Текст книги "Собрание сочинений. Том 4"

Религия как часть культуры

Слишком легко в последнее время считаться интеллигентом. Достаточно университетского ромбика в петличке, и этим ты уже как бы бесспорно культурный человек. Если мы подсчитаем количество людей с высшим образованием, то получится, будто наша страна буквально затоплена интеллигенцией. А так ли это на самом деле? Сколько людей, кончающих вузы, попадают туда вовсе не по любви к той или иной профессии, а потому что «родители так решили», скольким не отказывают благодаря родственному или другому нажиму, снисхождению при вступительных и выпускных экзаменах… Проблема иная – затопленность страны непрофессионалами.

Непрофессионал-врач при самом незлобивом личном характере – это потенциальный убийца. Но в каком-то смысле любой непрофессионал – убийца. Непрофессионал-писатель – это убийца ни в чем не повинной бумаги, непрофессионал-экономист – это убийца народных денег, непрофессионал-строитель – убийца стройматериалов, непрофессионал-перекраиватель природы – убийца рек и озер, непрофессионал-лектор – убийца нашего с вами времени.

Однако узкая профессионализация тоже еще не культура. Можно быть неплохим врачом или неплохим инженером, но если круг их интересов не выше профессиональных, то это всего-навсего технари, а не интеллигенты. Выдающимся гениальным врачом или выдающимся гениальным инженером при общей ограниченности стать нельзя. Только люди высокой разносторонней культуры могут совершать качественные революционные изменения в своей собственной работе и в истории в целом.

Печальные доводы, доказывающие недостаточный уровень культуры, – успех дешевых коммерческих фильмов, низкопробных песенок, душещипательной псевдопоэзии, ловко состряпанных читабельных романов. Истинная культура – это вкус, не позволяющий клюнуть на сомнительного червячка. Такой вкус нельзя искусственно привить. Истинная культура – это знание опыта, накопленного за все существование человечества. Этот опыт состоит из истории, народной мудрости, философии (включающей в себя знание религии), науки, искусства. Будем честными друг с другом – многие ли из наших дипломированных выпускников пройдут экзамены по этим пяти предметам?

Когда на спектакле «Диктатура совести» в Театре имени Ленинского комсомола, набитом, казалось бы, интеллигентной публикой, актер задавал вопрос в зал: «Кто такой был Андре Марти?» – аудитория, как правило, ответствовала молчанием. А ведь об Андре Марти писал Хемингуэй – вроде бы один из самых читаемых у нас зарубежных писателей. Какое поразительное несоответствие сотен тысяч портретов Хемингуэя в современных квартирах и незнания его творчества. Попробуйте начать цитировать пушкинское «Чем меньше женщину мы любим…», и девяносто процентов наших новоиспеченных интеллигентов, радуясь возможности подтвердить свою причастность к культуре, охотно продолжат «…тем больше нравимся мы ей». А ведь у Пушкина было «…тем легче нравимся мы ей». Гигантские очереди на выставки некоторых отнюдь не бессомненных художников, которые наивной толпе кажутся чуть ли не первооткрывателями, свидетельствуют о незнании первоисточников – начиная от Нестерова и Рериха. Незнание первоисточников приводит к источникам весьма сомнительным.

Истинный верующий не превращает крест в бижутерию. Ставшее модным вываливание крестов поверх рубах или блузок говорит об элементарном непонимании того, что такое распятие, а вовсе не о религиозном фанатизме. Что же опаснее – незнание религии или религиозный фанатизм? А может быть, эти два явления глубоко связаны, только мы не пытаемся в этом разобраться. Когда в пасхальные ночи, чтобы отвлечь молодежь от созерцания крестного хода – ничего не скажешь, красивого и поэтичного, как ни одно из общественных собраний! – наше изобретательное телевидение запускает ночные развлекательные шоу, я вижу в этом только нашу слабость. При всех многочисленных потугах организовать во дворцах бракосочетаний нечто, что своей красотой затмило бы обряд венчания, пока ничего путного не получилось. Иногда в церквах венчаются или крестят детей вовсе не из-за «религиозного фанатизма», а потому что красиво. Церкви привлекают внутрь множество людей, не только верующих, потому что архитектура покоряет волшебством, а лики святых, написанные народными гениями, более впечатляют, чем каменно застывшие лица на досках почета.

Источник нравственности – культура. Но из исторического опыта нравственности – позитивного и негативного – нельзя выбрасывать религию, ибо ее история неотделима от истории как таковой.

