Текст книги "Сквозь преграды"

Черт знает, что творится, думаю, карусель какая-то. Немцы лупить друг друга стали, а из-за чего – понять никак нельзя. «Где этот летчик, что за русского себя выдавал?» – спрашиваю. «Да у нас под охраной лежит. Привезли его сюда». Я выбегаю из землянки, смотрю – впрямь: на подводе лежит фашистский летчик без сознания, весь в крови и ссадинах. Два креста железных на груди. Беру документы. Удостоверение. Капитан Шверинг Генрих Адольф, 1912 года рождения, начальник штаба авиагруппы 18-й воздушной эскадры корпуса «Рихтгофен». Член нацистской партии с 1937 года. В летной книжке значится сто тридцать два боевых вылета и двадцать восемь сбитых самолетов. Меня аж передернуло всего: «Заядлый фашист!»

Плюнул я с досады и пошел в землянку. Зря, думаю, не добили его миряне. Стоило такую пакость сюда везти. Да еще, поганец, за русского себя выдает. Расстрелять его надо немедля! Да хорошо, комиссар Рогов вмешался: «Шлепнуть, – говорит, – дело плевое. Нужно сначала выяснить все». И дает команду оказать летчику медицинскую помощь, поместить отдельно в землянку и охранять крепко.

А я все Василия жду. И что же ты думаешь? Является, наконец, Василий. Раненый. С ним остатки группы.

И приносят они Наташу, всю избитую, истерзанную. Били, видать, ее, голубку, нещадно. Ну, ясное дело, мы всех раненых определили в медчасть. Только Василий наотрез отказался. «Не успокоюсь я, – говорит, – пока этому провокатору голову не оторву».

Сидим мы в штабе с Роговым. Василий тоже с нами на топчане лежит, вроде дремлет. Приходит из засады связной и приносит документы, захваченные у немецкого мотоциклиста. Переводчик перевел. Читаем: «Мой группенфюрер, сообщаю вам, что провокация с мнимым летчиком, т. е. нашим агентом К-6, проведена блестяще. Ценою больших потерь нам удалось переправить агента К-6 в расположение партизанского отряда “Батя”. Жду дальнейших указаний. Гауптштурмфюрер Гетц». Мы, признаться, были ошеломлены. Выходит, летчик, который у нас сейчас находится, – фашистский агент К-6.

Василий, как ужаленный, вскакивает: «Постойте, – кричит, – а как фамилия этого летчика, что у нас сейчас находится?» Шверинг, – говорю. «Шверинг?» – вскакивает он. Смотрю, норовит из землянки выбежать. Рогов его останавливает. В чем дело, мол? Объясни! А Василий скрежещет зубами и задыхается от злости. «Да это же та самая сволочь, провокатор, что Натку продал». Еле удержали его тогда. «Или меня, – кричит, – жизни лишайте, или я его!»

Крепко задумались мы с комиссаром. Да и было над чем. Наташа без сознания лежит. Этот агент фашистский К-6 – тоже без памяти, а решать что-то надо. К счастью, из центра как раз сообщили нам, что все сведения, которые мы передали из проявленных пленок, имеют очень важное значение. Так, думаем, – один вопрос разъяснился. Раз сведения точны, значит, тот, кто действовал на аэродроме, наш человек. Ближе к утру опять радиограмма, чтобы летчика Шверинга сохранить любыми путями. Мы, конечно, не имеем ничего против летчика Шверинга, но агент К-6 нам не по вкусу. А тут еще Василий. Словно совсем сказился парень. Два раза прорывался к этому летчику сквозь охрану, хотел его прикончить. Пришлось мне вызвать его и так отчитать, что чертям тошно стало. А кончилось все совсем неожиданно. Прилетели с «Большой земли» и забрали этого летчика. А там уже не знаю, что в дальнейшем было. Только Наташа, когда поправилась, очень о нем жалела, что ей не пришлось с тем летчиком увидеться…

Вот оно, брат, какие дела бывают. Расскажи мне об этом кто другой, вовек бы не поверил. Как сказка какая. А тут все собственными глазами видел, на себе все прочувствовал…

Когда Тихон Спиридонович окончил свой рассказ, за окном уже светало. И теперь спутники сидели молча, жадно затягиваясь табачным дымом. Глубоко взволновал майора Гордиенко рассказ старика-партизана.

