16 армейских комиссаров 1 и 2 рангов – все, из 28 корпусных комиссаров – 25, из 64 дивизионных комиссаров – 58, из 456 полковников – 401.

Но ведь были еще и лейтенанты, и рядовые, попавшие в гитлеровские концлагеря, а затем – в сталинские. Когда они бежали из гитлеровских концлагерей и воевали против фашизма вместе с итальянскими или французскими партизанами, это не спасало их от зачисления в «предатели». Неумело, по складам учимся мы азбуке исторической памяти.

Мы начинаем чтить память выдающихся революционеров, полководцев, ученых, писателей, погубленных в тюремных подвалах, за колючей проволокой. Бывшие когда-то знаменитыми имена, произносившиеся столько лет шепотом, снова звучат громко. Но ведь народная совесть, народный талант не есть привилегия знаменитостей. Наш долг чтить память невинно погубленных хлеборобов, рабочих, инженеров, врачей, учителей, людей всех профессий, всех национальностей и вероисповеданий, каждый из которых – это частичка убиенной народной совести, народного таланта.

В разных концах страны, перекликаясь, горят вечные огни, зажженные в память павших на войне против фашизма.

В разных концах страны, согласно воле народа, должны взойти мемориалы – памятники жертвам репрессий, словно каменные вечные огни. Половинчатая память приводит к половинчатой совести.

Не может быть перестройки без перестройки памяти.

Поэтому – помогайте «Мемориалу»!

Дети на берегах Колымы до сих пор иногда приносят голубику в найденных ими человеческих черепах и в невинном беспамятстве улыбаются.

Как теперь расшифровать «Б-13», «В-41» или «Я-178» на безымянных покосившихся колышках с табличками в тайге? Как разобрать надпись химическим карандашом на фанерной бирке, привязанной к исхудалой босой ноге, когда вечная мерзлота в тундре вытаивает весной одну из своих страшных тайн?

Белорусские крестьяне в Куропатах с ужасом смотрят на ров, заваленный человеческими скелетами как свидетелями обвинения на суде истории.

Москвичи содрогаются, узнав о существовании в самом сердце Москвы, на Калитниковском кладбище, страшного потаенного оврага – московского Бабьего Яра, куда темными ночами тридцатых годов в фургонах свозили голые трупы со сквозными дырками на головах, заткнутыми тряпицей.

Наш нравственный закон «Никто не забыт и ничто не забыто» должен относиться к обеим страшным войнам – и к Великой Отечественной, и к войне с собственным народом.

Та память, которой мы обладаем сейчас, не вмещает ни слез, ни крови, ни надежд. Невооруженность знанием истории может привести к безоружности перед лицом истории.

От истории нельзя отделаться памятниками – как бронзовыми или каменными взятками. Самый лучший памятник – это память. В понятие «Мемориал» мы включаем воздух исторической памяти вокруг самих памятников. Мемориалы задуманы нами не только как архитектурные комплексы, а как своего рода духовные комплексы – как библиотеки фактов, как трибуны общественной мысли.

Общество «Мемориал» должно стать организатором перестройки памяти, а это дело общенародное, общечеловеческое. Воссоздание народной памяти без помощи народа невозможно.

Поэтому – помогайте «Мемориалу»!

Ржавая колючая проволока бывших лагерей, притаившаяся в бурьяне, – это та змея, которая еще может смертельно ужалить. Ядом, скрытым в колючках лагерной проволоки, отравлены те, кто видит путь к будущему не в демократии, а в насильственном подчинении, не в плюрализме, а в конвейерной одноликости. Этой лагерной проволокой было опутано столько талантливейших сынов и дочерей всех национальностей нашей Родины – и крестьян, и пролетариев, и интеллигентов, и партийных, и беспартийных, и священников, и просто верующих. Кто знает, если были бы они живы, может быть, демократия, гласность получили свое естественное развитие еще в двадцатых, и тогда не было бы стольких преступлений, и война с фашизмом была бы выиграна гораздо быстрее, а может быть, и фашисты не смогли бы захватить власть, как они это сделали, ссылаясь на угрозу «красного террора» в мировом масштабе, и вся политическая экология мира могла бы стать иной. У нас выкрали наше будущее на несколько десятков лет. Мы должны знать, как это произошло, чтобы никогда никто не смог выкрасть наше будущее снова. Изучение прошлого – это спасение будущего, его гарантия. Задача «Мемориала» – не изучение прошлого ради архивистской точности, а ради точности в определении перспектив будущего, ради невозможности повторения трагедии наших недавних предков нашими близкими или далекими потомками.

Поэтому – помогайте «Мемориалу»!

После трагических лет, когда в заключении были совесть, справедливость, правда, необходимо нравственное пожизненное заключение «сталинизма» как антинародного явления. Дело не столько в самой личности Сталина и его близкого окружения, сколько именно в сталинизме как в практике, когда государство ставится выше человека, а классовые интересы – выше общечеловеческих ценностей. Результат сталинизма оказался парадоксально трагичен – ибо от этого пострадали и государство, и человек, и классовые интересы, и общечеловеческие. Анализ попрания демократии в прошлом – это обеспечение защиты демократии в будущем. «Мемориал» в Москве должен быть общесоюзным лекционным и исследовательским центром, где на основе выверенных фактов прошлого вырабатывается нравственность настоящего как фундамент будущего. Исследовательская деятельность не должна идти по односторонней линии вылавливания только негативных фактов и нарочитого нагромождения ужасов. Мы должны сделать известными не только преступления и предательства, но и мужество противостояния, подвиг милосердия и духовную гигиену несоучастия. Именно в эти страшные годы были написаны многие великие книги, выдвинуты многие замечательные технические идеи. Но талантливой, честной работой многих людей в те годы мы не должны оправдывать одновременно творившегося самогеноцида.

Задачи общества «Мемориал» лишены мстительности. Мы не стоим на позициях физического преследования тех, кто так или иначе замешан в кровавых преступлениях сталинизма. Мы считаем глубоко безнравственным непроверенно обвинять еще живых или уже мертвых. Однако если существуют неопровержимые доказательства виновности перед судом истории, то пусть общественной карой будет обнародование правды о конкретных преступлениях конкретных людей, соучастников войны против собственного народа. Сокрытие правды о преступлениях есть потенциальная опасность их повторения.

Общество «Мемориал» должно стать одним из центров активнейшего содействия перестройке, гласности, новому мышлению, демократии.

Общество «Мемориал» должно крепить внутринациональные связи между братскими народами нашей страны, ибо ничто не сплачивает так крепко, как общие пережитые страдания.

Общество «Мемориал» надеется, что ему будет оказана интернациональная поддержка, ибо демократизация, полная десталинизация нашего общества есть один из главных исторических аргументов во имя ядерного разоружения, взаимодоверия между народами.

Поэтому – помогайте «Мемориалу»!

1988