Вспомним хотя бы, что во времена Римской империи христианство сыграло безусловно революционную роль: не случайно проводников идей «Не убий!» и «Полюби ближнего, как себя самого!» на клочки разрывали императорские львы. Не будем забывать и о жестокости крестовых походов, о кострах инквизиции, с кровавым лицемерием извративших постулаты христианства. Но разве так было в истории только с одним христианством? Вспомним ГУЛАГ, вспомним геноцид в Камбодже, когда полпотовцы объявили «красный террор» своему собственному народу.

Конституция в нашей стране ясно и четко говорит о свободе вероисповедания. Церковь у нас отделена от государства, и это справедливо. Но нигде в наших законах не записано, что от государства неотделим атеизм. Атеизм – это явление добровольное, а не насильно навязываемое. Атеизм должен быть одним из проявлений свобод нашего общества, как и вероисповедание, но не проявлением насилия. Сейчас наше государство тратит колоссальные деньги на реставрацию церквей, превращенных атеистическим варварством в овощные склады и коровники.

Некоторые атеисты защищают свой атеизм скучнейшей догматической риторикой: «Наш атеизм базируется на фундаменте научного мировоззрения, и он так же незыблем, как это мировоззрение». Полемика с любыми догмами несостоятельна, если она ведется при помощи других догм. Именно от таких скучных атеистических лекций молодежь и сбегает посмотреть на крестный ход.

Библия – это великий памятник культуры. До сих пор не понимаю, почему государственное издательство издало Коран, а вот Библию нет. Без знания Библии наша молодежь не может понять многое в Пушкине, Гоголе, Достоевском, Толстом. Весь ранний Маяковский пересыпан библейскими метафорами. Библия стоит в букинистических магазинах и на «черном рынке» огромные деньги. Если атеисты хотят, чтобы все стали атеистами, то как же ими можно стать, не зная Библии? Мировоззрение не должно быть замкнутой в себе философской системой, выросшей на пустом месте. Мировоззрение должно впитать в себя все нравственные поиски человеческой мысли во имя человека, включая то лучшее, что есть в христианской морали. Чтобы общество развивалось, оно должно уметь подытоживать, отфильтровывать, но ничто ценное из опыта мысли нельзя отбрасывать.

Религию, стоящую на службе у социального гнета, справедливо назвали опиумом для народа. Но можем ли мы забывать, что во время войны с фашизмом наша церковь собрала огромные средства для общей победы? Можем ли мы забывать о том, что настоятель Кентерберийского собора Хьюлетт Джонсон был одним из основателей движения за мир?

Примитивное деление мира на верующих и атеистов, как на нечистых и чистых, предлагаемое антирелигиозными экстремистами, не выдерживает никакой критики, даже исходя из научного материализма. Один из них, профессор Крывелев, пишет, впадая в алогическую вульгарность: «Нравственность не только не противопоказана атеизму, она ему органически присуща». Значит, быть атеистом – это индульгенция от безнравственности? Если бы все было так! Но, к сожалению, многие так называемые атеисты бывают ворами, залезающими в народный карман, бюрократами, подхалимами, мздоимцами, несунами, политическими хамелеонами и ничем не лучше тех попов, которые обкрадывают простодушных верующих.

Атеизм сам по себе не есть источник нравственности. Источник нравственности – культура. Культура человеческого поведения. Культура совести, не нуждающаяся в научных дипломах. Культура души, даже необразованной, но инстинктивно чувствующей, где правда, а где ложь. Но если инстинктивное правдолюбие сливается с образованностью, то такой источник нравственности не замутить никакими лжетеориями – ни религиозным фанатизмом, ни атеистическим варварством.

Не призываю к тому, чтобы биться лбами о церковные плиты. Источник нравственности не может пахнуть только иконным ладаном или архивной пылью. Источник нравственности – прежде всего сама жизнь и сами люди, как многоликий, но единый Бог, состоящий из тех, кто борется за освобождение людей от ложных кумиров.

1986

Притерпелость

Не упомню, от кого и когда я впервые услышал это русским-русское, трагически емкое слово. Но недавно это слово вновь напомнило о себе.