«Сколько разных случаев было в войну, – думал он. – Судьба многих сбитых на вражеской территории летчиков так и осталась по сей день никому не известной. Взять, к примеру, Сашу Чебрикова, Лешку Гундарева, Колю Махорка… Какие летчики были! А где они сейчас, кто о них знает?»

– Да ты, видать, сам, майор, повоевал добре? – задушевно сказал Тихон Спиридонович, любуясь боевыми орденами Гордиенко и разглядывая три желтые и пять красных полосок на правой стороне груди выше наград. – Повидал не меньше нашего. Эх, хлебнул наш народ в этой войне, всем досталось – и старому и малому.

…За окном багряным цветом занялась заря, расплескавшись по земле. Легкий туман клубился в долинах рек, расползался по полям, и казалось, в отблесках утренней зари вся земля залита кровью недавно прошедших боев. Прохладный ветерок врывался в открытое окно вагона, освежал лицо и руки.

Тихон Спиридонович поднялся, стал собирать свои пожитки. Потом сел, но видно было, как все больше и больше волновался он, то и дело вставал, подходил к окну, гладил свою серебристую бороду. Несколько раз без всякой на то причины переставлял чемодан с места на место. Гордиенко изредка посматривал на старика. Он хорошо понимал его состояние: вскоре и ему предстояло испытать радость встречи.

Когда подъезжали к городскому вокзалу, старик притих и, насупившись, стал разглядывать народ, толпившийся у платформы. Он отыскивал дочь. Вдруг, быстро отойдя от окна, спрятался за спиной у Гордиенко.

– Вот они, так и знал. Так и знал! – прошептал старик. – Ой, горе мое, лишенько! Вон, погляди-ка, у ларька стоит пара…

И правда, у ларька, где торговали квасом, Гордиенко увидел красивую стройную девушку в цветистом ярком платье. Она отыскивала отца в толпе выходивших пассажиров. Рядом с ней стоял среднего роста худощавый мужчина с седыми висками. Что-то знакомое, близкое почудилось вдруг Гордиенко в этой фигуре. Где он мог видеть этого человека? Может быть, где-нибудь встречались в долгие годы войны? А может, просто показалось?..

– Так и думал! – тяжело выдохнул Тихон Спиридонович. – Ай, Ната, Ната, шо ж ты натворила, дивчина… – Старик разочарованно поморщился и взялся за чемодан. – Ну, прощай, майор!

Он еще раз с ног до головы оглядел осанистого Гордиенко. «Вот такого бы орла в мужья моей Наташе…» – говорили его глаза. Пожал руку и направился к выходу.

А Гордиенко лихорадочно перебирал в памяти всех своих друзей и знакомых, с которыми пришлось делить суровые будни войны. Где он видел этого человека?

18

Тихон Спиридонович молча переживал неудачный выбор дочери. Дорогой он присматривался к изуродованному лицу зятя и не мог понять, что нашла Наташа в этом непривлекательном человеке. Когда пришли домой, старик сослался на усталость с дороги, ушел отдохнуть. Он лег на диван и сразу уснул. Наташа занялась хозяйством.

Почти до самого вечера проспал старик. Когда проснулся, солнце было на закате. Вошла дочь, весело улыбнулась.

– Ну и долго же вы проспали, батя! Вставайте скорее, обедать будем.

– А где твой-то? – оглядываясь, спросил старик.

– К докладу готовится, – ответила Наташа, поправляя на груди отца медали и ордена.

– Батюшки мои, совсем почти запамятовал, – спохватился Тихон Спиридонович, – подарки-то, подарки…

Он кинулся к чемодану и стал вытаскивать помидоры, плетенку с яйцами, банку загустевшего липового меда, различные домашние лакомства. Потом со дна чемодана достал два отреза и торжественно положил на стол.

– Это подарки тебе и супругу.

Наташа молча улыбалась.

Тихон Спиридонович набросил ей на плечи мягкий пуховый платок тонкой вязки.

– Это старая тебе связала, носи на здоровье…

С улицы донесся требовательный сигнал машины. Наташа подбежала к окну и, помахав рукой, крикнула:

– Сейчас, сейчас, идем! Одну минуточку…

– Что это за машина? – поинтересовался отец.