«Извините за подарочек, Евгений Александрович, но по нынешним временам – вещь драгоценная…» – сказала дальняя родственница моих домашних, ставя на первомайский стол пачку сахара, почти исчезнувшего. Это на семьдесят-то первом году Советской власти, это через сорок с лишним лет после войны! И вдруг я поймал себя на том, что радуюсь маленькой бытовой хищной радостью доставания, подменившей для многих нас полноценную радость бытия. А женщина, подарившая мне сахар, вздохнула: «Вот до чего дожили… А ведь всему виной притерпелость наша проклятая…»

Точнее не скажешь.

В словаре Даля такого слова нет, и приводится только однокоренной глагол: «У кузнеца рука к огню притерпелась». Здесь в глаголе – уважение к терпению. Но если одна женщина спрашивает другую: «Ну как у тебя с мужем-то? Все бьет да бьет?» – а та отвечает, опустив глаза: «Да ничего, притерпелась», – то никакого уважения к своему терпению уже нет, а есть сплошная, ни на что не поддающаяся безысходность, подавляющая сила привычки.

Есть терпение, за которое стоит уважать, – терпение в муках рожающих матерей, терпение истинных творцов в работе, терпение оскорбляемых за правду, терпение пытаемых, не выдающих имена друзей… Но есть терпение бессмысленное, унизительное. Неуважение к своему терпению, переходящее в гражданский гнев, – это воскрешение личности или нации. Но страшно, когда неуважение к своему терпению превращается в отупелую притерпелость. Какое уж тут самоуважение! Да и как можно уважать самих себя, если мы ежедневно позволяем столько неуважительного к нам? Каждая очередь, каждый дефицит – это неуважение общества к самому себе.

Недостатки общества мы привыкли спасительно списывать на других, в частности на правительство. Сейчас мы, слава богу, заговорили не только о личной вине Сталина, но и о вине его ближайшего окружения за преступления против народа. Я не сторонник панически поспешного переименования всех городов и улиц, но все-таки не могу понять, почему, например, от дверей ЛГУ не может до сих пор отлипнуть надпись «имени Жданова», оскорбившего великих ленинградцев – Ахматову и Зощенко, и почему ни в чем не повинный Мариуполь должен носить это постыдное имя? А когда я иду в Москве по проспекту Калинина, то невольно думаю о том времени, когда «всесоюзный староста» вручал в Кремле ордена, а его объявленная «врагом народа» жена, по свидетельству очевидца, выковыривала вшей из швов рубах заключенных[7]7
  Сейчас имя Жданова снято с ЛГУ. Город Жданов переименован в Мариуполь. Проспект Калинина ждет другого имени.


[Закрыть]. Но давайте будем честными и признаемся, что перед лицом народа была виновата не только правящая кучка, но и сам народ, позволивший делать с ним все, что она хотела. Позволять преступления есть вид соучастия в них. А мы исторически привыкли позволять – притерпелись. Хватит и сейчас все спихивать только на бюрократию. Если мы ее терпим – значит, нам поделом. По словарю Даля, одно из значений слова «терпеть» – это потакать. Притерпелость – это потакание, соучастие.

Возьмем кажущуюся «мелочь» – исчезновение сахара. Это, конечно, поправимо, и, возможно, ко дню опубликования статьи несладкая сахарная проблема будет решена. Но кто в ней виноват? ЦК? Совмин? Конечно, и они тоже. Но разве и не мы с вами? Разве не партия? Разве не народ? Сегодня мы притерпелись к исчезновению то одного, то другого продукта. Впрочем, можно ли удивляться этой притерпелости по столь сравнительно малому поводу, если еще вчера мы терпели исчезновение стольких людей? И вот из жизни исчезает крупнейший ученый, в расцвете сил покончивший самоубийством, а мы боимся вслух всенародно подумать: что же с ним случилось, почему мы его потеряли? Притерпелость к молчанию о причинах приводит к повторению следствий.

Разберемся хотя бы в причине того, почему сахар стал печально драгоценным подарком к Дню международной солидарности трудящихся.

Новое руководство, в отличие от предыдущих, остро осознало ключевое значение статистики в народном хозяйстве. Не пряча голову по-страусиному под крыло, наши руководители впервые бесстрашно взглянули в глаза цифровой правде об алкоголизме и его последствиях и ужаснулись. Было принято резкое, радикальное решение. Но справедливые эмоции, к сожалению, не были подкреплены дальнозорким, скрупулезно разработанным планом. Решили от чистой души, но поспешили.

Долг руководителей – служить народу. Но народ иногда забывает, что и его долг – помогать руководителям. Почему наша хваленая общественность не помогла правительству советом не спешить, не настояла на элементарном социологическом анализе, на всенародном обсуждении мер борьбы с алкоголизмом, прежде чем эти меры были приняты? Видимость обсуждения была организована по старинке, по методу рыбной ловли голосов в поддержку.

Иногда я с горечью думаю: а что, если бы в первоапрельском номере «Правды» вышло постановление партии и правительства о борьбе против трезвости? Наверняка нашлись бы «верные солдаты партии», которые немедленно организовали бы «многолюдные митинги трудящихся» в поддержку сего «исторического решения». Было бы создано всесоюзное общество «Пьянство», и весьма возможно, что одним из его руководителей оказался бы скорехонько «перековавшийся» бывший трезвенник, как сейчас некоторыми руководителями в обществе «Трезвость» становятся якобы перековавшиеся алкоголики. Слова «непьющий», «морально устойчив» оказались бы антирекомендацией при поездках за границу. Бравые инспекторы ГАИ с энтузиазмом взялись бы за отбирание водительских прав у всех шоферов, от которых не пахнет водкой. Воображаю товарищеские показательные суды над непьющими, доносы на членов партии, замеченных в аморальном употреблении боржома в ресторанах!.. Вся эта абсурдная фантасмагория, к сожалению, легко представима. Я уверен в том, что если в том же первоапрельском номере меня или кого-то другого назовут шпионом страны, скажем, Рикки-Тикки-Тави, то немедленно найдутся добрые люди, которые подтвердят это с патриотическим упоением. О, как глубоко укоренилась в нашем обществе притерпелость к перевертышам, хамелеонам, готовым подладиться под любое решение, идущее «сверху». Но и «верхи» они не уважают и готовы предать любого, с этого «верха» падающего.

Чего, например, стоит напускающий на себя маститость литератор, который при одном партийном руководителе столицы подделывался под его консервативные взгляды, при другом – под его ультрарадикальные, а сейчас, на всякий случай, подделывается под взгляды усредненно-скалькулированные (кто знает, куда еще повернет время).

Иногда и коллективные письма в поддержку перестройки некоторыми подписываются с тайной надеждой, что перестройка сорвется.

Первый метод торможения перестройки – саботаж под видом поддержки.

Второй метод – это удушение объятиями.

Правильную в принципе идею борьбы с алкоголизмом задушили именно восторженными объятиями, сорвали фальшивым, лицедейским энтузиазмом, вместо того чтобы помочь всенародному серьезному думанию над серьезной хронической болезнью нашего общества. Хронические, застарелые болезни не лечатся оперативным вмешательством с наскока. Многие наши кампании и реформы рушатся потому, что мы подменяем постоянную общественную профилактику доморощенной социальной хирургией.

Парижские верхолазы в обеденный перерыв сидят на арматуре Эйфелевой башни, преспокойно запивают легким красным вином традиционный длинный батон с сыром и, представьте себе, не падают, и их не стягивает за ноги никакая профсоюзная или партийная организация, обвиняя в аморальности. Кавказские долгожители тоже пьют, но не «табуретовку», не «бормотуху», а натуральное чистое вино, и с гор в канавы не сваливаются. Профилактика алкоголизма, на мой взгляд, должна заключаться не в пуританской полицейщине, а в общем повышении культуры.

Бутылка «табуретовки», «бормотухи» может быть отравительницей. Бутылка хорошего вина может быть хорошей собеседницей. Но производство вина стали автоматически сокращать, нещадно вырубая драгоценные виноградные лозы. Алкоголизм, доходящий до общественно опасного состояния, надо лечить принудительно. Но у кого есть право отбирать у человека, который не алкоголик, его право на кружку пива после работы, на бокал натурального сухого или шампанского?

Почему весь народ повально оказался заподозренным в алкоголизме и после других достаточно унизительных очередей вброшен в новые многочасовые очереди? Были дикие случаи исключения из комсомола за шампанское на свадьбах. Из фильма «Судьба человека» некоторые полуспятившие от общественного рвения прокатчики вырезали эпизод, где советский солдат выпивает стакан водки в знак презрения к гитлеровцам. Актерам не рекомендовали читать пушкинское «Поднимем бокалы, содвинем их разом!».

Причина – наша притерпелость к бездумному выполнению любых решений.