– За нами прислали. Ведь сегодня праздник – День авиации! Муж будет с докладом выступать. Вы, батя, перекусите немного, а когда вернемся, вместе обедать будем.

Старик отмахнулся.

– Та я сыт, ладно уж, потом все гуртом и повечеряем. Мы в поезде с одним майором-летчиком всю ночь кушали да лясы точили. Вот хлопец ядреный, да красавец отменный, – с восхищением сказал Тихон Спиридонович, вспоминая своего молодого спутника. – Вот бы кто доклад о Дне авиации сделал…

Тихон Спиридонович взял папаху, насадил ее на затылок. Затем, расчесав перед зеркалом пышную седую бороду, весело сказал:

– Ладно, пошли.

Машина бесшумно подкатила к центральному входу городского парка, празднично украшенному лозунгами, транспарантами, плакатами. На фоне голубого неба полоскались кумачовые флаги вперемежку с желто-синими авиационными. Народу собралось много. Играл дубовой оркестр, тяжело вздыхали трубы, ухал барабан.

Тихон Спиридонович важно вышел из машины и, взяв дочь под руку, направился в парк. Ему, как отцу, было приятно видеть, что встречные почтительно здоровались с его дочерью, спрашивали о муже, с уважением глядели на отца.

В летнем театре сели в первом ряду. Наташа то и дело знакомила отца с работниками завода. Тихон Спиридонович вежливо раскланивался.

– Спиридоныч, ты что, с неба свалился? – услышал он сзади знакомый голос и не успел оглянуться, как чьи-то цепкие сильные пальцы схватили его за плечо. – Ты ли, дорогой мой Батя? Вот уж не ожидал свидеться в наших краях. Какими судьбами?

– Ба-а, Василий! – крикнул Тихон Спиридонович, удивленно взглянув на своего ординарца. – А ты как очутился тут? Сидай рядом, Василь, потолкуем. Откуда ты взялся?

– Да я уж тут два года работаю… Дело мы такое развернули, расскажу – ахнешь. Завод строим металлургический.

– Из партизан наших кого встречал? – перебил его Тихон Спиридонович.

– Как же, Кузьмич здесь, Василий Карпович Рогов. Он у нас первым секретарем обкома. А знаешь еще кого встретил? Скажу – не поверишь. Помнишь, летчик у нас в плену был, что за немца приняли? Тот, которого в расход хотели пустить, а он наш оказался… Помнишь?

– Как же не помнить? – ответил Тихон Спиридонович.

– Я от него здесь узнал, как он к немцам попал и как в тылу у них орудовал. Большой урон им причинил… Он еще многое рассказал, что тогда для нас загадкой было.

– Ну, как он к немцу попал? – загорелись глаза у старика.

– Вышло это так: когда воздушный бой произошел и мы летчика из нашего самолета вытащили – это ведь немец был, а мы его за нашего приняли и с честью похоронили…

– Говори толком. Что ты мне голову крутишь?

Оркестр заиграл туш, заглушив рассказ Василия. За столом, накрытым красной бархатной скатертью, разместился президиум. Председатель объявил торжественное заседание открытым, поздравил с праздником.

– Слово для доклада предоставляется подполковнику авиации товарищу Гундареву Алексею Даниловичу, – сказал председатель.

Гром аплодисментов заполнил театр. Василий наклонился к самому уху Тихона Спиридоновича.

– Вот он, летчик наш, гляди, Батя!

Старик увидел, как к трибуне прошел его зять в летной форме, с орденами и медалями.

Дальше Тихон Спиридонович только смутно помнил происшедшее. Он окончательно растерялся. Радостно улыбаясь, несколько раз объяснял Василию, что Алексей – его зять, а один раз даже сболтнул кому-то, что он сам выбрал Наташе такого геройского мужа. А в заключение старик пригласил партизан в гости к дочери и зятю.

Как сквозь пелену тумана видел он Наташу, сияющую от счастья, и весь вечер казался ему сказочно красивым.

«Ах, старый, старый! – бранил себя Тихон Спиридонович. – Совсем я, должно быть, из ума выжил. И как это мог я не признать Алексея?»

В антракте, подойдя к веранде, Тихон Спиридонович увидел какого-то военного. Он показался ему знакомым. Приглядевшись, старик узнал своего недавнего спутника, майора Гордиенко.

– Майор, голубчик, какими судьбами?! – крикнул старик, поспешно выходя на веранду.

Оказывается, Гордиенко, проехав несколько станций, решил вернуться, чтобы повидаться с зятем Тихона Спиридоновича, который напомнил ему друга, Алексея Гундарева.

Появление майора еще более обрадовало старика. Он бросился к Гордиенко с распростертыми объятиями.

Стемнело. Мягко шурша по асфальту, к дому подъехала машина. Алексей, Василий, Кузьмич, Владимир Карпович Рогов неторопливо вышли из нее. Тихон Спиридонович, вытирая непрошенную слезу, кинулся к зятю:

– Алексей, милый, ты прости меня, старика, не распознал я тебя, – дрожал его голос.

– А вот я вас сразу узнал, – улыбнулся Алексей, расцеловался со стариком и пригласил гостей в дом.

Шагнув к двери, он застыл от неожиданности. Перед ним стоял Виктор Гордиенко…

Уже далеко за полночь друзья расходились по домам. Оставшись одни, дед Кузьмич и Тихон Спиридонович вышли на балкон и долго еще, попыхивая трубками, вспоминали о жестоких боях и трудных партизанских буднях.

Алексей, Наташа и Виктор, проводив гостей, присели у реки. Виктор рассказывал о боевом пути своей эскадрильи после исчезновения Алексея.

– А знаешь, когда твоя дружба ко мне выдержала самое сильное испытание? – вдруг спросил Алексей.

– Когда?

– Ну, как же… На всю жизнь я запомню, что друг мой, как ни рвался после долгой разлуки к своей любимой Вале, а все же вернулся сюда, чтобы убедиться, не Лешка ли в самом деле тот человек, которого он мельком увидел на платформе… Да, это истинная дружба!

Часть вторая
Удар с воздуха

1

Над рекой клубился туман. Восходящее солнце будто плавало в мутном мареве за темной зубчатой грядой леса. Изредка всплескивала, играя, рыба, и круги в том месте покрывались мелкими пузырьками.

Тихон Спиридонович с силой выдернул удочку и, проводив недовольным взглядом сорвавшегося с крючка мясистого леща, плюнул с досадой.

– Не хочется в уху попасть, бедолаге, – засмеялся Алексей. – Кому ж охота плясать в кипятке?

– Так-то оно так, Лёшенька, да неудобно будет домой возвращаться с этаким уловом. Засмеет Наташа.

Он бросил взгляд на нескольких плотвичек, плескавшихся в плетеной корзине, опущенной до половины в воду и заботливо прикрытой травой.

Алексей сидел на пне и старательно наживлял крючок красным червяком.

– Есть ещё время, батя, на уху наловим. Ну, а если жаркое захотите, заскочим на рынок…

– Так неинтересно. Треба самим поймать! Рыба, правда, хитра, а мы должны её перехитрить. В войну, небось, не такие хитрости придумывали.

Тихон Спиридонович ловко подсек леску и вышвырнул на берег линя, отливавшего золотистой чешуей.

– Попался-таки, голубчик, – радостно зашептал он, ловя в траве извивающуюся рыбу и прижимая её к стеганой куртке, – теперь не уйдёшь, паршивец. – Он ловко продел веревку под жабры и победоносно опустил линя в корзину.

Вскоре из подвешенного над костром котелка приятно попахивало свежей ухой. Тихон Спиридонович по-хозяйски помешивал ее деревянной ложкой, а Алексей доставал из вещевого мешка нехитрый харч.

Ели молча, наслаждаясь жирным, клейким бульоном и выплевывая бесчисленные мелкие косточки.

Старик выплеснул в кусты остатки супа и, сполоснув котелок, прилег рядом с Алексеем, закуривая свою неизменную фронтовую трубку.

– Расскажи что-нибудь, Лёшенька, страсть как люблю про военные дела слушать, теперь-то оно интересно, а тогда сколько натерпеться пришлось. Ты вот летал в войну на истребителях, воздушные бои вел, а шутейное разве это дело – на такой скорости метко стрелять по врагу?

Алексей улыбнулся.

– Сложная, конечно, штука, да бывает и посложнее.