Но это только кажущееся выполнение. Бездумность выполнения – саботаж нового мышления. Есть и положительные результаты: покончили с «бормотухой», меньше пьяных, валяющихся на улицах. Но в очередях гибнут не только время и нервы людей, но и сами люди. Первые крутые меры сыграли положительную роль шоковой терапии. Но социальная шоковая терапия не может быть ежедневной в течение долгого времени – нервная система общества разрушается, появляется много непредугаданных язв. Бабушки, продавая несколько очередей в день по пятерке, получают зарплату докторов наук. Бутылка водки в ночном такси стоит уже четвертной. Государственная цена и так достаточно жестокая, а на нее еще накидывают и накидывают все те, кто греет руки на любом дефиците. Мало ли твердых дефицитов, чтобы добавлять еще и жидкий? Все это страшным образом бьет не столько по самим пьяницам, сколько по их женам и детям, из-за дороговизны выпивки влачащим подчас полуголодное существование.

Борьба против алкоголизма подменена борьбой против легальной водки, легального вина, легального пива. Государственные водка и вино, значительно ухудшившиеся за последние годы, но все-таки более или менее проверенные, уступили место самогону, делаемому порой черт знает из чего, лосьонам, мозольной жидкости. Это будет иметь и уже имеет тяжелейшие генетические последствия. Каким будет ребенок, зачатый под антифриз? Сальвадору Дали было далеко до такого инфернального сюрреализма, когда сапожный крем намазывается на ломоть хлеба, когда дихлофос блаженно вдыхается под целлофановым мешком, наброшенным на голову, когда погружаются в нирвану при помощи клея «Момент».

Каюсь, продрогнув до самых костей на Камчатке, хватанул местного самогона из томатной пасты. На следующий день у меня раздуло суставы ступней от артрита так, что я чуть не выл, и доктор, спасая меня инъекцией гидрокортизона, поставил точный диагноз: «Наша фирменная томатовка». В бухте Провидения делают, на мой взгляд, лучшее в нашей стране пиво, не уступающее чешскому, но его по-ханжески, как и в других городах, заставляют сводить до минимума. В результате в прошлом году 7 ноября местный пограничный оркестр играл праздничные марши под аккомпанемент взрывавшихся на подоконниках трехлитровых банок бражки, от чего вздрагивали соседские берега США. На Севере самые популярные люди – это обладатели спирта: вертолетчики и доктора. Соболиная шкурка стоит всего-навсего бутылку. Но спирт – редкость, вроде французского коньяка, не только на Севере, но и по всей стране. Сколько драгоценного рабочего времени тратят сейчас наши врачи, обязанные выписывать рецепты на любую пустяковую микстуру или капли даже с крошечным содержанием спирта. Спиртовые или водочные компрессы запрещены к рекомендации. Как же можно удивляться, что сахар вдруг исчез? Он же должен был исчезнуть. И разве все общество в целом, все мы с вами, а не только правительство, не обязаны были это предусмотреть?

Обществу нужны не только впередсмотрящие, но и предусматривающие.

Лишь тогда общество в полном смысле демократично, когда все оно – снизу доверху – ощущает правительством себя, а не верхушку, от коей все сначала раболепно ждут указаний и на которую потом сваливают вину за любые ошибки. Собственная трусливая безответственность – вот что скрывается под подхалимством беспрекословного исполнительства. Развитие творческой инициативы масс несовместимо с притерпелостью к инициативе только сверху. Насильственные понукания быть общественно активными довели наше общество своей тошнотворной дидактикой до иронической пассивности. Притерпелость к собственной пассивности, подавляя в зародыше потенциальную позитивную энергию многих талантливых людей, одновременно создает питательную среду для негативной энергии активничающих подлецов. Капитулянтский лозунг пассивности: «Я маленький человек, что я могу!» Но если ты оправдываешь свою трусость тем, что ничего не можешь, то не моги и жаловаться, не моги и требовать! Не суй попрошайничающую руку, если ты не можешь сжать ее в кулак! Хватит бесконечных писем и протестов «наверх», пора перейти к письмам и протестам «вниз» – к самим себе, против самих себя. Убийцы перестройки среди нас. Мы убиваем перестройку нашей гражданской робостью, нашим выжидательством – чья возьмет…

Один крупный журналист пришел ко мне вчера, растерянный, нервничающий: «У вас хороший инстинкт… Что будет на XIX партконференции?» В инстинкте моем он как раз ошибся. Был у меня хороший инстинкт, да вышел. Много раз я предполагал лучшее, а выходило худшее. Испортился мой инстинкт: на лучшее, конечно, надеюсь, но худшее на всякий случай предполагаю. Ненавижу я это в себе, а что поделать! Не я один такой – множество вокруг таких инстинктов, историей жестоко стукнутых. Но я ответил моему гостю так: «Что будет? То будет, какими мы с вами будем…»

Перестройка будет такой, какими мы будем сами.