– Нет, – уверенно заявил Тихон Спиридонович, – по мне, сложнее, чем у летчиков, службы нет.

– А знаешь, Тихон Спиридонович, если бы не случай, не бывать вашей дочери Наташе моей женой. Ведь я думал, что она тогда погибла в фашистском застенке. А тут ещё в 1944 году довелось встретиться с одной девушкой, да еще и при каких обстоятельствах.

– Ну-ка, расскажи, расскажи, – заинтересовался старик.

– Наши войска, – начал Алексей, – в то время перешли границы ряда государств – сателлитов Германии. Румыния капитулировала, Венгрия частично была освобождена от фашистских полчищ, которые под ударами двух фронтов откатывались на запад. Я только прибыл из госпиталя в штаб фронта и с нетерпением ожидал назначения в летную часть. Но случилось неожиданное.

Вызвали меня в оперативный отдел. Небольшого роста подвижный полковник, с золотой звездочкой на гимнастерке, развернул на столе карту.

– Вот эту стрелу видите? – спрашивает меня. Я киваю головой. – Это значит, что наши кавалерийские части должны вклиниться в оборону противника. Местность – лесисто-болотистая. Продвигаться будет очень трудно. Фашисты все время подтягивают танки, а главное, самолеты могут нанести массированные бомбовые удары.

Я посмотрел на него с удивлением.

– Что ж тут рассуждать, товарищ полковник, нужно прикрыть наступающие войска с воздуха!

– Их безусловно прикроют, товарищ майор, но дело не в этом. У немцев в районе проводимой операции аэродром, его необходимо обнаружить и уничтожить.

– Простите, – говорю, – но ведь я летчик-истребитель, а уничтожить аэродром могут только бомбардировщики.

– В том-то и дело, – заключил полковник, – аэродром невозможно обнаружить воздушной разведкой, он у них, очевидно, подземный.

Увидев, что я опять смутился и не понимаю, что от меня хочет полковник, он перешел к существу дела.

– Командование назначает вас на время выполнения сложной операции в воздушно-десантную дивизию. Там получите конкретное задание и подготовите специальную группу для обнаружения и ликвидации аэродрома. Вот вам предписание. Немедленно выезжайте в распоряжение генерала Румянцева.

Тихон Спиридонович, приподнявшись и облокотившись на кучу мягкой осоки, которая ночью служила им постелью, внимательно слушал рассказ Алексея.

2

В воздухе парили касатки. Где-то вдалеке слышалась протяжная песня молдавских крестьян, косивших сено.

Располагало к отдыху.

Майор Гундарев прилег на траву, простиравшуюся огромным зеленым ковром, и, глядя в голубоватую воздушную даль, щурил глаза от яркого солнца. По телу разлилась приятная истома.

Хотелось отдохнуть по-настоящему. Снять ремни и боевые доспехи. Надеть тенниску, легкий спортивный костюм. Пройтись по широким, раздольным полям, по дремучим лесам. Искупаться в бурной реке. А вечером прогуляться с девушкой, потанцевать в прохладном парке.

Но суровая война еще не окончилась. Четвертый год продолжались сражения.

Алексей поправил тяжелый пистолет, сползший по ремню на левый бок, и закрыл глаза, отвернувшись от солнца.

Тихий прохладный ветерок с шелестом стелился по траве, ласкаясь, просачивался за расстегнутый ворот гимнастерки.

Гундарев поджидал генерала Румянцева, который остановился у одного из самолетов и теперь беседовал с летчиком капитаном Петровым.

В третьем звене прогревали моторы: самолеты готовили к специальному вылету.

Все как-то перепуталось в голове, и Алексей, сам того не замечая, задремал.

Проснулся он так же неожиданно, как и заснул, инстинктивно почувствовав близость человека. И не ошибся. Рядом сидел, задумавшись, генерал Румянцев с трубкой в руке.

Гундарев попытался встать, но генерал жестом остановил его.

– Лежи, лежи, Алеша, отдыхай!

По тому, как были сдвинуты брови у генерала, Гундарев понял, что Румянцев чем-то озадачен. Он опять попытался встать, но генерал положил свою тяжелую руку ему на плечо.

– Вот что, Гундарев, хочу с тобой посоветоваться. Да, да, не удивляйся, вполне серьезно… – Он выбил трубку в носок сапога. – Ты о приезде моей дочери Нинушки слышал?

Алексей отрицательно качнул головой.

– Нет, товарищ генерал.

Румянцев тяжело вздохнул.

– Венедикт Васильевич, – недоумевал Алексей, – чего ж вздыхать? Приехала – и хорошо! Какое должно быть счастье для отца повидать любимую дочь! Года три, наверное, не виделись?

– Нет, Алексей, значительно больше. Но ведь не на свиданье она ко мне приехала, дорогой мой, а воевать.

– То есть как воевать? – вскочил Алексей.

– А чему ты удивляешься? Сам-то ведь, когда в аэроклуб пошел, небось, не удивлялся. Но ты – парень, а это девчонка, да ещё семнадцатилетняя.

– Семнадцатилетняя, – немного смущаясь, будто был виноват в этом, сказал Гундарев. – А вы посадите ее в самолет и отправьте домой. Пусть заканчивает школу, а войну мы и без нее завершим.

– Домой, говоришь? – и генерал, прищурив глаза, лукаво улыбнулся. – Домой! Попробуй отправь вашего брата. Характер, – сокрушенно произнес он, – вся в меня, – и надвинул фуражку на лоб, прикрывая козырьком глаза. – Пробовал! Месяц тому назад отправил ее с капитаном Петровым на самолете. Очень уж не хотела она улетать. Весь политотдел ее уговаривал. Согласилась. Я жене телеграмму дал, чтобы встречала, дескать, едет дочь и смотри за ней построже. Улетели. Думаю, ну, теперь все на своем месте. Но не тут-то было. Прилетает Петров и докладывает:

– Товарищ генерал, ваша дочь без вести пропала.

Меня в жар бросило.

– Ты что, – говорю, – с ума сошел? Это что тебе – иголка, как пропала?

Тот замялся:

– Не знаю, как и куда пропала.

– Вы, что, капитан Петров, шутить со мною изволите?

А тот, вижу, готов сквозь землю провалиться:

– Никак нет, товарищ генерал, мне вовсе не до шуток.

И тут слышим – из самолета Нинкин голос раздается:

– Никуда я не пропала, папа, зря ты капитана Петрова ругаешь. Здесь я.

Мы, признаться, с Петровым даже присели от неожиданности и не знаем, то ли радоваться нам, то ли плакать.

Румянцев, искоса посмотрев на сиявшего от удовольствия Гундарева, нахмурился:

– Что, понравилось? Сам, наверное, раньше такие номера откалывал. Ну ладно. Слушай дальше… В Киеве самолет Петрова сделал вынужденную посадку: погода была нелетная. Долго им пришлось там задержаться. Вместе с Петровым они целыми днями бродили по городу, даже успели у каких-то его родственников в пригороде побывать, а когда прилетели в Москву, оказалось, что у Петрова не приняли тару из-под груза. Так она залезла в тюк и спряталась. В Москве весь аэродром перерыли, искали ее. Жена расстроилась, плачет. «С Нинкой, – говорит, – наверное, что-нибудь случилось, а вы от меня скрываете». А Нинка сидит себе в тюке и помалкивает… Потом беседовали с ней не один раз. Но она категорически отказалась ехать домой.

– Хочу, – говорит, – как многие девушки, защищать Родину. Как Лиза Чайкина, Зоя Космодемьянская и другие. Я тоже комсомолка и вступила не для того, чтобы членский билет в кармане носить. Раз Родина в опасности, я должна быть в первых рядах. Не примете – уеду в любую другую часть, и никто от меня не откажется. И домой к маме на самолете отправлять не будут.

Подумали мы, подумали с нашим замполитом полковником Романовым и решили оставить ее у нас в батальоне связи.

– Вот и отлично, – воскликнул Алексей, – такое искреннее желание нужно поддерживать!

– Да подожди ты восхищаться!

Гундарев притих, смущаясь своей запальчивости, и попытался быть хладнокровным. Но это ему, очевидно, плохо удалось, так как генерал, взглянув на него, опять недовольно поморщился.

– Слушай дальше. Как-то приходит она ко мне в штаб и официально заявляет:

– Товарищ генерал! Прием и передачу на рации изучила, код тоже, прошу направить в действующую группу.