Будем половинчатыми – будет полуперестройка.

Будем из гнилых лагерных досок строить – перестройка провалится.

Будем тянуть одеяло каждый на себя – перестройка окоченеет. То, что делается в интересах собственных ускользающих кресел, – это не идеология, а креслеология.

Между перестройщиками и антиперестройщиками есть, к сожалению, немалочисленная группа, которую я назвал бы «нойщиками». Это те, кто бесконечно ноет, что нет сахара и чего-то еще, но в то же время, не шевеля и пальцем, равнодушно взирает на то, как хотят задушить перестройку. Они хотят улучшения быта, но сведение всех гражданских чувств только к бытовому нытью может привести к тому, что быт так и останется разбитым корытом, из которого даже свиньи хлебать не смогут. Пора понять, что не существует отдельно перестройки материальной и политической. Не защищая демократию, нечего требовать демократии.

…Вот как поучительно обернулась наша притерпелость в частном, но достаточно печальном случае, когда первого мая 1988 года под звучащие по телевизору с Красной площади лозунги перестройки я получил укоряюще редкий подарок – пачку сахара, как будто все еще продолжается война… война изнурительная, измотавшая нас… война не с кем-нибудь, а с самими собой…

В 1965 году по моей поэме «Братская ГЭС» репетировался спектакль в Театре на Малой Бронной. В поэме был кусок, начинавшийся так:

 
Прославлено терпение России.
Оно до героизма доросло.
Ее, как глину, на крови месили,
ну, а она терпела, да и все.
И бурлаку, с плечом, протертым лямкой,
и пахарю, упавшему в степи,
она шептала с материнской лаской
извечное: «Терпи, сынок, терпи…»
 

Сам я обычно читал эти стихи с некоторым жертвенно-романтическим энтузиазмом, восхищаясь долготерпением нашего народа, как подвигом. И вдруг замечательная актриса Л. Сухаревская на репетиции прочла этот кусок с ошеломившей меня язвительно-обвинительной интонацией.

 
Могу понять, как столько лет Россия
терпела голода и холода,
и войн жестоких муки нелюдские,
и тяжесть непосильного труда,
и дармоедов, лживых до предела,
и разное обманное вранье,
но не могу осмыслить: как терпела
она само терпение свое?!
 

Две последние строчки я обычно читал с задыхающимся умиленным восхищением, а вот Сухаревская прочла их гневно, возмущаясь терпением как причиной многих бед в нашей истории. Актриса лучше самого автора поняла его стихи.

«Терпя и горшок надсядется», «Терпя и камень треснет» – едко, но метко говорят народные пословицы. Триста лет под татарами, триста лет под Романовыми выработали не только терпение героическое, кончавшееся взрывами народных восстаний, но и терпение холопское – притерпелость. Первой русской революцией, не называемой так, к сожалению, ни в каких учебниках, была отмена крепостного права. Но Россия была последней страной в Европе, отменившей крепостное право, и прыгнула в социализм из самодержавного феодализма, почти минуя опыт буржуазной демократии. Клопы феодализма и холопства в деревянных сундучках перебрались из лучинных изб в коммунальную квартиру. Многие начальники вели себя, как «красные феодалы», отобрав у крестьян не только землю, но и паспорта, что знакомо попахивало крепостничеством. Коллективизация при ее насильственном проведении была грубым попранием лозунгов «Земля – крестьянам», «Вся власть – Советам». Обещанные райские врата оказались ловушкой. После того как жестоко обошлись с крестьянами, объявленными кулаками, уничтожая, ссылая туда, куда Макар телят не гонял, массовые жестокости, фальшивые процессы уже стали входить в привычку. Образовалась притерпелость.

Притерпелостей постепенно образовалось много – к репрессиям, к произвольным налогам, к насильственным подпискам на заем, к образу «лучшего друга советских физкультурников», к отбиранию семенного зерна, к превращению церквей в овощные склады, к «железному занавесу», к навешиванию оскорбительных ярлыков на ученых, композиторов, писателей, на целые научные направления и даже на отдельные науки, как, например, на кибернетику. Вырубались лучшие люди. Все походило на страшный сон, в котором злая банда, задавшись целью вырубить самых породистых лошадей, бродила ночами по конюшням, орудуя топорами. Лошади как вид выжили, но многие из них оказались лошадьми с психологией мышей. Нам еще многое нужно, чтобы восстановить нашу, понесшую такой урон, человеческую породу. Рабскую кровь сегодня надо не выдавливать по капле, а вычерпывать ведрами. Мы не можем позволить себе терпеть собственное терпение. Притерпелость – главный тормоз перестройки.

У Пастернака были такие строки:

 
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я – поле твоего сраженья.
 

Притерпелость – это капитуляция перед «бездной унижений».

Взаимоунижения, как клубок гадюк, вброшенный недоброй рукой во многие семьи. Гадюки хамства и грубости из таких квартир выползают на улицу, заползают в метро, сворачиваются кольцами на столах секретарш и прилавках продавщиц.

В такую «бездну унижений» превратился наш ежедневный быт. Сначала мы унижаемся, чтобы добыть квартиру. Наконец-то получив ордер на выстраданную квартиру, мы плачем от предремонтного унижения, когда ее видим. Мы унижаемся, охотясь в джунглях торговли за обоями, кранами-смесителями, унитазами, шпингалетами, и при виде какого-нибудь югославского плафона или румынского кресла-кровати в наших зрачках вспыхивают шерхановские искры, как в глазах тигра, вонзившего когти в долгожданную антилопу. Когда у нас рождается ребенок, мы унижаемся, выбивая ясли, детсад, добывая соски, подгузнички, бумажные пеленки, детские колготки, коляску, санки, манежики. Мы унижаемся в магазинах, парикмахерских, в ателье, в химчистках, в автосервисе, в ресторанах, в гостиницах, в театральных и аэрофлотовских кассах, в фирме «3аря», в мастерских по ремонту телевизоров, холодильников, швейных машин, наступая на свое самолюбие, от заискивании переходя к скандалам, от скандалов – снова к заискиваниям. Все время мы куда-то протискиваемся, протыриваемся, что-то выклянчиваем, как жалкие просители, надоедливо раздражающие «владык мира сего». Иногда кажется, что в нашей стране все люди – это лишь обслуга сферы обслуживания.

Унизительно, что мы до сих пор не можем накормить себя сами, докупая и хлеб, и масло, и мясо, и фрукты, и овощи за границей. Талонная система во многих областях – стыдобища наша.

Унизительно, что мы до сих пор не можем хорошо одеть сами себя, гоняясь за иностранными тряпками. Одежда многих из нас – это как географический атлас. Но все «Кардены» и «Бурды» нас не спасут. Самим надо шить так, чтобы советский народ своими одеждами и обувью не срамился.

Унизительно, что мы до сих пор не имеем достаточно лекарств, чтобы лечить свой народ. Больно видеть ветеранов войны, которые приходят в аптеку, нацепив для внушительности все ордена и медали, а лекарств, указанных в рецептах, все равно нет. Страшно видеть мечущихся, как раненые птицы, из аптеки в аптеку матерей с рецептами для своих детей и опускающих перед ними глаза фармацевтов. Нехватка лекарств – это предательство человеческих жизней.

Унизительна нехватка книг – предательство человеческого духа.

Унизительна нехватка компьютеров – предательство современной технологии мышления.

Унизительна прописка – искусственное пришпиливание людей по определенным пунктам, несмотря на то что Конституция гарантирует свободу передвижения. Но при географической неравномерности распространения элементарных благ прописка – увы! – спасительна, иначе Москва превратится в двадцатимиллионный город, но со снабжением, как в многострадальном Ярославле.

Унизительна не выполняющая Конституцию система выезда за границу, несмотря на все заверения в упрощении. Всем, кто хочет уезжать насовсем, надо открыть широкие ворота, за исключением особых, связанных с секретностью случаев. Держать людей насильно унизительно. Но не надо зачислять всех уезжающих во врагов! И если они ничем не оскорбили родину, надо дать им возможность приезжать или вернуться насовсем. Почему бы всем гражданам СССР не выдавать на руки советские заграничные паспорта сроком, скажем, на три года с правом постоянного выезда в командировку, в туристскую поездку или по приглашению. Советский паспорт на руках сам по себе должен являться рекомендацией на поездку.