Офицеры штаба смеются. А мне, признаться, не до смеха. Вспылил я и говорю ей:

– Товарищ гвардии рядовая, а вы знаете, что радиостанция и боекомплект весят тридцать два килограмма, или, выражаясь в старых русских мерах веса, два пуда? И что вам придется не только радиостанцию и боекомплект с оружием носить, но и раненых товарищей, да не по московским асфальтированным улицам, а по горно-лесистой, болотистой местности в Карпатах. И не на увеселительной туристической прогулке, а в тылу врага, в сложных боевых условиях. Что помимо радиостанции нужно хорошо знать боевое оружие и уметь в совершенстве им пользоваться, знать парашютное дело, иметь несколько учебных прыжков, быть хорошо физически подготовленной, знать технику и приемы врага, да и многое другое.

А она и глазом не повела.

– Так точно, – говорит, – все это я знаю и могу в любое время сдать любой зачет. Правда, прыжков с парашютом у меня только шесть, но инструктор сказал, что если мне ещё немножечко потренироваться в сложных метеоусловиях и с бреющих полетов попрыгать, то хоть в Берлин можно десантироваться.

Меня, признаться, удивил такой ответ.

– И когда вы все это успели выучить? – спросил я, а про себя подумал: «Конечно, вздор, морочит мне тут голову». И при всех заявляю: – Ну что ж, коль вы, гвардии рядовая, считаете себя вполне подготовленным разведчиком-десантником, посмотрим, на что вы способны. Капитан Шестаков, – обращаюсь к командиру второго отряда, – проверьте этого вновь испеченного десантника, и чтобы никаких скидок на молодость и прочее. Заключение представить в письменной форме.

Офицеры перестали смеяться, не ожидали такого решения.

– Довольны, гвардии рядовая? – спрашиваю.

– Так точно, – говорит. – Можно идти?

Поворачивается на сто восемьдесят градусов, руку под козырек и выходит. Полковник Ряпуша ко мне:

– Вы и вправду так решили, товарищ генерал?

А я Шестакову:

– Проверь ее как следует, так, чтобы у нее навсегда охота отпала быть десантником и чтобы другим неповадно было лезть куда не положено.

Румянцев не спеша достал кисет, набил свою трубку и, прикурив, о чем-то задумался.

Гундарев терпеливо ждал, его очень интересовало, чем все это кончится. Ему понравился настойчивый характер Нины, и он невольно вспомнил Наташу – партизанку, с которой ему по стечению обстоятельств пришлось воевать вместе во вражеском тылу и которую тогда схватили гестаповцы. О дальнейшей судьбе Наташи ему было неизвестно.

И сейчас настойчивость и упорство единственной дочери генерала были ему по душе.

– Ну и как, проверили? – прервал он молчание.

– Да, проверили, – ответил генерал, выпуская колечко дыма. – Через неделю приходит Шестаков с письменным рапортом и докладывает:

– Удивлен, Венедикт Васильевич, но вынужден признать, что ваша дочь – способный человек. Конечно, недоработок много, а в общем своей дочерью можете гордиться.

– Гордиться? – говорю. – Я и горжусь! Назначаю ее к тебе в группу сменным радистом. Вот и забирай ее и воюй с ней, и рацию за нее таскай и оружие, и в бою за нее стой горой, коль она такой хороший специалист.

Замолчал, смотрю, Виктор Петрович и голову опустил.

– Что, не нравится вам видно, – говорю, – товарищ Шестаков, такие прикладные функции выполнять?

– Не в этом дело, Венедикт Васильевич, – отвечает тот, – это не причина. Ведь вы знаете, что я женский персонал больно того, ну, как сказать, недолюбливаю.

– Вот и хорошо, сам не будешь ухаживать и другим не разрешишь.

– Только пока, – говорит Шестаков, – я ее не выучу, о задании пусть и не мечтает.

На этом и порешили. Как-то Нина ко мне пришла, глаза грустные и вижу – недовольна чем-то. Я, признаться, обрадовался, думаю, ну, вот понюхала, чем пахнет жизнь десантная, и сейчас домой запроситься.

– Как служба, гвардии рядовая? – спрашиваю. – Нравится?

– Нравится, – отвечает, – только скучновато немного. Берем препятствия на день по десять раз, прыгаем с парашютом и мысленно представляем себе, что в тылу врага. Карабкаемся по отвесным скалам, форсируем водные преграды, болота топчем. Вот бы в бой настоящий, в рукопашную схватку.

Смотрю я на нее, Алексей, и глазам своим не верю. Стоит этакий, извини меня, цыпленок, глазенки горят, ручонки в кулачки сжимаются. И откуда, думаю, у этого ребенка столько ненависти накопилось? Находилась за несколько сот километров в глубоком тылу, в Москве, о фронте только из книг да газет знает. А она обняла меня и говорит:

– Папочка, ты не забывай, что комсомолка я и должна быть в первых рядах борцов, как Лиза Чайкина.

Подумал я, подумал и взял грех на свою отцовскую душу. Ведь у других дети сражаются на фронте. Да еще как сражаются. А чем же моя дочь хуже? Коль имеет такое большое желание – пусть воюет.

Вместе написали жене письмо, старались убедить в том, что Нине, мол, не грозит опасность.

Убежала она тогда от меня радостная и веселая. Потом заходит Шестаков. Помялся немного и говорит:

– Товарищ генерал, неудобно мне, понимаю, отец вы ей… Что хотите делайте, а дочь вашу, то есть гвардии рядовую Румянцеву, от меня заберите. У меня ведь не детский сад, в конце концов, да и вообще я же вам говорил, что женский персонал не переношу…

Вызываю Нину и спрашиваю:

– Что там у тебя с Шестаковым произошло?

– А что, – говорит, – уже пожаловался? А еще десантник!

Я ее сразу на свое место поставил.

– Как ты смеешь так о моих командирах говорить? Да ты знаешь, что этот офицер десятки раз по немецким тылам группы водил, сложнейшие задания выполнял, и не тебе его ценить или хаять… Чтобы последний раз от тебя такое слышал, иначе не видать тебе десантной дивизии как своих ушей! Ни с чем не посчитаюсь!

Та поняла, что виновата, и заплакала.

– Я вовсе ничего плохого ему не сделала, а на учении, когда форсировали болото у шестого перевала, он оставил меня на берегу и командует: «В болото не лезь, вода холодная, простудишься. Мы через час вернемся».

Сидела я, сидела одна, дай, думаю, попробую, что за вода-то. Прошла все болото, иду обратно, а он стоит уже на берегу, как бык, голову нагнул и исподлобья смотрит на меня.

– Так-то вы, гвардии рядовая Румянцева, мое приказание выполняете?

А я не сдержалась.

– Что вы мне скидки разные делаете? То ребят подошлете радиостанцию помочь нести, то на длительных переходах боекомплект отбираете, будто для усиления передовых дозоров. Не нужно мне ваших снисхождений и прошу построже, как приказывал генерал.

Шестаков, конечно, вспылил:

– Разрешите мне, товарищ гвардии рядовая, самому решать, что и когда предпринимать. Если каждый из группы диктовать мне станет…

– И вообще, – закончила она. – Шестаков сухарь-сухарем – слова от него не добьешься… переведи меня в десантную группу.

Подумал я и решил…

Генерал посмотрел на касаток, стремительно вившихся в воздушных потоках.

– Ко мне, значит, в авиагруппу? – спросил Алексей и почему-то почувствовал себя неловко.

Румянцев в упор посмотрел на Гундарева.

– Да! К вам в авиагруппу, товарищ Гундарев. Только смотри, Алексей, ты ведь ещё слишком молод, а дочь у меня… в общем, сам увидишь. Присматривай за ней, тебе я могу доверить. Только смотри, чтобы не того – понял?

– Что вы, товарищ генерал, разве сейчас до романов, в такой обстановке?

– Вот и я так думаю, а все же присматривай за ней. Ведь у тебя ухари-летчики, одна молодежь.

Такого исхода Гундарев не ожидал. Хотя чувствовал, что такой человек, как Нина, должна была прийти именно в его авиагруппу.

Ему понравилось ее упорство. Сразу возникло решение: он приложит все силы, чтобы передать ей свои опыт и знания. Он будет для нее и командиром и боевым другом. Нельзя было не сочувствовать ее благородному стремлению стать воином многомиллионной Советской армии.

– Завтра прибудет к тебе, – сказал генерал и, попрощавшись, быстрой походкой направился к штабу через летное поле.